Текст книги "Дерево с глубокими корнями: корейская литература"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Анатолий Ким,О Чонхи
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Разумеется, даже с оружием в руках и с решимостью стоять не на жизнь, а на смерть, у умирающего старика не было шансов против дюжины ружей, дубинок, ножей и топоров. В итоге он получил удар топором по затылку и снова упал. Глаза главаря загорелись от ярости, ибо у него не было намерения убивать старика. Не то чтобы у него рука не поднялась расправиться с ним, но Йонгю был нужен ему живым. Главарь хотел взять старика в заложники и таким образом заставить его семью выполнить его требования – так когда-то делали в Маньчжурии.

– Подожгите амбар с зерном! – грозно приказал он бандитам, окинув взглядом окровавленное тело старика на полу.

Вскоре над амбаром взвилось яркое пламя, так и норовившее пронзить небо. Завидев его, сбежались соседи и начали спешно тушить пожар. Тогда же вернулся из укрытия и нагой Жаба Юн. Разумеется, к тому времени бандитов и след простыл.

Юн-младший, припав к окровавленному телу отца, со всей силой ударил кулаком об пол и простонал:

– Чтоб этот чертов мир рухнул к ядреной матери! – Потом решительно встал и, сдерживая слезы и скрипя зубами от негодования, проревел: – Да пропади все пропадом, кроме нас!

Это страшное проклятие тоже стало пророчеством.

* * *

Таково было пережитое наставником Юном в молодости потрясение. Поэтому неудивительно, что каждый раз, когда ему приходилось тратить хотя бы малую частицу этого окропленного кровью имущества, нажитого ценой таких жутких страданий и переживаний, теперешнего господина наставника бросало в дрожь в буквальном смысле слова. И дело тут даже не в том, что для него имело значение, какая сумма и каким образом была накоплена. Он зашелся бы в праведном гневе, назови его кто эксплуататором.

Он честным трудом заработал свое богатство. Да, эпоха предоставила ему хороший шанс. Но какое отношение к этому имеют арендаторы, заемщики, взявшие рис взаймы, и прочие должники? Хотя пора взятия Бастилии давно миновала, наставник Юн все же ощущал сходство недавнего прошлого, полного потрясений, с теми далекими временами, и, если сегодня, сидя на горе добра, ради сохранения которого была пролита родная кровь, он вдруг вспоминал о великом спокойствии новой эпохи, его лицо расплывалось в широкой довольной улыбке.

Говорят, человеческая натура такова, что, получив коня, человеку сразу же хочется иметь коновода. С наступлением новой эпохи суматошный мир канул в прошлое, но тут Жабу Юна начало заботить его незнатное происхождение, хотя его богатству можно было только позавидовать.

Конечно, Жабе Юну и раньше приходилось иметь дело с «молодежью в европейских костюмах» или, как ее еще называли, «молодежью с револьверами».

Но вот однажды в конце 1919-го – начале 1920 года, а точнее, в один из дней декабря 1919-го, когда площадь его рисовых полей должна была уже достигнуть вожделенных размеров в 5000 пхён, Жаба Юн ожидал продавца земли, заготовив в доме 4000 вон наличными для оплаты. И тут произошло такое, чему и леший бы удивился, а Юн-младший просто дар речи потерял: как будто заранее зная об этом, два «костюмчика» средь бела дня пришли к нему в дом и забрали все 4000 вон. В тот день Жаба Юн расстался с деньгами, не издав ни звука: черное бездонное отверстие ледяного дула, направленного в грудь, было совсем близко, и на этот раз повелитель царства мертвых его помиловал.

В прежние времена бандиты обычно забирались по ночам, ломая ворота. И при удачном стечении обстоятельств можно было вовремя унести ноги. Тут же они торжественно прибыли средь бела дня как дорогие гости и приставили ствол в упор, так что ничего иного ему не оставалось. Обреченно отдав 4000 вон, растерянный Жаба Юн в удручении опустился на пол и какое-то время просидел не двигаясь, но вдруг его взгляд зацепился за небольшой листок бумаги, лежавший неподалеку. Это была расписка от бандитов о том, что они получили деньги.

– Ого! Мир становится цивилизованным, а вместе с ним и бандиты! Вон аж расписку выдают после ограбления!

В течение шести дней после этого Жаба Юн не мог ни есть, ни спать: два дня он провел, сожалея об отданных 4000 вон, и еще четыре – в беспокойстве по поводу того, что мир возвращается в те времена, когда бандиты разгуливали практически безнаказанно.

После того случая те же незваные гости несколько раз навещали Юна-младшего, но уходили уже без добычи: с того злополучного дня он ни монеты не хранил дома.

Если, живя в деревне, имеешь много денег, то тебя постоянно донимают требованиями заплатить налоги, просьбами во что-нибудь вложить капитал, а нищие родственники норовят поживиться за твой счет. Все это доставляет немалое беспокойство, а тут еще эти пройдохи в европейских костюмах не дают покоя. Поэтому в конце концов Жаба Юн собрал семью и переехал в Сеул. Жизнь стала спокойнее, но теперь нового сеульчанина удручало отсутствие подобающей родословной, и делом всей жизни для него стало прославление своего клана, для чего он выработал программу действий, состоящую из четырех этапов.

Во-первых, он приукрасил свое происхождение, найдя среди отошедших в мир иной родственников подходящих для этой цели людей. Затем под его чутким руководством в генеалогические таблицы было вписано, что один из них числился заседателем государственного совета, другой – начальником приказа, третий слыл почтительным сыном, четвертый женился на добродетельной женщине и т. д. Таким образом, потратив всего 2000 вон, Юн Дусоп без особых усилий обзавелся новой родословной. Но сколь бы внушительно она ни выглядела, это было всего лишь украшение, чтобы радовать глаз, но сама по себе она не имела никакой ценности. Он так и остался Жабой Юном, сыном Юна Лошадиной Головы, или просто Юном Дусопом, отпрыском бездельника Юна Йонгю. Ему недоставало аристократизма, как жаждущему в пустыне – воды.

Говорят, если носителя фамилии Син постоянно называть обезьяной^[44], то однажды он, сходив в зоопарк и посмотрев там на далеких предков человека, обнаружит между ними и собой немалое сходство. Точно так же, если бы кто-нибудь, желая угодить Жабе Юну и таким образом получить должность управляющего поместьем, выучил бы его новую родословную наизусть и по несколько раз на дню обращался бы к нему: «достопочтенный Юн Дусоп, потомок такого-то заседателя государственного совета в таком-то поколении» или «достопочтенный Юн Дусоп, такой-то потомок такого-то начальника приказа», это генеалогическое древо обрело бы некое правдоподобие, да и адресату, безусловно, радовало бы слух, только откуда взяться такому сообразительному и в то же время безразличному к реальности человеку? А то еще можно было бы заказать известному эстрадному исполнителю записать пластинку с положенной на музыку родословной и проигрывать ее изо дня в день.

Но оказалось, что пользы от новой родословной не так уж много, поэтому следующим этапом стало получение государственной должности.

В то время еще не исчезли хянгё^[45] – специальные образовательные учреждения, в которых чтили Конфуция, Мэн-цзы и других конфуцианских мудрецов далекого прошлого. По весне и осени в них совершали жертвоприношения, забивая корову или свинью. Должность главы такой школы носила название «старший наставник».

Прежде старший наставник избирался местными жителями из числа наиболее образованных и высоконравственных конфуцианских ученых деревни, но с тех пор, как управление финансовыми и прочими вопросами хянгё передали в руки уездных канцелярий, все изменилось. Теперь там появилось множество чиновников не столь высокого ранга, и тот, кто платил большие налоги и мог пожертвовать им земельный надел или предложить поместье в управление, имел большой шанс стать старшим наставником в хянгё. Для Жабы Юна, у которого не было ни единого шанса сдать экзамены на чиновничью должность и стать государственным служащим, а о поступлении в почетный караул королевских гробниц он даже думать не хотел, чин старшего наставника хянгё был единственным возможным вариантом. Так Юн Дусоп стал главой конфуцианской школы. Вскоре, в том числе стараниями домочадцев, при обращении к нему вместе с фамилией начала звучать и его новая должность.

Три года после этого прежний Жаба Юн и теперешний господин наставник исправно выполнял свои обязанности: по два раза в год – весной и осенью – он прибывал в хянгё и с помощью команд «поклон» и «прямо» проводил церемонии поклонения Конфуцию, Мэн-цзы и прочим мудрецам, каждый раз гадая, кто из них сильнее.

Речь о том, что вопрос «Кто кого победит: Конфуций Мэн-цзы или Мэн-цзы Конфуция?» был излюбленной забавой наставника Юна, которую он сам же и придумал. Начало этому развлечению было положено однажды летним днем, когда господин наставник появился в хянгё и, подойдя к группе ученых, сосредоточенно декламировавших стихи о родной природе, задал им свой вопрос:

– А как по-вашему, если бы достопочтенные мудрецы Конфуций и Мэн-цзы состязались в борьбе на руках, то кто бы выиграл?

От неожиданности те не знали, то ли смеяться, то ли плакать, и лишь беззвучно открывали рты. Словом, так никто и не смог утолить любопытство наставника.

А по прошествии трех лет, в течение которых наставник Юн заправлял конфуцианскими церемониями в хянгё, он оставил этот пост и переехал в Сеул. Однако почетный титул наставника, равно как и загадка, кто выйдет победителем в борьбе на руках: Конфуций или Мэн-цзы, остались с ним на долгие годы.

Следующим, более серьезным, шагом на пути обновления семейной родословной стала попытка породниться с аристократическим родом. Единственный сын наставника Юна, пятидесятилетний Чхансик, если не считать сына от наложницы, не годился для этого, так как он уже был женат на дочери мелкого провинциального служащего. Поэтому ставка была сделана на дочь, которая в итоге вышла замуж за одного сеульского аристократа.

Оказалось, что новые родственники прозябали в нищете, влача жалкое существование в покосившейся хижине, а через год после свадьбы новоиспеченный зять погиб, попав под трамвай, и молодая вдова вернулась в родительский дом. Тем не менее этот недолгий брак закрепил принадлежность клана Юнов к аристократическим кругам. Но господин наставник на этом не остановился и для своего старшего внука нашел невесту в провинции Чхунчхондо. Ею стала девушка из небогатой, но принадлежавшей к высшему сословию семьи Пак. Второго внука он выдал за девушку из сеульского клана Чо, издавна обосновавшегося за Церемониальными воротами^[46]. Поговаривали, что она приходилась то ли тридцати семи то ли тридцати девятиюродной родственницей королевы Синджон^[47]. Уж точно не из семьи торговца капустой. В результате наставник Юн обзавелся тремя сватами из высшего сословия, таким достойным образом на порядок повысив свою значимость.

Наконец, последний, самый важный, шаг должен был стать и самым дорогостоящим. Он заключался в том, чтобы превратить ближайших членов семьи во влиятельных аристократов: одного сделать уездным начальником, другого – полицеймейстером. Благо наставник Юн как раз имел двух внуков. Конечно, провинциальный начальник куда лучше уездного, а комиссар полиции во сто крат серьезнее полицеймейстера, но такие амбиции были бы сродни желанию наесться досыта с одной ложки, поэтому пока наставник Юн решил придерживаться первоначального плана улучшения родословной.

Литературное наследие

Луна отраженная. Жизнеописание Будды

Фрагмент литературного памятника XV века

Перевод и вступление Елены Кондратьевой

Ворин сокпо – памятник корейской средневековой литературы, который был издан на пятом году правления вана Седжона в 25-ти томах. Он представляет собой компиляцию книг Ворин чхонганджи гок («Песни луны, отраженной в тысячах рек», 1449), написанной ваном Седжоном, и Сокпо санджоль («Жизнеописание Будды. Главы с толкованиями», 1447), написанной принцем Суяном, братом Седжона. Ворин чхонганджи гок – это поэтическое собрание гимнов, восхваляющих Будду. Сокпо санджоль – прозаическое произведение, представляющее собой собрание джатак – историй из жизни Будды в разных перерождениях. По данным корейских источников Сокпо санджоль является переводом с санскрита.

Оба эти сочинения, объединенные и отпечатанные в 1459 году под названием Ворин сокпо, представляют собой поэтический сборник гимнов, взятых из Ворин чхонганджи гок и сопровождающихся прозаическими пояснениями из Сокпо санджоль. В основу 22-го тома, отрывок из которого приведен ниже, положен сюжет, заимствованный из сутр буддийского канона – «Сутры о мудрости и глупости» и «Сутры о будде Дафанбянь, воздающем за милости». В качестве главной сюжетной линии была выбрана история двух братьев, отправившихся в путь за волшебной жемчужиной. Прозаическая часть произведения начинается с рассказа о том, как Будда проявил сострадание к Девадатте и спас его от вечных мучений. Однако монахи, которые услышали этот рассказ, не поняли, почему Будда спас Девадатту, и просят Будду объяснить причину, по которой он спас его. И в ответ на их вопрос Будда рассказывает присутствующим историю из далекого прошлого про двух братьев, один из которых он сам (в тексте памятника – Сон У, Друг Добра), а другой брат – Девадатта (Ак У, Друг Зла).

Считается, что примером для подражания в поэтической части произведения был выбран первый литературный памятник, написанный с применением нового корейского алфавита, Ёнбиочхонга «Ода о драконах, летящих к небу» (1447). И в том и в другом произведении стихи состоят из двух строк, каждая из которых представляет собой синтаксически законченное предложение. Помимо соблюдения принципа параллелизма в строфах сохранена рифма. В отличие от «Оды о драконах, летящих к небу» строфы в Ворин сокпо ритмически не маркированы, однако множество сходных черт со стихами «Оды о драконах, летящих к небу», как то: общая грамматическая структура стиха, примерно одинаковое количество слогов и т. д., позволили нам в переводе попытаться сохранить ритмику стихов, жертвуя при этом грамматической рифмой.

Песнь 445

Священным светом Будда-мудрец

^[48]

Четвертое небо

^[49]

и ад озарил.

Страданья ему Девадатта

^[50]

принес,

Но так велико состраданье

^[51]

его,

Что боли не чувствовал в теле своем.

Песнь 446

Столкнулся Будда с вечным врагом,

Воспел народ деянья его.

«В явленье прошлом был страшен Ак У,

Его нашел я!» – так Будда сказал.

Песнь 447

Годами ван

^[52]

наследника ждал,

Кому священный град передать?

Двенадцать полных минуло лет,

Родили две жены сыновей.

Песнь 448

Характер скверный был у жены,

С зачатьем стала доброй она.

Характер добрый был у второй,

С зачатьем стала скверной она.

Песнь 449

Поскольку стала доброю мать,

Младенцу дали имя Сон У

^[53]

.

Поскольку злом исполнена мать,

Младенцу дали имя Ак У

^[54]

.

Песнь 450

Сон У готов был людям помочь,

В семье всегда любили его.

Ак У завистлив был и жесток,

Задумал брата он погубить.

Песнь 451

Сон У страданья видел вокруг,

Глаза закрыла слез пелена.

Отец спросил, что печалит его;

Сон У ему о страданьях сказал,

Помочь просил живым существам.

Песнь 452

Все ищут, что поесть, что надеть,

И пашут поле, ткут полотно.

Ползут в полях из пашни жуки,

Клюют вороны их, чтобы жить.

Песнь 453

Верблюда режут, лошадь, быка,

Овцу, свинью, барана забьют.

И птиц, и рыб, поймают в силки —

Отняв их жизнь, другую дают.

Песнь 454

Увидел Сон У страданья существ,

От боли разве слез не прольет?

Отец и мать любовью полны,

Откажут разве в помощи им?

Песнь 455

Сон У раздал две трети казны,

Но понял: всех не смог накормить.

Один из трех

^[55]

его научил:

Спасти народ поможет поджу

^[56]

.

Песнь 456

Взошли на борт пятьсот человек,

Достигли тех морских берегов,

Где смотрит ввысь гора Чинбосан

^[57]

.

Сокровищ редких полон корабль —

Чудесны были те берега, —

Корабль в обратный отправился путь.

Песнь 457

Уплыли все на том корабле,

А он хотел лишь поджу найти,

Отправился в путь за пик Чинбосан.

Остался с ним один проводник

^[58]

,

Подробно путь ему описал,

Чтоб смог дворец Дракона найти.

Песнь 458

Семь дней их путь лежал по воде,

Колени лишь скрывала она,

Еще семь дней по горло была,

Еще седмицу двигались вплавь,

Тогда лишь к морю вышли они.

Песнь 459

Пески прошли и вышли к горам —

Вокруг все было из серебра.

И умер там его проводник.

Пески минуя, вышел к горам —

Сияли златом земли вокруг.

Но этот путь прошел он один.

Песнь 460

Ступив на лотос, змей увидал,

Но смог пройти лазоревый пруд

^[59]

,

Вот так он прибыл в крепость Чхильбо

^[60]

.

Вошел в ворота внешние он,

Вторые тоже смог миновать —

Открыли стражи путь во дворец.

Песнь 461

Увидел там он стражников-змей

^[61]

;

С любовью он помыслил о них —

Не смели те ему навредить.

И был дракон, что яд источал

^[62]

;

Наполнил сердце он добротой —

Дракон ему дорогу открыл.

Песнь 462

Прекрасных дев потом повстречал,

Сказал: «Пришел наследник Сон У».

Дракон

^[63]

его слова услыхал,

И рад был добрым деяньям

^[64]

его;

Сказал: «Входи, наследник Сон У».

Песнь 463

Пред принцем семь сокровищ лежат —

Достойно гостя встретил дракон,

Велел еще дары поднести.

Сон У в ответ закон толковал

^[65]

,

Поджу в награду смог получить;

На берег духи его отнесли.

Песнь 464

Вернувшись снова к тем берегам,

Нежданно принц увидел Ак У,

И о друзьях своих он спросил.

«Был шторм, и наш корабль потонул,

Погибли все, спастись смог лишь я», —

Такой ответ услышал Сон У.

Песнь 465

Сон У был честен, верил Ак У,

Сказал: «Возьми жемчужину ты!»

Ак У, напротив, зол и жесток,

Задумал выкрасть тайно поджу.

Песнь 466

Ак У сказал: «Опасен наш путь,

Друг друга будем ночью хранить».

Сон У сказал: «Пока один спит,

Другой жемчужину будет стеречь».

Песнь 467

Когда Сон У заснул крепким сном,

Ак У забрал поджу у него

И вбил в глаза Сон У две щепы.

Сон У подумал, что воры пришли,

Хотел он брата предостеречь,

Стал громко его по имени звать.

Песнь 468

Ак У ответа так и не дал,

Сон У тогда стал громче кричать,

«Мой младший брат убит?!» – вопрошал.

Услышал дух лесной этот крик,

И так Сон У ответил он вслух:

«Твой младший брат разбойник и вор».

Песнь 469

Ак У, вернувшись, увидел семью,

Отца и мать хотел обмануть.

«Погиб Сон У» – услышали весть,

Отец и мать поверили лжи.

Песнь 470

Убиты горем мать и отец,

На землю оба пали в слезах,

«Зачем вернулся?» – был их упрек.

Напуган он немилостью их,

Решил пока поджу закопать,

Сокрыв свое деянье от всех.

Песнь 471

Ослеп на оба глаза Сон У,

Кто сможет вытащить палки из глаз?

Забрел один на берег морской.

И пуст живот наследника был,

Кто сможет сейчас его накормить?

Куда теперь он может пойти?

Песнь 472

Не мог ни жить и ни умереть;

Пришел Сон У в чужую страну.

Не может он вернуться домой,

Не может он и брата найти,

Кого спросить: «За что это все?»

Песнь 473

Звалась чужая страна Исабаль,

И взрослой стала правителя дочь.

Меж ними

^[66]

давний был договор:

Ее наследник в жены возьмет.

Песнь 474

Достойный Лю был бедный пастух,

Пятьсот коров на пастбище гнал.

Когда Сон У скитался один,

Пятьсот коров он тех повстречал.

Песнь 475

Вожак

^[67]

собой Сон У укрывал,

Пятьсот коров прошли перед ним,

Из глаз Сон У слизали щепы

^[68]

.

Когда пастух его увидал,

Узнал достойный облик его,

Домой забрал, дары подносил.

Песнь 476

Сказали Лю все члены семьи:

«Ты знаешь сам, мы очень бедны,

Как долго будем гостя кормить?»

Услышал эти речи Сон У

И так сказал достойному Лю:

«Я – странник, долго гостить не могу».

Песнь 477

Он в град вошел, аджэн

^[69]

с собой взяв

^[70]

,

И звук его был чист и красив.

Народ, услышав музыку ту,

В избытке нес дары и еду.

Песнь 478

Смотритель сада

^[71]

фрукты берег,

Искал, кто будет птиц отгонять.

Он дал Сон У еду и питье,

Велел от сада птиц отгонять.

Песнь 479

Однажды он под дерево сел,

Играл на цитре, струны зажав.

Тоску и грусть прогнал он игрой,

От звуков цитры народ ликовал.

Песнь 480

Принцесса в сад пришла погулять,

Хотелось ей увидеть Тонсан.

Спросила принца, кто он такой,

Любовь возникла в сердце ее.

Песнь 481

Желала стать супругой Сон У,

Делить еду и кров только с ним.

О том она сказала отцу.

Словам отца не хочет внимать,

Осталась с нищим

^[72]

дочка царя.

Таким решенье было ее.

Песнь 482

«Уйду и вернусь», – так сказала она.

Сомненьем наполнилось сердце его.

Священная клятва ответом была:

«Вернусь, обещаю. Клянусь, я не лгу,

Пусть глаз твой прозреет, как смолкнут слова!»

И в этот же миг один глаз прозрел.

Песнь 483

Когда свое он имя назвал,

Сомненье было в сердце ее,

Священную клятву он произнес:

«Не лгу тебе, зовусь я Сон У,

Прозреет пусть второй глаз сейчас!»

И в этот миг второй глаз прозрел.

Песнь 484

Узнал правитель в нищем Сон У,

Просил прощенья с трепетом он,

Сон У сказал, что пастух его спас.

Узнали все достойного Лю,

Дары и помощь он получил,

И весь народ его восхвалял.

Песнь 485

Остался белый гусь во дворце,

Когда-то принц любил с ним гулять.

Как только мать встречала гуся,

Тоска сжимала сердце ее.

Песнь 486

Скучал по принцу гусь и кричал,

И мать тогда на шею гуся

Письмо свое спешит привязать.

Гусь в небо взмыл, исчез в вышине,

Над морем долго-долго кружил,

Пред принцем сел он, крылья сложив.

Песнь 487

Письмо наследник снял и открыл,

Тоску и грусть он в нем прочитал.

В ответ письмо с гусем он послал,

О том, что сталось с ним, рассказал.

Песнь 488

Отец и мать надеждой полны,

Ак У в тюрьму велят заточить,

К Сон У посланца выслать хотят.

Правитель той страны поражен,

Сон У по-царски он облачил

И дочь скорее замуж отдал.

Песнь 489

Вернулся принц домой наконец,

Отец и мать встречали его,

Был счастлив он, приветствовал всех.

Не видя брата в стенах дворца,

Просил отца-правителя он

Открыть тюрьму, где брат заточен.

Песнь 490

Увидел брата он в кандалах,

Железной цепью скован Ак У;

И принц велел его отпустить.

Ак У он крепко обнял тогда,

Спросил, куда тот спрятал поджу,

И вновь чудесный дар он обрел.

Песнь 491

Сон У затем, омовенье свершив,

В одежды новые был облачен,

Изрек слова священные он:

«Во благо всех живущих существ

Терпел нужду, страдания, боль,

Для них искал жемчужину я».

Песнь 492

С востока сильный ветер подул,

Очистил небо от облаков,

Туман и дымка развеялись вдруг.

Мир Джамбу-двипа

^[73]

чудо спасло,

От грязи был очищен навек,

И рис стал падать с небес, словно дождь.

Песнь 493

Одежда, жемчуг, браслеты, цветы

И кольца, золото и серебро,

И семь сокровищ упали с небес.

И все, о чем могли лишь мечтать,

Дала в избытке жемчужина им.

В том сила была волшебной поджу.

Песнь 494

Отца Махараджа

^[74]

звали тогда,

Теперь Шуддходана – имя его.

Супругой его Майя

^[75]

была,

Сон У – Татхагата

^[76]

, Девадатта – Ак У.

Статьи, эссе

Ким Хун

Родина и чужбина

Перевод Анастасии Погадаевой

Мне не так уж приятны чувства, которые связаны с понятием «родина». Они не отпускают и вызывают все новые и новые вопросы. В основе этого неприятия, видимо, лежит некая нелогичность. Мне нравится мир, который не делится на родину и чужбину. И я хочу жить в мире, в котором вовсе нет этих понятий.

Моя так называемая родина – это самый центр Сеула, внутри городских ворот. Ручей Чхонгечхон разделяет его на северную и южную части. Моим официальным местом жительства была северная сторона, неподалеку от королевского дворца Кёнбоккун. Район был густо населен такими же бедняками, как и я, но все мы гордились тем, что живем в самом центре мира и цивилизации. Людей с окраины города мы называли «живущими за воротами».

Моя мама была коренной жительницей Сеула. Жила она в крайней бедности. Честно говоря, я даже представить себе не могу, как она растила нас, справляясь со всеми лишениями и одиночеством. Несмотря на это, мама всегда была бойкой, решительной и уважала точность. Она с трепетом относилась ко всем измерительным инструментам, таким, как линейка, весы или мерка для зерна. Она терпеть не могла продавца риса, который намазывал свечкой дно мерки, сделанной из тыквы-горлянки, чтобы сделать ее более тяжелой, и терпеть не могла мясника, который всех обвешивал. Объединившись с соседками, она даже объявила этим торговцам бойкот. В то время еще не были установлены фиксированные цены на соевый творог, и, когда из-за подорожания сои кусочки творога в лавке все уменьшались в размере, мама во всеуслышание высказывала свое возмущение. Когда мама отправляла меня за керосином, вместо канистры или металлического ведерка она давала мне бутылку из-под рисового вина, прозрачную и точную по объему, так что в керосиновой лавке уж никак не смогли бы меня обмануть.

Однажды в день провозглашения конституции^[77] (не помню, сколько мне было лет, наверно, тогда я учился в старших классах) мама в честь такого события велела мне надеть обновку. Это не была обновка в прямом смысле слова. Это была старая поношенная одежда, но постиранная, залатанная и отутюженная. Новыми были только кроссовки. Я до сих пор хорошо помню этот день. Тогда я был еще маленьким и плохо понимал, что в нем особенного. Но для мамы, всю жизнь несшей бремя бедности, пережившей времена беспредела при либеральной партии, день принятия основного закона страны очень много значил, так что она хотела одеть своих детей как можно лучше. У меня слезы наворачиваются на глаза, когда я думаю о том, что такое для мамы конституция. Этот день был выходным, и я не мог похвастаться своей обновкой в школе. Весь день мы с соседскими мальчишками бегали и озорничали. Помню, мне так захотелось сладкой тянучки, что я с легкостью променял свои новые кроссовки на заветное лакомство, а когда стемнело, вернулся домой весь грязный, так что новую одежду и узнать было нельзя.

Мама терпеть не могла, когда ругаются, ссорятся и хвастаются. Она любила мягкий и красивый сеульский говор, на котором можно было выразить все, что ты хочешь сказать, никого не обидев. Когда я шел гулять с соседскими мальчишками, мама напутствовала меня: «Ты не повторяй все за другими. Не тараторь, как сорока, всегда говори четко и спокойно, только тогда тебя услышат». Мама ужасно не любила, когда глотали окончания слов^[78], с соседками она всегда разговаривала уважительно, соблюдая все правила вежливости. Сейчас мама очень постарела и болеет, она уже не может красиво выразить то, что хочет сказать, и глаза ее не отличают, два килограмма риса перед ней или один, но родина моей бедной мамы – это не место рождения, а правила и четкая речь.

Но я начал свое повествование не для того, чтобы рассказать о маме. Мой родной центр Сеула в пределах городских ворот уже давным-давно ничейная родина. Несколько дней назад, в новогодние праздники, ворота Намдэмун^[79] подожгли, и их больше нет. В детстве через реку Ханган можно было перебраться только по двум мостам. Один – железнодорожный, по которому ходили поезда, а другой – пассажирский для машин, пешеходов, повозок и велосипедов. Помнится, когда пешеходный мост расширили до четырех полос, на его открытие приехал президент Пак Чонхи вместе с начальником охраны Ча Чихолем и перерезал ленточку, а по всей стране радовались, били в гонг и танцевали.

Сейчас мостов уже больше двадцати. Люди, возвращаясь в родные края на праздники, переезжают реку Ханган именно по этим мостам. Обязательно уезжают и обязательно возвращаются. Сеул в это время пустеет, и внутри городских ворот мой родной центр города неожиданно становится просторным и одиноким. А мне в праздники некуда было поехать, и я бродил в одиночестве по улицам своей родины. На самом-то деле это была ничейная родина. Люди, уехавшие в родные края, обязательно сюда возвращались, но для них это была чужбина. И вот в день, когда уехавшие на новогодние праздники возвращались назад, были сожжены и стерты с лица земли мои родные ворота Намдэмун. Утром я приехал к ним на такси и увидел, что мои ворота сгорели, превратились в груду пепла.

С тех пор я сменил несколько адресов: сначала переехал из съемной комнаты в квартиру в многоквартирном доме в центре, затем переселился на Енсиннэ, что на северо-западе Сеула в районе Пульгвандон. И вот уже десять лет живу в городе Ильсан.

Ильсан тоже оказался ничейной родиной. Ведь это новый город недалеко от столицы. Здесь всё рядом, всё по соседству: церкви и мотели для свиданий, стрип-бары, ночные клубы, кафе, разнообразные массажные салоны, караоке и бани, сауны, интим-магазины, комнаты отдыха для мужчин, парикмахерские, салоны красоты, маникюрный салон, педикюрный салон, клиника пластической хирургии, где меняют размер груди, нос, разрез глаз, форму икр и овал лица, парикмахерская для животных, где вашего питомца покрасят или подстригут ему когти, клиника традиционной китайской медицины для животных, где собакам делают иглоукалывание, ставят банки и делают физиотерапевтические процедуры, а еще здесь японский, итальянский, китайский, вьетнамский, испанский, французский, турецкий рестораны, массажный салон с «дополнительными услугами».

Однажды ранним вечером я сидел в кафе у дороги и выпивал. Какой-то человек с мегафоном подошел к мотелю для свиданий, встал перед ним и начал кричать: «Покайтесь! Конец уже близок!» Я усмехнулся себе под нос. Есть много вещей, над которыми я смеюсь про себя.

Переехав в Ильсан, я решил пополнить свои знания об этом городе в провинции Кёнгидо, отправился в центральную библиотеку и перечитал там множество книг об истории и географии этой местности и об истории самого Ильсана, отчеты об археологических раскопках, исследования по этнографии и шаманизму. А вечером, возвращаясь из библиотеки домой, я, как обычно, пил, сидя за столиком перед мотелем.

Ильсан расположен в широкой долине, по которой протекают две речушки Кокнынчхон и Чханнынчхон, впадающие в реку Ханган. В долине этих речек было найдено множество артефактов времен неолита. Известно, что люди населяли эту долину уже многие тысячи лет назад. Еще в «Исторических записях трех государств» упоминается название деревни, теперь превратившейся в город, который никогда не спит, город, где ночью одинаково светятся и неоновые кресты на протестантских церквях, и горящие вывески мотелей для свиданий.

Ильсан находится в долине устья реки Ханган, которая, разливаясь, часто затапливала все вокруг. В этом новом районе самой высокой точкой является гора Чонбальсан, окруженная холмами и поднимающаяся на 83 метра над уровнем моря. Холмы плавно спускаются к берегам реки. Пойма реки была обширная, ровная, но из-за разливов реки люди не могли здесь жить постоянно. Через пять лет после огромного наводнения 1925 года на реке Ханган возвели дамбу. В период с 70-х по 90-е годы соорудили дренажную систему и разбили пашни. Так в новом развивающемся районе Ильсан стали заниматься сельским хозяйством.

Создание нового города Ильсан в 1990 году все изменило. Сперва район из неосвоенного превратился в сельскохозяйственный, а затем в новый индустриальный. За весь период существования этой земли, с самого неолита, резкие изменения произошли лишь во второй половине XX века. Появившийся тогда город и окрестности и есть место, где я живу сейчас.