Текст книги "Дерево с глубокими корнями: корейская литература"
Автор книги: авторов Коллектив
Соавторы: Анатолий Ким,О Чонхи
Жанры:
Классическая проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)
Annotation
Перед читателем специальный выпуск «ИЛ» – «Дерево с глубокими корнями: корейская литература».
Вступление к номеру написали известный исследователь корейской литературы Квон Ёнмын (1948) и составитель номера филолог Мария Солдатова.
Рубрика «Из современной прозы». Философская притча с элементами сюрреализма Ли Мунёля (1948) «Песня для двоих» в переводе Марии Солдатовой. Акт плотской любви отбрасывает женщину и мужчину в доисторические времена, откуда, после утоления страсти, они с трудом возвращаются в нынешний будничный мир.
Хван Сунвон (1915–2000) – прозаик и поэт. В его рассказе «Время для тебя и меня» три военных-южанина, один из которых ранен, пробираются через горы к своим. В отечественной критике для такого стиля в подаче фронтовой тематики существует термин «окопная правда». Перевод Екатерины Дроновой.
Рассказ Ку Хёсо (1958) «Мешки с солью» в переводе Татьяны Акимовой. Беспросветная доля крестьянки в пору гражданской войны 1950–1953 гг. (Отчасти символическое название рассказа довольно органично «рифмуется» с русской поговоркой про пуд соли, съеденный с кем-либо.)
Ким Ёнсу (1970) – «Словами не передать» – душераздирающая история любви времен Корейской войны, рассказанная от лица ветерана подразделений так называемых «китайских народных добровольцев». Перевод Надежды Беловой и Екатерины Дроновой.
Рассказ писательницы О Чонхи «Вечерняя игра» в переводе Марии Солдатовой. Старик отец и его пожилая дочь коротают очередной вечер. Старость, бедность, одиночество, свои скелеты в шкафу…
Другая писательница – Ким Эран, и другая семейная история, и другая трагедия. Рассказ «Сезон холодов». У молодой четы, принадлежащей к среднему классу, с его, казалось бы, раз и навсегда заведенным бытом и укладом, погибает единственный ребенок. Перевод Анны Дудиновой.
Поэт и прозаик Ан Дохён (1961). «Лосось» – отрывок из одноименной аллегорической повести: скорее романтика, чем зоология. Перевод Марии Кузнецовой.
«Стеклянный город» – фантастический рассказ Ким Чунхёка (1971) в переводе Ксении Пак. Из некоторых сплошь застекленных небоскребов Сеула начинают загадочным образом вываливаться огромные секции стекла. Число жертв среди прохожих множится. Два полицейских раскрывают преступный замысел.
В рубрике «Из современной поэзии» – три автора, представляющие разные течения в нынешней корейской лирике. О Со Чончжу (1915–2000) сказано, что он – «представитель традиционализма и его произведения проникнуты буддийскими мотивами»; поэтессу Ким Сынхи «из-за оригинального творческого стиля на родине называют „шаманкой сюрреализма“», а Чон Хосын (1950) – автор легкой поэзии, в том числе и песенной. Перевод Анастасии Гурьевой.
В рубрике «Из классики ХХ века» – главы из романа «В эпоху великого спокойствия» Чхэ Мансика (1902–1950) – «известного корейского писателя-сатирика и одного из немногих, чье творчество стало классикой по обе стороны тридцать восьмой параллели», – пишет во вступлении к публикации переводчица Евгения Лачина. Роман, судя по всему, представляет собой жизнеописание «наставника Юна», как его величают окружающие, – ростовщика и нувориша, чудом выживающего и преумножающего свое состояние в сеульской криминальной вольнице 1910–20 гг.
В рубрике «Литературное наследие» – фрагменты литературного памятника XY века «Луна отраженная. Жизнеописание Будды». Перевод и вступление Елены Кондратьевой.
В разделе «Корея. Взгляд со стороны» – главы из «Кореи и ее соседей», книги первой женщины-члена Королевского географического общества Великобритании Изабеллы Бишоп (1831–1904). Вот что пишет во вступлении к публикации переводчик с английского О. С. Пироженко: «…отрывок посвящен драматическому периоду в истории Кореи, когда после японско-китайской войны 1894–1895 годов страна впервые за сотни лет получила формальную независимость…»
Далее – лирический очерк известного российского писателя Анатолия Кима (1939) «Весна, осень в Корее».
И в завершение рубрики – «Корея: неожиданно близкая». Самые приязненные воспоминания филолога и математика Дмитрия Шноля (1966) о неделе, проведенной им в этой стране.
Дерево с глубокими корнями
Квон Ёнмин
Из современной прозы
Ли Мунёль
Хван Сунвон
Ку Хёсо
Ким Ёнсу
О Чонхи
Ким Эран
Ан Тохён
Ким Чунхёк
Из современной поэзии
Со Чончжу
Ким Сынхи
Чон Хосын
Из классики XX века
Литературное наследие
Статьи, эссе
Ким Хун
Ли Орён
Ким Юнсик
Елена Хохлова
Диана Григорьева
Изабелла Бишоп
Анатолий Ким
Дмитрий Шноль
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
49
50
51
52
53
54
55
56
57
58
59
60
61
62
63
64
65
66
67
68
69
70
71
72
73
74
75
76
77
78
79
80
81
82
83
84
85
86
87
88
89
90
91
92
93
94
95
96
97
98
99
100
101
102
103
104
105
106
107
108
109
110
111
112
113
114
115
116
117
Дерево с глубокими корнями
специальный выпуск журнала «Иностранная литература»
Квон Ёнмин
Мария Солдатова
Дерево с глубокими корнями
Начиная рассказ о корейской литературе, мы обязаны прежде всего разделить ее на традиционную и современную. Традиционная литература Кореи была неотъемлемой частью литературы региона, доминирующую роль в котором играл Китай. Духовную основу этой литературы составляли такие восточные верования и учения, как буддизм, даосизм и конфуцианство со своими ценностями и художественными моделями. К тому же корейцы изначально не имели собственной письменности и начали развивать письменную культуру только в IV–V веках, заимствовав в Китае иероглифы. Свой алфавит, который в Южной Корее сейчас называют хангыль, появился у корейцев много позже. В отличие от традиционной литературы, опиравшейся на определенные каноны, современная, с конца XIX века, корейская литература шла путем исканий и экспериментов, активно взаимодействуя с западным миром. Современная южнокорейская литература является наследницей эпохи японского колониального правления (1910–1945) и последующего разделения страны. В результате знакомства с мировыми литературными тенденциями, а также в результате проб, ошибок и открытий, менее чем за полвека она обрела свой характер и свою силу, что подтверждают растущие тиражи и престижные международные награды, такие, например, как Букеровская премия, недавно полученная писательницей Хан Кан за роман «Вегетарианка».
Традиционная литература
Первым государственным образованием на территории Корейского полуострова был Древний Чосон, сведения о раннем периоде которого (с 2333 года – года создания государства первопредком корейцев Тангуном – до конца второго тысячелетия до н. э.) обнаруживаются исключительно в мифах. В конце второго века до н. э. Чосон пал под ударами войск Китая (объединенного к тому времени династией Хань), а на его месте были образованы четыре китайских округа. Вскоре к северу и к югу от этих округов начался процесс формирования корейских государств Когурё, Пэкче и Силла. Даты основания Трех государств относятся к I веку н. э. В эпоху Трех государств в результате знакомства с конфуцианскими и переведенными на китайский язык буддийскими текстами на полуострове началось развитие собственной литературной традиции на базе китайской письменности. К концу VII века н. э. большая часть территории была объединена под властью государства Силла, оказавшегося из всех наиболее сильным. Влияние буддизма и высокоразвитой китайской культуры способствовало культурному расцвету Объединенного Силла. Вскоре китайские иероглифы (подходящие либо по чтению, либо по значению) стали использоваться и для фиксации корейской речи, таким образом, в частности, были записаны самые ранние поэтические произведения на родном языке – ритуальные песни хянга.
В конце IX века Объединенное Силла распалось, и территория полуострова была опять объединена уже в X веке под властью новой династии, которая дала своему государству название Корё (именно под этим названием страна стала известна всему миру). Вскоре после провозглашения государства Корё в нем были введены экзамены на чин, для сдачи которых необходимо было уметь не только читать и писать, но также сочинять стихи на китайском языке по сложившимся в Китае правилам. Все официальные документы также должны были составляться на китайском. Так китайская грамота стала основой образования юношей знатных родов, и популярность литературы на китайском языке невероятно возросла. В этот период в Корее на китайском языке были написаны исторические сочинения, ставшие впоследствии важным источником сведений о ранней истории страны. Появлялись и развлекательные произведения на китайском – например, сборники миниатюр пхэсоль и сатирические псевдобиографии различных предметов. При этом многие сюжеты пхэсоль имели исконно корейское, фольклорное, происхождение. И поэзии тоже было тесно в рамках китайских традиций: до наших дней дошли как государственные ритуальные, так и народные песни эпохи Корё на корейском языке, сначала передававшиеся из уст в уста, а позже записанные с помощью китайских иероглифов и корейского алфавита.
Внутренние причины и участившиеся монгольские нашествия привели к упадку Корё. В XV веке к власти пришла династия Ли, и страна получила название Чосон, принадлежавшее самому древнему государству на Корейском полуострове. А в 1443 году благодаря королю Сечжону был изобретен уникальный корейский алфавит. Первым произведением, продемонстрировавшим потенциал национального алфавита, стала «Ода о драконах, летящих к небу» (переведена на русский язык), в одном из стихов которой сказано:
Коль корни древа глубоки,
Оно не гнется на ветру,
Прекрасны на ветвях цветы,
Обильны на ветвях плоды
[1]
.
Вскоре после «Оды о драконах, летящих к небу» королем Седжоном были написаны «Песни луны, отраженной в тысячах рек», посвященные Будде и вошедшие впоследствии вместе с сочинением брата Седжона принца Суяна «Жизнеописание Будды» в издание «Луна отраженная. Жизнеописание Будды», фрагмент которого представлен в номере в рубрике «Литературное наследие».
Изобретение алфавита придало новый импульс развитию литературы на корейском языке, в первую очередь поэзии. Большую популярность завоевали сичжо – трехстрочные стихотворения с четким ритмическим рисунком, которые в большинстве своем либо опирались на символы, связанные с господствовавшей в тот период идеологией неоконфуцианства, либо были посвящены природе. Постепенно к сочинению сичжо приобщились незнатные мужчины и женщины, и, хотя ритмический рисунок стихов по-прежнему соблюдался, их тематический диапазон расширился, а строки стали, зачастую значительно, удлиняться. На родном языке писались и поэмы каса, носившие иногда лирический, а иногда повествовательный или поучительный характер.
Во второй половине эпохи Чосон в народе получили широкое распространение повести на родном языке, нацеленные на то, чтобы привить читателям даосско-буддийские идеалы либо конфуцианские добродетели, например, почтительность к старшему или женское целомудрие (и тут хочется упомянуть такие давно переведенные на русский язык произведения, как «Повесть о Хон Кильдоне», «Хынбу и Нольбу», «Повесть о верности Чхунхян», которые в современной Корее знает каждый ребенок). Однако справедливости ради стоит отметить, что знать по-прежнему отдавала предпочтение литературе на китайском, считая ее «высокой». На китайском языке писались новеллы, аллегории, романы. И все-таки не случайно все чаще романы, написанные изначально на китайском, стали переводиться на корейский язык, иногда и самими авторами, как, в частности, знаменитый роман Ким Манчжуна «Облачный сон девяти», в котором герой во сне проживает целую жизнь.
Современная литература
Во второй половине XIX века Корея вступила на путь модернизации и резких политических, социальных и культурных перемен, и китайский язык начал постепенно сдавать свои позиции. Корея, налаживая, порой не по собственной воле, экономические и культурные связи с мировыми капиталистическими державами, сворачивала с феодального на капиталистический путь развития, ориентируясь на усилившуюся Японию, которая теснила в регионе Китай. В конце XIX века в Корее развернулось просветительское движение, во главе которого стояла молодая корейская интеллигенция, выступавшая в поддержку родного языка. Наконец, в результате реформ 1894 года Корея, не без участия Японии, вышла из-под контроля Китая, и использование китайского языка в качестве государственного было упразднено – с этого момента начинается история современной корейской литературы. Популяризации национальной письменности немало способствовали появившиеся в то время газеты и журналы. В них публиковались на корейском языке увлекательные романы с продолжением, заставлявшие читателей покупать новые номера. Поэзия стала гораздо более разнообразной как по форме, так и по содержанию. В стране наблюдался невероятный подъем, с одной стороны, патриотизма, а с другой – интереса к иной, западной, культуре.
Но Корея недолго наслаждалась пусть даже формальной независимостью. В 1910 году страна была аннексирована Японской империей. Молодые авторы, многие из которых получали высшее образование в Японии, спешно осваивали художественные приемы, выработанные западной литературой за предшествовавший век, испытывая их на национальном материале. В своих произведениях они стремились, опираясь на новые ценности, отразить как проблемы, связанные с переходом страны от феодализма к капитализму, так и проблемы колониальной действительности. После социалистической революции в России в Корее стала активно развиваться пролетарская литература, которая призывала к борьбе с эксплуататорами, в первую очередь японскими, что весьма импонировало читателям. Но в результате преследования со стороны японских властей и ужесточения цензуры многие пролетарские писатели ушли с литературной арены, а другие стали отказываться от злободневных тем. Одним из тех, кто откровенно и с юмором писал в те годы о положении дел в стране, был Чхэ Мансик. Отрывок из его романа «В эпоху великого спокойствия» представлен в рубрике «Из классики XX века». Преподавание в корейских школах стало со временем вестись на японском языке, и именно художественная литература в трудные колониальные времена помогла корейцам сохранить национальный язык и культурную идентичность.
К сожалению, результатом долгожданного освобождения Кореи в 1945 году, после поражения Японии во Второй мировой войне, оказалось разделение страны по 38-й параллели. Политическое противостояние Севера и Юга очень скоро переросло в братоубийственную войну с участием войск из разных стран, в первую очередь США и Китая. Разделение нации и война были и остаются важнейшими темами современной южнокорейской литературы: война как трагедия, в которой виноваты все и пострадали все, и северяне, и южане. Именно такое видение позволило, например, южнокорейскому писателю Ким Ёнсу написать свой рассказ от имени китайского добровольца, воевавшего на стороне северян. Трудное восстановление страны после войны, диктаторское правление, стремительная индустриализация, настойчивая борьба корейского народа за демократические реформы, увенчавшаяся в итоге успехом, – все эти факты истории страны находят отражение в прозе современных южнокорейских писателей, равно как и универсальные темы неподлинности бытия или одиночества человека среди людей в постсовременном мире. Южная Корея (Республика Корея) давно уже является частью мирового экономического пространства, и в России, наверное, не осталось дома, где не было бы бытовой техники и электроники корейского производства. Постоянно растет число фанатов корейского кинематографа и поп-музыки. Литературе же Южной Кореи еще только предстоит стать в России популярной. Будучи вовлеченной в мировой культурный процесс и воплощая самые современные литературные тенденции, она, тем не менее, сохраняет самобытность, опираясь на традиции. В этом номере читатель может прочесть и повесть Ан Тохёна в жанре аллегории, столь популярном в Корее в эпоху Чосон, и рассказ одного из самых интеллектуальных авторов Южной Кореи, тонкого психолога Ли Мунёля, где, как в средневековом романе-сне, фантазии неотличимы от реальности, и понять, о чем на самом деле идет речь, расшифровать многочисленные метафоры можно, лишь прочитав последний абзац. Хороша и южнокорейская проза женщин-писательниц – жизненная, глубокая и драматичная. В этот номер вошли рассказы известных писательниц О Чонхи и Ким Эран. Не должна оставить читателей равнодушными и корейская поэзия, которая традиционно является скорее философической, нежели лирической.
Напоследок хотелось бы сказать, что образованные корейцы хорошо знают классическую русскую литературу, любят и понимают ее, что подтверждает эссе знаменитого критика и исследователя корейской литературы Ким Юнсика. Надеемся, этот номер поможет российским читателям составить некоторое представление о корейской литературе, а возможно, и полюбить ее.
Квон Ёнмин, критик, почетный профессор Сеульского университета
Мария Солдатова, доцент Московского государственного лингвистического университета, составитель номера
Из современной прозы
Ли Мунёль
Песня для двоих
Перевод Марии Солдатовой
Человек одинок. Или не одинок. А если и одинок, что с того? На лужайке, обернувшись голубками, сидят девушки, в предчувствии суровой зимы тревожно колышутся деревья, пустившие корни в пустоту.
Вдруг порыв ветра с самого края земли – и девушки, успев превратиться в листья, рассыпаются за каменной оградой парка. Тонкие корни деревьев подрагивают, как борода старика, рассеивая в бледном воздухе пыль воспоминаний.
– Как холодно!
Это, опершись на скамейку, мужчина, похожий на покрытую саваном непросохшую гипсовую статую, говорит сырым голосом женщине, миражом сидящей подле него. Его слишком длинная правая нога, сложенная втрое, покоится на краю скамейки. Женщина с лицом цвета истлевшей кости и свисающим до губ носом смотрит не на мужчину, а на мрачное здание за оградой.
– Это, наверное, потому, что у вас холодное сердце.
– Вовсе нет, – решительно отрицает мужчина, будто отряхиваясь от ее сухого голоса. Его взгляд теперь устремлен на то же здание. – Посмотри, это ведь снег.
– Но мне кажется, крыша, вон там, блестит на солнце.
В голосе женщины звучат жалобные нотки. А он, решив, что она ему возражает, несколько секунд молчит, но потом кивает:
– Да, точно. Золотится на солнце.
– И правда снег. Фундамент уже потемнел от влаги.
Стоит мужчине поменять свое мнение, как женщина почему-то падает духом и идет на попятную. Мужчина хочет сказать, что холод не может помешать чему-то там блестеть на солнце, что на крыше видны лишь признаки завтрашней усталости, но не находит слов.
Тем временем здание, на которое они смотрят, медленно оседает: каждый день город уходит под землю на фут. Не потому ли, что люди слишком много выкапывают из-под земли и нагромождают сверху? На этом месте когда-то была известковая река, а над ней в человеческий рост возвышался мясистый папоротник-орляк. В незапамятные времена здесь гудели в бурю старые сосны, бродили шакалы и лоси. И здесь же лежит осел, сдохший сто лет назад от усталости, – через тысячу лет его кости выложат под стекло на всеобщее обозрение.
– Помните?
Не задай она внезапно, с нагоняющим тоску видом, свой вопрос, он наверняка ляпнул бы про осла. Но помысел-то не грех. Сама невинность, он изображает заинтересованность:
– Что?
– Я имею в виду тот день. Когда мы впервые встретились.
– Конечно, помню!
– Прошло целых три года. Тогда у всех на подоконниках цвела герань.
Женщина уже не мираж. Ее шея, словно свернутая кольцами, изящно удлиняется, а нос немного подтягивается вверх. Волосы, готовые разметаться по ветру, блестят, к щекам прилила кровь. Однако мужчине не по душе эти изменения:
– А мне представлялось, что в домах горели красные фонари, или, может, это замызганные розовые занавески болтались в окнах… – неожиданно раздраженным тоном мужчина явно дает понять, что не время предаваться воспоминаниям.
Но женщина продолжает с еще большим пылом:
– Вы сидели на этой скамейке, молча глядя на закат, и я сердцем почувствовала, насколько ранима и одинока ваша душа.
– Да это была всего лишь неудовлетворенность, а еще неуемное одиночество мужика на пороге кризиса среднего возраста.
– Нет, это были печаль и одиночество с ароматом жасмина, какой могла источать только чистая, благородная душа.
– А может, с запахом похоти? Тогда мое белье вечно было влажным из-за эротических фантазий.
– Ничего в тот день не предвещало…
– Все было настолько очевидно, что и предвещать было нечего.
Глядя, как на ее лице, опять приобретающем цвет истлевшей кости, углубляются голубоватые морщинки, мужчина невольно чувствует жалость – а ведь был бы не прочь прервать этот слишком эмоциональный разговор. На всякий случай он не в тему добавляет:
– Ты, конечно, была неотразима. Я и не сообразил, что мы встречались прежде. Ты просто ослепила меня.
Она идет в контрнаступление:
– Печаль увядающего цветка нетрудно принять за красоту.
– Да ладно! Ты казалась такой умной и энергичной.
– Это был всего лишь блеф одинокой женщины.
– Среди других ты явно выделялась интеллектом и вкусом.
– Глядя тридцать лет по сторонам, даже при отсутствии мужа и детей, умудряешься кое-что узнать о жизни.
Только теперь лезвие ее голоса теряет остроту. Голубоватые морщинки вокруг губ складываются в грустную улыбку. А мужчина снова прикинулся гипсовой статуей. Во время разговора он непроизвольно вытянул ногу, и теперь она наполовину увязла в земле, обноски, торчащие из-под похожего на саван плаща, треплет ветер. А на виске выскочил пурпурный гриб. При виде всего этого женщина, съежившись, говорит:
– Извините, не собиралась портить вам настроение.
– Ничего ты мне не испортила.
– Не хотела, чтобы наша встреча прошла так… – Внезапно погружаясь в печаль, она продолжает: – Неужели что-то изменилось? Что, скажите бога ради, изменилось с тех пор?
– Много времени потрачено впустую. Слишком много, – отвечает мужчина, едва шевеля губами.
– Считаете, впустую? Ведь мы наполняли то время смыслом!
– Пустячным смыслом.
– Сама жизнь – пустяк.
– И все-таки мы не имеем права напрочь отказывать ей в смысле.
Женщина некоторое время молчит. Тем временем иссиня-черное небо опускается, а невысокая ограда окружает парк трупной рыжиной. Вдруг сквозь ограду влетает пара пернатых и, сделав круг над головами мужчины и женщины, прорывается вверх через темное небо и исчезает. В бесконечности.
– Ну так в чем смысл жизни? – вздохнув, спрашивает она в надежде, что он обратит на нее отрешенный взгляд, которым провожает птиц. – Быть порядочными?
– Быть свободными. То есть самодостаточными, – это звучит слишком высокопарно. Решительно, но нерадостно мужчина поправляет себя: – Или быть привязанными… Опустошать себя, чтобы наполняться чужим.
– А свободного человека нельзя наполнить?
– Гроб его можно наполнить!
– Даже построив для него новый мир? Или хотя бы разрушив несовершенный старый?
– Ну… великие исхитряются, восставая из гробов, украшать собственные могилы. Чтобы заманивать в землю новые гробы.
Был полный штиль, но лохмотья, свисавшие с плеч мужчины, вдруг развалились на куски и осыпались хлопьями снега. Оголились тонкие ключицы, и показался синяк на месте ребра, которое, как говорят, в незапамятные времена досталось женщине.
– Так что же будет, если мы опустошим себя и наполнимся чужим?
Этим условным предложением она со вздохом заменила фразу «Ничего не поделаешь!»
– Будем жить долго и счастливо.
– И все?
– Достойно состаримся. Права на одиночество никто не отменял, а если от нас будет слишком много шума, мир потерпит, но… – пепельно-серый лоб мужчины покрылся паутиной фиолетовых морщин. Его голос звучит низко и тоскливо, как стон раненого зверя из глубины галереи гротов. – Но жизнь станет скучной и утомительной. Обернется бременем, от которого будешь мечтать избавиться.
Мужчина явно удручен. И женщина, выслушав его, предсказуемо, но как-то вдруг становится бесконечно печальной. Черная тень пролегла под ее носом, покрытым кракелюрами и будто готовым в любой момент развалиться на части, а сквозь зрачки, словно сквозь распахнутые окна, видно, как от печали дрожат все девять миллиардов нейронов ее мозга.
Всаживая еще глубже в землю продолжающую расти правую ногу, мужчина отворачивается от женщины и осматривается по сторонам. Красные мальчики, принесенные недавним порывом ветра, бросают на их скамейку пригоршню скабрезных взглядов и улетают, а девушки, вроде бы бесследно исчезнувшие с опавшими листьями, возвращаются на лужайку белыми голубками. Прах ушедших в мир иной катается ледышками по малому кругу.
Мужчина поворачивается обратно и видит, как свет печали, струящийся из тела женщины, постепенно окутывает ее с ног до головы тонкой пеленой. Смущенный неожиданно привлекательным видом подруги, он переводит взгляд на стену ограды. А из мертвой рыжей стены вдруг вырастают розовые женские ноги. В них на скаку заплетается гнедой конь и, обернувшись Пегасом, взмывает к Сириусу. Словно благословляя мужчину и женщину, на стене, прикрывая мрачную рыжину, тут и там распускаются золотистые анютины глазки.
Мужчина чувствует жар ниже пояса. Раскаленная добела головка его фаллоса прожигает поношенные штаны и высовывается наружу. Основание еще красное, но скоро жар доберется и туда. Мужчина не был готов к такому повороту событий – пытаясь скрыть смущение, он вскакивает со скамейки. Старается сохранять спокойствие, но его голос дрожит от возбуждения:
– Мы и господа, и рабы.
Женщина все еще окутана голубой пеленой печали, но за этой печалью, похоже, с самого начала скрывался расчет. Она быстро сбрасывает с себя соблазнительный покров, ничего не имея против перемен, произошедших с мужчиной:
– Да уж. Нас выбирают, но и мы выбираем.
– Наше дело наполнять чем-то жизнь и готовиться к смерти.
– На этой земле мы сами себе Высший суд.
С этими словами она встает. Из искры жизни, которая помогла ей подняться, в пустых глазах женщины возгорается провокационное пламя. Мужчина подозревает, что пелена на самом деле была сетью, однако не похоже, что он недоволен.
– Пошли! Уйдем отсюда! – восклицает она.
– Что ж, пошли. Какое-то тут мрачное место.
– Мы не должны изменять себе. Вперед, к свободе!
– Правильно! Нужно иметь смелость отвечать за собственный выбор.
– И не страшно, если в итоге мы наполним лишь гробы.
– Может, мы розами выплеснемся из них на свои могилы.
– Увековечим память тех, кто угодил в собственные сети.
Выступив вперед, женщина прошептала это так вдохновенно, что могла бы быть обвинена в неумеренности. Мужчина выдергивает из земли глубоко увязшую конечность и с радостью следует за подругой. Из-под ног мужчины и женщины выскакивает пара милых кабарожек и, перемахнув в брачных играх через их головы, скрывается в пышных кустах неподалеку.
Мужчина и женщина молча покидают заброшенный парк, куда уже пришла зима. Висящие на перилах у выхода фуражка и униформа подобострастно качаются от поднятого ими ветра. Улицы пустынны, и только стаи мышей перебегают между остовами зданий. На покосившемся церковном шпиле висит, как белье на просушке, пьяный поэт и распевает песню: «На кого же ты нас, Господи, покинул, теперь мы сами создаем себе богов…»
Мужчина вдруг останавливается на углу переулка, на лице у него написано: «Нет, все не то!» Впрочем, он с готовностью отбрасывает эту проклятую навязчивую мысль, увлекаемый розовой женской грудью, плывущей вперед в тусклых лучах заката, и сверкающими в тени домов глазами черных быков.
– Что вы делаете?
Будто не видя в его действиях ничего странного, женщина спокойно спрашивает мужчину, который, не пройдя и нескольких шагов, вновь останавливается, чтобы повесить свой потрепанный плащ на обгоревшее дерево у дороги. А он вместо ответа садится на корточки и начинает ковырять ногтями гладкий асфальт.
Асфальт сначала не поддается, но вот наконец идет трещинами, и мужчина принимается отдирать его по кусочку, как корочку с почти зажившей раны. Из-под асфальта – о, чудо! – появляется красноватая плоть земли.
– Ну что же вы делаете? – опять спрашивает женщина, подсаживаясь к мужчине. По ее изменившемуся виду можно догадаться, что она прекрасно знает ответ. На щеках цвета истлевшей кости у нее проступили сосуды, тонкие и розовые, похожие на червячков в канаве.
– Хочу заняться с тобой любовью. С чувством, с расстановкой… и забыть обо всем, – внешне невозмутимо отвечает мужчина, продолжая ковырять асфальт своими стальными ногтями. Насупился, будто говорит о чем-то серьезном. Женщина принимает его бесстыдство за страсть.
– Отличная мысль. Этим мы сейчас и займемся. Но где, прямо здесь?
– Да, здесь. Я как раз выбираю из земли кости. Хочу возвести вокруг нас стену. Не дело заниматься любовью на глазах у посторонних.
– А как насчет крыши?
– В ней нет необходимости. На небе только Бог. Да и он нас уже покинул, как кто-то недавно пел…
Она молчит, будто в знак согласия, и мужчина без лишних слов продолжает копаться в земле. Круглые разноцветные камушки, вытащенные на поверхность, постепенно окружают мужчину прямоугольной стеной. Среди них попадаются зеленые конусы, оливковые шестиугольные призмы и гранатовые шестидесятичетырехгранники.
Мужчина, в тишине возводивший рыхлую стену, вдруг, обнаружив что-то, с горящими глазами отрывается от работы. Женщина, взгляд которой до этого момента был устремлен на полоску синего моря на горизонте по другую сторону города, заинтересованно смотрит на ладонь мужчины. Там лежит хрупкий серебристый осколок.
– Что это?
– Вот он где! Я так долго его искал…
– Да что это?
– Кусочек моей лопатки. Я лишился его, попав в пасть к тираннозавру. Оказывается, он все это время валялся здесь!
– И что ты собираешься с ним делать?
– В гробу без него никак. Хватятся, когда придет время меня хоронить. Кто будет знать, что его давно уже недоставало?
– И вот этот – у тебя под ногой – голубоватый камушек я раньше где-то видела.
– Это же обычный гранит…
– А вот и нет! Похож на подвеску, которую я потеряла. Сто тысяч лет назад.
– Вообще-то она не была частью тебя. Так что радоваться особо нечему, – равнодушно говорит мужчина, раздвигая плоть на плече и вставляя на место недавно подобранный осколок. – Вон пойди лучше, смой с себя пыль. После прогулки в парке ты вся в пыли, как в снегу.
– Это же сточные воды, в них свинец и гудрон… – как будто мужчина и не обрывал ее вовсе, женщина хмурится только потому, что вода в канаве, на которую он указал взглядом, кажется не слишком чистой.
