Текст книги "Дерево с глубокими корнями: корейская литература"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Анатолий Ким,О Чонхи
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

То после твоего ухода мне

Любить тебя еще не будет поздно.

Туда, куда уходишь ты,

Пусть первым я уйду…

Пошлю зари вечерней переливы

На удаляющийся образ.

И запахну полы одежды, и во тьме,

Когда погаснет свет в домах вокруг,

Я поднимусь и буду петь тебе,

И превращусь в сияющие звезды.

Уходишь ты…

Но если ты со мной еще побудешь,

То после твоего ухода мне

Любить тебя еще не будет поздно.

Нарциссу

Не плачь!

Ты – человек, и ты подвержен одиночеству.

Жизнь означает муки одиночества.

Когда не позвонили, ты звонка не жди.

Идет ли снег – дорогой снежной ты иди,

Идет ли дождь – в дождя потоках ты иди.

А в камышах бекас сидит и, притаившись, за тобой

                                                следит.

И даже Бог порой роняет слезы от одиночества.

И птицы на ветвях сидят – от одиночества,

И ты на берегу сидишь – от одиночества.

И тени гор спускаются под вечер в деревни к

                            людям – все от одиночества.

И колокол протяжно льет тоскливый звон – от

одиночества…

Люди, которых я люблю

Я не люблю людей, которые не имеют тени.

Я не люблю людей, которые не любят тени.

Но я люблю людей, что сами стали дерева сенью.

Свет солнца ослепительно ярок – благодаря тени.

И не бывает мир еще прекрасней, чем тогда,

Когда ты под раскидистою сенью

Стоишь и наблюдаешь проблески лучей в листвы движеньи.

Я не люблю людей, которые не источают слезы,

Я не люблю людей, которые не любят слезы,

И радость – радость не вполне, когда она без слез,

Бывает ли когда-нибудь любовь без слез?

И образ человека, сидящего под дерева сенью,

Слезу другому оттирая, —

Собой являет красоты неброской воплощенье…

Из классики XX века

Чхэ Мансик

В эпоху великого спокойствия. Главы из романа

Перевод и вступление Евгении Лачиной

Чхэ Мансик (1902–1950) – известный корейский писатель-сатирик и один из немногих, чье творчество стало классикой по обе стороны тридцать восьмой параллели. В своих произведениях он критически осмысливает острые социальные проблемы окружающей его действительности: нищету крестьянства, жалкое существование городской бедноты и безнадежное положение интеллигенции в период японского колониального господства (1910–1945).

Роман Чхэ Мансика «В эпоху великого спокойствия» увидел свет в 1938 году. Уже в самом названии – скрытая ирония: реальность, в которой оказывается читатель, знакомясь с главными героями, никак нельзя назвать спокойной. В иронической форме, а иногда и с привлечением черного юмора, автор ярко показывает те изменения, которые произошли в традиционном жизненном укладе и в отношении к духовным ценностям корейского общества в этот полный противоречий период корейской истории.

1. наставник Юн возвращается домой

В один из вечеров после Чхусока^[24] закатное осеннее солнце было готово вот-вот скрыться за горизонтом. Достопочтенный наставник Юн, слывший богачом в районе Кедон, видимо, отлучался куда-то по делам, и теперь, остановив рикшу у своих ворот, собирался выйти из повозки.

То ли из-за недосыпа прошлой ночью, то ли из-за утренней ссоры с женой, но в этот день у рикши все шло не так. Даже по самой обычной ровной дороге ему было тяжело тянуть свою повозку, а тут пришлось еще и взбираться по крутому подъему в узком переулке, хоть язык высовывай, что уж говорить. И неудивительно, ведь весил пассажир 28 с лишним гванов^[25]!

Точный вес наставника Юна перестал быть загадкой позавчера, когда вместе с Чхунсим он отправился на прогулку за перевал Чин, а потом зачем-то влез на весы перед аптекой, что прямо напротив кёнсонского^[26] почтового отделения. Тогда-то она и увидела, сколько он весит.

Происходивший из самых низов рикша, закаленный своим ремеслом, изо всех сил тащил повозку с грузным пассажиром, и вот наконец остановил ее у высоких крытых ворот, которые лишь немного уступали по размерам Южным, а потом и снял плед, покрывавший колени господина.

Наставник Юн с трудом приподнялся на узком сиденье повозки, которая шаталась из стороны в сторону так, что готова была перевернуться в любую секунду, и собрался было спуститься на землю, но ненадежность конструкции вызывала опасения. Поняв, что сам не справится, пассажир повернулся к рикше:

– Эй ты! Подай-ка мне руку. Что стоишь, как вкопанный?

Рикша, с трудом переводя дыхание, обтирал пот, однако, услышав упрек, почувствовал себя виноватым и тотчас протянул руку.

Когда наставник Юн спустился, стало очевидно, насколько он огромен. Если бы кто-то попытался обхватить его за талию, рук хватило бы только наполовину. Подстать весу в нем и росту было 5 ча и 9 чхи^[27]. Словом, повозка рикши, в которой он прибыл, казалась рядом с ним игрушкой, а когда они подъехали к воротам, в проеме практически не осталось свободного пространства.

Выглядел наставник Юн хорошо. Вот уже на протяжении тридцати с лишним лет, бывая в уездах Пуан и Пёнсан, он укреплял свое здоровье то пантами оленя, то кровью свиней и косуль. Поэтому и сейчас, благодаря тому, что в качестве целебного средства он регулярно принимал женьшень, лицо его имело здоровый, как у ребенка, вид, а его не слишком густая и не слишком редкая борода была бела, как снег, и этим он чрезвычайно гордился.

Лицо наставника Юна было воплощением всевозможных достоинств мужчины: долголетия, достатка и знатности происхождения. Его глаза с чуть приподнятыми внешними уголками, напоминали глаза феникса, нос имел правильную форму, уши были длинные, а рот отличался внушительными размерами.

Возраст?.. В этом году ему исполнилось семьдесят два. Однако не стоит спешить с выводами. Хотя наставник Юн и страдал одышкой из-за гипертрофии сердца, в остальном его здоровью могли позавидовать даже молодые мужчины лет тридцати. Он не уступал им ни в чем.

Притягивала взгляд и его манера одеваться. Сияющий атласный наряд наставника Юна был новым, как с иголочки, а на голове поверх тхаигона^[28] красовался устремленный ввысь головной убор кат^[29] с подвязкой, изготовленный в славившемся своими мастерами городе Тхонъён.

На ногах у него были высокие, черные, как ночь, кожаные ботинки, из которых выглядывали вязанные цельной хлопковой нитью белые посон^[30], в правой руке он держал изысканную трость с серебряным набалдашником, а в левой – бамбуковый веер из тридцати четырех пластинок.

В прежние времена такая особа могла бы быть губернатором одной из провинций, но теперь ситуация настолько изменилась, что какой-нибудь насмешник якобы по ошибке принял бы наставника Юна за клоуна, а уличные продавцы сладостей от Кореи до Японии были готовы проглотить этого «карамельного петушка».

Выйдя из повозки, господин наставник собрался было поправить распахнувшуюся за время поездки переднюю полу турумаги^[31], но вместо этого развязал шнурок темно-синего кошелька, заманчиво раскачивавшегося у него на поясе.

– Сколько с меня за извоз?

Судя по говору, родом пассажир был из провинции Чолла, а сама речь звучала как-то пренебрежительно.

– На ваше усмотрение, господин.

Держа в руках плед, рикша поклонился. Такой ответ у него был припасен для важных пассажиров, но этого почтенного господина рикша удостоил им от всего сердца. Разумеется, в этом ответе крылась просьба хорошо подумать об оплате.

– А, на мое усмотрение, говоришь? Тогда ступай восвояси!

Наградив рикшу пристальным взглядом, наставник Юн отвернулся и завязал развязанный было кошелек.

Отчего-то глаза рикши забегали в разные стороны. Он предположил, что поездка могла быть в кредит, и, почесав затылок, произнес:

– Позвольте мне прийти завтра.

– Завтра? Зачем завтра?

Уже до поездки настроение наставника Юна было испорчено, а из-за пустой болтовни оно ухудшилось еще больше.

Рикша же прекрасно понимал, зачем ему приходить завтра: чтобы получить плату за поездку в кредит. Но об этом же прямо не скажешь. Рикше стало неловко, и он так и не сумел ответить подобающим образом. Тем временем наставник Юн, не озаботив себя ни единой мыслью о переживаниях рикши, как бы давая понять, что он все сказал, уже направился к дому.

Рикша не мог допустить, чтобы работа, которая, паче обыкновения, была так тяжела, что чуть легкие не разорвались, обернулась ничем. Он не понимал, почему этот господин так поступает, но и не мог в этой ситуации только стоять и бормотать что-то невразумительное. Ему не оставалось ничего иного, кроме как проявить решительность.

– Господин, плата за извоз…

Однако от его решительности стало только хуже.

– Плата?

– Да, господин.

– Ах ты, да как ты смеешь!

Наставник Юн разозлился и, словно собираясь ударить рикшу своим огромным кулаком, шагнул в его сторону.

– А не сам ли ты сказал, что на мое усмотрение?

– Да!

– Вот… На мое усмотрение, это значит, сколько пожелаю, не так ли?

Рикша понял, к чему идет дело. И это его совсем не радовало. Да, с таким человеком лучше не шутить. Да, конечно, сколько пожелаете, подумал рикша и, подавив ехидную усмешку, недопустимую в присутствии уважаемого господина, изобразил улыбку.

– Ты сказал, за извоз – на мое усмотрение. А я счел, что за это можно не платить, вот и повелел тебе ступать восвояси.

Рикша подумал было, что господин и вправду шутит, но ни в его облике, ни в словах не было и тени шутки.

– Эх, я-то думал, что есть еще честные извозчики, увидел в тебе достойного малого, благородство которого не позволит взять со старика платы, ведь ему и так тяжело. А ты, милый человек, задумал меня провести? Про таких говорят: «Тот, кто сам себе противоречит, – не иначе как сын двух отцов». Не иначе как твоя мать была женщиной легкого поведения!

Конечно, рикша не знал, что это классическое изречение Конфуция используют и в качестве ругательства, но он не мог не почувствовать себя оскорбленным оттого, что его мать назвали женщиной легкого поведения. Он все еще не понимал, то ли пассажир шутит, то ли серьезен, говоря, что не собирается платить; от этой неопределенности ему и так было не по себе, а тут еще важный господин обвиняет его в попытке сжульничать, да еще тревожит прах его усопших родителей. Кому такое понравится? Довезти до дому такую тушу, да еще и виноватым оказаться! Не зная, как поступить, рикша стоял и только открывал рот, как рыба на песке, отчаянно желая отвесить наглецу пощечину.

– Благородный господин, будьте благосклонны ко мне, вашему слуге! Дайте хотя бы одну купюру…

Рикша подавил в себе подступающую злость и заговорил крайне уважительно. Однако у наставника Юна слово «купюра» вызвало неподдельное негодование, такое, какое могло бы вызвать заявление этого немецкого выскочки Гитлера, или как там его, о переходе к решительным действиям.

– Что-о? Какую купюру?! Да как ты… – воскликнул наставник Юн, удивленный такой неожиданной наглостью.

Впрочем, наивный рикша воспринял эти слова буквально:

– Купюру всего лишь в одну иену^[32], господин…

– Много я повидал в этой жизни, но чтоб такое!.. Как же так, ты же сам сказал заплатить по моему усмотрению, словно вовсе не хотел получать никакой платы, а теперь просишь целую вону^[33]! Какая дерзость!.. Тебе б только нажиться за счет чужого добра, паршивец. Ладно, будь по-твоему. Сколько хочешь? Отвечай скорее!

Рикша хотел было набросить еще несколько чон^[34], но, сообразив, что он все равно не получит желаемого, а лишь потеряет заработок в других местах из-за проволочки, обреченно назвал 50 чон. Но наставник Юн был непреклонен.

– Видали наглеца? Ты что же, шутки шутить со мной вздумал? Что за вздор ты несешь? Это «50 чон» слетело с твоих губ так легко, будто это имя ребенка!

– Господин, я много не прошу. Ведь я довез вас от Пумингвана^[35] до дому.

– А я что говорю? Да я туда доплюнуть могу, а ты за это 50 чон просишь!

– Это совсем немного. К тому же, благородный господин, разве не добавите вы мне на плошку макколи^[36]?

Наставник Юн сделал вид, что не расслышал, отвернулся в сторону и снова развязал завязанный было шнурок кошелька, откуда достал две монеты по 10 чон, которые положил себе на ладонь и начал перебирать кончиками пальцев.

Природа человека такова, что ему свойственно ошибаться. Зная это, господин Юн тщательно проверил ребро монеты на наличие рубцов, чтобы убедиться, что он не вынул по ошибке 50 чон вместо 10.

– Вот, так бы я дал тебе 15 чон, но, выслушав твои доводы, дам тебе 20: лишних 5 чон, как ты и просил, трать, как знаешь – хоть на макколи, хоть на тхакпэги^[37], — мне до этого нет никакого дела.

– Господин, этого недостаточно!

– Что значит недостаточно? Тебе недостаточно 20 чон? Да в деревне ты себе на это купишь 10 пхён^[38] земли, 10 пхён!

Рикше хотелось сказать, чтобы господин сам отправился в деревню, купил там на 20 чон 10 пхён земли и кормил с этого все свое потомство хоть до третьего, хоть до четвертого колена, но с большим трудом все же сдержался.

– Господин, добавьте еще хотя бы 10 чон. Ведь и весом вы добры…

– Да ты еще и критиковать меня смеешь, наглец какой! Этот самый вес намного больший ущерб понес от езды в твоей замшелой телеге. Ты когда-нибудь слыхал, чтоб плата за поездку в автомобиле или поезде зависела от веса пассажира?

– Да, но…

– Ну что? Возьмешь, что даю, или не возьмешь? Если нет, то я на эти деньги куплю кусок мяса и с удовольствием съем его на ужин.

– Еще только 10 чон, это же пустяк для столь благородного господина!

– О-хо, благородного? Да я бы уже давным-давно разорился от такого благородства! Ей-богу, попадись мне еще один подобный извозчик, и дни мои сочтены!

Если бы рикша мог, то на это он бы ответил: «А попадись мне еще один подобный пассажир, я с ума сойду».

Тем не менее пассажир снова развязал свой кошелек и вынул монету в 5 чон. Господин наставник не на шутку разозлился: этих 5 чон ему было особенно жаль, но он больше не мог выносить настойчивости рикши.

– Вот, бери. 25 чон. Но теперь я буду непреклонен: хоть вешайся на моем поясе, и медной монеты не получишь!

Не успел наставник Юн закончить эту фразу, как рикша, зажав в своей мозолистой руке три латунных монеты, звякнувших от соприкосновения друг с другом, пробормотал что-то вроде «спасибо» и скрылся.

– Эх, и зачем я только эту девку слушал?! Ведь это из-за нее мне попался такой назойливый извозчик, на которого пришлось потратить на 5 чон больше! Ох уж эта несносная Чхунсим, разрази ее гром, все уши мне прожужжала про этот концерт, как было не пойти туда с ней…

Наставник Юн был разъярен и бранил Чхунсим последними словами почем зря, хотя какое отношение она могла иметь к его решению пойти на концерт в Пумингван? Да, она и вправду упоминала этот концерт, хвастаясь, что ее сестра Унсим тоже в нем участвует, и господин наставник так загорелся желанием послушать, что тут же сам предложил Чхунсим пойти туда…

Правда, если бы наставник Юн не услышал о представлении от Чхунсим, то не пошел бы на него сегодня, а на следующий день, узнав, что пропустил его, был бы крайне раздосадован.

2. Искусство не платить за проезд

Наставник Юн был горячим поклонником музыкальных представлений с участием известных исполнителей. Это, пожалуй, было его главным увлечением в этом мире после денег.

Родом господин наставник был из провинции Чолла, и неудивительно, что южные ритмы и голоса доставляли ему такое удовольствие. Будь его воля, он бы 360 дней в году наслаждался представлениями кисэн^[39] и артистов, приглашенных на дом, но сколько же на это нужно денег!

Чтобы устраивать подобные вечера каждый день, наставник Юн мог бы договориться с каким-нибудь посредником по найму кисэн или с Обществом изучения корейской музыки, но даже если бы он и добился от них особых уступок в цене, то это стоило бы по меньшей мере 10 вон в сутки, 300 вон в месяц, 3000 вон в год… Мать честная! Такая астрономическая сумма даже господину Юну была не по карману.

Ясное дело, господину наставнику такое и присниться не могло.

Впрочем, человек со всем может сжиться, и наставник Юн нашел то, что могло приблизить его к осуществлению, казалось бы, неосуществимого желания: концерты по радио. Не сказать, чтобы они были полноценной заменой, но и они доставляли ему большое удовольствие. Поэтому господин Юн поставил малюсенький радиоприемник, который он берег как зеницу ока, на столик у изголовья и наслаждался струящимися из динамика южными ритмами, мелодиями, голосами, балладами.

Как же хорошо, зажав в зубах длинную трубку, лежать на мягкой подушке! Вслушиваясь в приятные звуки, струящиеся из приемника, наставник Юн, конечно же, сожалел, что не может видеть красивых лиц куртизанок и изящных движений артистов, и все же он испытывал неподдельное наслаждение.

Обязанность переключать каналы в зависимости от программы господин наставник возложил на своего батрака, секретаря и исполнителя всяческих поручений Тэбока. Именно на него обрушивался весь гнев наставника Юна в дни, когда по радио не ставили музыку южных провинций или баллады.

– Я даю тебе пищу наравне со всеми остальными – три порции в день, а ты, негодник, куда ты дел музыку, которая играла каждый день?

Не зная, что ответить на такое несправедливое обвинение, Тэбок лишь качал головой. Сначала он несколько раз пытался оправдаться, говоря, что ведь если на радиостанции так решили, то музыки южных провинций не будет, сколько ни крути колесико приемника.

От этого господин наставник злился еще сильнее:

– Не будет? Что за чушь собачья? Это ты, небось, так мне отвечаешь из-за того, что я тебя назвал негодником, и поэтому решил кого другого оговорить в отместку? Как может быть такое, что до прошлого вечера звучал голос одного и того же певца, а сегодня вдруг исчез? Что, все кисэн и артисты скоропостижно скончались?

На самом деле единственным, кто тут мог скончаться, был Тэбок, которого наставник Юн бранил словно кошку, застигнутую врасплох на обеденном столе.

Одно время на радиостанцию даже приходили анонимные письма в несколько десятков страниц, написанные аккуратным почерком, с просьбой ежедневно, без выходных, передавать музыку южных провинций. Автором этих слезных посланий был не кто иной, как разозленный Тэбок, уставший от огульных обвинений и упреков хозяина.

Впрочем, негодование наставника Юна этим не исчерпывалось. Даже если по радио и передавали его любимую музыку, он был недоволен тем, что вместо 3–4-часового непрерывного вещания она звучала всего 30 минут – за это время только-только войдешь во вкус.

По правде говоря, несмотря на все свое брюзжание, наставник Юн был вполне доволен приобретением, ведь сам радиоприемник обошелся ему в 17 вон, а плата за пользование всеми его возможностями составляла 1 вону в месяц, что на самом деле было не так много.

Однако каждый раз, когда приближался срок уплаты этой суммы, недовольство господина наставника по поводу того, что он вынужден отдавать целую вону, нарастало:

– Можно подумать, диво какое, чтоб за него еще и по воне в месяц платить! – И, негодуя на то, что даже слушать радио нельзя бесплатно, восклицал: – В таком случае, отключайте меня со следующего месяца!

Вот такие отношения с радио сложились у наставника Юна.

Вторым его увлечением были музыкальные представления известных исполнителей.

Сколько на свете самых разных кисэн и артистов, сколько замечательных песен на любой вкус! Наставник Юн был готов наслаждаться живой музыкой целую вечность, и то, что, в отличие от опостылевшего радио, эти представления устраивались нечасто, несомненно, было их большим недостатком, но зато их посещение доставляло истинное удовольствие. Разумеется, господину наставнику очень хотелось бы, чтобы такие представления устраивались как минимум 360 дней в году.

Наставник Юн непременно посещал каждый концерт именитых исполнителей, проходивший в Сеуле, ведь для него это было самым завораживающим действом на свете. А если он не попадал на какое-то из представлений, то исключительно по нерадению Тэбока, который – кроме тех случаев, когда он отправлялся с поручениями в город, – должен был каждый день ходить в цирюльню на углу и смотреть в газетах программу радиопередач и объявления о предстоящих концертах известных артистов и иных представлениях, устраиваемых Обществом изучения корейской музыки.

Поэтому, когда Тэбок не сообщал наставнику Юну об этих великолепных выступлениях, и тот с опозданием узнавал, что пропустил хотя бы одно из них, Тэбоку приходилось выслушивать громогласную брань своего господина, как в тот раз, когда батрак, обязанный выполнять и разнообразные поручения по дому, по недоразумению купил три килограмма соевого творога вместо двух, потратив на это на 5 чон больше.

Любовь наставника Юна к выступлениям известных артистов была настолько велика, что сегодня он, боясь не поспеть к началу долгожданного представления, назначенному на час дня, вышел из дому, когда на часах не было и половины двенадцатого. Сопровождавшая его Чхунсим, нехотя шедшая рядом, повернулась к нему и пробурчала:

– Зачем же выходить так рано? Какой толк приезжать загодя и сидеть без дела в ожидании начала?

Наставник Юн провел рукой по белоснежной бороде и усмехнулся:

– Что ты паясничаешь? Давай иди поживее!

Слова наставника Юна заставили Чхунсим снова повернуться и продолжить путь.

У девушки было лицо правильной овальной формы, совсем не характерной для южных провинций, где она родилась. И хотя она не слыла красавицей, но такой зайчик с ясными глазками, прямым носиком и аккуратным ротиком не мог не вызывать умиления. Впрочем, такая внешность повлияла и на ее характер: девушка отличалась фривольным нравом.

Было ей годков эдак пятнадцать, и лицо ее еще не обрело всех признаков зрелости, но, оттого что за свою недолгую жизнь она всякое успела повидать, в ее теле угадывались достоинства взрослой женщины.

Ее длинная, ниже талии, коса с аккуратно вплетенной бордовой ленточкой мерно покачивалась при ходьбе. Далеко не все знали, что на самом деле это были чужие волосы, прикрепленные к достаточно короткой стрижке Чхунсим. Небольшие пряди на лбу были искусно завиты и пришпилены тут и там заколками.

Ее традиционный короткий жакет выцвел от стирки и стал бледно-розовым, но в сочетании с темно-серой юбкой в складку, туго подвязанной галстуком, он смотрелся достаточно гармонично. На ее покрытой детским пухом коже виднелись следы лишая, а неровно нанесенная пудра местами походила на пигментные пятна. Дай ей пройтись где-нибудь в таком виде, ее было бы не отличить от тех молодых кисэн, что часто встречаются на мосту Тэгван-гё. (Однако не стоит относиться к ней с презрением. В последнее время у нее появился человек, которого она любит.)

Какое-то время Чхунсим молча шла, как ей и повелел наставник Юн, но вдруг она снова резко повернулась к нему, словно пораженная какой-то мыслью:

– Господин! – воскликнула она и засмеялась. Девушка ни минуты не могла не кокетничать.

– Что? Что тебе опять не так?

– Давайте лучше поедем на автомобиле, а? Это же лучше, чем выходить так рано.

– Авто-мобиле?

– Да-а.

– Будь по-твоему, чтоб тебя.

Чхунсим, удивленная той легкостью, с которой согласился наставник Юн, окинула его пристальным взглядом. Действительно, на его лице была хитрая усмешка.

– Правда?

– Да, черт с тобой!

– Тогда нужно найти телефон, чтобы сделать вызов?

– В этом нет надобности. Еще немного пройдем, и оттуда уже поедем.

– Откуда? Надо сначала дойти до перекрестка, где начинается район Ангук…

– Есть одно местечко и до перекрестка!

– Нет же!

– Есть! Такой серебристый, блестящий, большу-ущий автомобиль…

– Погодите, не об автобусе ли вы говорите? – спросила Чхунсим, поняв вдруг, что господин наставник ее провел, и обиженно воскликнула: – Так все это время под автомобилем вы имели в виду автобус!

– Эх ты, несмышленая, все-то тебе автомобиль! А, между прочим, автобус намного дороже!

– Это по 5 чон с человека дороже?

– Ты о чем? О плате за проезд? А я говорю о цене за покупку…

Ожидая автобус на перекрестке Чэдон, наставник Юн и Чхунсим наблюдали необычную для этого времени дня картину: несмотря на то что утренний час пик уже миновал, а до вечернего было еще далеко, два битком набитых автобуса проехали мимо, не остановившись. Третий автобус был забит чуть меньше, и господин Юн с Чхунсим, помогая себе локтями, смогли в него влезть, что едва не повергло кондуктора в слезы.

Не обременяя себя мыслями о других пассажирах, господин наставник испытывал непосильные муки оттого, что был вынужден ехать с ними в переполненном автобусе, хотя для этого автобуса вполне хватило бы его одного. Кроме того, ему пришлось стоять, согнувшись в три погибели, чтобы его кат не помялся о потолок, а на это требовалось еще больше места. Чхунсим же ютилась у него под мышкой, и если бы она прикрылась подолом его турумаги, то могла бы и вовсе не платить за проезд.

Когда наконец автобус прибыл на последнюю остановку возле здания японского генерал-губернаторства, наставник Юн и Чхунсим вышли вместе со всеми остальными пассажирами, которые, будто желая запечатлеть в памяти этот момент, перед выходом бросали на них долгие косые взгляды.

Выйдя из автобуса, первым делом господин наставник с облегчением вздохнул, после чего развязал кошелек и медленно вынул купюру в 10 вон.

– Как же быть? У меня нет сдачи! – В сердцах воскликнула кондукторша.

– И что же теперь делать? Это тоже деньги…

– А кто говорит, что не деньги? Только нужна мелочь!

– Нет у меня мелочи!

– А что это сейчас звякнуло у вас в кармане? Вот…

– А, это? – Наставник Юн потряс кошелек, из которого слышался звон. – …Так это фальшивые деньги, подделка… Хочешь, чтобы я ими заплатил, хоть они и поддельные? – спросил господин наставник и начал развязывать кошелек.

– Не надо! Так что же делать?.. Куда вы? – всполошилась не на шутку рассерженная кондукторша.

– На остановку.

– Тогда поменяйте деньги на остановке трамвая.

– Конечно.

Естественно, все это наставник Юн сделал преднамеренно: и вынул купюру в 10 вон, тогда как в кошельке у него было полно мелочи, и направился якобы к остановке, хотя ему нужно было выйти у городской администрации. И вот, так и не заплатив за проезд, он не спеша двинулся в сторону Пумингвана, а чуть впереди шла Чхунсим.

– Это компенсация за мучения, перенесенные мною в этом битком набитом автобусе, – делился наставник Юн своим искусством не платить за проезд с Чхунсим. Судя по всему, он был не их тех, кто хранит секреты своего мастерства за семью замками.

3. Концерт по-европейски

Несмотря на то что путь по разбегающимся дорогам района Чонно занял немало времени, когда наставник Юн и Чхунсим прибыли к зданию Пумингвана, большие часы на его башне показывали только 12 часов дня.

Не успели они подойти к кассе, чтобы купить билеты, как между ними разгорелся очередной спор. Господин наставник повелел Чхунсим разыскать за сценой ее сестру, которая, как он помнил, участвовала в представлении, чтобы та провела их бесплатно. Но девушка упорствовала, ведь это он ее сюда привел, к тому же добросовестным зрителям подобает покупать билеты, а не лезть через черный ход.

Какое-то время они стояли и спорили, оба не желая уступать, но в конце концов наставник Юн незаметно вынул 2 монеты по 10 чон и протянул Чхунсим со словами:

– Вот, возьми, это тебе на жареные каштаны. И попроси все же, чтоб нас пустили бесплатно, ладно? Ведь так и тебе лучше, и мне.

У господина наставника вошло в привычку, давая детям мелочь, говорить «на жареные каштаны», даже если на дворе стояло жаркое лето.

Чхунсим без дальнейших размышлений взяла 20 чон на печеные каштаны и, поговорив, с кем нужно, вскоре была за сценой.

Между тем наставник Юн за 50 чон купил красный билет низкой категории. Пройдя внутрь, он занял лучшее место в первом ряду нижнего яруса, став таким образом первым зрителем в пустом зале.

Спустя некоторое время в помещение вошел джентльмен в европейском костюме лет сорока, лишь самую малость уступавший господину наставнику в расторопности, и тоже устроился в первом ряду.

Отчего-то этот джентльмен от самого входа не отрываясь смотрел на господина Юна, и его интерес, казалось, только возрастал. Наконец, мужчина пересел на соседнее с ним место. Несколько минут он сидел молча, тем самым выражая свое почтение господину наставнику, но его желание заговорить было настолько велико, что он, не выдержав, со всей возможной вежливостью заметил:

– В последнее время, я смотрю, концерты пользуются популярностью.

Однако наставнику Юну совсем не хотелось заводить бесполезных разговоров с незнакомцем, к тому же он знать не знал, что означает это слово «популярность».

– Да-а! – машинально ответил он, не прибавив ни слова.

Джентльмен в костюме немного помолчал в недоумении и снова заговорил:

– Интересно, сколько же нужно учиться, чтобы стать выдающимся артистом?

Наставнику Юну уже начинал надоедать этот любитель поговорить, поэтому он небрежно бросил:

– Кто его знает…

– Ха-ха, да будет вам!

– Что будет?.. Я песни умею и люблю слушать, а не исполнять!

– Да быть такого не может! Если сам Ли Донбэк не умеет петь, то кто умеет?

Так вот оно что! Стало быть, мужчина принял его за известного артиста Ли Донбэка! Невозможно передать словами, как в этот момент наставник Юн кипел от переполнявшего его возмущения. Запас его терпения на соблюдение приличий сегодня уже был исчерпан, и, если бы только господин наставник находился не в концертном зале, а у себя дома, он приказал бы выкинуть наглеца вон за ворота.

Впрочем, чего только не повидал на своем веку наставник Юн: ему и лезвие ножа приставляли к горлу, и направляли дуло пистолета прямо в грудь. Ему были хорошо знакомы и нравы нового времени: он знал, что бездумное раздавание приказов налево и направо может обернуться и против него.

Поэтому господин наставник заставил себя успокоиться и показал мужчине свой билет, тем самым подтверждая, что он тоже зритель. Тем не менее, к его величайшему удивлению, джентльмен в костюме не рассыпался в извинениях, а только покачал головой и произнес: «А, так вот оно что… Стало быть, я ошибся». Это вызвало у наставника Юна новый прилив негодования, но раз уж он решил терпеть, то и на этот раз он молча подавил его.

И тут появился еще один человек в костюме. Да, сегодня господину наставнику явно не везло. Искусственный цветок на воротничке вновь вошедшего выдавал в нем билетера. Проходя мимо наставника Юна, он заметил, что тот сидит на белом месте, тогда как в руке у него красный билет. Вот если б билетер не увидел этот красный корешок, то ему бы и в голову не пришло, что господин с такой благородной внешностью способен на нечто подобное.

– Это белая зона. Будьте добры, пройдите наверх. – Вежливо обратился билетер к господину наставнику.

Но тот не знал таких новых обозначений, как «белая зона», и поэтому указание подняться на второй этаж стало для него неожиданностью.