Текст книги "Дерево с глубокими корнями: корейская литература"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Анатолий Ким,О Чонхи
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

– Это ты мне велишь на второй этаж идти?

– Здесь белая зона, а у вас, как я вижу, нет соответствующего билета, поэтому вам следует пройти в красную зону, что на втором этаже.

– Ка-ак?! Это ведь билет низкой категории! Я у тебя же его и купил за 50 чон! Вот, погляди-ка!

– Все верно. Как вы и говорите, это билет низкой категории. А вы сидите в высокой, поэтому, пожалуйста, пройдите вон туда, в низкую зону.

– Так это высокая категория? А та, что наверху, называется низкой?

– Да-а.

– Это как же так вышло? Верхний ярус называется низкой категорией, а нижний – высокой?! Впервые такое слышу за семьдесят лет жизни!

– И все же, здесь, внизу, высокая категория, а там, наверху, – низкая.

– Погоди, это, получается, мы не в Корее, а в Европе находимся? И оттого все наоборот?

– Ха-ха-ха, теперь везде так. Все же, если желаете остаться, можете заплатить еще 1 вону за место в белой зоне и наслаждаться представлением.

– Ну уж нет! Для меня это низкая категория, тут и буду смотреть!

Смущенный тем, что обладатель столь внушительных размеров и столь впечатляющей внешности ведет себя как избалованный ребенок, билетер решил уступить, и в итоге наставник Юн со своим красным билетом остался в белой зоне. В данном случае это упорство не было его очередной уверткой от оплаты. Господин наставник действительно был уверен, что в Пумингване нижний этаж и является низкой категорией. По опыту он знал, что лучшие места в первом ряду нижнего яруса (то есть, как он считал, низкой категории), откуда четко слышны слова песен, а каждое движение кисэн и артистов видно как на ладони; к тому же билет туда практически ничего не стоит. Исходя из такого понимания, господин Юн и в этот раз купил билет низкой категории и занял место на нижнем ярусе, которое, как оказалось, находилось в белой зоне и стоило в 3 раза дороже. Но благодаря своей чрезмерной то ли наглости, то ли упрямству, он настоял на своем и остался в белой зоне. Более того, в отличие от обыкновенных театров, где самые первые ряды относятся к низкой категории и поэтому там голытьбы набивается как сельдей в бочке, а внушительные размеры наставника Юна, зажатого толпой, делают его объектом насмешек, сегодня на нижнем ярусе для высших слоев общества не было бедноты, и можно было наслаждаться и солидным видом любителей музыки, и красотой кисэн.

С удовольствием досмотрев представление до конца, господин наставник отправил Чхунсим домой в Чхончжиндон пешком, а сам пошел к остановке трамвая. Но при мысли о том, что ему придется садиться в трамвай вместе с толпой остальных зрителей, потом ждать автобус и, в довершение всего, выйдя на перекрестке Чэдон, взбираться в гору к району Кедон, ему стало не по себе. В общем-то, имея купюру в 10 вон, можно снова проехать бесплатно, но вдруг как будто необъяснимый страх пронзил наставника Юна. «А что я буду делать со всеми этими деньгами?» – мелькнуло у него в голове, и он, передумав, тут же поймал рикшу. В конце концов господин наставник оказался у ворот своего дома раздосадованный тем, что заплатил рикше лишних 5 чон.

Обычно все ворота были закрыты, включая боковые, которые запирались изнутри. Однако в этот раз они были распахнуты настежь.

Когда большие ворота были открыты, господину наставнику всегда казалось, что его состояние вытекает через них, не оставляя и следа, а его двор заполняют всяческие невзгоды, и поэтому было строго запрещено их открывать, за исключением тех редких случаев, когда во двор въезжала большая повозка с дровами. Это было строжайшим правилом в доме наставника Юна.

Посему большие ворота всегда запирались, и все без исключения, стар или млад, господин или батрак, должны были пользоваться боковыми воротами, которые, впрочем, также надлежало плотно закрывать, ведь если бы ворота оставались открытыми, а сегодня случилось именно это, то попрошайки и прочие незваные гости могли беспрепятственно войти внутрь, что представляло собой немалую опасность.

Разумеется, сколь бы долго они ни протягивали руку, им не подавали ни гроша, но с ними непременно приходилось ругаться, что было делом весьма утомительным. Именно поэтому открытые боковые ворота вызывали яростный гнев у наставника Юна, и он сразу же начинал выяснять, кто из бестолковых домочадцев совершил такую глупость.

Разозленный господин наставник втиснулся в крошечные боковые ворота, затратив на это столько усилий, сколько понадобилось бы верблюду, чтобы пройти сквозь игольное ушко, и сразу же с грохотом захлопнул их. Навстречу ему выбежал слуга Самнам. Вид у него был несуразный: его голова со светлыми курчавыми волосами напоминала голову теленка, не ходившего в ярме, к тому же она была такой большой, что и вовсе выглядела чужой. Глаза у него сильно косили, и ему приходилось поворачивать голову в сторону, чтобы смотреть на кого-либо прямо, а нос был настолько вздернут, что во время дождя Самнам был вынужден наклонять голову.

Юноше было двадцать лет, но, видимо, половина жизни прошла для него так быстро, что он не успел вырасти и выглядел лет на десять. Наставник Юн ценил Самнама очень высоко. Умную прислугу он никогда не нанимал, считая, что она склонна подворовывать. А все потому, что однажды, когда господин наставник еще жил в деревне, он уже обжегся, наняв сообразительного мальчика, и тот не упускал случая что-нибудь украсть.

Самнам был сыном местного лесника и слыл дурачком в округе, за это наставник Юн и взял его на испытательный срок, по прошествии которого окончательно убедился в том, какой дар небесный ему достался. Конечно, временами из-за тугодумия Самнама с ним было крайне тяжело изъясняться, но зато на протяжении всего года он не то что монеты, спички не взял без спроса. К тому же он, будучи сыном лесника, не имел отвратительной привычки, характерной для его сверстников, просить жалованье за свой труд. Что и говорить, второго такого сокровища на всем белом свете не сыщешь.

Вот почему обычно господин наставник при виде глубоко кланяющегося Самнама был с ним дружелюбен, однако сегодня он был настолько зол, что обрушил весь свой гнев на того, кто первым подвернулся под руку, проорав:

– Эй ты! Чья это паршивая рука оставила ворота раскрытыми настежь? А?

– Это не я! Госпожа только что вернулась, верно, это она не закрыла…

Госпожой в этом доме повелось называть его теперешнюю хозяйку, невестку наставника Юна.

– Ах так! Чтоб ее, паршивку! – выругался господин наставник на свою невестку.

Кого бы он ни бранил – будь то невестка, дочь, жена внука, ныне покойная собственная жена или давняя наложница, – у него вошло в привычку употреблять выражение «чтоб ее», подобно артиклю в европейских языках. Для мужчин же у него было припасено «черт бы его побрал»…

– Чтоб ее!.. Паршивка, и что она с утра до ночи ходит туда-сюда?

– Я не знаю!

– Ясное дело, откуда ж тебе знать, если я не знаю!.. Чтоб ее! Не иначе как мужу до нее нет дела, вот она и бесится, шляется туда-сюда!

– Наверняка так и есть!

Жаль, что у этой сцены не было посторонних свидетелей, иначе они бы хохотали от души.

Такую грубую манеру ругать всех без разбора, и невестку, и кого бы то ни было еще, можно было бы списать на дурной нрав господина наставника, однако на самом деле его грозная напыщенность была не более чем ширмой, подобной искусственному шелку или позолоченной заколке. Что же касается происхождения, гордиться господину Юну было нечем.

4. Пропади все пропадом, кроме нас

Покойный отец господина наставника, Юн Йонгю, из-за чрезмерно вытянутого лица получивший прозвище Лошадиная Голова, не был не то что помещиком, а даже мелким служащим в местном ведомстве никогда не числился.

Тем, что он не был чиновником, сегодня, напротив, можно было гордиться, тогда как в прежние времена Юн Йонгю оставалось только мечтать, чтобы получить должность хотя бы служащего библиотеки, коих сейчас так много, но Юн Йонгю не обладал ни достаточными средствами, ни образованием для сдачи экзаменов.

Йонгю Лошадиная Голова до тридцати лет не накопил даже на мангон^[40], и поэтому неизменно носил одну и ту же плетеную шляпу из бамбука. Как завсегдатаю местного казино ему иногда перепадало немного с чужих выигрышей, и эти деньги он тут же пускал на карточные игры или рулетку, а если ему не везло ни в том ни в другом, то он выжимал последние гроши из жены, которая, чтобы спасти от голода себя и маленького ребенка (речь идет не о ком ином, как о наставнике Юне), торговала вышивкой. В свободное от игр время Юн Йонгю спал подобно Со Дэсону^[41], будь то день или ночь… И так провел он полжизни. Впрочем, надо отдать Юн Йонгю должное, он слыл настоящим храбрецом, хотя и был полным невеждой.

Так или иначе, Юн Йонгю, очевидно, родился под счастливой звездой, ибо однажды ему как снег на голову свалилось 200 лян^[42], а по столичным деньгам выходило в десять раз больше. По тем временам этого было достаточно, чтобы считаться богачом.

Всякое поговаривали: и что он выиграл эти деньги в казино, и что его жена получила их в наследство от дальнего родственника, и что это леший принес, словом, откуда они взялись, никто не знал.

Это сейчас, если какой бедняк разбогател в одночасье, наша бдительная полиция проверяет, откуда взялось богатство, а тогда, шестьдесят лет назад, никто и словом не обмолвился, даже невзначай. Лишь завидовали, придя к заключению, что деньги – это не иначе как дело рук лешего.

Как бы то ни было, с того дня Йонгю Лошадиную Голову будто подменили: в казино он больше не появлялся, а на эти деньги купил поле, занялся мелким ростовщичеством и начал предоставлять ссуды под 50 % годовых. Словом, в мгновение ока он стал важным господином. Его состояние росло и росло, как будто он и впрямь с лешим повелся, и к концу жизни со своих владений он ежегодно получал 3000 сок^[43] риса.

У наставника Юна (за свое внешнее сходство с жабой получившего прозвище Жаба Юн) с детства проявился талант к ростовщичеству, и к двадцати годам он уже помогал отцу, благодаря чему им удалось сколотить состояние.

В 1903 году наставник Юн в полном объеме унаследовал владения отца и в течение последующих тридцати лет шаг за шагом только приумножал семейное богатство.

Судя по его учетным записям десятилетней давности, когда он вместе с семьей переехал в Сеул, господин наставник уже тогда получал чистых 10 000 сок риса в год, а теперь на его счете в банке хранилось около 100 000 вон. Так что, оглядываясь назад, с уверенностью можно было сказать, что он во многом превзошел своего отца.

Надо признаться, это окропленное кровью состояние стоило им куда дороже, чем кажется на первый взгляд. Несмотря на то что в те темные времена занятие разными формами ростовщичества было весьма прибыльным делом, а местная бюрократия лишь способствовала приумножению богатства, и отцу, и сыну, сколотившим такое состояние всего за два поколения и успешно управлявшим семейным хозяйством, не раз приходилось иметь дело с алчным губернатором, который без какого-либо объяснения бросал их за решетку, где они подвергались вымогательству и избиению палками при дознании. А сколько раз налетчики, угрожая оружием, забирали их имущество! В довершение всего, Йонгю Лошадиную Голову настигла смерть от рук шайки грабителей.

Воспоминания о тех днях и сейчас заставляют наставника Юна содрогнуться, а перед глазами нередко возникают распростертое на полу тело безвременно ушедшего отца и объятый пламенем амбар, до краев наполненный зерном.

Это случилось в марте 1903 года, в роковой 15 день по лунному календарю, и с тех пор в этот день поминают Йонгю Лошадиную Голову.

Жаба Юн Дусоп, то бишь господин наставник в молодые годы, до ночи занимался учетом получаемых и выдаваемых в кредит денег, отпускал рис, разумеется, под высокий процент, то и дело приходившим арендаторам, которые по весне испытывали затруднения с зерном, ухаживал за прикованным к постели отцом, словом, в одиночку управлялся с огромным хозяйством и потому часто не мог сомкнуть глаз до полуночи. Однажды он вдруг почувствовал, что его будят, потряхивая за плечо, и, испуганный встревоженным шепотом жены, вскочил с постели.

Уже не раз наставнику Юну приходилось сталкиваться с бандитами, и поэтому его тело, не дожидаясь сигнала спящего мозга, среагировало на опасность, в точности, как тело военачальника, которое безошибочно действует на поле боя, даже когда рассудок его хозяина замутнен.

Правду сказать, волнение, тревога и страх в то время царили в доме Юнов и днем и ночью, ни на секунду не давая расслабиться ни телу, ни душе. Казалось, что вся семья ходит по тонкому льду.

В комнате была кромешная тьма. Молодой Жаба Юн, схватив по пути, чем прикрыться, полусогнувшись прокрался к боковой двери, очерченной снаружи лунным светом. Жены он не видел, но слышалось ее прерывистое дыхание, и через мгновение ее дрожащая рука коснулась его запястья.

– Быстрее! Скорее! – поторапливала она, но ее голос заглушили удары то ли прикладом, то ли дубиной по воротам.

Собравшийся было бежать Жаба Юн на миг остановился и повернулся к жене с вопросом:

– А как же отец?

– Не знаю… Но… Ох, быстрее же, быстрее!

Жена, тяжело дыша, схватила мужа за руку. Конечно, она бы не смогла увести его силой, но тот уже сам бросился к боковой двери, распахнул ее ногой и выскочил наружу. Не успев обуться, он, босиком, что есть мочи пробежал через двор, одним махом перепрыгнул через высокий забор, припал к земле и, прячась, будто фазан, пополз по борозде ячменного поля, простиравшегося вдоль дороги. С того момента, как его разбудила жена, прошло не более пяти минут.

Между тем прыжок через забор стоил Жабе Юну подштанников, не подвязанных поясом и посему слетевших, когда он перемахивал через ограду, поэтому по полю он полз уже голышом. В это самое время у дальнего угла дома показались две темные фигуры: у одной на плече было ружье, а вторая сжимала в руках дубину. Это были бандиты, специально поставленные для того, чтобы ловить спасающихся бегством через ограду. Что и говорить, Жабе Юну несказанно повезло: эти двое его не заметили, а сам он даже не подозревал, какой опасности подвергался, перепрыгивая через забор, и лишь продолжал ползти.

Если б он попался им на глаза, они бы попробовали его догнать и схватить, а если бы им это не удалось, то начали бы стрелять из своего похожего на кочергу фитильного ружья, хотя было понятно, что привыкшие работать тяпками и вилами налетчики вряд ли попали бы в удирающего по полю человека, к тому же при скудном свете луны.

Так или иначе, Жаба Юн голышом пересек поле и скрылся в сосновом лесу, а потом быстро взобрался на невысокий холм и, наконец почувствовав себя в безопасности, сел на землю перевести дух.

Когда имеешь дело с бандитами, самое мудрое – это бросить все и бежать, не думая ни о чем, спасая собственную жизнь, ибо они, забравшись в дом, первым делом избивают его хозяина и всех взрослых мужчин до полусмерти. Так что, попав к ним в руки, прежде всего… жди побоев. За избиением следует вынос имущества, и любой неверный шаг может стоить жизни. Сколько человек попалось, столько и разделяют одну и ту же участь. Посему негласным правилом для всех было – сразу же спасаться бегством, ни на минуту не задумываясь ни о родителях, ни о детях. Даже если бы сын, зная, какая участь ожидает отца, и решил бы сопротивляться, у него все равно не было бы шансов: бандитов всегда больше, к тому же они вооружены, а убить человека для них все равно что прихлопнуть муху. Той ночью Жаба Юн, хотя сразу же подумал об отце, вынужден был спасать собственную жизнь, которой угрожала не меньшая опасность.

Шестидесятилетний Йонгю Лошадиная Голова, тело которого изнывало от побоев палками в камере, откуда его только вчера освободили, и не думал о спасении. Он лишь приподнялся на своем ложе и включил прикроватный светильник. Он понимал, что без насилия не обойдется, и раз уж расклад таков, то он решил не сдаваться без боя.

Один из грабителей перемахнул через забор и открыл засов ворот изнутри, чтобы остальные могли беспрепятственно войти.

– Смотрите, чтоб ни одна тварь не сбежала! – приказал главарь двум бандитам, поставленным на караул у ворот.

– Если кого увидите – стреляйте!

Отдав указания, главарь сразу направился к помещению для приема гостей. Тем временем другой бандит вошел во внутренние покои дома. Судя по тому, что обычно заходящиеся свирепым лаем собаки в этот раз не издали ни звука, а лишь изредка жалобно поскуливали, можно предположить, какого страху на них нагнали налетчики.

– Не смейте трогать женщин и детей! – строго приказал главарь на подступе к дому, окидывая взглядом своих соумышленников, на что те в один голос ответили:

– Ясно!

Это правило было отличительной чертой разношерстной шайки, забравшейся сегодня ночью в дом Юнов. И хотя ее члены выглядели один нелепее другого: крестьяне – кто в бамбуковых шляпах, кто с тряпичными повязками на головах, – совсем еще юнцы с заплетенными в косы волосами, или же старики и прочий сброд, во всех своих грабежах они твердо придерживались одного правила: не трогать женщин и детей. С тем же, кто нарушал его, главарь расправлялся без промедления.

Зайдя в гостиную, он приказал одному из бандитов раздвинуть внутреннюю дверь, запрыгнул на деревянный настил и тут внезапно натолкнулся на решительный взгляд Йонгю Лошадиной Головы, направленный прямо на вошедшего. От неожиданности бандит отпрянул назад. Он не мог поверить, что в этой критической ситуации Юн Йонгю не только не попытался убежать, но и осмелился так вызывающе смотреть на него, как бы говоря: «Ну, заходи, коли пришел».

Более того, на исхудалом больном лице седовласого старика, не спускавшего своего страшного взгляда с бандита, играл тусклый свет масляной лампы, и это делало его похожим на дьявола. От этого взгляда главарю стало не по себе, и кто знает, не отступил бы он, не будь у него за спиной десятка готовых к бою сподручников с ружьями, ржавыми ножами, дубинами и топорами.

– Ааа, так ты тут ждешь! – угрожающе проговорил главарь, оправившись от оцепенения.

Это была не первая встреча Йонгю Лошадиной Головы с этими бандитами, так что они были знакомы. Та же шайка забиралась в дом Юнов около месяца назад. Тогда налетчики взяли 300 нян деньгами, ценные бумаги, женские украшения и в придачу увели корову, поэтому они хорошо запомнили хозяина. Сам же Юн Йонгю смог опознать лишь лицо главаря, но и его одного он успел возненавидеть лютой ненавистью, и оттого вместо страха Лошадиная Голова испытывал вскипающую изнутри ярость, а осознание неизбежности столкновения только придавало ему решительности.

– Юн, собака, слушай! – начал главарь угрожающим тоном, не отрывая взгляда от Йонгю, безмолвно сидящего на кровати. – Это ты сдал моего человека властям? И после этого ты надеешься, что сможешь избежать расправы? Отвечай же, это ты сдал?

– А как же, пошел в полицию и сам обо всем рассказал! А ты как думал? – хрипло ответил Йонгю, и в его глазах сверкнул зловещий огонек. – Да, именно так, все-все рассказал. А ты что же? Набрал шайку головорезов, грабишь порядочных людей и этим живешь! Думаешь, ты уйдешь от расправы? У-ух, стервец! – старик все повышал и повышал голос. – Да ты ведь долго не протянешь, мерзавец! Уж недалек тот день, когда и тебе снесут голову! – Йонгю так кричал, что чуть не сорвал голос.

Если вдуматься, эта последняя вспышка ярости перед надвигающимся концом была не чем иным, как пророчеством, в нем звучала уверенность, что угнетенные в будущем восторжествуют, а угнетателей ждет возмездие.

Юн Йонгю, несмотря на свое невежество, все-таки чувствовал, что властелином грядущего мира скоро станут деньги. Поэтому его пророчество касалось не только грабителей; оно относилось и к губернатору – циничному и расчетливому вымогателю, и ко всем другим угнетателям, даже если сам Юн Йонгю этого и не осознавал.

– Ах вы, сволочи! Думаете, ночь сто лет будет длиться? Посмотрим, как вы запоете, когда день наступит! – продолжал сыпать угрозами разъяренный Юн Йонгю.

– Глупец, не трать слова попусту! – с грустью в голосе усмехнулся главарь.

Громкие голоса разбудили батрака, что спал в дальнем углу комнаты. Оглядевшись по сторонам и поняв, что происходит, он затрясся от ужаса и попытался забиться в угол еще глубже.

В этот момент один из бандитов, вошедших в дом, приблизился к главарю. На дуле его ружья болтались белые подштанники.

– Командир, сын хозяина сбежал.

– Сбежал? А это что у тебя?

– А это валялось у ограды с той стороны. Стало быть, он потерял подштанники, перепрыгивая через забор. Видать, выскочил прямо из постели, не успев даже поясом подвязаться.

Несколько грабителей, представив описываемую сцену потери подштанников, захихикали.

– Болваны! Как вы могли проворонить?!

Главарь покачал головой и, указывая на батрака, трясущегося в дальнем углу комнаты, спросил:

– А может, это его сын, а сбежал кто-то другой?

Жаба Юн еще ни разу не попадался этой банде, и поэтому главарь не знал, как он выглядит.

Уловив в словах главаря приказ, один из бандитов кинул пристальный взгляд в угол:

– Нет, это батрак.

– Тьфу… Что ж, ничего не поделаешь… Не расслабляться и не трогать ни ложки, пока я не скажу!

– Ясно… Командир, тут есть бочонок с хорошим вином… А еще свиньи и курицы, как раз на обед…

Несмотря на то что тот год, в отличие от позапрошлого, не был голодным, для вставших на путь грабежа было бы кощунством не заметить спиртного и мяса в доме.

Главарь снова повернулся к старику и сказал:

– Юн, мразь, слушай… Сегодня мы пришли не за твоим имуществом, а… к тебе по делу… Согласен выслушать или нет?

Йонгю, внимательно смотревший на главаря, пока тот говорил, отвернулся, как только он замолк.

– Ну так что? Нет, значит?

– Чтоб я бандита стал слушать?! Вот еще! Да я б вас всех порезал на мелкие кусочки, лишь бы не слушать!

Из своего богатого опыта столкновений с грабителями Йонгю знал, что хоть ползай перед ними на коленях, соглашаясь на все и моля о пощаде, хоть в открытую бросай им вызов – все равно и побоев не избежишь, и имущества лишишься. Поэтому, будучи уверенным, что ему не избежать этой участи, старик с самого начала и не думал их ни о чем умолять. Напротив, он презирал главаря и всю его шайку настолько, что охотно перерезал бы их всех до единого.

Около месяца назад, когда та же банда ночью забралась к нему в дом, Йонгю увидел среди грабителей знакомого. Оказалось, это его арендатор по фамилии Пак, живший неподалеку.

– А, так это ты!

Лошадиная Голова никак не мог понять, что он такого сделал, что Пак его вдруг возненавидел. И вот человек, живущий и работающий на его земле, вместе с другими бандитами забирается в дом своего арендодателя! От негодования глаза Йонгю загорелись яростным огнем, а сердце забилось с такой силой, что едва не разорвало грудь.

На рассвете следующего дня Йонгю собственной персоной отправился в Управление. Надо сказать, грабили его часто, поэтому его лицо уже примелькалось тогдашнему губернатору Пэк Ёнгю, ему-то пострадавший и подробно изложил, что произошло, как и когда, особое внимание уделив участию в ограблении арендатора Пака, и выразил надежду, что, поймав одного, можно будет выйти на всю банду.

Однако Пэк решил иначе. Он все выслушал и пообещал поймать Пака, но при этом добавил: раз ты, Юн, так хорошо знаешь бандита, значит, и сам, стало быть, замешан, потому допрашивать будут вас обоих. А так как на Пака еще не вышли, Лошадиная Голова был первым заключен под стражу.

В самом деле, зачем нужна справедливость или хотя бы доброе имя человеку, все усилия которого направлены на то, чтобы сфабриковать ложное обвинение и хитростью заполучить чужое имущество? Говорят, когда-то французский король Людовик XIV произнес знаменитую фразу: «Государство – это я». Так и в Корее, один из правителей при допросе обвиняемого задал ему вопрос: «Как щебечет воробей?» Если бы тот ответил: «Чик», его бы казнили; ответь он: «Чирик» – исход был бы тем же; ничего бы не изменилось и при ответе: «Чик-чирик».

В то время губернатор был полновластным правителем уездного города, любая прихоть которого безукоризненно исполнялась. К тому же его больше интересовало выколачивание денег из помещиков, нежели поимка преступников.

Итак, обведенный вокруг пальца Йонгю Лошадиная Голова был брошен в камеру. В тот же день к нему присоединился тот самый Пак. Допрашивали, тем не менее, каждого по-своему. У Пака выпытывали имена главаря и членов шайки, а также их местонахождение. Он признался, что состоял в банде, но обо всем остальном держал рот на замке и не обмолвился больше ни словом, даже несмотря на то, что ему поломали ноги, так что белые кости торчали наружу.

От Йонгю же требовали признания в сговоре с бандитами и в том, что он делился с ними имуществом и снабжал их едой. По свидетельству Пака выходило, что Юн-старший был связан с бандой, и если он откажется чистосердечно во всем признаться, то его передадут властям более высокого уровня с последующим обезглавливанием.

Нечего и говорить, что подобные голословные обвинения были наглейшей клеветой. А молодой Жаба Юн тем временем, не получив каких-либо указаний, трудился без сна и отдыха, раздавая взятки, чтобы вытащить отца.

Сумма в 1000 нян, два раза по 500, досталась губернатору Пэк Ёнгю, еще 1000 ушла на взятки мелкому звену: начальнику канцелярии, канцеляристам судейской палаты, тюремным надзирателям, посыльным и даже глашатаям при уездном начальнике. Таким образом, на взятки ушло 2000 нян. И вот спустя примерно месяц, ранним утром, Йонгю Лошадиную Голову, всего в гнойных ранах от побоев, усадили в паланкин и доставили из тюрьмы домой.

В свете всего случившегося можно лишь догадываться, какую ненависть к бандитам и губернатору Пэк Ёнгю испытывал сейчас Юн Йонгю, сидя на кровати.

Ненависть ненавистью, а губернатору все сошло с рук. Лошадиная Голова же только и думал о том, как отомстить грабителям, и вот по воле судьбы они снова забрались к нему в дом. И его желание растерзать их на кусочки объяснялось вовсе не его бесчеловечностью, а событиями недавнего прошлого.

Бандиты же ненавидели Йонгю Лошадиную Голову за то, что тот сдал Пака, не меньше, чем он их. И хотя Пака после поимки сурово пытали, он не выдал ни главаря, ни остальных грабителей, и это было расценено как высшее благородство с его стороны. Такая стойкость и верность не могли не вызвать восхищения у банды. Поэтому первым делом они решили во что бы то ни стало вызволить его из заключения, месть же Юну-старшему была отложена на потом. Если бы не этот план, то они бы без промедления сделали все, зачем пришли, и убрались бы восвояси.

* * *

Оттого что ему приходилось выслушивать проклятия старика Юна, который все больше распалялся и трясся от злости, главаря охватила неописуемая ярость.

– Ты что, не хочешь даже слушать? – переспросил главарь, свирепо вращая глазами.

Но Юн без промедления ответил:

– Не трать слова зря!

– А ты не будь таким упрямым! – процедил главарь сквозь зубы и смерил Йонгю долгим взглядом. Но затем, понизив тон, снова принялся уговаривать: – Тебе же некуда деваться. Не спеши с ответом, от тебя требуется всего 3000 нян на взятку. Ведь и тебя б без взятки не выпустили, разве нет? Значит, тебе следует вытащить и моего подопечного, который по твоей же вине и попал за решетку, ты так не думаешь?.. Конечно, мне б самому надо заняться этим делом, а не тебя заставлять, но у меня нет на руках 3000 нян, а чтобы их достать, нужно обчистить с десяток таких, как ты. Сам посуди, это ведь дело долгое. К тому же, если я стану взятки давать, это большой риск. Вот и выходит, что, кроме тебя, и некому этим заняться. Через несколько дней его передают провинциальным органам власти, так что нужно поторапливаться, – закончил главарь чуть ли не умоляющим хриплым голосом.

Дело было за ответом Йонгю, который, впрочем, все это время сидел, отвернувшись и делая вид, что не слышит бандита.

Реакция старика вызвала очередной прилив ярости, от которого у бандита поначалу беззвучно зашевелились губы, а потом он сорвался на крик:

– Ну так что? Отвечай, сделаешь или нет?..

– Нет, не сделаю! – прокричал Йонгю столь же громко. – Я только и молюсь, чтоб вас всех переловили и поперевешали! Вот одного уже схватили. А чтоб я свое имущество на взятки тратил ради его вызволения?! Слыхали? Скорее небо упадет на землю, чем я соглашусь на такое!

– Это твое окончательное решение?

– Да, окончательное! – отрезал Лошадиная Голова. Он был твердо уверен, что плакало его имущество и ему самому не миновать расправы, но на своей территории он все же мог дать негодяям отпор, а это было во сто крат лучше, чем тратить 3000 нян на вызволение одного из них. К тому же его рисовых полей им все равно не унести.

– Значит, не согласен? – уже через силу выдавил из себя главарь.

– Я скорее сдохну, чем соглашусь!

Не успел Йонгю закончить, как главарь, оглянувшись назад, приказал:

– Вытаскивайте его!

От толпы бандитов, стоявших все это время за спиной главаря, отделились четверо, вместе подошли к кровати и начали бесцеремонно вытаскивать из нее старика. В этот момент распахнулась задняя дверь, и в комнату, неистово вопя и причитая, влетела его растрепанная жена. Она подбежала к мужу и вцепилась в него мертвой хваткой.

Несмотря на яростное сопротивление Йонгю, бандиты оттащили его к двери. Да и что он мог сделать, когда его держали четыре человека. И все же Йонгю каким-то образом удалось ухватиться за ружье одного из них. С ружьем в руках это уже не был тот шестидесятилетний побитый старик. Лошадиная Голова вдруг ощутил новый прилив сил и что было мощи рванул ружье так, что оно, как засов, встало поперек в дверном проеме, зацепившись за раму с обеих сторон, а ногами старик уперся в порог. И как ни тащили его бандиты за волосы, собранные в пучок, и сколько ни тыкали дубинками, он издавал лишь рычащие звуки, но не сдвинулся с места. Главарь, не желая больше наблюдать столь омерзительную сцену, выхватил дубинку из рук оказавшегося рядом подельника и, метя в правую руку Йонгю, сжимавшую ружье, нанес удар. Но в дверном проеме создалась такая теснота, что дубинка пролетела мимо руки, и удар пришелся по голове старика.

– О-о-о-ох! – издал он вздох и осел на пол. Из раны брызнула кровь.

Его жена закатила глаза и закричала:

– Убивают! Скоты, убейте тогда и меня!

В тот момент и жизнь, и смерть для нее были равны: она схватила главаря за руку и впилась в нее зубами. Между тем потерявший от удара сознание Йонгю очнулся. Он не знал, зачем бандиты хотели вытащить его за дверь, но понимал, что в любом случае к добру это не приведет, и поэтому сопротивлялся изо всех сил. Сильный удар дубиной повалил его на пол, и, когда его затуманенного сознания достиг крик жены: «Убивают!», он и вправду подумал, что ему пришел конец. И тогда старый Юн, рассвирепев, решил, что, раз уж ему все равно не жить, то просто так он не дастся. Он резко встал, схватил попавшийся на глаза нож и начал яростно им размахивать. И тут бандиты пошли на то, на что никогда еще не решались: один из них ударил не просто женщину, а престарелую жену Йонгю. Он не знал, что она до того вцепилась зубами в руку главаря, а видел лишь продолжение эпизода, когда главарь уже схватил ее за волосы и с силой дергал из стороны в сторону.