Текст книги "Фэнтези 2003"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 36 страниц)

Серый с подпалинами пес, больше похожий на волка, молча обнажает клыки, заступая дорогу убийце, перешагнувшему через тело его хозяина, чтобы войти в дом его хозяйки. Так же молча пес взмывает в воздух – и зубы смыкаются на глотке врага...

Вкус крови не пьянит пса – потому что это его собственная кровь, хлещущая из порванной голыми руками шеи.

– Я в своем Праве, – рычит человек с каменным сердцем, омываемый чужой кровью. Пес пытается дотянуться до босой ноги переступающего через него врага – и захлебывается последним выдохом...

Женщина на пороге безоружна.

– Пес... – говорит она с жалостью, глядя на умирающего в луже собственной крови зверя. – Пес! – шепчет она с ненавистью, глядя на не желающего насытиться чужой кровью человека.

Она кричала, когда он входил в нее.

Она молчала, когда он ее убивал.

Она была мертва, когда он убивал ее детей.

Он в своем Праве.

Есть тактика ведения войны, которую кто-то назвал «выжженной землей». Ее используют против заведомо превосходящего противника, оставляя на его пути ничто, не давая .ему того, за чем он пришел. Только черные остовы выжженных селений. Только ядовитый вкус воды в отравленных колодцах. Пустота загубленных полей и садов, пустота хранилищ и кладовых... Враг не встречает сопротивления – только пустоту и смерть, но не те, которые несет сам, а те, что ему оставляют.

Вожди в рогатых шлемах после гибели трех поселков от руки Получившего Право решили использовать похожую тактику. Они назвали ее «выжженный взгляд».

И следующее селение встретило чужака равнодушием. Его не видели, на него не обращали внимания, не замечали. Даже когда он убивал – они не сопротивлялись.

Двое стариков беседуют о былом. Голова одного слетает с плеч. Второй поднимает ее – и продолжает говорить, словно ничего не произошло, словно все так же, как прежде... Потом умирает и второй – так и не подняв руки для того, чтобы защититься от удара.

Юноша и девушка неумело и неловко смыкают губы в поцелуе... Когда лезвие меча пронзает ей сердце, она лишь креп-

че прижимается к парню – и тот отвечает ей тем же, словно не замечая, что клинок не останавливается, вонзается и в его грудь.

Дети кувыркаются в придорожной траве. Один из них поднимается, падает – и больше уже не встает. Остальные не пытаются убежать, они продолжают свою игру – дальше, до самого конца...

Месть не приносит удовольствия. Но только кто решил, что мстят для удовольствия?

Убив последнего, Немхез лишь пожимает плечами, переступает через труп и идет дальше.

Мстят не для удовольствия – не прав был уже тот, первый, оставшийся дожидаться его возрождения в сожженном поселке на берегу. Немхез не мог удовольствоваться одним. При чем здесь удовольствие?

Мстят ради мести.

И Право на месть священно.

Тактика «выжженного взгляда» его не остановила. Ничто не могло его остановить.

Только осуществленная месть. А границы своей мести каждый определяет сам. Бог дает только Право. Только Право на месть.

Они вышли ему навстречу – те, кто решился выйти. И он убил их – всех.

Они бежали от него – те, кто не решался встретиться с ним в бою. Но он убил и их – всех.

– Ты ради этого живешь? – спросил у Немхеза смуглолицый купец, привезший свой цветастый товар в земли воинов в рогатых шлемах.

– Я – живу? – спросил у него Немхез. А потом убил и купца. Раз уж тот приплыл в поисках прибыли сюда, к возвращающимся из разбойных набегов дружинам с Карающей Дланью на щитах – значит, и он виновен в гибели рода Немхеза.

Значит, и он заслуживает мести. Значит, и его семья, и его Народ, и его страна...

Немхез ступил на водную гладь – и униженное море было вынуждено нести его на себе: оно тоже виновно. До сих пор виновно – ибо носит на себе корабли купцов, получающих

прибыль от набегов разбойных дружин, пусть при этом и не сражающихся с ними в одних рядах.

– Я в своем Праве...

– Что за глупость? Так ведь получится, что он имеет право уничтожить весь мир, учитель! – Мальчишка удивлен так, что даже забывает встать, обращаясь к преподавателю.

– Он имеет Право, – спокойно отвечает учитель. Он уже привык к подобному удивлению – и этот мальчишка далеко не первый.

– А что потом? – спрашивает, вспомнив наконец подняться, удивленный ученик.

– А что потом – думай сам, – отвечает учитель. – Расскажешь нам всем на следующем уроке.

Какая-то девчонка за первым столом смеется – и мальчишка краснеет от досады. Да как она смеет?..

И с губ готова сорваться формула просьбы, обращенной к богу.

– Право... – шелестом отвечают касанию пересохшего языка пересохшие губы. И – все. Он замолкает, не договорив – потому что задумывается о том, что будет потом.

Подавится ли девчонка своим гадким смехом? Или он сам порвет ей горло голыми руками, запихивая обратно насмешку? И ведь никто не остановит и слова не скажет – он будет в Праве...

Или придется убить и учителя – улыбающегося с пониманием и сочувствием? И весь класс, хихикающий в кулаки? И этого... Министра образования! За то, что придумал школы и классы, в которых над тобой может смеяться какая-то пигалица с первой парты! И еще...

А что – потом?

– Право... – падает с губ такое тяжелое слово. И – все. Он не решается договорить. Пусть даже и шепотом.

Он думает – что будет потом.

– Хорошо, учитель, на следующем уроке я расскажу, что будет потом.

– А мы все послушаем, – соглашается учитель, напряженно следивший за беззвучным движением губ мальчика. – И я думаю, что и остальные расскажут нам об этом – о том, что будет потом...

После урока девчонка с первой парты подошла к нему:

– Извини. Я не хотела... Просто смешинка в нос влетела...

– Сейчас и в глаз еще влетит, – бормочет мальчишка, насупившись. И вдруг с удивившей его самого смелостью спрашивает, густо краснея: – Давай дружить?

– Давай! – улыбается она. И смеется. Совсем не обидно.

А потом они смеются вдвоем. Смешинка в нос влетела. Что там будет потом?

– Я в своем Праве, – равнодушно пожал плечами Немхез, давая старику в белоснежных одеждах заглянуть себе в глаза и увидеть пустоту.

– Но при чем здесь мой народ? – хрипел старец, умирая, даже не успев поднять для защиты ставший слишком тяжелым за последнюю дюжину лет меч.

– Вы счастливы. А у меня это отняли – мой народ, мое счастье, все.

– Ты безумен!

– Я в своем Праве.

Он мстил миру – всему миру. Каждому: счастливому – за счастье, богатому – за богатство, любящему – за взаимность, проигравшим – за возможность переиграть...

Он не мог переиграть, вернуть, повторить – только отомстить.

Немхез не знал, что привело его к началу – к сожженному поселку на берегу, где он когда-то попросил и получил Право.

Тело того – первого – истлело, рогатый шлем покрылся ржавчиной, меч кто-то утащил, прельстившись иззубренным лезвием, не похоронив погибшего владельца оружия.

– Здравствуй, мой первый враг, – опустившись на колени рядом с белеющим скелетом, произнес Немхез.

Он смотрел в пустые глазницы, видя отражение собственного взгляда, видя пустоту. И он рассказал мертвецу о том, как реализовал полученное Право. Шаг за шагом, жертву за жертвой, смерть за смертью, муку за мукой, боль за болью, страх за страхом...

– Почему же я не могу успокоиться, Первый Враг, надеявшийся, что я удовольствуюсь тобой одним? Месть не приносит удовольствия – но почему же и успокоения она не дарит? Я мщу не так? Мщу не тем? Не за то? Не тогда, когда надо?

Мертвец молчал. И белеющая на солнце кисть тянулась к чему-то незаметному, скрытому песком – тянулась, так похожая на Карающую Длань, украшавшую когда-то щит, что носила эта рука.

– Что там?

Наконечник стрелы, древко которой истлело от времени. Стрелы, убившей тебя, неугомонный мститель.

– Ты призвал бога, когда умирал – почему же сам не попросил его о Праве? Может быть, я и удовлетворился бы одним...

Наконечник стрелы, вращаемый гибкими и сильными пальцами, рассек кожу при неловком движении – и упал обратно в песок, отброшенный от неожиданности.

– Бог мой! – удивился Немхез, разглядывая царапину на' пальце. – Кровь?

Он забыл об этом – о любой, даже самой невыносимой боли. А потому эта, такая ничтожная – стала нестерпимой.

Вновь найденный наконечник лег на ладонь под пристальный взгляд. Что в нем такого – в этом кусочке металла?

Почти ничего – мелочь. Клеймо кузнечное, едва заметный знак...

И острым ножом через прошедшие годы бесконечных убийств, кромсая память, ожила перед глазами– картина. Потом другая.

Охваченный пламенем родной поселок... Селение бледных воинов в рогатых шлемах... Второе... Третье... Последнее...

Белолицые не пользовались луками. Их воины всегда давали противнику шанс, приближаясь на расстояние удара – и только тогда били. Глупый обычай предков – глупый, но чтимый веками. Славные мечники, воины в рогатых шлемах не брали в руки метательное оружие. Всегда лицом к лицу...

Наконечник стрелы был местной ковки. Просто кто-то был не против прихода несущих Карающую Длань на щитах и знаменах. Подлец ли, безумец – какое это теперь имело значение?

– Я мстил... Не тому? Не тем? Не за то? Ни за что? Бог мой...

Право на месть священно – оно дано богом.

Кому ты будешь мстить, Немхез – человек, обладающий Правом?

– Кому могла быть выгодна гибель селения? Тем более что рогатые перебили в нем всех!

– Кто-то просто не подумал, что будет потом.

– Что ж тут думать? – усмехнулся юноша.

– Тот кто-то думал так же. Подлец или просто безумец – но он хотел помочь своим врагам. Он помог. Но сражающиеся лицом к лицу, не признающие луков и стрел – им ли было щадить предателя, пусть даже и помогшего им?

Преподаватель Права закрыл свои книги и теперь протирал платком линзы очков, близоруко оглядывая притихший класс и единственного стоящего ученика, не желающего понять то, что было когда-то. Это даже хорошо – значит, он первым задумается о том, что будет потом...

– Что же это за бог, дающий такие права? – спрашивает этот парень возмущенно, словно спрашивает самого этого неправильного бога.

– Дающий такое Право, – поправил его учитель, водружая очки на место. – Единственное Право. Право на месть.

– Глупый бог! – восклицает мальчишка. – Он не имел права давать такое Право людям...

– Ты сам все понял. Он не имел Права. Он дал его людям.

Право на месть священно – ибо даровано богом. И этого

у бога уже не отнять – не отнять этого Права, которого сам он лишен.

Бог не имел Права...

Немхез кричал. Долго, страшно, бессмысленно – разрывая в клочья тишину, убивая все прочие звуки вокруг...

Перепуганное солнце нырнуло за горизонт – и через некоторое время алый шрам, деливший море и небо, зарос бурой коркой, а после и вовсе пропал. И дыры звезд, и две луны – не понять, где верх, где низ, где небесный свод, где водная гладь. И – две Карающие Длани, две огромные ладони, разведенные для оглушительного хлопка...

Немхез шагнул в звезды. Море? Небо?

Шаг за шагом – вверх? Вниз?

Право на месть священно – и не знает никаких границ и преград.

Немхез шел к богу, давшему ему это Право. Шел, чтобы расплатиться за дар – расплатиться сполна.

Неловкий поцелуй неожиданно приятен. Казалось бы – что такого? Губами в губы чмокнул. Но кружится голова, даже в глазах рябит...

– Ты совсем не умеешь целоваться! – тихо смеется она, боясь, что кто-то может услышать их в безмолвии ночного парка. Кто? Такие же парочки, пугающиеся звука собственных голосов и поцелуев?

– Можно подумать, ты умеешь совсем! – с легкой хрипотцой бормочет юноша, продолжая удерживать девушку в объятиях и боясь услышать, что обниматься он тоже не умеет. Совсем не умеешь. А с кем ему было учиться? С напарниками на тренировках по гаси-до? «Бросить бы тебя через бедро с захватом...»

– Не умеешь, не умеешь! – смеется она, а ее губы – сладкие, теплые, мягкие – запечатывают ему' рот, и этот поцелуй вдруг сводит его с ума...

А в голове скребется злобная мыслишка: «Где научилась– то?» Неслышно почти скребется и очень далеко, но...

Но ведь сам-то он не умеет целоваться. Совсем. Так откуда же она...

– И откуда ты такая... – вздыхает он и начинает учиться. – Сейчас зацелую до смерти... Вот отсюда, – в левую щеку. – Досюда, – в губы и в правую щеку.

– А теперь обратно! – шепчет она, и губы сливаются снова. И кто теперь скажет, что он не умеет целоваться?

«Но сама-то где научилась? – скребется где-то на самом краю сознания. – Сама-то...»

Только закончилась разминка – новички тяжело дышали, старшие высокомерно поглядывали по сторонам, гордясь ровным дыханием после получаса бега, прыжков, подтягиваний, кувырков...

– Разбиться по парам! – приказал тренер.

Когда партнеры в образовавшихся парах приняли положенные стойки «Немхез замер в ожидании перерождения» – или хотя бы подобия стоек, – последовала следующая команда – название упражнения, для многих еще пока нового:

– «Немхез вырывает сердце, стоя перед богом»! Следите за ногами! Первое базовое движение бедер, корпус держим прямо, дыхание пока можно произвольное, руки начинают двигаться одновременно с бедрами, глаза устремлены на шею противника и чуть дальше, держа его целиком в поле зрения, но ни на чем не задерживаясь. Сосредоточить внимание на положении кистей!

Ладони стоящих в парах соприкасаются, один двигает руки вперед, переходя при этом из задней в переднюю полу– стойку, левая рука, на миг уступив напряжению правой ладони напарника, плавно начинает движение вперед – от своего сердца к его подбородку, преодолевая сопротивление партнера. Потом рука движется вниз, на уровень пояса, где правая ладонь удерживает левую руку противника. А дальше – движение, словно выхватываешь меч, и клинком-ребром ладони – в шею...

Потом партнеры меняются ролями.

«Немхез вырывает сердце, стоя перед богом». Надо побыть и тем, и другим.

Это уже боевая техника. После базовых движений рук, ног и бедер, основных видов перемещений – по квадрату, по прямой, по кругу... «Немхез скользит по глади моря», «Немхез дотягивается до горизонта», «Немхез шагает в небо»...

И вот теперь – «вырывает сердце, стоя перед богом». Но к чему это последнее движение – от правого бедра к горлу противника? Он что – голову богу отрубил?..

Тренировка длится два часа. После базовых движений и комплексов – спарринги, потом упражнения на дыхания и легкий самомассаж.

И все это – «Немхез». Шагает, скользит, ударяет... Вырывает сердце, стоя перед богом – и движение от бедра, словно выхватываешь меч...

Что потом?

– У тебя здорово получается, – улыбается она, дождавшись его после тренировки, за которой она наблюдала, сидя у дальней стены зала. Все знали, на кого она смотрит, все завидовали. Сменявшие друг друга партнеры пытались победить его у нее на глазах – чтобы взглянула и на них... Особенно тот, во втором спарринге – когда пришлось ударить почти в полную силу.

– Меня учат как и всех, – пожимает парень плечами, изо всех сил стараясь казаться равнодушным к похвале. Очень стараясь – но даже дыхательные упражнения не помогают до конца унять радостно барабанящее сердце.

– Ты, наверное, учишься не как все, – продолжает она улыбаться, отлично понимая, что сейчас с ним происходит, но довольная своей властью, обоим до конца не понятной, но такой увлекательной, просящей испытать себя снова.

– Давай сходим куда-нибудь? – как всегда краснея и чуть запинаясь, спрашивает он, кое-как справившись с ураганами, бушующими у него внутри.

– Не хочу сегодня никуда, – вдруг отвечает она, даже сама не зная почему. – Может, научишь меня так же?

– Как же? – мрачно интересуется он.

– Как «Немхез вырывает сердце, стоя перед богом».

– Девчон... Девушкам это не к лицу, – сделав серьезное лицо, отвечает парень, стараясь подражать интонациям наставника. Получилось довольно похоже. Только, похоже, она недовольна.

– Ну, конечно! – сердито встряхивает девушка головой, отворачиваясь (власть! власть!). – Девчонкам надо ждать, пока появится какой-нибудь очередной Немхез, придет, изнасилует, убьет...

– Ладно, я научу, – вздыхает он. – Только глупостей всяких не говори... «Изнасилует, убьет»! Немхез один такой был, кто Права попросил...

– А другие что же – не могут попросить?

– А другие думают, что будет потом...

Она вдруг заливается смехом – звонким, радостным... Но почему-то обидным. А потом говорит нечто еще более обидное, чем этот смех. Глупость говорит, продолжая смеяться, не глядя в его сторону:

– А другие все думают – что же будет потом? Некому даже изнасиловать бедную девушку!

И смеется.

«Дура», – хочет сказать он, чувствуя, как кровь бьет в лицо, как растекается по всей коже алыми пятнами – словно кто тебя в кипящую воду окунул... Но не говорит он ей этого.

Просто берет за плечи и разворачивает к себе. И целует – так, как не целовал никогда. И она отвечает – так же...

А потом он говорит то, что никогда не говорил:

– Я люблю тебя...

Она не отвечает. Но и не смеется, когда он, сделав шаг

назад, исполняет «Немхеза, вырывающего сердце, стоя перед богом». Нет – его движения плавнее, а последнее не напоминает удар мечом. Он отдает ей свое сердце, донеся на ладони от своей груди к ее груди...

Широко распахнутые глаза – и губы, выдыхающие изумленно:

– Ты научишь меня? Так же?

Парень только кивает, удивленно вспоминая то, что сделал сейчас. Нет, наставник не узнал бы в этом движении своего «Немхеза»...

Так никто не умеет, подумал он вдруг.

Так никто не умеет – только я.

Так никто не умеет, понял он, глядя в широко распахнутые глаза той, которой сказал «люблю». Даже она не умеет – так...

Вырвать свое сердце – и отдать. Не расплата, а дар. От всей души...

Смогу ли я научить ее так же?

Вырвать сердце – и отдать?

Отдаст ли? – заныло в груди, где своего сердца уже не было, где было страшно и пусто от ожидания. Отдаст ли?

И что будет потом?

– Что произошло между Немхезом и богом? – спросил он на следующем уроке. – Откуда это движение в гаси-до? – вспомнив вчерашнюю тренировку, добавил парень, глядя учителю в глаза.

– «Немхез вырывает сердце, стоя перед богом»? – догадался преподаватель Права, в сухой фигуре которого не зря угадывались скрытые гибкость и сила. Не зря – потому что учитель повторил это движение в соответствии со всеми канонами, как учили на тренировке. И, конечно, не так, как парень изобразил это перед своей девушкой. Потому что в конце – удар, а не дар. Месть, расплата...

«Удара-то я и не нанес», – подумал он, глядя на застывшего учителя Права, но не видя его, а вспоминая сумбурный вечер накануне, свое признание, ее молчание...

– Да, это самое движение, – сказал он учителю, терпеливо ждущему, пока парень перелистает свои воспоминания. – Это самое.

– А ты не догадываешься? – улыбнулся преподаватель улыбкой человека, который давно все знает и только ждет, когда же его кто-то спросит. – Наверное, пора рассказать. Не– мхез добрался до бога...

Небо не смело сбросить его – оно тоже было виновно, а потому и небу он мстил, попирая ногами облака и звезды.

– Здравствуй, бог! – бросил он в спину облаченному в сверкающий доспех воину, которого встретил за последним облаком, под последней звездой.

Конечно, это был бог – кому еще здесь быть? Только богу. И Немхезу – раз уж пришел...

– Ты ко мне? – не спеша обернуться навстречу гостю, спросил бог. Блеск доспехов на нем слепил глаза. На голове – шлем. Не с рогами – это было бы странно и даже смешно. С гребнем из конского волоса. А бог задал новый вопрос: – Зачем ты здесь?

– Я в своем Праве, – ответил Немхез, не решаясь приблизиться к не спешащему повернуться ему навстречу’ богу-богаты– рю. – Ты сам дал мне его.

– Знаешь, почему?

Вопрос бога сбил с толку, как хороший удар, сбивающий с

ног.

– Знаешь, почему я дал вам это Право?

Бог обернулся. Лицо мертвеца. Посиневшие, распухшие губы, налитые болезненно-красным глаза, пугающе бледная кожа – следы отравления одним из редких ядов, секрет приготовления которых давно уже забыт. Помнят лишь следы, которые он оставляет. Бледность лица, посиневшие губы, красные глаза...

– Я был лучшим из воинов, – слетело с распухших губ. – Я выходил один против армий – и побеждал. Мне не было равных – прежний бог дал мне Право на силу. Но я был один – а один в поле не воин. Пока я побеждал армии, кто-то вырезал моих родных. Пока я защищал и нападал, оберегал и разрушал, укреплял границы и расширял их – кто-то губил моих друзей. Я был один – и не мог быть всюду и со всеми, не мог защитить всех и каждого... Я даже отомстить не мог – не знал кому. А потом меня просто отравили – представляешь, Немхез? Не армии, не чародеи, не могучие герои, способные

выйти со мной один на один – вытяжка какой-то травки, даже названия которой я не знаю... Я и тогда оставался сильным – я был в своем Праве. Но отомстить – не мог! Не траву же косить мечом! Ты хоть представляешь себе, что это такое – мечтать о мести, и не иметь возможности ее осуществить? Я умирал три дня – и ко мне никто не пришел. Потому что меня отравили случайно – представляешь? Перепутали приправы... Мне некому было мстить. Я поднялся до бога – и оказался сильнее его, потому что был в своем Праве. Это был совсем немощный божок... А вам я дал то, чего был лишен сам, – Право на месть.

Глаза бога горели. Сила есть – ума не надо... Чем ты думал, бог?

– Это твоя месть нам? За что? – спросил Немхез, не веря в то, что слышал.

– Это моя месть – которой я не смог насладиться! Но смог ты! Мне некому было мстить – а тебе? Разве ты не рад? Ты смог то, чего не смог твой бог, Немхез! И каждый из живущих – сможет...

Старый рубака устало смотрел в лицо бога, подарившего людям свою месть. Не тем? Не за то? Ни за что?..

– И зачем ты богом-то стал?

– Чтобы дать вам Право!..

Немхез ударил коротко и резко – бог отшатнулся, но не упал. Не упал, потому что бил старый рубака не его – себя. Может, и не смог бы он пробить собственную плоть, неуязвимую для стали, но помогла трещинка, оставленная предательской стрелой, и вот уже в ладони лежит холодный, как камень, комок – сердце. Как камень холодный и твердый...

Рука опустилась к поясу – вот-вот выронит.

Не выронил. Замах – словно меч из ножен – и камень сердца комком ссохшейся грязи летит в мертвенно-бледное лицо растерянного бога.

– Подавись своим Правом, убожество!

Он не думал, что будет потом.

Он отдавал Право, данное богом – богу. Богу – богово...

И небо не удержит не имеющего прав...

И море не остановит полет...

И все кончится...

Но он не думал уже, что будет потом. Даже богом стать не

хотел – как этот отравленный дурак. Чтобы – не дай бог! – не дать людям подобного Права. Подобного данному этим...

Он уже не думал, что будет потом. Но остальные пусть думают. Пусть помнят, что было, – и думают...

Они все еще имеют Право. И Право священно, но...

Пусть думают.

За последним облаком, под последней звездой сидел недоумевающий бог, сжимая в руке холодный камень – сердце получившего от него Право.

– Я дал им Право, – бормочет бог. – А дальше пусть думают сами.

Он не понимал. Это был очень сильный, но очень глупый бог – куда ему было понять, что Немхез отомстил и ему. Бросив даром в лицо – отомстил. Отказавшись от божественности – отомстил. Погибнув вопреки Праву – отомстил.

Бог не понимал этого. И у людей по-прежнему было Право. Но было и кое-что еще – они могли думать о том, что будет потом. Богу этого было не дано. Этого тоже – но он не понимал...

Он купил цветы. Она любила именно эти – белые розы. А еще он купил наконец кольцо. А еще...

– Я люблю тебя, – сказал он. И не надо было изображать «Я вырываю сердце, стоя перед богиней, и отдаю его ей» – как он назвал это движение, что придумал сам почти год назад, в тот вечер сумбурных признаний, когда она так и не ответила ему тем же...

– Прости... – шептала она теперь, стараясь вернуть кольцо. – Я... не люблю тебя. Прости.

А потом, когда она уже закрывала дверь, – его губы дрогнули.

– Право...

Она не смела отвернуться – и в ее глазах был страх. Страх безумный, страх, сводящий с ума, страх, напугавший даже его самого.

– Право... – вновь шевельнулись пересохшие губы, выбрасывая наружу режущее глотку слово.

Твердые как сталь пальцы бьют в грудь – в свою, кажется, опустевшую за миг до этого, – и вырванное сердце, продолжающее биться, протянуто Ей...

– Право... на любовь...

Он уже не думал, что будет потом.

Он уже был богом.

Наверное, глупым – как и тот, что дал людям Право на месть. Ведь глупый же был бог?

«Я не буду таким же», – думал он, отдавая Ей свое все еще бьющееся сердце. Отдавая свое Право на любовь.

Право на месть позволяет мстить – пусть не тем, пусть не за то, пусть ни за что...

Право на любовь – позволяет любить. Не того, не за то, ни за что...

Не быть любимым – только любить. И глупого нового бога не стало. Но Право осталось.

Право на любовь.

И можно вырвать сердце из своей груди – и протянуть его Ей...

Глупый был бог.

НИК РОМАНЕЦКИИ

Оплошка вышла!..

Станимир Копыто проснулся в очень тяжком похмелье. Это было странно.

Поскольку заказов вечор не оказалось, они с Рукосуем Молчаном решили пересидеть легкое безработье в трактире. Отправились, по обыкновению, в «Затрапезье», ибо владелец оного трактира был постоянным клиентом Станимира, хорошо относился к обоим волшебникам и ввек не наливал им сивушного. Душа человек, одним словом...

Однако, кажись, вчера душа-человек изменил своим принципам, потому как ныне с памятью Станимира сотворилось нечто аховое.

– Слезыньки горючие, придется проучить мерзавца, – пробормотал Станимир, кликнул Купаву и велел подать рассолу.

Экономка слегка замешкалась (рассолу хозяин требовал нечасто), однако вскоре принесла – литровую корчажку. Станимир, стуча зубами, опростал посудину и снова улегся, дожидаясь, покудова перестанут трястись руки.

Наконец руки успокоились, а мысли прояснились до такой степени, что Станимир вспомнил – заблаговременные заказы ныне есть токмо на вечер. До вечера же путь неблизкий. А значит, можно прибегнуть и к более действенному средству излечения.

Опосля чего Купава принесла хозяину уже медовухи. Медовуха справно помогла телу, но память ей, увы, не подчинилась. Впрочем, желание проучить мерзавца явно убавилось– Ладно, подумал Станимир. Встретимся через день-другои с Рукосуем, все вспомним. А и не вспомним – так не умрем!

День выдался на удивление спокойным и малодоходным. Народ к Станимиру шел редкий да несерьезный – все больше сглаз, порча, любовные присушки... Заклятья привычные и для квалифицированного волшебника несложные.

Одна молодица, правда, к вечеру прибежала вдругорядь, пожаловалась, что любушка Ярослав, встретившись, даже не посмотрел в ее сторону... Пришлось объяснить глупой курице, что присушка – заклятье не сиюминутное: на изменения время требуется; что присушка по пуговице с рубашки желанного менее результативна, чем присушка по его волосам. И что буде у нее, молодицы, есть, скажем, физический изъян, противный любезному Ярославу, то заклятье может и вовсе не подействовать. Молодица, левую грудь которой боги пометили родимым пятном размером с пятак, – Станимир ясно различал его сквозь платье и наперсенник, – взвилась, потребовала объяснить, на что это тут сударь волшебник намекает, и вообще... Еле-еле успокоил дуру, сказав, что, буде присушка не поможет, он обязательно вернет деньги.

Наконец наступил вечер, и пошла работа настоящая. Станимир обновил с десяток охранных заклятий на амбарах и складах переяславских купцов; поставил магический защитный барьер кузнецу-одиночке, дабы на того не навели порчу конкуренты-цеховики; вылечил неожиданно простудившегося сына местного квартального (малец перекупался в Трубеже); наложил отвращающее заклятье на спальню дочки знакомого ратника – девица была на выданье, и отец не хотел, чтобы в постель к дочке залез неугодный ему кавалер. Слава богам, похмелье прошло, и Станимир работал споро и энергично. Акустические формулы заклинаний творил с удовольствием, Волшебную Палочку инициировал как никогда легко. В общем, получал от работы истинное наслаждение и серьезный доход.

Утром его разбудил неугомонный звон сигнального колокольчика. Купава, видимо, ушла на рынок, и посему пришлось встать. Накинул халат, вышел в сени, снял с двери охранное заклятье.

Тут же дверь едва не слетела с петель – в сени ворвался вчерашний ратник. Мундир накинут на голое тело, глаза выпучены, рот корытом.

– Я чародею пожалуюсь, муж-волшебник! – Срамное выражение. – За что я выложил вам вечор такие деньги? – Срамное выражение.

Ратник, по-видимому, изрядное время служил на ордынских рубежах.

Ошарашенный Станимир захлопал глазами:

– Слезыньки горючие, в чем дело, сударь? Что случилось?

– Он еще спрашивает, что случилось!.. – Срамное выражение. – Это я должен спросить вас, что случилось! Почему, заглянув ночью в спальню к дочери, я обнаружил там соседского сынка? И теперь дочка заявляет, что она выйдет замуж токмо и токмо за него. А ведь я потому вас и нанял, чтобы избежать этого. Очень мне нужен зять-лоботряс!..

– Подождите, подождите... Надо разобраться! Может, ваша дочь наняла другого волшебника и он снял мое заклятье?

– Айда со мной! – Срамное выражение. – Разбирайтесь на здоровье... Но буде обнаружится ваша вина, я вас... – Срамное выражение.

Станимир оделся, подхватил баул с колдовскими атрибутами и, сопровождаемый поносящим его ратником, вышел на улицу.

Перед крыльцом стояла бричка, и добрались они быстро.

Столь же быстро Станимир обнаружил, что его заклятье пребывает в полном порядке. Акустическая формула заклинания звучала в ушах радостной песней. Ти-ти-та-ра-а-а, ти-ти-та– ра-ра-а!..

– Позовите своего денщика, – сказал Станимир ратнику.

Явился денщик. Черные усищи словно серпы, на лице готовность жизнь отдать за отца-командира.

– Войдите в эту дверь!

Денщик посмотрел на отца-командира, по-прежнему готовый отдать жизнь. Ратник кивнул. Денщик шагнул к порогу. Аки на лобное место отправился.

Сейчас его станет корчить, сказал себе Станимир.

Корчить денщика и не подумало. Он легко открыл дверь и спокойно шагнул в комнату. Правда, тут же раздался притворный девичий визг, и денщик вылетел назад, аки варом обданный. В дверь изнутри что-то ударилось и шлепнулось на пол.

– Ага – заорал ратник. – Убедились?! – Срамное выражение.

Станимир сделал вид, будто задумался. Теперь ему было

ясно, что заклятье не работает, но вот причины сбоя он в упор не понимал. Присутствия чужих заклятий в спальне девицы не ощущалось. Вестимо, если бы перед ним стоял клиент– дурак, Станимир обвинил бы дочь ратника, которой невтерпеж, и дело с концом. Однако ратник – не дурак. Он тут же пригласит переяславского чародея, и тот с легкостью определит, что никаких волшебников, опричь Станимира Копыта, в доме ратника не было. Засим последует надлежащее наказание. В лучшем случае отберут на три месяца лицензию...