Текст книги "Сидр для бедняков"
Автор книги: авторов Коллектив
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)
Сидр для бедняков
Современная нидерландская повесть
Предисловие
10 мая 1940 года – народ Нидерландов не забудет этот страшный день, когда в страну вторглись войска фашистской Германии. Почти пять лет продолжалась оккупация, почти пять лет царил жесточайший нацистский произвол. Но ни массовые аресты, ни расстрелы, ни разруха, ни голод не сломили свободолюбивый дух нидерландского народа, в стране развернулось широкое движение Сопротивления. И действенным оружием в борьбе с врагом стало слово – свободное слово в порабощенной стране. В подпольных типографиях печатались сотни листовок, памфлетов, воззваний, стихов и рассказов, авторами которых были учителя и журналисты, ученые и люди труда, писатели, студенты и школьники. На каждом шагу этих людей подстерегала опасность. Гибли одни – их место занимали другие. Но даже в фашистских застенках, на волосок от смерти, они продолжали писать, передавая на волю пламенные призывы к борьбе с оккупантами.
К моменту освобождения – весне 1945 года – подпольная нидерландская литература располагала большим материалом о преступлениях гитлеровцев против человечности. Достаточно упомянуть хотя бы один такой документ – «Дневник Анны Франк», потрясающий своей искренностью дневник еврейской девочки, погибшей в фашистском концлагере. Собранный в подполье документальный материал лег в основу многих литературных произведений, посвященных теме войны и оккупации. И центральное место среди них занимают произведения поэтические, быть может еще несовершенные художественно, но явившиеся непосредственным откликом на минувшие годы тяжких испытаний.
Прошло несколько лет, и поэзия начала мало-помалу уступать место роману, повести, новелле. Появляются произведения, рассказывающие о послевоенной жизни страны. Но тема войны и оккупации присутствует и в них; построенные в диахронической манере, эти книги превосходно передают ощущение преемственности поколений. Таковы романы и повести В. Херманса, X. Хассе, А. Бламан, А. ван дер Фейна и других писателей.
Война уходила все дальше в прошлое, и спустя 10–15 лет после ее окончания нидерландские писатели, оглядываясь назад, сопоставляли героические страницы минувшего с далеко не оптимистическим настоящим. Нидерланды 50-х годов, страна, которую раньше называли «огородом Европы» и «страной тюльпанов», семимильными шагами шла по пути превращения в вотчину крупного монополистического капитала, в миниатюрный натовский «рай». Не случайно один из крупнейших современных нидерландских прозаиков, В. Херманс, утверждает, что нынешней капиталистической действительностью все больше овладевает хаос. «Мы живем в фальшивом мире, – писал Херманс в рассказе «Паранойя», – мы повторяем одни и те же слова, притом бессмысленно. Есть только одно слово, которое на всех языках значит одно и то же, и это слово – Хаос!»
В сознании прогрессивных молодых писателей конца 50-х – начала 60-х гг. живая связь между событиями военных лет и современностью никогда не прерывалась. Творчество таких художников, как X. Мюлис, Я. Волкерс, Хере Хересма, Д. Валда, Р. Боб ден Ойл, П. Хейстел, проникнуто горячим стремлением осмыслить взаимосвязи настоящего и прошлого, ответственность настоящего перед будущим. В нидерландской критике этих писателей часто и не без основания называют собратьями «сердитых молодых людей». Подобно своим английским коллегам, они с негодованием пишут о реакционной роли правящей верхушки, допустившей рост фашизма до войны и потворствующей неофашизму в послевоенных Нидерландах, бичуют забвение демократических идеалов, мещанский дух потребительства, все более овладевающий сознанием людей.
Отрадным явлением культурной жизни Нидерландов конца 60-х – начала 70-х гг. стало появление на литературной арене группы демократически настроенных писателей – П. Андриссена, X. Пломпа, Д. Коола и Херо Хересма, – выпустивших манифест, в котором они провозгласили тезисы обновления и демократизации отечественной литературы. «Семидесятники», как их принято называть, заявили о готовности вести борьбу с буржуазным искусством, выступая, с одной стороны, против массовой литературы с ее культом насилия и убийств, а с другой – против снобистской элитарной литературы, рассчитанной на высоколобых интеллектуалов, «щеголей в золотых очках». Авторы манифеста выступают за демократизацию искусства, против потребительского чтива.
При всей противоречивости и сложности творческих поисков «семидесятников» все же нельзя недооценивать общественную значимость их манифеста, их стремление к раскрытию социально-нравственных и психологических конфликтов современности.
Манифест «семидесятников» стал важной вехой в развитии современной нидерландской литературы. Его идейные принципы нашли свое продолжение и в прозе писателей младшего поколения: Ф. Келлендонка, Д. Мейсинг, Д. Коймана, Н. Матсира. Отечественная критика условно относит их к так называемому академическому направлению: ведь все они имеют высшее гуманитарное образование и работают в университетах, а кроме того – и это, пожалуй, главное, – они учатся у великих реалистов прошлого – Бальзака, Диккенса, Толстого, Тургенева, Флобера.
Краткий обзор современной литературы Нидерландов был бы неполным, если не упомянуть еще об одном чрезвычайно важном литературном явлении этих лет: о литературе рабочего класса. В Роттердаме, городе, который всегда был оплотом рабочего движения страны, по инициативе ветерана рабочей литературы 20-х гг. Бертуса Мейера в 1974 году начал издаваться журнал «ВАР», авторами которого стали рабочие: прозаики, поэты, фельетонисты, художники. Возрождение традиций рабочей литературы после почти сорокалетнего перерыва весьма знаменательно – оно говорит о крупных сдвигах, происходящих в духовной жизни нидерландского общества наших дней.
Пока трудно сказать, в каком направлении будет дальше развиваться современная нидерландская литература, но уже сейчас совершенно ясно, что 70-е гг. ознаменовались подъемом реалистической художественной прозы, обратившейся к постановке глубоких идейных и социально-нравственных проблем.
В предлагаемом вниманию советского читателя сборнике «Сидр для бедняков» четыре повести, принадлежащие перу прозаиков разных поколений.
Писательница Хелла Хассе, автор заглавного произведения, родилась в 1918 году в Индонезии, бывшей тогда нидерландской колонией, и на всю жизнь сохранила любовь и уважение к многострадальному, мужественному народу этой страны. В годы фашистской оккупации Нидерландов Хелла Хассе участвовала в Сопротивлении, и личный опыт придает особую достоверность и убедительность военным эпизодам ее произведений [ «Сидр для бедняков» (1960), «Русалка» (1962)].
Книги талантливой писательницы – романы, повести, пьесы, публицистика – известны и за рубежами ее родины в переводах на английский, французский, немецкий, чешский и другие языки. «Моя мечта, – пишет X. Хассе в автобиографической книге «Автопортрет из кубиков» (1964), – писать книги о людях, чьи судьбы реальны и обусловлены самой эпохой, течением исторического времени». Писательница подчеркивает конкретную реалистическую устремленность своего творчества. Главная ее тема – это человек и противоречия между ним и окружающим его миром. Литература для X. Хассе – гражданская трибуна, с которой она провозглашает свои гуманистические, демократические идеалы.
В повести «Сидр для бедняков» картины послевоенной жизни перемежаются с воспоминаниями героини о годах войны и оккупации. Марта Вейк в шестнадцать лет участвовала в Сопротивлении, выполняя на первый взгляд незаметную, но трудную и опасную работу. Став взрослой, она пытается в своей общественной деятельности сохранить верность демократическим идеалам антифашистской борьбы. Однако реальная действительность послевоенных Нидерландов оказалась совсем иной, чем мечталось героям Сопротивления: правящие круги взяли курс на милитаризацию страны, подняли голову неофашисты и коллаборационисты. С глубоким возмущением Марта наблюдает, как в обществе 50-х гг. на смену патриотическим чувствам и героизму приходят мелкие стяжательские интересы сытого мещанина. В то же время, утратив тесные контакты с товарищами по Сопротивлению, Марта остается, по сути, одна. Ни ее жених Пауль, равнодушный ко всему, кроме своих коллекций кристаллов и неизменной трубки в зубах, ни профессор социологии Рейнир Морслаг, блестящий эрудит, но бездушный карьерист и циник, не могут сделать ее счастливой, наполнить подлинным смыслом ее безрадостное существование.
Почти два года понадобилось Марте, чтобы до конца раскусить Рейнира, сорвать с него маску остроумца, человека якобы независимых взглядов. В годы войны Рейнир был близок к левой интеллигенции, выполняя свой патриотический долг, работал в Сопротивлении. Но это не помешало ему со сказочной быстротой изменить боевым товарищам, предать свои прежние идеалы. Обеспеченное существование, ученая степень, вилла, элегантная жена, дети, машина – вот что важно для него теперь. Рейнир, в сущности, такой же обыватель, как и врач Пауль, но не столь безобидный. Под блестящей личиной модного социолога скрывается циничный аморализм, политическое ренегатство, предательство не только в отношении бывших товарищей, но и в отношении близкого ему человека – Марты, за которой он следит, пытаясь выявить ее связи с коммунистами. Образ Рейнира – противоречивый и сложный – огромная удача писательницы. Это типический образ современного интеллектуала-приспособленца, политического хамелеона, бездуховного циника, не имеющего за душой никаких морально-этических принципов.
Хотя внешне в повести мало событий, она динамична за счет внутренней напряженности. Действие развертывается в маленькой французской деревушке, где Марте и Рейниру пришлось остановиться на пути в Париж из-за поломки машины. Автор не случайно приводит своих героев в глухую французскую провинцию. Бедные крестьяне варят «сидр для бедняков», сидр из листьев ясеня; газеты сообщают о стачках в промышленных городах на севере страны; в деревне перешептываются о выступлениях рабочих и стычках демонстрантов с полицией в соседнем городе. Знаменателен эпизод в одной из комнат старого замка: случайно заглянув туда, Марта увидела шеренги хрустальных ваз и чаш, поделки из полудрагоценных камней, люстры, зеркала. Все это стояло, лежало, висело, покрытое густым, как бархат, слоем пыли. Груды никому не нужных дорогих вещей вызывают у Марты страх и отвращение, ассоциируясь со знаменитым описанием комнат ростовщика Гобсека в повести Бальзака. И здесь и там – бессмысленность алчного накопительства, оборачивающаяся в конечном счете упадком. А в матовых рисунках волшебного фонаря – мятежные крестьяне XVIII века, звуки революционной песни «Са ира», несущиеся сквозь столетия. Тема Великой Французской революции проходит в повести как антитеза современной действительности процветающего общества потребителей.
В ином – гротескно-сатирическом – ключе написана повесть «Лето Блекера» (1972) молодой писательницы Меншье ван Кёлен.
Герой повести Виллем Блекер, по сути, вовсе не герой, а, скорее, антигерой. Этот жалкий маленький человек и внешне мало привлекателен: худой, болезненный, страдающий язвой желудка, гастритом и прочими недомоганиями. Живет он с семьей в скромной квартире по соседству с парикмахерской, откуда с утра до ночи доносится тошнотворный запах паленых волос и лосьона. Блекер служит в какой-то лаборатории, и обязанности его несложны. Существование его убого и безотрадно: дома вечные причитания жены, на работе шуточки сотрудников, унылая рутина, брюзжание начальника. Допустив по рассеянности ошибку в анализе, Блекер бежит из конторы и, поддавшись безотчетному порыву, уезжает в Амстердам, город своего детства и юности. Однако три дня в Амстердаме, насыщенные отнюдь не романтическими приключениями, отрезвляют Блекера, показывают всю бессмысленность его эскепизма. Встреча с другом детства Герри Фонтейном приносит Блекеру глубокое разочарование: теперешний Герри, жирный и обрюзгший, предстает перед ним во всей неприглядности кутилы, распутника, афериста и просто жулика. Под стать Герри и его «друзья» – темные дельцы и прохвосты всех мастей. Один продает бракованные автомобили и, получив деньги, прячется в убежище за гаражом от справедливого гнева незадачливых покупателей, другой делает деньги из всего, «ловит момент», по собственному признанию, не гнушаясь никакими средствами.
Так в течение нескольких дней перед простодушным, безвольным, но честным и морально чистым Блекером проходят картины грязного бизнеса, мелькают, как кинокадры, сцены из жизни темных дельцов, продажных женщин, ловких мошенников. Покинутый своим другом, для которого он слишком прямодушен и честен, а потому бесполезен, оглушенный и растерянный, Блекер стоит перед дилеммой: либо возвратиться домой к жене и детям и к постылой работе, либо покончить с собой. Он выбирает первое. На выпрошенные у попутчиков десять центов Блекер покупает билет и возвращается на круги своя: жена прощает ему отлучку, начальник разрешает вернуться в контору, все начинается сызнова.
Повесть «Лето Блекера» названа в подзаголовке «маленьким романом». Это не случайно. Перед глазами Блекера за каких-то три дня разыгрывается столько событий, проходит столько фарсовых персонажей, раскрывается бездна мира, где все идет на продажу – от дружбы до женской чести, от бракованных машин до человеческого достоинства, – что всего этого с избытком хватило бы на большое эпическое полотно.
Сатирический гротеск Меншье ван Кёлен продолжает лучшие традиции нидерландской литературы этого жанра, ставит писательницу в один ряд с такими маститыми авторами, как Г. Боманс, С. Кармиггелт, X. Мюлис.
Автор повести «Сын города» Геррит Крол родился в 1934 году. Математик по образованию, он несколько лет проработал в научном отделе нефтяного концерна «Ройял датч шелл», но затем ушел со службы и всецело посвятил себя литературному творчеству. В настоящее время Г. Крол уже известный писатель, автор шести романов, нескольких сборников новелл, стихов и эссе. Повесть «Сын города» написана в 1965 году, но в 1973 году писатель опять поместил ее в книгу «Шофер скучает», очевидно, желая подчеркнуть преемственную связь между этой ранней вещью и более поздними произведениями. Основная тема этого вдумчивого и серьезного художника – взаимоотношения людей в мире чистогана.
«Сын города» занимает в творчестве Г. Крола особое место благодаря эмоциональному настрою и романтическому колориту. Герой повести – имя его остается неизвестным, так как рассказ ведется от первого лица, – прямо со школьной скамьи поступает на работу в мастерскую слесарем и все свободное время посвящает поискам тех, кто помог бы ему наладить контакт с людьми во имя достижения некой духовной близости.
Кем быть ему самому, он не знает, главное для него – найти общий язык с согражданами, вырвать их из атмосферы равнодушия и бездуховности. С этой целью он посещает парки, пристани, пляжи, смешивается с уличной толпой. Однако все его попытки терпят крах. Над ним смеются, его вышучивают, девушки презрительно называют его «идиотом», родители Регины – единственной, кто к нему хорошо относится, – отказывают ему в руке дочери и запрещают молодым людям встречаться. Но юноша вовсе не заслуживает такого отношения, он развит, начитан, благожелателен к людям. Собеседники в кемпинге, на берегу, на переправе, в заброшенном бункере не считают его ни глупцом, ни сумасшедшим. Наоборот, они поражаются его не по летам верным суждениям. «Идиотом» он кажется только холодным и черствым людям, для которых страстная проповедь общности, любви и сострадания – пустой звук. Пытаясь найти ключ к сближению с окружающими, юноша посещает церкви – протестантские и католические, – но не для того, чтобы молиться, он неверующий, а для того, чтобы постичь секрет влияния служителей церкви, понять, каким образом им удается владычествовать над душами паствы.
Разумеется, никакой определенной политической программы у «сына города» нет. Путь к сближению он ищет только в слове, верит в слово, слово для него – единственное средство перевоспитания общества. Он даже не считает нужным вносить в свою проповедь общности сколько-нибудь резкую критику общественных установлений, ибо, по его словам, «толпе не нужна правда». «Сын города» – индивидуалист и верит, что правда нужна только избранным, да и в само понятие общности не вкладывает политического содержания. Но одновременно молодому бунтарю присуще стихийное отвращение к жестокости, корысти, ханжеству, и среди погруженных в меркантильные расчеты обывателей он пытается найти честных, гуманных людей, с помощью которых можно объединить мир на основе подлинной человечности.
Написанная на высокой поэтической ноте – некоторые страницы звучат как стихотворение в прозе, воспевающее город, его архитектуру, памятники, окрестности, – повесть «Сын города» выражает суровый протест против отчуждения людей друг от друга, отчуждения, ставшего законом мира собственников.
Самый молодой из представленных в сборнике авторов – Франс Келлендонк (род. в 1951 г.) – дебютировал в 1977 году повестью «Развалины», которая принесла ему большой и вполне заслуженный успех. Келлендонк родился и вырос в Неймегене, где и развертывается действие повести. Получив университетское образование и ученую степень, будущий писатель стал преподавать английскую литературу в Утрехтском университете и одновременно обратился к литературному труду. Ф. Келлендонк воспитан в традициях высокого реализма классиков мировой литературы и наиболее совершенным образцом для себя считает Диккенса, в творчестве которого он видит «гармоническое единство формы и содержания». Келлендонк весьма серьезно относится к литературному труду, считая, что «…конечный результат творческого процесса зависит от темы, от поставленных проблем» и проблемы эти должны входить в ткань повествования естественно, а «не встраиваться в книгу искусственным образом».
Повесть «Развалины» привлекает внимание глубоким проникновением автора в суть социальных отношений сегодняшних Нидерландов. Десятилетний мальчуган Эрнст ван Зипфлих – по сути дела, alter ego самого автора – тонко подмечает противоречия нынешнего буржуазного общества, приходя порой к широким социальным обобщениям. Крушение иллюзий мальчика относительно величия рода ван Зипфлихов – недаром Ф. Келлендонк иронически называет Эрнста «кронпринцем», – крушение его мечты о блестящем будущем становится лейтмотивом повести. Старинные традиции семьи, отношения отцов и детей, хозяина и слуги – все, во что верил десятилетний мальчик, что казалось ему незыблемым, рушится, рассыпается в прах, все подвергается безжалостной переоценке, и перед взором ошеломленного ребенка предстает в обнаженном виде мир истинных буржуазных «ценностей»: нажива, эксплуатация, сословная рознь, подмена родственных чувств корыстным расчетом.
Все четыре повести рассказывают о жизни высокоразвитой капиталистической страны, жизни, обладающей всеми приметами внешнего комфорта и благополучия. Никто из героев не нищенствует, не живет на пособие по безработице, не лишен куска хлеба, и тем не менее все они, каждый на свой лад, несчастны. Внутренний мир этих людей – и «сына города», и Блекера, и Марты, и «кронпринца» – сложен и противоречив, их снедает чувство неудовлетворенности, сознание неустроенности того общества, в котором они живут и скромным винтиком которого являются. Каждый из них привязан к определенной социальной среде, к определенному ритму существования, однако их объединяет стремление подняться над создавшим их миром, хотя попытки вырваться из рутины безрадостного прозябания, даже ненадолго уйти от разлада с собой и окружающим миром обречены на неудачу. Авторы повестей вместе со своими героями задумываются о нравственных основах человеческого общения, о бездуховности потребительского общества, о необходимости социальных перемен.
И. Волевич
Хелла Хассе
Сидр для бедняков (Перевод И. Волевич)
If we really want to live
we’d better start at once to try;
if we don’t it doesn’t matter,
but we’d better start to die.
Временами в разрывах клубящихся туч мелькало солнце, и поля торопливо и жадно вбирали его свет. Из-за холмов надвигалась гроза. Мощные порывы ветра взбудоражили полуденный покой природы. На горизонте, словно выложенная из стекла, серебрилась узкая полоска.
– Прибавь скорость, – сказала Марта. – Может, успеем добраться до Амьена.
– Мотор барахлит, – невнятно буркнул Рейнир; последние полчаса он только об этом и думал.
Машина медленно ползла вверх по склону холма. Разморенная жарой, Марта поначалу не обращала внимания на тихий рокот мотора, но теперь ясно различила неровный стук.
– Но в чем же дело?
Рейнир чертыхнулся.
– Я еще в Рубе заметил, что с машиной не все благополучно.
– Почему же ты не велел механику на заправочной осмотреть ее?
– Почему, почему! – передразнил Рейнир с запальчивостью, едва ли вызванной ее вопросом.
Даже не глядя на него, Марта понимала, что он зол на самого себя. Утром, выезжая из Антверпена, Рейнир был молчалив, а после стал нервничать, выказывать раздражение; ей хотелось выяснить, что произошло, но слова не шли с языка. Она совсем притихла. Раскинувшаяся перед ней равнина купалась в солнечном блеске, от которого краски словно становились ярче, а контуры ландшафта проступали отчетливее. Спелые хлеба точно высвечены изнутри; на фоне мрачного грозового неба поблескивали листья деревьев. Все было и далеко и очень близко: живописная гряда холмов, лощины и перелески, похожие на карликовые деревца стебли придорожной травы и сама дорога, вымощенная серо-белым гравием. С чувством узнавания смотрела Марта на этот кристально-прозрачный мир своего далекого детства. Таким он виделся ей когда-то. Она вспомнила, как однажды забралась на сторожевую вышку. Внизу раскинулось лесное море; не видно было ни земли, ни людей, только волнующиеся кроны деревьев. С той поры всякий раз, когда Марта лежала в траве, уткнувшись носом в землю и наблюдая снующих насекомых, она казалась себе такой же суетливой букашкой.
Зимой, меся ногами снежную кашу по пути в школу, Марта отыскивала на карнизах ледяные сосульки, обламывала их и рассматривала сквозистые, тающие льдинки. Подолгу стояла у пруда, любуясь зеркальной поверхностью воды и заглядывая в глубину. Все блестящее и прозрачное наполняло ее душу щемящей болью: краски природы, усиленные блеском, восхищали ее, приводили в восторг. Сейчас мысли Марты блуждали: машина неисправна, из перчаточного отделения торчит какая-то ветошь, пахнет перегретой искусственной кожей. Рейнир сидит за рулем, и сама она, невеста другого, тайком едет куда-то с чужим мужем, – и в то же время душная, предгрозовая атмосфера чем-то настойчиво напоминала ушедшее и, казалось, забытое детство. Вот она стоит рядом с матерью у стола в меблированной комнате. Мама только что вернулась домой со службы, еще не успела снять пальто и шляпу. По дороге она купила большую неправильной формы бутыль пузырчатого стекла с утолщениями и вмятинами. То, что она купила и принесла домой такую вещь, было само по себе удивительно. Из горькой необходимости она всегда и во всем жестко себя ограничивала. Марта могла бы по пальцам сосчитать случаи, когда видела на худеньком лице матери счастливое волнение. Но в ту минуту больше, чем улыбка, поразил Марту жест, которым мама поставила бутыль на стол, передвинув ее несколько раз с места на место так, чтобы дневной свет проник сквозь стекло и заиграл тончайшими переливами зелени. Радостное возбуждение не помешало Марте перечислить все известные ей оттенки зеленого: светло-зеленый, темно-зеленый, изумрудный, травяной, оливковый, цвет морской волны, цвет речной волны, цвет липы.
– Скорее, яблочно-зеленый, – сказала мама, стаскивая заштопанные перчатки, и сдерживаемый смех заклокотал у нее в груди.
Марта облокотилась о стол и потянулась к бутылке, которая вопреки назначению казалась ей порожней.
– Разве яблочное вино зеленого цвета?
– Сидр? Нет, конечно, – ответила мама уже своим обычным рассудительным тоном, – сидр всегда желтый.
Волшебное сверканье зелени и желтизны в предгрозовом пейзаже внезапно померкло. Солнце исчезло.
Машина дернулась и стала. Попытки Рейнира стронуть ее с места ни к чему не привели. Он и Марта вышли из автомобиля, и пыльный смерч едва не сбил их с ног. Повернувшись спиной к ветру, они открыли капот. Юбка Марты развевалась, как сорванный с мачты парус, песок хлестал по шее и по ногам. Метрах в десяти от них, на верхушке холма, возвышался тополь, будто грозный восклицательный знак. Ствол скрипел, листва металась во все стороны.
– Самим нам не управиться, – сказал Рейнир. – Тут требуется специалист. Я не знаю, что стряслось с машиной.
– Но до Амьена еще далеко, – возразила Марта, медленно оглядывая пустынную, казалось, местность. – А жилья здесь не видно.
– Поблизости непременно должна быть деревня.
– Напрасно мы свернули с шоссе.
– Теперь уже поздно говорить об этом, – саркастически заметил Рейнир и достал из машины карту, которую ветер сразу же начал рвать у него из рук.
– Осторожней, Рейнир. – Марта шагнула к нему, желая удержать трепыхавшуюся карту, и вдруг поняла, что этого делать не следовало. Рейнир прищурился и, поджав губы, бросил ей карту.
– Не надо так! – просительно сказала Марта, присела рядом и осторожно коснулась его руки. А он проворчал с издевкой:
– Испугалась, что я попорчу карту твоего Пауля?
– Я ведь ничего такого не сказала.
– Но именно это ты имела в виду. Не так ли?
– Рейнир, – сказала Марта, – ради бога, давай разъедемся по домам.
– Тебе уже надоело?
– Мы, очевидно, слишком долго были в разлуке.
– Конечно, ты очень изменилась.
– Не только я…
– Не надо, Марта.
Его неожиданно уступчивый тон встревожил Марту сильнее, чем мимолетная вспышка ярости. Она закрыла лицо одеревеневшими руками. Рядом сидел чужой человек, чужим он был и в Антверпене, прошлой ночью. «Неужели год разлуки так много значит?» – подумала она с отчаянием.
Зигзаги молний рассекли нависшие над холмами тучи.
– Не можем мы здесь оставаться. – Марта смахнула слезы и расстелила на коленях карту. – Здесь указано много поселков, но беда в том, что я не знаю, где мы находимся.
– Марта! – Рейнир повернулся к ней и прижался лбом к ее виску. Так они просидели несколько минут, глядя на карту и ничего не видя. – Нам всучили бракованную машину, – пробормотал он наконец.
В Амстердаме он сгорал от нетерпения: уехать, уехать во что бы то ни стало! – забежал в первый попавшийся пункт проката машин. Не хотел признаться себе, что из этой поездки, из этого бегства, может, ничего и не получится. В гараже нашлась только одна свободная машина, и он нанял ее, понимая, что шансов достать другую, получше, на этой неделе не предвидится. Рейнир находился в подавленном состоянии и чувствовал, что будет еще хуже, если ждать и откладывать. Кроме того, он решил поставить Марту перед фактом: «Ты едешь со мной» – и увез ее, гордый собственной настойчивостью и оперативностью. Действовать решительно – только в этом он видел свое спасение. Ведь смог же он подчинить своей воле жену, от которой бежал, и Марту, которую увозил с собой. До самого Антверпена он тешил себя иллюзией, что управляет не только машиной, но и своей судьбой. Но уже на следующий день обстоятельства словно сговорились лишить его этой уверенности. И вот теперь они оба сидят в неисправной машине, до смешного беспомощные перед надвигающейся бурей. От Марты никакой поддержки. Рейниру хотелось видеть ее беспечной, заразиться ее беззаботностью, а она сидела пассивная и равнодушная ко всему. Попытка примирения, которую он только что предпринял, опять вызвала у него чувство досады, ему казалось, будто Марта заранее предвидела все те злоключения, что постигнут их во время поездки. Он выпустил ее и схватил сумку с инструментами. Сквозь пыльное, усеянное мертвыми насекомыми ветровое стекло Марта видела, как он опять склонился над мотором. По его растерянному лицу было заметно, что он не знает, как быть, и тут уж Марта испугалась, выскочила из машины и закричала изо всех сил, стараясь заглушить вой ветра:
– Оставь, ведь все равно бесполезно!
Но он ее не слышал или притворялся, что не слышит.
Марта пустилась бежать по дороге, высокие каблуки мешали ей, она то и дело спотыкалась, но бежала все быстрее, а небо над головой стремительно мрачнело. Хлебные колосья клонились под ветром, поля подернулись рябью, листва на придорожных деревьях металась из стороны в сторону. Шквалистый ветер гнал Марту вперед, она дрожала всем телом, ноги налились тяжестью, как во сне. Она обернулась. На холме стояла машина, крохотная черная букашка, приткнувшаяся к одинокому тополю. Вдали рокотал гром. «Только бы гроза не дошла сюда», – твердила про себя Марта, сознавая, впрочем, бесплодность этих заклинаний.
Они с мамой как угорелые мчались по кочкам, перепрыгивая через ямки и кусты вереска. Густо поросшая травой земля предательски чавкала под ногами. Над пустошью, над сыпучими песками и ельником уплывали к горизонту грозовые тучи. Березы, шелестя листвой, склонялись под напором ветра.
– Пойдем назад, – воскликнула Марта, – все равно не доберемся!
Но мать даже не обернулась.
От страха Марта чуть не заплакала, но проглотила слезы, понимая, что о возвращении не может быть и речи. В серо-зеленом суконном пальто, надетом ради маскировки, мать торопливо пробиралась вдоль опушки леса. Ее худенькие руки и ноги, угловатые сутулые плечи двигались со сдержанной решимостью.
Они несли фальшивые паспорта скрывавшимся в лесу подпольщикам. Где именно те скрывались, было неизвестно, но мать знала: в условленное время люди придут в условленное место взять документы. Из-за поломки в пути Марта с матерью опаздывали. Велосипеды пришлось оставить, и теперь, вместо того чтобы делать крюк по тропинке, они бежали напрямик через пустошь, объявленную запретной зоной.
Небо прорезал яркий зигзаг молнии, ударил гром, и Марта, судорожно сжавшись, остановилась.
– Не смей останавливаться! – крикнула издали мать. – Ты уже не ребенок!
Тяжело дыша, Марта едва за ней поспевала. Ей исполнилось шестнадцать, она уже взрослая, ей поручено серьезное дело, вместе с матерью она отвечает за выполнение этого и многих других заданий. Мать всегда подчеркивала, что дочь не просто помощница, а настоящий, равноценный партнер. Марта ни за что на свете не хотела ее разочаровать. Новый удар грома пришелся прямо над их головами. Зубы у Марты стучали, чтобы унять их, она плотно стиснула челюсти. Сейчас она шла выполнять свой долг, и это было главное.
