Текст книги "Каменный Пояс, 1980"

Автор книги: авторов Коллектив

Валерий Тряпша
СТИХОТВОРЕНИЕ

 
Я был рабочий, а не хлебороб,
Хлеб на столе работой был оплачен.
Как мог не знать я —
В горький недород
От засухи хлеба щемяще плачут.
 
 
Теперь не то.
Теперь пришла пора
Пересмотреть удачи, если были.
И неудачи.
И пойти в поля.
Упасть в хлеба,
Что высятся, как были.
 
 
Шепчи мне, степь,
Я слушать не устал
Про теплый колос,
Что зарей наполнен.
Вот взял в ладонь и растирать я стал
Источник жизни
Посредине полдня.
 
 
Наверно, так же в грубую ладонь
Ссыпал зерно народ мой – дивный пахарь.
И ржал над полем утомленный конь,
И белая в хлебах цвела рубаха.
 
 
Вы нераздельны, думы и хлеба,
Как мог я жить вдали от этих пашен,
Когда от них идет моя судьба.
Здесь – жизнь моя,
И мне никто не страшен.
 
 
На теплом поле у родных широт
Колосья стонут и летят, как птицы.
О если б смог я
В слезный недород
Над хлебным полем
Дождиком пролиться!
 

В. М. Агарков,
участник Великой Отечественной войны,
ветеран Вооруженных Сил СССР
МОЯ СУДЬБА В СУДЬБЕ НАРОДНОЙ
Записки танкиста

За перо я берусь уже на закате жизни. На вопрос о том, сколько жить осталось, не ответит даже лесная всеведка – кукушка. Но главное ведь не в том, поставишь ты рекорд долголетия или нет. Главное – как жил, как живешь. И хочется поделиться самым дорогим, самым сокровенным…

Из всех событий, которыми отмечена моя жизнь, особенно памятны те, что связаны со службой в рядах наших славных Вооруженных Сил.

Рад и горд я, думая о тех десяти годах, когда носил военную гимнастерку. Нет для меня ничего дороже воспоминаний о службе в танковых войсках, которые еще в тридцатые годы полюбил «всеми фибрами своей души», так как сразу, раз и навсегда, поверил в несокрушимую силу этого рода войск. А быть сильным на поле боя – это и есть то, что надо каждому защитнику нашей Родины.

Пройдут годы и десятилетия. Людей моего поколения давно уже не будет в живых, но память… память не угаснет вовек. И песни военные не умолкнут. С одной из песен я свои записки и начну.

1

История эта началась с докладной, которую я, от имени своего танкового экипажа, послал в Военный совет Особой Краснознаменной Дальневосточной Армии (ОКДВА), настойчиво требуя немедленной отправки нас на поле боя в район озера Хасан.

В ночь с 29 на 30 июля 1938 года милитаристы, вооруженные всеми средствами военной техники того времени, внезапно, воровски перешли нашу границу, углубились на территорию СССР, захватили несколько господствующих над местностью высот и стали поспешно закрепляться, строить оборонительные сооружения.

Войскам ОКДВА была объявлена боевая тревога. К Хасану начали стягивать войска, которым предстояло очистить нашу территорию от захватчиков.

Прямо скажу: дело это было не из легких. Японцы, внезапно захватив часть советской территории, в короткий срок провели там большие фортификационные работы. Все захваченные ими высоты были превращены в настоящие бастионы: опутаны в несколько рядов колючей проволокой, густо нашпигованы огневыми точками всех систем и калибров. Каждый квадратный метр на подступах к этим дотам и дзотам просматривался, простреливался.

Успех наших войск зависел от решительности, организованности, слаженности действий всех частей и подразделений, от их четкого взаимодействия, от мужества и отваги каждого бойца, каждого командира.

Всеми этими качествами ОКДВА располагала, и враг убедился в том очень скоро. Генеральное наступление наших войск началось 6 августа в 17 часов, а уже к концу дня на советской территории не осталось ни одного живого самурая.

Уходить с занятых позиций врагам не хотелось, и в период с 7 по 11 августа они более 20 раз предпринимали ожесточенные атаки, пытались вновь зацепиться на нашей земле. Но всякий раз натыкались на непоколебимую стойкость советских воинов.

Конечно, столкновение в районе озера Хасан с точки зрения военной было всего-навсего эпизодом, который никак нельзя сравнить ни с Финской кампанией, ни тем более с Великой Отечественной войной 1941—1945 годов. Однако и по характеру боевых действий, и по масштабам примененных здесь сил хасанские события можно считать операцией серьезной.

С советской стороны непосредственное участие в боях принимала только часть войск ОКДВА. Многие воинские соединения в район военных действий не выводились, хотя боевая тревога объявлялась всем, и все части, все подразделения были приведены в «готовность № 1». Именно поэтому из дивизий и полков Дальнего Востока, которые оказались «не у дел», в Военный совет Особой Краснознаменной шли и шли рапорты, каждый из которых содержал одно требование: отправить, и немедленно, на поле боя.

С такой докладной обратился в Военный совет и экипаж танка БТ-7. В ней, составленной и написанной мною, говорилось:

«Мы, младшие командиры сверхсрочной и срочной службы – танкисты, воспитанные Ленинским комсомолом: командир машины Агарков В. М., механик-водитель Житенев Н. С. и командир башни Румянцев С. М., овладев этой грозной боевой машиной, горим желанием разбить зарвавшихся японских самураев и не можем сидеть спокойно в этот грозный час.

Просим Военный совет 1-й армии Краснознаменного Дальневосточного фронта послать нас на поле сражения. Мы клянемся перед Родиной, перед партией, перед правительством, что за своих товарищей отомстим и будем беспощадно уничтожать фашистских гадов.

Просим не отказать в просьбе».

Эту нашу докладную прочли не только в Военном совете. 14 марта 1939 года она была зачитана с трибуны XVIII партийного съезда как пример патриотизма и постоянной готовности с оружием в руках стать на защиту рубежей Отечества.

Тогда-то и родилась знаменитая песня. Ее создали поэт Борис Ласкин и композиторы братья Покрасс.

 
На границе тучи ходят хмуро,
Край суровый тишиной объят,
У высоких берегов Амура
Часовые Родины стоят.
 
 
Там врагу заслон поставлен прочный,
Там стоит, отважен и силен,
У границ земли дальневосточной
Броневой ударный батальон.
 
 
Там живут – и песня в том порука —
Нерушимой, крепкою семьей
Три танкисты, три веселых друга —
Экипаж машины боевой.
 

Когда я пишу эти строки, за спиной моею, за спиной людей моего поколения – уже четыре десятилетия, прошедшие после памятных событий в районе озера Хасан. Но наш народ о них помнит. Помнит и о тех воинах, которые с оружием в руках громили и разгромили оголтелых милитаристов, позарившихся на священные земли Советского Дальнего Востока. Помнит эту – нашу – песню:

 
На траву легла роса густая,
Полегли туманы широки.
В эту ночь решила вражья стая
Перейти границу у реки.
 
 
Но разведка доложила точно, —
И пошел, командою взметен,
По родной земле дальневосточной
Броневой ударный батальон.
 
 
Мчались танки, ветер подымая,
Наступала грозная броня.
И летела наземь вражья стая
Под напором стали и огня.
 
 
И добили – песня в том порука —
Всех врагов в атаке огневой
Три танкиста, три веселых друга —
Экипаж машины боевой.
 

В песне преувеличения допустимы – не мы одни громили, не мы одни добили. Но и нам довелось в тех боях участвовать. Ответ на докладную ждать себя долго не заставил. На следующий день дежурный по части объявил, что экипажу старшины Агаркова Военный совет ОКДВА разрешил принять участие в боевых действиях и приказал убыть в район озера Хасан.

Выступили сразу – давно этой минуты ждали. Уже через несколько часов танк был в боевых порядках атакующих. Крепко досталось от нас захватчикам. До самого победного конца событий участвовал в них экипаж нашего БТ-7. И я, как его командир, горжусь тем, что мы, танкисты, оказались достойными подхваченной всем народом песни о нас.

О нас? Но разве мало было таких танковых экипажей?

А все же интересно узнать, что побудило – непосредственно побудило – авторов создать славную песню о трех танкистах?

И вот как ответил на вопрос корреспондента Центрального телевидения композитор Дмитрий Покрасс:

– Толчком к созданию этой песни стали действительные события в районе озера Хасан, а героями ее являются те «три танкиста», о которых шла речь на XVIII партийном съезде.

Значит, песня действительно о нас…

…У этой истории есть продолжение.

Листая пожелтевшие уже страницы газет – страницы истории, просматривая документы XVIII съезда партии, пытливые исследователи моего родного Оренбуржья и их горячие помощники – юные следопыты – натолкнулись на текст нашей докладной записки.

Зная о том, что в Оренбурге есть фронтовик Агарков, который часто выступает перед молодежью с воспоминаниями о Великой Отечественной войне, неутомимо-любознательные ребята пришли однажды ко мне с вопросом: не братья ли тот Агарков, с Хасана, и этот, то есть я, а если не братья, то другие какие родственники? Пришлось признаться: это я сам и есть.

Признание их очень обрадовало. Следопыты, буквально заполонившие мой служебный кабинет, уходить не собирались. Они стали допытываться о том, что мне известно о двух других членах экипажа – о Житеневе и Румянцеве. Но на этот вопрос я ответить не мог. Действительно, как расстались мы в 1939-м, так и не виделись более, даже не переписывались.

Оставалось только высказать предположения: Житенев, мол, скорее всего, – если жив, конечно, – живет на Дальнем Востоке, а Румянцев – тоже если жив – в Москве; он москвич коренной, и не думаю, чтобы променял Москву на любой другой город.

Вот и все, что смог сообщить я о своих боевых друзьях «вторгшимся» ко мне юным следопытам.

А они увлеклись идеей найти моих товарищей – во что бы то ни стало. Быстро составили и отправили запросы в Уссурийск, в Москву, и вдруг я узнаю: друзья-танкисты живы.

Кому не понятно, как захотелось мне с ними увидеться.

Инициативу проявил Оренбургский обком комсомола, решивший организовать встречу трех танкистов. Как это сделать при таких расстояниях: Москва – Оренбург – Уссурийск – десять, если не больше, тысяч километров?

Идею подхватило Оренбургское и Центральное телевидение, были определены направления будущей передачи, составлен сценарий, подобраны участники и, наконец, назначен день выхода в эфир: воскресенье, полдень.

Я знал: встреча состоится. Не представлял только, как она пройдет. Мы столько лет не виделись. А вместили эти годы разлуки такое незабываемое, такое грозное испытание, как Великая Отечественная война…

И вот я в Оренбургской студии. Остаются считанные минуты, но ни Житенева, ни Румянцева нет. Организаторы передачи Е. Н. Горбанская и В. И. Федотов, видя мою растерянность, успокаивают, подбадривают, а я думаю об одном: обещанной встрече.

Передача началась, я взял себя в руки. Начал рассказывать, увлекся, волнение отступило на второй план, и вдруг я почувствовал: вот сейчас произойдет «чудо». Оно и впрямь произошло. Открылась дверь, и на пороге появился Николай Сергеевич Житенев! Тот самый Николай Житенев, механик-водитель БТ-7, с которым мы расстались на Дальнем Востоке в 1939 году. Миллионы телезрителей видели, как плакали немолодые мужчины-фронтовики. И кому могло прийти в голову, что такое можно «отрепетировать»? Конечно, сразу же вспомнили о Румянцеве. Беседуем перед камерой, а сами на дверь поглядываем – вот откроется она, и войдет третий… А Сергей Румянцев, бывший командир башни, явился нам… с экрана монитора! Он оказался в одной из студий ЦТ и оттуда обращался к нам, оттуда отвечал на наши вопросы. Мы не могли его обнять, но мы видели: живой, боевой у нас товарищ. И порадовались, что все трое прошли через горнило испытаний Великой Отечественной войны и остались верны клятве, данной еще в тридцатые годы.

По окончании передачи «посыпались» звонки. О чем только не спрашивали! Что только не сообщали нам! Но тут же нас ждал еще один сюрприз: нам с Житеневым предоставляется возможность поехать в Москву.

Несколько дней спустя мы вышли из поезда на Казанском вокзале Москвы и сразу оказались в объятиях Сергея.

А вечером, когда сидели за столом в уютной квартире С. М. Румянцева, в кругу его семьи, и вспоминали дела давно минувших (и совсем недавних) дней, по телевидению, в программе «Время», показывали встречу друзей на шумном московском вокзале…

Воспоминаний, конечно, было много. Мне, как бывшему командиру экипажа, не терпелось узнать – притом возможно больше – о каждом.

Да, мы не посрамили чести танкистов. На груди у Николая Житенева, среди других наград, я увидел орден «Знак Почета». За что? За то, что, являясь отличным механиком, он славно потрудился на ремонте и восстановлении любимой нашей грозной техники.

Сергей Румянцев – мастер на Московском автозаводе имени Лихачева. И у него орден – Трудового Красного Знамени.

Настоящие коммунисты, гвардейцы, патриоты!

…Встреча «трех танкистов» для нас, ее участников, стала началом нового этапа крепкой боевой дружбы, которая теперь уже будет объединять до конца жизни.

 
Три танкиста, три веселых друга —
Экипаж машины боевой…
 

2

Всколыхнула та встреча и мою память, воскресив спрятанное в далеких тайниках души.

Великая Отечественная стала для меня продолжением «танковой биографии».

И снова, как тогда, в 1938-м, не обошлось без заявления.

Заявления об отправке на фронт…

Дело в том, что, когда началась война, я работал на железной дороге, а многие железнодорожники призыву в армию не подлежали. Не брали и меня: «Вы необходимы здесь». Немало усилий довелось мне приложить, чтобы «разбронироваться» и оказаться там, где шли ожесточенные бои.

Под Москвой я был пехотинцем, моим оружием являлась винтовка. Когда в конце 1941-го положение на этом фронте значительно поправилось, коммунистов и комсомольцев, мобилизованных на местах в воздушно-десантные войска, откомандировали по первоначальному назначению. Меня – в седьмой воздушно-десантный корпус, заместителем командира батальона по политической части.

Но в десантниках пробыл я недолго. Танкистам-десантникам не хватало «малого»: соответствующей материальной части. И, скажу честно, с полным удовлетворением воспринял я новый приказ: перейти в наземные танковые войска, к которым прикипел душою еще с Хасана.

Вот так весной 1943-го и началась моя служба в уже прославленной 3-й гвардейской танковой армии. Сначала – парторгом первого батальона 56-й бригады 7-го корпуса, а после боев за освобождение города Проскурова, в которых погиб капитан Данилов, сменил его и стал заместителем командира батальона по политчасти. В мою бытность там наша 56-я гвардейская Васильковско-Шепетовская орденов Ленина, Красного Знамени и Суворова 2-й степени бригада прошла славный боевой путь, покрыв себя неувядаемой славой.

На фронте я был политработником. Как хорошо, взволнованно, справедливо оценил в замечательной «Малой земле» наш ратный труд Леонид Ильич Брежнев – политический руководитель Вооруженных Сил в сложнейших боевых операциях! Прежде всего хочется подчеркнуть, что наше положение не лишало меня, как и других политработников, возможности идти в танковую атаку (притом в одном из головных танков, на самом решающем, самом сложном участке), вести – самому вести – огонь по врагу из всех видов танкового оружия, применять в бою автомат, гранаты, пистолет.

Тяжелую боевую задачу пришлось решать нам при форсировании Вислы. Брали мы ее с ходу – и вброд, и на понтонах. На восточный берег вышли из леса – важно было подойти скрытно. На береговой опушке леса, где были сосредоточены все танки нашей бригады, быстро соорудили КП. Там находились комбриг Слюсаренко, начальник политотдела Болдырев, другой командный состав бригады.

Гвардии полковник Слюсаренко, вызвав меня, приказал: первым танком, на понтонах, форсировать Вислу, занять плацдарм на противоположном берегу, удержать его до подхода основных сил и затем, расширив плацдарм, подготовиться к решающему наступлению. Вслед за мною должны были форсировать реку все танки бригады.

Переправа проходила под яростным огнем вражеской авиации, но ничто не могло остановить советских танкистов, рвавшихся вперед. Оказавшись на западном берегу Вислы, наша армада сразу вступила в бой с гитлеровцами, добиваясь, чтобы плацдарм стал и шире, и устойчивее. Все попытки врага сбросить нас в реку оказались безуспешными. Мы выдержали этот натиск, продвинулись в глубь польской земли, создав очень важный Сандомирский плацдарм.

Он, этот плацдарм, для противника оказался «крепким орешком». Но и для нас он был не «зоной отдыха». Смертельный поединок между советскими и вражескими войсками на подступах к реке Висла, в ходе ее форсирования, а потом на западном берегу длился более двух месяцев.

И тогда-то закончилась моя боевая жизнь на войне.

В боях под местечком Сташув я был тяжело ранен и навсегда выбыл из строя.

Это было вдвойне, втройне обидно, когда наши танкисты, вместе с другими родами войск, вышли на прямую, хотя и очень тяжелую, дорогу – дорогу на Берлин. Впереди – завершающие сражения с врагом, война вступала в свой последний этап.

А я оказался на госпитальной койке. Там и Победе порадовался. Но еще не один месяц шла борьба за жизнь, прежде чем смог я вернуться к семье, к труду. Пришел солдат с фронта…

Парторг завода, секретарь райкома партии, председатель райисполкома, заведующий отделом в исполкоме областного Совета – на разных постах довелось работать. К военным наградам прибавились медали «За трудовую доблесть», «За освоение целинных и залежных земель». А в 1973-м вышел на пенсию. «Персональный пенсионер республиканского значения…» Только больше этого звания горжусь я своей общественной работой в Комитете защиты мира.

Что для нас, фронтовиков, дороже, чем отстаивать, крепить мир!

…Часто приходится мне встречаться с молодежью, с совсем юными нашими гражданами. Жадно слушают они рассказы о пережитом. А я думаю об одном: пусть всегда на земле советской, на всей планете мир будет. Мир прочный, мир выстраданный.

Михаил Клипиницер
СТИХИ

ТРАНШЕЯ

 
Каждый день наяву и во сне
С незажившею этою раной
Я по-прежнему там, на войне,
И иду по траншее песчаной.
По ее затененным ходам
С прелым запахом снега и глины,
Узнаю земляков по следам,
Вижу к стенкам припавшие спины.
Сквозь едучий махорочный дым
Жадно глядя на солнце слепое,
Возле ниши с солдатом стоим
И ловлю его слово скупое.
Что успею – в блокнот запишу,
Но запомнить стараюсь побольше,
На озябшие руки дышу
И гляжу на отбитую рощу.
Там теперь соловьи по весне
Все звончее поют, веселее.
Сколько лет миновало. А мне
С каждым годом траншея виднее.
 

У МОГИЛЫ КОМДИВА

 
Рождается песня о жизни короткой,
Та песня ходила в солдатской пилотке,
Ее колыхали июльские травы,
Она унеслась на волнах Даугавы.
Она замолчала на полуслове
От пули,
             от боли,
                          от хлынувшей крови,
Внезапно споткнулась, упала без стона,
Она замолчала – склонились знамена.
Минута молчанья. Казалось, мы слышали
Слова, на губах у комдива застывшие.
 

Людмила Коростина
ЗОВУТ БАРАБАНЫ
Главы из поэмы

 
Школа взбудоражена:
Готовится к линейке,
Вымыта, наглажена.
Прибраны скамейки,
И по залу гулкому
Носятся дежурные:
– Этот мягкий стул кому?
– Астры где, пурпурные?
 
 
Стул – для гостя званого,
И цветы садовые.
…Я вас вижу заново,
Сорванцы бедовые.
Хорошо, что сытые,
Хорошо, что чистые,
Но, как было исстари —
Все коленки сбитые.
И стоять в молчании
Вам в строю не хочется:
Кто – зевнет нечаянно,
Кто-то расхохочется.
А девчонки чинно
Стоят, как балерины:
Вот грянет гром оркестра
И всех сорвет их с места.
Но, в каре построены,
Ждут ребята воина
(Вожатая сказала —
Возможно, генерала).
…Как будто ветер тронул зал:
– Сейчас приедет генерал!..
 

* * *

 
Был бойцом стрелковой роты
Наш земляк, Иван Скворцов,
И среди своей пехоты —
Молодец из молодцов.
Командир его заметил —
Есть у парня сметка.
И однажды, на рассвете,
Дал приказ: «В разведку!»
Объяснил бойцу задачу.
Действуй, Ваня, смело,
Чтоб во всем была удача,
Пуля не задела!
 
 
В минном поле коридоры
Ночью сделали саперы,
А к рассвету лег туман:
– Не приказ ли богу дан?
Улыбнулся Ваня шутке,
Приложился к самокрутке
И, плотней надвинув каску,
Заскользил, как на салазках.
 

* * *

 
Что там движется в тумане?
Едет фриц верхом на Ване,
Едет, связанный надежно —
В плен врага везти так можно!
А Скворцов поклажу сбросил,
И, с лица теряя краску,
Командира тихо просит:
– Мне бы… сделать… перевязку.
 
 
Как давно все это было…
Говорят, что было – сплыло.
Нет, забыть нельзя Победу!
Нет, простить нельзя потери!
Вот стоит он добрым дедом,
У высокой школьной двери.
Что сказать им, пострелятам?
И наград не так уж много…
В сорок первом – сорок пятом
Не о том была тревога.
 

* * *

 
– Ой, Иван Петрович, здрасьте!
Вы пришли, какое счастье!
По рядам – шумок хороший,
По рядам – хлопки в ладоши,
И над морем детских лиц
Руки – стая белых птиц.
Бьют барабаны,
Бьют барабаны,
Все для него —
Одного ветерана.
Школьное знамя
Струится багряно —
Все для него,
Одного ветерана.
 
 
Шел он по долгим военным дорогам,
Подпись оставил на стенах рейхстага,
Но отчего так потерян, растроган —
Даже глаза наливаются влагой.
Что заставляет теперь умиляться —
К ранам своим запоздалая жалость?
Ведь не награды во сне ему снятся:
Где ты, пехота?
В полях и осталась.
Общую славу твою не приму —
Мне не по силам она одному.
Где ты, пехота,
Мальчишечья рота?..
Как рассказать обо всех и о каждом,
Чтобы ребят не томила зевота,
Чтобы послушать приспела охота,
Чтоб вспоминали потом не однажды?
 

* * *

 
Он стоит на сцене,
Видит лица смутно,
Сделались коленки
Ватными как будто.
Выручил смуглый мальчонка —
Галстук надел на Скворцова,
Теплой, шершавой ручонкой
Узел расправил пунцовый.
Флага родного частица —
Трех революций наследство…
Шло в зауральной станице
Сына бедняцкого детство.
 
 
Вот он, босой и лохматый,
Сунув картошину в рот,
Быстро выходит из хаты,
Кнут свой пастуший берет.
Ветер печалится тонко,
Трогает ветви куста.
Бродят понуро буренки —
Степь на предзимье пуста.
Смотрит он вверх оробело:
Хлопья все гуще летят.
Снегом осыпаны белым
Смирно коровы стоят…
 
 
Грянуло время открытий,
Школьная, светлая рань.
В ногу, ребята, идите!
Ваня, сильней барабань!
Кто там уставился косо —
Галстуки режут глаза?
Дети уходят без спроса,
Их не пугает гроза!
 
 
Поп гривастый справил требу,
Начал проповедь читать,
Чтоб побольше спрятать хлеба,
Новой власти не давать.
Во саду ли, в огороде
Яму роет богатей.
Но не зря твердят в народе —
Хуже нет таких затей:
Сковырнешься в яму —
То-то будет сраму!
Видел Ваня сквозь плетень,
Как наводят тень на день,
И – туда без проволочек:
– Хлеб гноить? Отдай рабочим!
Ваня, отважный воитель,
Чуть не скончался от ран…
– В ногу, ребята, идите! —
Звал боевой барабан.
 

* * *

 
Он стоит на сцене,
Виден всем ребятам.
И с портрета Ленин
Смотрит на солдата.
– Начинаем, дети,
Поиск ветеранов! —
Зал ему ответил
Дробью барабанов.
Сжатой до предела
Речь была Скворцова:
Поначалу дело,
А потом уж слово.