Текст книги "Политическая культура древней Японии"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

В любом случае не будет ошибкой сказать, что принятие и идеологическое наполнение титула царя в России было в значительной степени обеспечено византийско-римскими реминисценциями. В отличие от Японии, ориентированной на современный ей Китай, усилия Московской Руси были направлены не на обеспечение дипломатическо-ритуального равенства с синхронно существующей страной-донором, а на обеспечение преемственности по отношению к завоеванной турками Византии и давным-давно погибшему христианско-имперскому Риму (с вытекающим отсюда повышением международного статуса).

Для Японии принятие титула тэнно означало не только равенство (как минимум) с Китаем, но и превосходство над соседними странами (в первую очередь над Силла и Бохай). Однако реальная геополитическая ситуация была такова, что, как уже говорилось, уже с конца VIII в. Япония добровольно выходит из системы международных отношений на Дальнем Востоке, поскольку она не имела достаточных культурных, цивилизационных и военных аргументов для обоснования своего первенства.

Принятие царского титула было призвано обеспечить равенство (или же превосходство) по отношению к действующим неправославным правителям (татарские ханы, турецкий султан, Священная Римская империя, Литва, Польша и др.). Москва не признавала никакого политического верховенства над собой, поскольку ее правители имели наследственное и божественное право, уравнивавшее их с другими западными и восточными монархами. При этом обосновывался тезис о том, что «царь является императором в своем царстве» (rех est imperator in regno suo), хорошо известный и на Западе<sup>[654]654
  38 См. Wojciech Peltz. Suverennosc panstwa w praktyce i doktiynie politycznej rusi moskiewskiej (XIV–XVI w.). Zielona Gora, 1994, cc. 196–230.


[Закрыть]</sup>. Идеологические доводы успешно подкреплялись военными успехами и неуклонным расширением контролируемой территории, что однозначно свидетельствовало: Бог находится на стороне православного русского царя.

Необходимо отметить, что наряду с хорошо известными ныне легендами христианского толка, призванными обосновать преемственность власти русского царя по отношению к василевсам и римским императорам, в 20-30-х гг. XVI в. разрабатывается и почти неизученный «восточный» вариант генеалогической легенды, который использовался для обоснования родства великих князей (царей) с чингизидами. Мы имеем в виду генеалогическую легенду Глинских, согласно которой этот род происходил от хана Золотой Орды Бердибека. Поскольку Василий III состоял в браке с Еленой Глинской, то получалось, что Иван IV также принадлежал к чингизидам. Судя по всему, эта легенда имела строго дипломатическое употребление (преимущественно в отношениях с Востоком) и не использовалась в качестве элемента официальной идеологии внутри страны<sup>[655]655
  39И. В. Ерофеева. Русская имперская идея в истории (к проблеме западно-восточного культурно-идеологического синтеза) – Россия и Восток: проблемы взаимодействия. М., 1993, сс. 273–274.


[Закрыть]</sup>. После смерти Ивана IV использование легенды, похоже, прекращается – конструирование официальной идеологии целиком попадает в руки православной церкви с ее ориентированностью на Византию. Однако представитель пришедшего в упадок русского боярского рода Б. Годунов также был вынужден обратиться к своим мнимым татарским корням. Согласно родословной сказке, Годуновы происходили из рода ордынских царей, а их предком якобы был некий мурза Чет<sup>[656]656
  40Р. Г. Скрынников. Крест и корона. Церковь и государство на Руси IX–XVII вв. – СПб.: «Искусство-СПБ», с. 330.


[Закрыть]</sup>. То есть в конце XVI в. татарская родословная еще оставалась достаточно действенным инструментом идеологического конструирования.

С пресечением династии (в связи с отсутствием у Федора Ивановича потомства) в России наступает период «междуцарствия», когда ни один из череды взошедших на трон царей (ни назначенный вначале опекуном Федора «рабоцарь» Годунов, ни Лжедмитрий I, ни келейно избранный Шуйский) не был в состоянии основать новую династию, пока, наконец, Земский собор не выбирает Михаила Романова (его кандидатура не рассматривалась как единственно возможная). Неопределенность наполнения термина «богоизбранность»<sup>[657]657
  41 Несмотря на полную законность (все они прошли церемонию интронизации) поставления на царство Лжедимитрия, Бориса Годунова и Василия Шуйского, никто из них не признается Иваном Тимофеевым «правильным» царем по совершенно неверифицируемым основаниям. Лжедимитрий для него – «самоцарь», Годунов – «самохотящъ нам поставитися», так же он относился и к Шуйскому. См. Б. А. Успенский. Царь и самозванец: самозванчество в России как культурно-исторический феномен. – Художественный язык средневековья. М.: «Наука», 1982, с.204. Эти рассуждения свидетельствуют также о слабой авторитетности в России любых правил, в том числе и ритуальных.


[Закрыть]</sup>, слабые генеалогические основания (Михаил Романов был внучатым племянником первой жены Ивана IV Анастасии Романовой, в связи с чем патриарх Филарет называл своего сына Михаила внуком Федора Ивановича), сама «демократическая» процедура избрания, надежды на выживание прямых наследников прежней династии являются основанием для длительных сомнений в подлинности выбора, зачастую приводят к политическому хаосу и многочисленным случаям самозванничества<sup>[658]658
  42 Существовавший обычай предъявлять «народу» царевичей и цариц только после достижения ими 15 лет служил одной из причин, почему внезапное появление потентата не вызывало чрезмерного удивления.


[Закрыть]</sup>. Как показал российский исторический опыт, понятие «богоизбранность» достаточно хорошо «работало» только в условиях устоявшихся властных отношений, когда был укоренен формальный принцип прямого наследования.

Порядок престолонаследования. Порядок престолонаследования не был определен в Японии вплоть до 1889 г. Только начиная с этого времени, согласно принятой тогда конституции, титул тэнно должен передаваться сыну действующего монарха. До этого времени фиксированного и закрепленного законом порядка преслонаследования не существовало. Новым тэнно мог стать фактически любой представитель правящего дома. В глубокой древности достаточно часто практиковался принцип минората (при котором наследником считается младший сын). Обычным был также переход престола от брата к брату. Хотя теоретически (под влиянием китайских представлений о престолонаследовании) по крайней мере с VIII в. стало приветствоваться наследование по прямой мужской линии, следует сказать, что в древности-средневековье никакой однозначности в правилах престонаследования не наблюдается. Такая неопределенность неоднократно приводила в внутридинастическим раздорам. При этом узаконенное многоженство тэнно (наследие той эпохи, когда браки с представителями местных элит служили важнейшим средством для обеспечения единства государства<sup>[659]659
  43 Полигамия в среде элиты служила одним из средств социальной выделенности. Кроме того, могущество рода определялось, в частности, его численным составом. Непременным элементом описания того или иного правителя в «Кодзики» и «Нихон сёки» является перечисление его жен и детей. Достаточно обычны и описания «любовных приключений» ранних тэнно. К VIII в. механизмы контроля приобретают политический характер, позиции правящего рода были достаточно прочны, а количество членов рода – настолько велико, что теперь задача состояла в том, чтобы уменьшить их число (для уменьшения внутриродовой конкуренции). В связи с этим происходит постоянное отделение боковых ветвей, в хрониках перестает приводиться список детей правителя, уходят в прошлое и описания любовных похождений тэнно. Однако в более поздней художественной литературе тема любовных похождений тэнно актуализируется вновь, хотя теперь такое описание приобретает эстетическо-авантюрные коннотации.


[Закрыть]</sup>), призванное, в частности, гарантировать династию от пресечения, обеспечивало временами наличие весьма многочисленных кандидатов на престол, каждого из которых поддерживали соответствующие придворные группировки. Столкновения между ними нередко заканчивались кровопролитием.

В VII в. начинает вырабатываться механизм защиты от подобных потрясений. Мы имеем в виду институт отречений, когда находящийся на престоле тэнно отрекается в пользу нового. Этот институт получил особое развитие в VIII в. – из девяти правителей этого века умерли на троне только двое (Момму и Сётоку). Из тридцати трех императоров периода Хэйан (794-1192) отрекались от с престола девятнадцать (при этом семнадцать раз престол передавался от отца сыну, девять раз – родному брату, два раза– двоюродному брату, три раза– племяннику, один раз дяде и один раз двоюродному деду). В связи с этим период пребывания на троне был, как правило, сравнительно недолог: средняя продолжительность правления составляла 12,1 года (с интронизации Момму в 697 г. и до окончания правления Кадзан в 986 г. на японском троне сменилось 24 тэнно). Часто (в особенности во вторую половину интересующего нас периода) отречение сопровождалось пострижением правителя в буддийские монахи, что отнюдь не всегда означало устранения их с политической арены<sup>[660]660
  44 Так, Кокэн (749–758) вторично взошла на трон под именем Сётоку уже после принятия пострига. Впоследствии (в конце XI в.) даже сформировалась так называемая система инсэй («правление императора-монаха»), когда отрекшийся от трона тэнно принимал постриг и только после этого получал реальные распорядительные полномочия (поскольку после отречения он переставал соблюдать многие ритуальные ограничения, которые накладывал на его поведение титул тэнно). Эта система явилась развитием института дайдзё тэнно (букв, «большого-верхнего тэнно») – прежнего тэнно, который прошел ритуал интронизации, но затем отрекся от престола. Титул дайдзё тэнно впервые принимает Дзито (690–697). Согласно законодательству, знаки почтения, оказываемые дайдзё тэнно, почти уравнивали его с действующим тэнно, а летописные данные свидетельствуют о том, что многие дайдзё тэнно обладали весьма значительными распорядительными полномочиями.


[Закрыть]</sup>. При этом на трон могли всходить и малолетние дети (так, Сэйва взошел на трон в девятилетнем возрасте), в связи с чем формируется институт регентства (пост регента неизменно занимали Фудзивара).

Другим механизмом, который был призван смягчить внутридинастическую борьбу, стала практика назначения престолонаследника (наследного принца) возможно раньше (наблюдаются случаи назначения престолонаследником почти сразу после рождения – скончавшийся в младенчестве сын Сёму, сын Монтоку – Корэхито, назначенный наследным принцем в возрасте 9 месяцев, сын Сэйва, поставленный престолонаследником через 3 месяца после рождения и т. д.), хотя следует признать, что придворные интриги могли приводить к отречению наследного принца и назначению нового.

VIII в. отмечен в Японии самыми фантастическими комбинациями, которые осуществлялись при определении нового правителя. Хронология правлений этого времени выглядит следующим образом. Дзито (супруга Тэмму) отреклась в пользу своего внука Момму (697 г.); после смерти Момму трон занимает его мать Гэммэй (707), которая отреклась в пользу Гэнсё, своей дочери (715); Гэнсё уступила трон Сёму, сыну Момму (724); Сёму отрекся в пользу своей дочери Кокэн (749); Кокэн – в пользу Дзюннин, сына принца крови Тонэри (758); Дзюннин был принужден оставить престол под давлением Кокэн, вторично занявшей трон под именем Сётоку (764); после ее смерти трон занял Конин (770), который отрекся в пользу своего сына Камму (781).

Как мы видим, женщины в древней Японии (в отличие от России рассматриваемого периода) обладали статусом достаточно высоким, чтобы занять трон. Однако следует заметить, что, как правило, они занимали его не в качестве самодостаточных кандидатов, а в силу родства с предыдущим государем, рассматриваясь как «промежуточные» правители. После смерти Сётоку порядок престолонаследования становится более определенным, и теперь трон занимают только мужчины (исключение составляют только две государыни периода Токугава).

В Киевской Руси господствовал «лествичный» принцип наследования великокняжеского престола, который включал в себя два противоречащих друг другу принципа: киевский стол передавался между братьями, причем, по крайней мере, теоретически, правом на его занятие обладал самый старший брат, но, с другой стороны, на него мог претендовать и старший по возрасту в роде. Это противоречие неоднократно приводило к конфликтным ситуациям, которые зачастую разрешались самым драматическим образом<sup>[661]661
  45 О природе этих внутридинастических конфликтов см. А. Л. Юрганов, цит. соч., сс. 165–171.


[Закрыть]</sup>. Постоянное соперничество между братьями в значительной степени ощущалась еще и в Московской Руси (запрет на женитьбу братьев при Иване III и Василии III, убийство Иваном IV своего брата Владимира Старицкого). Колебания (борьба) по поводу того, кого из сводных братьев – Ивана или Петра – следует признать правопреемником, привела к немыслимой до того времени комбинации, когда оба брата были провозглашены царями, причем в ход было пущено замечательное с точки зрения реалий русской культуры оправдание: когда один царь отправляется на войну, другой мог оставаться в Кремле.

Однако при любом раскладе ситуация складывалась так, что московский престол передавался только прямому наследнику по мужской линии<sup>[662]662
  46 Подобная ориентация хорошо видна по материалам «Степенной книги», которая фокусируется на патрилинейных связях, причем понимаемых предельно узко: братья (не говоря уже о сестрах) великого князя упоминаются чрезвычайно редко. См. Norman W. Ingham. Genealogy and Identity in the Rhetoric of Muscovite Rulership. – Московская Русь (1359–1584): культура и историческое самосознание. М.: «ИЦ-Гарант», 1997, с. 177.


[Закрыть]</sup>. Его выбор обычно осуществлялся самим великим князем (царем) с помощью завещания-духовной. Практика написания завещаний прекращается со смертью Федора Ивановича, после чего стал фактически осуществляться выбор из нескольких кандидатов, выбор, результаты которого зависели от расклада сил внутри правящей семьи и борьбы «партий». Таким образом, практика майората в московской России не сложилась.

Династия Романовых, опосредованно связанная узами родства с предыдущей династией (это родство было сильным аргументом при выборах Михаила), была избрана Земским собором (никаких аналогов этому учреждению в Японии не существовало). Русские великие князья и цари обычно постригались в монахи непосредственно перед смертью, ибо принятие монашества автоматически означало их исключение из политической жизни (сами они многократно практиковали насильственное пострижение в монахи своих реальных или же мнимых оппонентов). Страх быть исключенным из политической жизни привел к тому, что Василий III был, видимо, пострижен уже после наступления физической смерти.

Поскольку институт отречений от престола в России сформирован не был (оба «отречения» Ивана Грозного носят откровенно шутовской характер), российские цари занимают престол до конца жизни, в связи с чем средняя продолжительность правления в России существенно выше, чем в Японии: с 1462 г., т. е. с правления Ивана III и до смерти Федора Алексеевича в 1682 г. на московском троне побывало 11 правителей, т. е. средняя продолжительность правления составляет 20 лет (далее при том, что правления «смутного времени» были сверхкороткими).

Брачные отношения. Важнейшей «минус-особенностью» брачных порядков в династии тэнно было полное отсутствие династических браков. Японские правители, в отличие от русских, никогда не искали себе невест за рубежом. Внутри страны они фактически также не обладали большими возможностями для выбора главной супруги, поскольку наиболее могущественный в данный исторический промежуток род обладал почти монопольным правом на поставку тех невест, которые становились главными женами государей (это не отменяло наличия младших жен) и, следовательно, очень часто – матерями будущих правителей. В конце VI – начале VII вв. это был род Сога, к середине IX в. в. эта роль была окончательно монополизирована родом Фудзивара (на протяжении ста семидесяти лет без перерыва матерями тэнно становились только дочери дома Фудзивара – начиная с Уда, 887–897, и до Горэйдзэй, 1045–1068).

В полном соответствии с обычаями того времени заключение брака не сопровождалось никакими пышными церемониями. Это считалось делом сугубо «семейным», исключающим участие государственных или церковных институтов.

Сын тэнно воспитывался, как правило, в доме матери, в котором старшим считался его дед или дядя по материнской линии. Это способствовало возникновению особо доверительных отношений между ними, создавало возможности для контроля над тэнно (особенно если он вступал на трон юным) со стороны его дяди или деда, выступавших в качестве старших в семье.

Брак киевских князей был полигамным. В московский период православная церковь санкционировала не более трех браков в течение жизни, но об официально признанной полигамии (одновременном сосуществовании нескольких жен) не могло быть и речи, и только дети, рожденные в церковных браках, имели статус наследников (поэтому дети Ивана IV, рожденные в четырех его последних браках, не имели формальных возможностей для занятия престола). Отсутствие потомков у сына Ивана Грозного – Федора – привело к пресечению ветви Калитичей и смуте – драматическим событиям, связанным с выбором новой династии.

Международная (европейская и евроазиатская) практика того времени в деле повышения степени легитимности монарха огромное значение придавала династическим бракам. В Киевской Руси династические браки великих князей были делом обыкновенным и великокняжеская династия была породнена с шведами, греками, англосаксонскими королями, с германскими императорами и с половецкими ханами. Международный характер московской власти подтверждался «династическим» браком между сестрой Василия II Анной и византийским царевичем Иоанном, в связи с чем Василий называл себя в послании 1451 г. Константину XI Палеологу «сватъ святого ти царства». Наиболее престижным в этом отношении считался брак Ивана III с Софьей Палеолог.

В более поздний период русской истории московского периода династических браков не наблюдается, хотя Иван IV, как известно, одно время вынашивал план женитьбы на английской принцессе, т. е., даже будучи неосуществленной, сама идея подобного брака была отнюдь не чужда тогдашнему сознанию. При этом династическим бракам царевен препятствовало непременное условие, чтобы иностранный жених принял православие, из-за чего сорвались браки дочери Годунова Ксении и датского принца Ханса, дочери Михаила Романова и датского принца Вальдемара.

Царская семья не имела постоянного брачного партнера. Более того: сама идея о том, что царицей непременно должна стать представительница знатной русской фамилии была в значительной степени чужда тогдашнему сознанию. Известно, что выбор будущей царицы мог осуществляться из огромного количества (до двух тысяч) собранных со всей страны кандидаток, причем в расчет принимались прежде всего красота и здоровье (такая система выбора невесты имеет византийские прецеденты; в России получила распространение с Василия III). Брак царя освящался церковью и заключался, как правило, сразу после венчания на царство.

Общие основания брачных отношений и престолонаследования были таковы, что они безусловно гарантировали династию тэнно от пресечения, в то время как в России таких гарантий быть не могло. Поэтому для японских хронистов рождение детей у тэнно обычно не является каким-то особенно выдающимся событием (хроника может вообще не фиксировать его), в то время как русский летописец может посвятить этому событию несколько страниц<sup>[663]663
  47 См., например, описание событий и обрядов, связанных с рождением у много лет бездетного Василия III сына (ПСРЛ, т. XIII, сс. 48–53), что воспринималось как чудо.


[Закрыть]</sup>.

Ближайшее окружение и порядок принятия решений. Ближайшее окружение тэнно было крайне немногочисленно. Оно ограничивалось чиновниками 5-го ранга и выше (их число составляло около 100 человек). Только они имели право на занятие руководящих должностей в центральном аппарате управления. Практически все из них принадлежали к аристократическим родам, происходившим из района Кинай. Согласно генеалогическим спискам «Синсэн сёдзироку» (815 г.), аристократия Кинай была расписана по четырем категориям в зависимости от типа прародителя рода: потомки тэнно (т. е., в конечном счете, Аматэрасу), потомки небесных божеств, потомки детей и внуков небесных божеств, потомки земных божеств, потомки переселенцев из Китая и Кореи (выделение последних в отдельную категорию было призвано отсечь их от высших должностей в государственном аппарате). Таким образом, подавляющая часть знати (за исключением переселенцев) возводила свое происхождение к синтоистским божествам и апеллировала к мифу (иммигранты, которые не были в состоянии адаптироваться в кровно-родственную структуру японского общества, также пытались возвести свое происхождение к синтоистским божествам, но составление «Синсэн сёдзироку» поставило этим попыткам заслон). То есть проникновение новых родов (семей) в аристократический круг практически не допускалось.

Как склонны утверждать некоторые японские историки, ситуация несколько изменилась к X в. (наиболее ходовым примером является назначение сравнительно малознатного Сугавара-но Митидзанэ, 845–903, правым министром), однако следует помнить, что основными участниками борьбы за власть даже в XII в. (эта борьба закончилась установлением первого сёгуната) были роды Минамото и Тайра, родоначальниками которых являлись выписанные из императорского дома сыновья императора от низкоранговых жен.

Высшими органами власти были: Дадзёкан (Палата высшего государственного совета, его численность в разное время составляла от 5 до 25 человек) и находившийся внутри него Гисэйкан (Высший политический совет, создан в 702 г.). Гисэйкан первоначально состоял из 5 (с 731 г. из 6) человек, во время правления Конин (809–823) состав Гисэйкан был определен в 8 человек. При этом число родов, делегировавших своих представителей в Дадзёкан и Гисэйкан, было также крайне ограниченно: Гисэйкан фактически контролировался всего пятью фамилиями. В законодательстве этот орган управления отсутствовал. Поэтому административные распоряжения оформлялись как указы Дадзёкан (наиболее важные решения проводились прямыми указами тэнно).

Чрезвычайно показательно, что тэнно в работе высшего правительственного органа – Дадзёкан – не участвовал. В 703 г. была учреждена должность тидайдзё кандзи – наблюдателя за работой Дадзёкан. Эту должность могли занимать только принцы крови, выступавшие как представители тэнно. Однако в 745 г. должность тидайдзё кандзи была упразднена, что было связано, по всей вероятности, с ослаблением позиций (сокращением реальных распорядительных полномочий) тэнно. После обсуждения в Дадзёкан проекты решений поступали на утверждение к тэнно (хроники приводят крайне мало случаев, когда предложения Дадзёкан не были бы одобрены). В дальнейшем на троне бывали как «сильные», так и «слабые» императоры, однако именно тенденция к их ослаблению составляет основной вектор развития института верховной власти<sup>[664]664
  48 Так, Монтоку (850–858) даже после интронизации ни разу не был в предназначавшихся императору покоях дворца, пребывая во дворце наследного принца или же в своей частной резиденции («Иванами кодза нихон цуси», 1995, т. 5, с. 25). Официальная хроника «Нихон сандай дзицуроку» свидетельствует, что до Монтоку тэнно ежедневно выслушивал во дворце доклады, начиная же с него эта практика прекратилась (Дзёган, 13-2-14, 870).


[Закрыть]</sup>.

Законодательство до некоторой степени определяло взаимоотношения между тэнно и другими органами высшего управления, разграничивало (хотя и не всегда достаточно четко) границы их компетенции. Из высших государственных органов непосредственно подчинялась тэнно Палата небесных и земных божеств (Дзингикан), что служит свидетельством того, что главной функцией правителя в рассматриваемый период было управление ритуальным комплексом, связанным с синто. В отличие от самих тэнно, которые, как уже указывалось, достаточно часто отрекались от трона, высшие должностные лица, как правило, заканчивали свою жизнь, находясь на служебном посту. В этом, в частности, состоит одна из особенностей статуса тэнно, которая решительно выделяла его из среды остальной высшей знати.

Принципы меритократии не получили широкого распространения в японском обществе, и множество должностей были в той или иной степени наследственными. Это касается как самого верха иерархической социальной пирамиды (начиная с самого тэнно), так и мелких должностей (например, должности управителей уездов также в реальности передавались по наследству, несмотря на определенные попытки центральной власти делегировать на места своих представителей<sup>[665]665
  49 О системе управления периферией в древней Японии см. работы М. В. Грачева. См. также Е. Б. Сахарова. К вопросу о степени контроля государством Ямато периферии (конец VII–VIII в.). – История и культура Японии. М.: ИВ РАН– Крафт+, 2001, сс. 93-102. Данные хроники «Сёку нихонги» проанализированные в данной статье, перекликаются с материалами, полученными на основе анализа поэтической антологии «Манъёсю» (вторая половина VIII в.), опубликованными в этом же сборнике Е. К. Симоновой-Гудзенко («Особенности восприятия пространства в эпоху «Манъёсю», сс. 103–118).


[Закрыть]</sup>). Согласно законодательству, назначение чиновников 5-го ранга и выше осуществлялись непосредственно тэнно (требовало его утверждения), но в силу господства наследственных принципов управления число реальных кандидатов на ту или иную должность было сравнительно невелико. Свое законченное и, отчасти, абсурдное выражение аристократический принцип находит в том, что уже в конце VIII в. тэнно фактически не был волен назначать главного, левого и правого министров – ими, за редкими исключениями, почти автоматически становились представители северной ветви рода Фудзивара (в конце VI-первой половине VII вв. высшую должность – ооми – неизменно занимал род Сога).

Аристократические основы управления достаточно надежно предотвращали появление временщиков и фаворитов незнатного происхождения (пожалуй, единственным явным исключением был монах Докё – фаворит императрицы Сётоку).

Вместе с тем необходимо признать, что формально тэнно являлся высшей земной инстанцией, ответственной за приведение людского хаоса в упорядоченное (структурированное) состояние. Тэнно жаловал не только ранги и должности, но и фамилии, которые служили одним из индикаторов статуса. Хотя то или иное конкретное значение даруемой фамилии адекватно истолковывается далеко не всегда, сами полномочия тэнно в этой части заслуживают внимания.

Главным органом управления при царе была боярская дума (аналог Дадзёкан), решавшая важнейшие стратегические вопросы управления. Список вопросов, находившихся в компетенции думы (равно как и сам ее статус), законодательно определен не был (системное административное законодательство в России отсутствовало). Члены думы (за исключением немногочисленных думских дьяков) не знали, как правило, профессиональной специализации в делах управления и считались универсальными экспертами в любой области, но в реальности главным их занятием было обсуждение вопросов, связанных с военным делом и международными отношениями. Показательно, что летописи практически не приводят данных о назначении на постоянные должности в государственном аппарате (например, на должности руководителей приказов), но постоянно отмечают назначения на военные и дипломатические должности, которые имели временный характер, что характеризует ценностные установки политической элиты. Получается, что эта элита предстает как сборище порученцев великого князя или царя.

Количественный состав Думы не был постоянным (он зависел от текущей политической ситуации, а не от определенного законом штатного расписания), но не будет ошибкой сказать, что в думе обычно заседало несколько десятков человек[666]666
  ⁵⁰ Адам Олеарий, например, насчитывает в составе думы 29 бояр, 24 окольничьих, 6 думных дворян и 3 думных дьяка. При этом он отмечает, что в правление Василия Шуйского насчитывалось 70 бояр. – Адам Олеарий. Описание путешествия в Московию. М.: «Российские семена», 1996, с. 272–273.


[Закрыть]. То есть в России число людей, непосредственно причастных к высшей политике, было намного больше, чем в Японии. Однако в реальности, несмотря на обычную формулу указов («царь указал и бояре приговорили»), влияние царя на текущую политику и на кадровые вопросы было значительно большим, чем то наблюдается в Японии<sup>[667]667
  51 «…что касается до общественных и правительственных должностей в государстве, то здесь нет ни одного наследственного звания, как бы ни было оно высоко или низко, и напротив, определение к той или другой должности зависит непосредственно от самого царя, так что даже дьяки в каждом главном городе большей частью назначаются им самим». – Дж. Флетчер. О государстве русском. Сочинение Флетчера. М.: «Захаров», 2002, с. 41.


[Закрыть]</sup>, и многие вопросы решались с помощью «именных указов» без думского обсуждения<sup>[668]668
  52С. О. Шмидт. У истоков российского абсолютизма. М.: «Прогресс», 1996, с. 401.


[Закрыть]</sup>). Особенно велики полномочия царя были при назначении на должности. Пожалуй, единственной областью, в которой права тэнно при назначении на соответствующую должность следует признать большими, чем у русского царя, были его прерогативы по назначению церковных иерархов (см. ниже). Поскольку отношения между царем и думой законодательно определены не были, это оставляло огромные возможности для произвола.

В отличие от Японии, на думских заседаниях председательствовал обычно сам царь. Кроме того, именно царь полностью определял состав небольшой по составу Ближней думы (аналог Гисэйкан), заседания которой начались по крайней мере с Василия III (несмотря на влиятельность Ближней думы, ее решения получали законодательную силу только после утверждения Боярской думой). В непосредственную компетенцию царя входили наиболее значимые для России Разрядный и Посольский приказы (ведавшие военно-кадровыми и дипломатическими вопросами<sup>[669]669
  53 Поссевино отмечал, что ни дьяки, ни подьячие, ни сам «канцлер» «не могут ничего самостоятельно написать или ответить посланцам чужеземных государей. Сам великий князь диктует им все…» (Поссевино А. Исторические сочинения о России XVI в. М., 1983, с. 25).


[Закрыть]</sup>). Эти приказы возглавлялись, как правило, не боярами, а дьяками, которыми руководил сам царь<sup>[670]670
  54С. О. Шмидт, цит. соч., с. 394.


[Закрыть]</sup>.

Для решения стратегических вопросов управления с середины XVI в. достаточно регулярно стали собираться церковно-земские соборы, число участников которых могло быть крайне велико (считается, что в работе собора 1613 г., решившего, в частности, династический выбор в пользу Романовых, участвовало в совокупности около 5000 человек). Обычно полагают, что моделью, в соответствии с которой проводились земские соборы, были соборы церковные, однако нам представляется разумным в предшественники земских соборов записать и вече<sup>[671]671
  55 Показательно, что повторная актуализация веча происходит одновременно с частыми созывами соборов. См. С. О. Шмидт, цит. соч., сс. 215–216. В более недавние времена модель многолюдного собора, дающая богатейшие возможности по манипулированию, использовалась при созыве съездов советов (как ленинского-сталинского, так и ельцинского призывов).


[Закрыть]</sup> – институт, никаких аналогов которому в Японии не находится.

Хотя в истории Японии и фиксируются не слишком многочисленные случаи учета мнения подданных, все они имели характер не столько публичного «совета» с «народом», сколько строго бюрократической процедуры, когда соответствующим лицам предлагалось подать письменное мнение (предложение) по тому или иному вопросу, окончательное решение которого остается за высшим руководством. И уж совсем немыслимыми выглядят прямые апелляции к мнению «народа» – каковые были предприняты, например, после страшного московского пожара 1547 г., воспринятого Иваном IV как божье наказание за грехи (он каялся сначала на соборе, потом – при стечении народа– на Лобном месте), при казни «сообщников» новгородского архиепископа Пимена в 1570 г., когда царь «в доспехе, в шоломе и с копием» разъезжал по площади, увещевая людей «подойти посмотреть поближе»<sup>[672]672
  56А. Шлихтинг. Новое известие о России времени Ивана Грозного. Л., 1934, с. 46.


[Закрыть]</sup>, при выборах царями Бориса Годунова, Василия Шуйского, Михаила Романова и т. д.

Следует отметить также, что принятие на церковно-земских соборах судебников свидетельствует: хотя царь имел почти неограниченную власть над судьбой фактически любого человека и мог регулярно осуществлять «перебор людишек», его право на изменение законов выглядит отнюдь не безраздельным – кардинальный пересмотр законодательства требовал безусловной санкции со стороны его ближайшего боярского окружения, церковных иерархов и назначенных представителей «народа».

В этом смысле права тэнно были совсем иными. Его власть над судьбой отдельного человека была достаточно велика, но никогда не простиралась до тех пределов, когда сам правитель мог единолично и бесконтрольно решать судьбу своих подданных: объявлять опалу, сажать в темницу, отправлять в монастырь или же казнить без суда и следствия. В то же самое время полномочия (по крайней мере формальные) тэнно по пересмотру законодательства выглядят более широкими: для введения законодательных сводов («Тайхо рицурё» и «Ёро рицурё», 757 г.) не потребовалось созыва «съезда чиновников», церковных иерархов или же «народных представителей», а дополнения к законодательству, принимавшие форму указов тэнно (кяку), зачастую имели системообразующий характер.

Важно отметить, что маркеры занимаемого положения в России были более расплывчаты. Если в Японии каждому из чиновников присваивался один из 62 основных (регулярных или же «почетных») рангов<sup>[673]673
  57 На присвоение регулярных рангов огромное влияние оказывал ранг родителя и его происхождение, поскольку в ходу была система «теневых рангов», в соответствии с которой сын высокорангового чиновника обладал с рождения таким теневым рангом, который по достижению совершеннолетия конвертировался в ранг «настоящий».


[Закрыть]</sup>, и его положение (включая форму одежды, материальное обеспечение и т. д.), таким образом, было детальнейшим образом определено законом<sup>[674]674
  58 О системе ранжирования японского чиновничества см. работы М. В. Грачева. Формирование древнеяпонского чиновничества в VII – начале VIII вв.» (автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук). М., 1998; О составе древнеяпонского придворного чиновничества в первой половине VIII в. – История и культура Японии, М.: ИВ РАН – Крафт+, 2001, сс. 63–92.


[Закрыть]</sup>), то чины-титулы московской знати были, во-первых, не столь многочисленны (князь, боярин, конюший, окольничий, дети боярские или думные дворяне, стольники, стряпчие и некоторые другие), т. е. «цена социального деления» была в России значительно больше<sup>[675]675
  59 При Федоре Алексеевиче был составлен неосуществленный проект устава о служебном старшинстве, который состоял из 34 степеней («Архив историко-юридических сведений», т. 1, СПб., 1850, отд. 2).


[Закрыть]</sup>, и, во-вторых, не отличались строгой и однозначной соподчиненностью (система местничества, в которой «место» индивида определялось на уровне прецедентов, в которых обычно были задействованы сразу несколько лиц), что приводило к многочисленным конфликтам, арбитром которых всегда выступал непосредственно царь (местничество было окончательно ликвидировано в 1682 г., когда были сожжены все относящиеся до него документы).

Состав российской элиты был достаточно текучим и, в отличие от Японии, вполне открытым для иноземных вливаний (таких людей признавали высокими «по иноземству»). Среди «высоких по иноземству» было много татар, и в «государевом родословце» потомки царей казанских, астраханских и крымских стоят сразу вслед за удельными князьями киевскими, владимирскими и московскими, опережая потомков князей литовских, черниговских, суздальских и др.<sup>[676]676
  60Лихачев Н. П. Разрядные дьяки XVI века. СПб., 1888, с. 374.


[Закрыть]</sup> На соборе 1682 г. было предложено составить книги нескольких категорий в зависимости от срока начала службы родоначальников фамилий. При этом первая книга должна была включать те «честные и княжеские роды», которые были на службе при Иване IV<sup>[677]677
  61Шмидт С. О., указ. соч., с. 368.


[Закрыть]</sup>, т. е., если исходить из апеллирующих к мифу японских понятий<sup>[678]678
  62 Примеры того, как разрешались в Японии «местнические» конфликты, можно почерпнуть из текста «Когосюи» («Дополнения к древним историям», 807 г.). Это сочинение представляет собой обоснование (докладную записку) несправедливости сложившегося к этому времени положения, когда жреческий род Имибэ был оттеснен на второй план родом Накатоми (текст памятника в переводе Е. К. Симоновой-Гудзенко приводится в «Синто. Путь японских богов». СПб.: «Гиперион», 2002, сс. 71-100). Указ тэнно, основывавшийся на записях «Нихон сёки» о роли божества Футотама-но Микото (прародителя Имибэ) в мифологическом эпизоде, повествующем о сокрытии Аматэрасу в пещере, а также апеллировавший к действующему законодательству (где прописана роль Имибэ в отправлении ритуалов) подтвердил наследственные права Имибэ («Нихон коки», Дайдо, 1-8-10, 807 г.).


[Закрыть]</sup>, глубина исторических оснований для ранжирования российской элиты этого времени была чрезвычайно мала (в России отсутствовала строгая генеалогическая система, определявшая «тип родоначальника»). Вместе с конструированием царских династических легенд некоторые фамилии также стали апеллировать к своему мнимо татарскому или же «римскому» происхождению (например, Римские-Корсаковы), но это не смогло предотвратить положения, когда, по словам Г. Котошихина, многие знатные роды уже к середине XVII в. «без остатку миновалися».

Кроме того, важно иметь в виду, что наиболее общим принципом социального деления было чрезвычайно резкое противопоставление по линии царь – подданный. Считалось (и в этом можно углядеть монгольское влияние), что все в стране находится в полной собственности царя. Это касается как самой земли, так и всех «объектов», находящихся в пределах этого пространства. В эту же категорию попадали и люди: все подданные царя считались его «рабами» или же «холопами»<sup>[679]679
  63 О холопстве как культурной категории см. А. Л. Юрганов, цит. соч., глава 3. Именно такой ситуацией, когда в стране не было никого, кто хотя бы отдаленно приближался по своему статусу к царской семье, объяснял Г. Котошихин ситуацию, когда царевны оставались безбрачными – царь не желал выдавать их за своих холопов (Г. Котошихин. О России в царствование Алексей Михаиловича. – История России и дома Романовых в мемуарах современников. М.: «Фонд Сергея Дубова», 2000, сс. 22–23). Идея безусловного обладания царем своими подданными была настолько укоренена, что даже части тела подданных считались принадлежностью царя. Один из доносов, поданный в 1626–1627 гг., содержал обвинение против тюремного сторожа Сеньки, который при возникшем конфликте сказал: «В меня де такова ж борода, что у государя». Сравнение показалось крамольным, но Сеньке был вынесен оправдательный приговор, поскольку он разъяснил, что имел в виду следующее: «Не дери де моей бороды, мужик де я государев и борода де у уменя государева» (П. В. Лукин. Народные представления о государственной власти в России XVII века. М., «Наука», 2000, с. 20).


[Закрыть]</sup>. Социальная иерархия даже высшей элиты была по отношению к царю иерархией холопов, а не аристократов.

В силу сравнительно слабого развития аристократического начала в России широкое распространение получили временщики, т. е. те лица, которые, согласно представлениям боярской аристократии, в силу своего незнатного (малознатного по сравнению с боярской аристократией) происхождения, не имели права на то влияние, которое они приобрели (М. Юрьев-Захарин и Ю. Шигона-Поджогин при Василии III, Сильвестр, Адашев, Б. Вельский, А. Щелкалов, сын приказного чиновника А. С. Матвеев и др.). Возвышение Б. Годунова также следует воспринимать в этом же контексте. Словом, сделать «стремительную карьеру» в России (в особенности начиная с правления Ивана IV с его целенаправленным «перебором людишек») было намного проще, чем в Японии, где существовало множество ограничителей (происхождение, система регулярных аттестаций на должность, строго организованная ранговая система с ограниченной возможностью «перепрыгнуть» через ранг), которые не давали простора для быстрого возвышения ни талантам, ни проходимцам. Почти при всех царях такие временщики имелись (можно сказать, что они были неотъемлемой частью системы управления), а сам царь имел по существу неограниченное право приблизить любого человека в обход обычаев «старины». Обычно такое приближение рано или поздно заканчивалось решительным отрешением от дел, что отличает временщиков от меритократов, т. е. угроза потерять свое положение была в России также значительно выше, чем в Японии.