Текст книги "Журнал ''ТЕХНИКА-МОЛОДЕЖИ''. Сборник фантастики 1980-1983"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

Сергей Сухинов
ВОЗВРАЩЕНИЕ К ЗВЕЗДАМ

_{ТМ 1981 № 2}

Акимов стоял в мемориальном зале станции и, опершись руками о прозрачный спектролит, смотрел на выпуклый диск Юпитера. Тысячи раз он видел это грандиознейшее в Солнечной системе зрелище, но так и не мог привыкнуть к стремительному, физически ощутимому вращению сплюснутого гиганта, к прихотливым узорам слоистых облаков, переливающихся всеми оттенками бурого, зеленого и грязно-белого цветов. Особенно интересно наблюдать, как на Юпитер сползает желтое пятнышко Амальтеи: в момент прикосновения к зеленоватому абрису планеты оно вдруг загорается ярким оранжевым светом и полупрозрачным пузырьком начинает скользить по темной полосе, на которой как на привязи держится глаз Большого Красного Пятна. Оно вот-вот должно было вынырнуть из-за спины гиганта, и Акимов ждал этого с болью в сердце.

Кто-то тихо подошел сзади и положил ему руку на плечо. И в тот же момент появился край Пятна, очерченный вихревыми облаками.

– Что тебе, Януш? – сказал Акимов, с трудом подавляя раздражение.

– Андрей, все уже собрались, – как всегда невозмутимо произнес Граховский, приглаживая белые вьющиеся волосы. – Даже Томсон прилетел с Ио. Не каждый день приходится провожать начальство на Землю.

– Да, попрощаться надо, – сказал Акимов. Он не отрываясь смотрел на овал многотысячекилометрового смерча. Где-то рядом крошечной пылинкой затерялся и «Тополь», раздавленный чудовищным давлением…

– Попрощаться? – Голос Граховского дрогнул. – Может быть, ты все-таки вернешься?

– Не надо об этом, Януш! – Акимов с трудом заставил себя отвернуться от ненавистного Юпитера. – Справитесь и без меня. Губить раз в неделю по зонду – дело нехитрое.

– Зря ты так, Андрей. Все-таки до нижней границы облаков мы уже добрались…

Акимов промолчал. Сгорбившись, он пошел в глубину зала, к памятнику экипажу «Тополя», погибшему при попытке приблизиться к Красному Пятну. Под кружевным стальным цветком на черном гранитном постаменте были выбиты имена космонавтов. Среди них Антон и Ольга, его сын и жена…

– Ладно, пойдем, Януш, – сказал наконец Акимов. – Только, пожалуйста, не надо прочувствованных речей…

Шаркая по полу магнитными подошвами, они вышли из мемориального зала и начали спускаться по узкой винтовой лестнице. Отсюда, с высоты десяти этажей, через прозрачные стены была хорошо видна волнистая, залитая зеленоватым колеблющимся светом поверхность Европы и сплюснутые овальные здания Института Юпитера, обрамленные решетчатыми антеннами дальней связи. Януш замедлил шаг, уверенный, что знаменитый космонавт захочет в последний раз взглянуть на детище своих рук, но тот даже не повернул к городку головы и молча пошел по коридору туда, где его ждали друзья.

Ровно в три часа дня Акимов вошел в ворота Александровского сада. Морозный февральский воздух искрился мириадами мельчайших снежинок, небо было затянуто розовой пеленой, по которой лениво плыли по-зимнему бесплотные облака. Акимов, прищурившись, посмотрел на оранжевый шар солнца, чуть теплившийся над горизонтом, и поглубже засунул руки в карманы полушубка. Было трудно привыкнуть за неделю к двадцатиградусному морозу, но еще труднее поверить, что ты все-таки на Земле. «Отвык я от дома», – подумал Акимов и тут же, поскользнувшись, чуть не упал в сугроб. Проходившие мимо девушки за смеялись.

Акимов смутился и, стараясь не шаркать ногами, (дурацкая привычка!), свернул налево от входа, к рядам утепленных зеленых скамеек. Трошина пока не было, и он стал выискивать уединенное местечко. Ему не нравилось, когда его узнавали совершенно незнакомые люди. Это началось на Луне, где Акимов с изумлением понял, что его помнят и относятся как к живой легенде. Молодежь с лунных новостроек ходила за ним длинным хвостом, теребила, расспрашивала, спорила о смысле жизни и даже подбрасывала любовные записочки. Рассказы Акимова о Юпитере ребята воспринимали восторженно, а к сетованиям на многолетние неудачи, как ни странно, отнеслись философски («это еще ничего, вот у нас в Море Дождей был случай…»). То же самое происходило и в космогороде Циолковском. А на Земле его встретили поседевшая мать, запорошенный снегом деревенский дом под Владимиром и сны.

Странные это были сны. Затейливой вязью переплелись в них красочные кольца Сатурна, тонкая серебристая лыжня в зимнем лесу, теплые материнские руки, тонкие, постаревшие… Увидел он и скромную могилу отца на заброшенном кладбище, и восторженные лица ребятишек на утреннике в детском саду, и еще многое-многое, что объединялось единственным в мире словом…

– О чем задумался, небожитель?

Трошин был тот же – высокий, худощавый, с длинным скуластым лицом и умными маленькими глазами. Друзья обнялись и какое-то время с улыбкой рассматривали друг друга.

– А ты, старик, совсем заматерел, – сказал наконец Акимов. – В замминистрах ты выглядел на полголовы ниже.

Трошин хохотнул. Они не спеша пошли в глубь парка, обмениваясь новостями. Потом Трошин спросил:

– Говорят, ты решил остаться здесь навсегда?

– Да мало ли что говорят… Поживем – увидим. Скажи лучше: зачем меня вызывают?

– Причины разные, Андрей. Сообщу по секрету, что вашу деятельность на Юпитере правительство оценивает высоко. Сейчас рассматривается вопрос о расширении плана работ. Доволен?

– Что ж, ребята этого заслужили, – задумчиво сказал Акимов.

– Хм… Но учти: если решишь не возвращаться, мы можем предложить тебе место в проекте «Альфа». Будешь сидеть на внеземных станциях контроля и любоваться Землей.

– Погоди, не все сразу… Я всего лишь слабый, измученный прививками и радиационными ударами человек. Скажи, честно, Олег, разговор на приеме будет только о космических делах?

– Экий ты любопытный. Сам сказал: поживем – увидим…

Друзья свернули с утоптанной, хрустящей свежим снегом дорожки и, спугнув стаю шустрых синиц, поспешили к Троицким воротам.

* * *

Из распахнутого окна башни в лабораторию порывами врывался теплый мартовский воздух, насыщенный запахами оживающей земли. Вокруг была степь – дикая, чуть холмистая, выписанная размытыми акварельными красками осевшего серого снега и первых голубых проталинок. Не верилось, что под ней, на глубине десятков метров, расположен целый город Института Времени и многокилометровые ряды мощных аккумуляторов, и все это сложнейшее хозяйство через несколько минут придет в действие, чтобы перебросить в прошлое одного-единственного человека.

Акимов сидел, глубоко погрузившись в кресло и полузакрыв глаза. Он ждал, пока хронотехник – его звали Игорь – не закончит последнюю проверку «катапульты».

– Все в порядке, Андрей Иванович, – закашлявшись, сказал наконец Игорь. – Я думаю, можно докладывать комиссии, как вы полагаете?

– Это ты меня спрашиваешь, Игорь? – глухо сказал Акимов. – Надо, так докладывай, тебе виднее. Только не тяни…

Он не спал от волнения уже две ночи и потому не мог сдержать легкого брюзжания. Все происшедшее за последние дни – правительственный прием, перелет из Москвы, долгие часы подготовки и инструктажей, одинокие бессонные ночи, – все это как то размылось, ушло в сторону как далекие воспоминания. Сейчас он мог думать только об одном – о прошлом, которое ему предстояло увидеть. И пусть он перенесется на век назад лишь бесплотным наблюдателем, неспособным изменить в давно ушедшем времени движение ни единого атома; пусть даже все его перемещения рассчитаны почти до деталей. Важно другое – ведь все пережитое им смогут позднее увидеть в мнемозаписи миллиарды людей, завершающих строительство коммунизма. Ради них и была с неимоверными трудностями создана хронокатапульта; ради них страна, не страдающая пока от избытка электроэнергии, отдавала ему, Акимову, годовую выработку всей Куйбышевской ГЭС…

Где-то вдали он услышал приглушенный голос Игоря, докладывающего Председателю комиссии о готовности хронокатапульты к броску в 1922 год, ровно на сто лет назад.

«Хороший парнишка, – тепло подумал Акимов. – Именно от таких умных и знающих ребят многое зависит и на Земле, и в космосе. А учить их нужно не только на лекциях, но и в живом деле. Главное – не просто уступать им дорогу, но и помогать, если это необходимо. Так что лелеять свой стариковский почет в унылой пенсионной тишине просто нет времени. Да и бог с ним, с почетом…»

– Еще три минуты, – сказал Игорь, усаживаясь перед пультом управления в такое же кресло, как у Акимова. – Вы не волнуйтесь, Андрей Иванович, выведу точно. Хотите, завтра поедем с ребятами порыбачить на Волге? Они очень просят…

– Обязательно поедем, – расслабленно сказал Акимов. – Куда хотите поедем. Мне теперь надо запасать впечатления впрок. Знаешь, Игорь, что я открыл на старости лет? Надо все время возвращаться к Земле, иначе не сможешь вернуться к звездам.

– Я это знаю, – пробормотал хронотехник.

– Я тоже. Но вот в чем штуке – с годами начинаешь понимать то, о чем научился говорить еще в детском саду. Очевидно, в этом и состоит взросление человека.

Пульт вдруг разгорелся множеством ослепительных огней, а откуда-то снизу в зал потек гул – сначала слабый, еле слышный, потом стремительно набирающий чудовищную грозовую силу.

– Начали! – срывающимся голосом закричал Игорь. – Начали, Андрей Иванович!

Все поплыло перед глазами Акимова. Со всех сторон его окутала мягкая, чуть светящаяся мгла, насыщенная тысячами неясных шорохов. Скоро он почувствовал, как начинает постепенно исчезать ощущение собственного тела. И тут колышущаяся пелена исчезла, и он увидел, как на далеком горизонте набухает розовый рассвет.

Акимов медленно летел над черной, напитанной весенней влагой степью. Небо над ним было белесым, чуть подсвеченным восходящим солнцем, а в густой синеве на западе еще слабо светились последние звезды. Было удивительно тихо, как бывает только в предутреннем сне, и он почувствовал себя большой бестелесной птицей, отправившейся в далекий перелет. Ему захотелось испытать свои новые крылья, и, сделав плавный вираж, он повернул на север, стремительно набирая скорость. И увидел далеко впереди поселок.

Он состоял из нескольких десятков приземистых деревянных домов, покрытых соломой, и теснился на дне узкой балки, рассеченной прихотливыми узорами серебристой речки. Многие дома были перекошены, запущены, забиты посеревшими от времени досками: не так давно кончилась гражданская война, и не все еще вернулись в родные места, а многие так никогда и не вернутся.

Акимов не спеша пролетел над деревенской улицей, стараясь запомнить и разбитые в грязь узкие колеи, и тощие штабеля дров, жмущиеся к стенам домов, и красный выцветший флаг над крыльцом местного сельсовета. Но людей он нигде не встретил и потому снова поднялся в небо. За речкой он увидел поле, почти высохшее под лучами весеннего солнца. Там копошились десятка три женщин и стариков, пытающихся с помощью двух хилых лошаденок распахать неподатливую землю. Акимов знал, что нужно спешить, но не мог не спуститься к работающим людям. Он старался запомнить лицо старика, упрямо ведущего гнедую лошадь под уздцы, и тонкие фигуры трех мальчишек, впрягшихся в тяжелый плуг, и карие глаза молодой женщины, закутавшей лицо от пыли белым платком. Потом под ним опять замелькала серым полотном степь, а через несколько минут он увидел впереди широкую полосу воды и понял, что это Волга.

Вся страна, полуразрушенная, голодная, поднимающаяся из руин, расстилалась перед ним от горизонта до горизонта по обоим берегам великой реки. Гражданская война, интервенция, две страшные засухи прокатились по ней губительным смерчем за какие-то четыре года, но упрямые ростки новой жизни везде поднимались на глазах, и было видно, что никакая сила не в состоянии вогнать их обратно в небытие и прах. Акимов пролетал над десятками городов и деревень. Он помнил, что Игорь снимает с него мнемограмму, и потому старался превратиться в бесстрастную кинокамеру, готовую запечатлеть все и вся в своей механической памяти. И только когда впереди темным островом выплыл ему навстречу гигантский город, его сердце снова дрогнуло и он вновь обрел способность осознавать происходящее…

Ориентируясь по кремлевским башням, он без особого труда нашел здание Совета Народных Комиссаров и скоро оказался в Свердловском зале, заполненном сотнями людей. Некоторое время он плыл над рядами кресел, вглядываясь в лица делегатов и не решаясь взглянуть на трибуну, и только когда все дружно встали и зааплодировали, Акимов понял, что сейчас будет говорить Ленин.

Для Акимова исчезли и зал, и длинный стол с президиумом, и даже он сам – все сосредоточилось в невысокой, с детства знакомой фигуре человека, энергично выступающего с трибуны. В нем не было ничего необычного, выходящего за рамки того облика, который создает каждый в своем сознании после посещения Мавзолея и знакомства с немногочисленными документальными фотографиями. Но Акимов видел живого человека, чувствовал себя его современником и был по настоящему потрясен.

Он не мог ничего слышать, но знал, что Владимир Ильич закрывает свой последний съезд и говорит о роли партии в революционной борьбе рабочего класса, о непобедимости завоеваний Октября. Сколько раз потом люди в годы самых тяжелых испытаний будут повторять ленинские слова о том, что никакая сила в мире, сколько бы зла, бедствий и мучений она ни могла принести еще миллионам и сотням миллионов людей, основных завоеваний нашей революции не возьмет назад, ибо это уже не наши, а всемирно-исторические завоевания.

…Когда Акимов снова пришел в себя, он увидел словно в тумане лица членов комиссии и тревожные глаза хронотехника.

– Все хорошо, – с трудом вы говорил Акимов. – Я… видел…

Он сорвал с себя паутину проводов и, поднявшись, на негнущихся ногах пошел к выходу. Хотелось сказать что-то ободряющее людям, окружившим его, но сил для этого не было, и Акимов только улыбался и пожимал протянутые со всех сторон руки. Он не помнил, как очутился в лифте и спустился на первый этаж, где его уже ждали все остальные работники Института Времени, радостные и возбужденные. Собравшись с силами, Акимов громко сказал: «Спасибо всем вам!» Люди тихо расступились перед ним, и вскоре он увидел бескрайнюю степь, бело-голубой простор, заполненный упругим ветром, и, не оглядываясь, пошел вперед, увязая в зернистом влажном снегу.

* * *

В кабине космокатера было сумрачно, ее освещали только свет Юпитера да разноцветные огоньки пульта управления. Акимов сидел в кресле первого пилота и старался незаметно чуть-чуть менять траекторию, возвращая рукам «чувство штурвала». Сидевшие рядом Януш и молодой астрофизик Фоменко делали вид, что не замечают маленьких хитростей начальника и смотрят только на желтое пятнышко Амальтеи, быстро растущее впереди.

– Отвык, – вздохнул наконец Акимов и снял руки с пульта. – Януш, возьми управление. Нечего валять ваньку.

– Ничего, Андрей, привыкнешь, – засмеялся Граховский. – Тут мы подраспустились без тебя, ударились в философствования. Так что придется тебе совершить круиз по спутникам, навести порядок. А пилота мы тебе не выделим. Верно, Василь?

– Так, – смутился Фоменко. —

Э-э… Собственно, нет. Пилоты для Андрея Ивановича будут. Да хоть я, к примеру.

– Ничего, товарищи, дел теперь для всех хватит. И для пилотов, и для вас, астрофизиков, – сказал Акимов. – Пора нам за Юпитер браться как следует, потому что это часть нашего завтра. Знаете, о чем я думал тогда, после встречи с Лениным? О том, что когда-то для миллионов людей будущим были мы. И наши дела… Передай мне управление, Януш, – Амальтея. Штурм Юпитера начнется отсюда.

Владимир Лигуша
ЗЕМЛЯНИЧНЫЙ ПИРОГ

_{ТМ 1981 № 3}

Инна остановилась перед столом, торжественно держа на вытянутых руках огромное блюдо. На нем, покрытый румяной корочкой и натеками шоколадного крема, источал несказанный аромат земляники чудесный пирог. Девять лет Инна не знала этого запаха; четыре года она возилась с интегратором, пытаясь заставить его сотворить это чудо. И вот, когда она наконец испекла настоящий земляничный пирог, пришло сомнение: вдруг это нужно только ей самой?..

Инна ревнивым взглядом окинула сидящих. Три пары детских глаз, увидевших свет на Терции… Прислонившись к дверному косяку, Андрей наблюдает.

– Это земляника? – тихо спрашивает маленький Эдди, жадно расширяя ноздри.

– Что же еще? – возмущенно шепчет Анка, будто сто раз уже пробовала такой пирог…

Эти двое покорены, хотя еще не отведали пирога. Остается Нат. Глаза восьмилетнего мальчика уже научились внимать реальности, становясь все более равнодушными при виде похожих на вымысел картинок стереовизора…

Потом они вместе ели пирог. Ели сколько кому хотелось: он был большой… И младшие, едва отдышавшись, тут же стали мечтать, сколько каждый съест земляники, когда они вернутся на Землю. И клубники, и черники, и ананасов… Словом, всею, чего они никогда не пробовали. И только Нат выскользнул из-за стола, вежливо поблагодарил и попросил разрешения погулять.

Когда за ним захлопнулась дверь, Инна повернулась к мужу. Андрей молча развел руками.

– Он опять уходит к попрыгунчикам, – жалобно сказала Инна.

Я боюсь…

– Попрыгунчиков? Наоборот, с ними ему ничего не грозит.

Инна покачала головой.

– Они сделают его одним из своих.

Андрей снова промолчал. Про себя же подумал, что, возможно, это был бы лучший выход из положения.

* * *

Стена леса поднималась уже совсем близко. Нат остановился и пpoнзительно свистнул. Эхо прокатилось между мощными стволами, покрытыми оранжевой чешуей. Почти тут же издалека донесся ответный радостный свист. Там, на небольшой поляне, находилось селение попрыгунчиков: нехитрые сооружения из разлапистых веток, похожие на шалаши. Сами попрыгунчики раньше жилья не строили – их этому научила Инна. И теперь большая группа попрыгунчиков отказалась от кочевой жизни..

Из коричневого сумрака леса выскочили несколько гибких фигурок и затеяли вокруг Ната восторженный танец, возбужденно что-то насвистывая. Нат вытащил из кармана коробку леденцов из тягучего сока болотного кустарника, и шум стих.

Попрыгунчики степенно разобрали угощение. Последним, как всегда, к коробке потянулся Ушастый. Покончив с лакомством, он вновь начал свистеть, подкрепляя свою речь жестами. Пат уже научился разбираться в несложном языке попрыгунчиков, но и без того знал, чего хочет его неугомонный товарищ. Он достал из кармана еще одну коробку леденцов и показал ее мгновенно развеселившемуся обществу. Затем отдал коробку одному из попрыгунчиков, приглашая его быть судьей, и побежал к далеким скалам, ежесекундно оглядываясь. Вслед за ним запрыгали и попрыгунчики. На месте остался только Ушастый. Он, как обычно, давал фору Нату, позволяя уйти вперед метров на четыреста. Попрыгунчики перемещались огромными шестиметровыми прыжками, отталкиваясь сразу обеими ногами…

Рывок Ушастого Нат не проворонил, как бывало раньше, и, уже больше не оглядываясь, что было сил понесся к скалам, сопровождаемый восторженными болельщиками.

Для своих восьми лет Нат был прекрасно тренирован. До заветных скал оставалось всего метров тридцать, а Ушастый все еще находился позади. И все же Нату не повезло. Перепрыгивая небольшой овраг, он зацепился за ветки кустарника…

Упасть ему не дали. У попрыгунчиков замечательная реакция: они подхватили Ната в воздухе и осторожно опустили его на упругую ласковую траву. Нат, закрыв глаза от досады, некоторое время отдыхал. Попрыгунчики, притихнув, терпеливо ждали. Лишь Ушастый вопросительно повизгивал, будто в неудаче Ната была и его вина.

Нат тихонько приоткрыл веки. Ушастый тут же скорчил такую уморительную рожицу, что Нат не выдержал и вскочил, заливаясь смехом. Нетерпеливая публика потребовала продолжения состязаний, и Нат издал самый воинственный свист из репертуара охотящегося попрыгунчика. Ничего, что он снова проиграл бег – вторая часть состязаний обязательно будет за ним! А потом они, как обычно, разделят леденцы на всех… Итак, за скалы! За непроницаемый занавес, сквозь который не может проникнуть вездесущий глаз телекамеры. Ведь были же когда-то времена тайн, вот и у Ната есть своя тайна…

* * *

Из детской доносились звонкие голоса Анки и Эдди, и Инна прикрыла за собой дверь. Андрей сидел на неудобной кровати в комнате Ната; тот соорудил ее сам, взяв за образец гнездо попрыгунчиков. Инна ненавидела эту кровать – в последнее время она опасалась всего, что исходило от аборигенов…

– Андрей, я боюсь! – в который раз повторила она.

Андрей усадил ее рядом с собой.

– Не надо… не надо бояться. Это не самое страшное, что может… что могло случиться. Конечно, Нат любит Терцию, но ведь он не знает другого мира. В конце концов, Терция – его дом.

– А Земля? Тебе легко так говорить потому, что ты родился в космосе. А я с Земли, и мне небезразлично…

– Ну и что же? Разве оттого, что человек родился и получил воспитание в космосе, он перестал принадлежать человечеству? Я впервые увидел Землю в пятнадцать лет, но думаю, что она мне дорога не меньше, чем тебе. И таких, как я, тысячи…

– Прости. – Инна прижалась горячим лбом к его руке – Я совсем не то хотела сказать. И ты и другие воспитывались хоть и не на Земле, но в кругу землян – пусть в малочисленном, но все же обществе. А Нат…

– Разве мы с тобой не маленькое общество? – возразил Андрей.

– Не в том дело, – вздохнула Инна. – Ты когда-нибудь слышал историю о Маугли?

Андрей рассмеялся:

– Это ты слишком. Хочешь, я тебе что-то покажу?

Андрей сунул руку под подушку Ната.

– Помнишь, мне как-то подарили старинную книгу с бумажными страницами, изданную еще в двадцатом веке? Ты ее, конечно, знаешь, но по видеофильмам, а в оригинале не читала. Эта книга была в планетолете, но потом куда-то исчезла. Недавно я обнаружил ее здесь.

Андрей вытащил руку из-под подушки.

– «Три мушкетера», Александр Дюма», – прочла Инна.

– Да, «Три мушкетера». И я боюсь, как бы мне не спасовать, когда Нат однажды предложит сразиться на шпагах.

Инна впервые за время их разговора улыбнулась.

– Знаешь, Андрюша, я ведь не случайно выбрала землянику для моего пирога. Мне казалось, что уже в самом названии есть что-то символическое. Земляника… Земля и Ника – богиня победы. Земля – победительница…

* * *

Инна ушла убирать со стола, а Андрей еще долго с болью смотрел ей вслед. У него, как и у Ната, была своя тайна. Он оставался с ней наедине уже девять лет. Для всех, кроме него, их предыстория выглядела так.

Фрегат дальнего поиска «Персей», пользуясь попутными подпространственными течениями, шел от солнца к солнцу, пока де вынырнул в системе звезды Оранжевой, третья планета которой имела кислородную атмосферу и мягкие климатические условия. Андрей с Инной отправились на десантном катере подыскать подходящее место для установки автоматической станции. Уже после их приземления в районе Оранжевой произошло мощное турбулентное завихрение подпространства. Возникла опасность самопроизвольного срабатывания корабельных генераторов нуль-поля, и «Персею» пришлось срочно уйти. Точно так же океанские корабли предпочитали когда-то встречать шторм в открытом море, а не в опасной близости к берегу. Электронный мозг «Персея» успел оценить расстояние, на которое унесет корабль подпространственное течение, и получил неутешительный результат: у реакторов просто не хватит энергии для повторного посещения Оранжевой и последующего возвращения к границам обитаемого космоса. Поэтому единственно возможным остался обратный порядок: обитаемый космос – заправка энергией – Оранжевая. Это заняло бы десять лет. «Персей» едва успел передать сообщение на планету и тут же ушел из пространства.

Андрей встал и вышел из дома. Свежий воздух, напоенный пряными запахами Терции, несколько успокоил его, и он присел на порог. Огромный диск Оранжевой уже склонился к закату, застряв между пурпурными облаками и окутавшись дрожащей дымкой преломленных лучей, у негаснущего костра которых девять лет греются дети далекого Солнца…

Андрей скрипнул зубами. Девять лет назад он впервые в жизни солгал. Да, завихрение действительно было, но «Персей» не успел. Он просто не мог успеть – уж слишком неожиданно все произошло…

Теперь срок, отпущенный Андреем самому себе, подходил к концу: через год придется что-то сказать Инне и детям. Девять лет назад он не мог рисковать: в Инне только-только объявила о себе новая жизнь. Инна сообщила об этом лишь перед приземлением, схитрила, чтобы полететь вместе. Иначе бы ее с корабля не отпустили.

Теперь у них оставалась одна надежда: новая экспедиция к Оранжевой.

Инна увидела в окно спину Андрея и закусила губу. Она понимала его состояние, ведь оставался всего год. И у нее тоже есть своя тайна…

Однажды Инна поднялась в десантный катер, и ей нестерпимо захотелось услышать голоса товарищей по экспедиции. Бортовой компьютер в обязательном порядке фиксировал все переговоры, но они с Андреем по взаимному согласию не включали воспроизводящие устройства: живые голоса далеких друзей возбуждали жестокую ностальгию. Они слушали музыку, песни, стихи – все, что нашлось в бортовой фонотеке. Но на кассету со знакомыми голосами было наложено строгое табу. Однако на этот раз Андрея не было рядом… Так Инна услышала последнюю радиограмму «Персея». Спустя пять лет… А на другой день с неистовым упорством стала терзать интегратор, надеясь из миллионов комбинаций угадать ту, которая соответствует вкусу и запаху земляники. Через четыре года это ей удалось…

Инна отошла от окна, погладила выпуклый бок интегратора. Ему снова предстояла каторжная работа: маленький Эдди пожелал отведать апельсинов. Нужно сделать все, чтобы доставить малышу удовольствие.

А у Андрея нельзя отнимать надежду. У него еще целый год впереди. Вдруг действительно кого-нибудь за это время занесет к Оранжевой…

Некоторые вещи, если их разделить на двоих, становятся от этого только тяжелее.

* * *

Нат сделал выпад, и болельщики завизжали. Ушастому, поднаторевшему последнее время в фехтовании, удалось отбить атаку. Более того – он умудрился нанести Нату первый укол. И хотя Ушастый безнадежно проигрывал, оптимизму публики не было границ.

– Ах так?1 – закричал весело Нат, снова становясь в стойку и ощущая в руке отнюдь не гибкий прут из молодого побега кустарника, а настоящую, прославленную в боях шпагу. – За мной, доблестные мушкетеры! К бою, господа гвардейцы!

И вновь засвистели, заверещали болельщики, в восторге от новой сцены из истории далекой зеленой планеты, корабли которой бороздят вселенную по всем направлениям. И всегда находят то, что ищут.