Текст книги "аа"
Автор книги: авторов Коллектив
Жанр:
Героическая фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)
Теперь вы вряд ли будете шутливо называть собачий член «губной помадой».
Она объясняет, что у выделения есть три стадии. Последняя – высокощелочной секрет предстательной железы. Не беспокойтесь, уверяет она, это не опасно. Глотайте смелее.
Инструктируя начинающего зоофила, она описывает биологический состав тягучих млечистых выделений. В статье найдется технический термин для каждого ингредиента: двадцать процентов воды, углеводы, белки, липиды, калий, натрий, кальций, магний, фосфор, железо, хлориды, сера, аминокислоты, альбумин, протеаза, нуклеопротеиды, муцин, альбумоза, жировые шарики, тиамин, рибофлавин, пантотеновая кислота, ниацин, аскорбиновая кислота, энзимы и фруктоза. Будто от сухого академического жаргона у собачьего члена изменится вкус.
Суньте его в булочку, полейте шоколадным сиропом и обсыпьте суфле, собачий член есть собачий член.
Еще зоофилам не нравится слово «зверь».
Будто можно долгими тренировками перебороть в себе рвотный рефлекс и порвать с человеческой природой.
Когда я довез приятеля домой, он попросил совета.
– Поговорить с ней начистоту? Или сделать вид, что ничего не было?
Мне хотелось одного – заползти под одеяло и обо всем забыть, – но он не отставал.
– То есть если всё по согласию, то кто мы такие, чтобы судить? – Он выжидающе посмотрел на меня. Вопрос повис в воздухе.
Нет, чувак, сказал я, с меня хватит. Спасибо, но нет. Мы уже давно перешли границы пристойности, и у меня нулевое желание выяснять, что там дальше. На сцене стрип‑клуба меня могли бы звать Блаженное неведение.
Однако я соврал. Я нашел тот сайт.
Не судите строго. Вы тоже его найдете.
Защитница занятия на букву «С» описывает собак как пылких и страстных любовников. Ее «отношения» начались, когда ей было девять. Тогда же произошла первая «стыковка».
Она утверждает, что настоящая жестокость – это не помогать животному получить разрядку. Как бы вы себя чувствовали, если бы не могли дрочить? Если бы вам не давали утолять постыдные страсти под прикрытием интернет‑анонимности, пока ваша девушка, или жена, или дети, или кто там у вас еще, крепко спят в соседней комнате?
Она спрашивает, в каком мире мы жили бы, если бы все вокруг лгали, не умея и не желая произнести то, о чем нельзя молчать, или сделать то, на что нас запрограммировала природа? Если бы лекарства и алкоголь мешали нам осознать, что нам действительно нужно.
Это не слишком меня впечатлило, но вай‑фай в доме я отключил.
Я слишком молод, чтобы губить хорошее дело. Легальный секс – это ведь все еще здорово. Правда?
Однажды моя подружка будет переживать критические дни наедине с коробкой конфет и «Сексом в большом городе», а я наберу в поисковой строке «Майя Хиллс видео по‑собачьи бесплатно», случайно сверну не туда – и всё, после этого меня сможет заинтересовать только дюжина азиатских девочек‑инвалидов, одетых в плюшевые платьица, поедающих человеческие фекалии и давящих ластами хомячков.
Звучит заманчиво, но нет, спасибо, мне хватит. Старого пса не научишь новым трюкам.
Когда приятель вылезал из машины, он все еще не врубался. Искупление – жертва, сказал он. Может, она пыталась заглянуть в глаза своим внутренним демонам и была готова сгореть на костре общественного порицания или начать новую жизнь.
А может, ответил я, ей просто не хватает внимания и заботы?
Той ночью малюсенькая, хиленькая, на вес золота собачонка моей подружки сделала то, что всегда делает на ночь глядя, – нырнула под простыни, как грызун (грызун и есть), повозилась, нашла дорогу и устроилась в хозяйкином лоне. Свернулась, как идеально нарисованная какашка. Я впервые задумался, как они этому учатся.
Моя тогда еще не бывшая девушка помешана на сексе. Рассказали дикую историю, чуть не арестовали – ей, озабоченной, побоку. Когда мы улеглись, она стала ласкать мою шею и тереть между ног, сначала мне, потом себе, там, где собака, – и выбрала не самый подходящий момент.
Мне было о чем подумать.
Например, о том, что ее лучшая подруга сношалась со стаффордширским терьером. И бог знает с кем еще.
И ей это нравилось.
Уж если этот скелет она выставила на всеобщее обозрение, боюсь подумать, что осталось в шкафу.
Когда я уклонился и месяц не прикасался к подружке, наши отношения полетели псу под хвост. Что возвращает нас к началу истории.
Можете считать ее услугой и предупреждением. Только не советую особо распространяться. И что бы вы ни решили, не говорите, от кого ее услышали. Вдруг мы с подружкой еще помиримся. Я легко прощаю. И вообще очень преданный.
Расскажите священнику или еще кому. Выйдите в сеть. Парня, который знает парня, который трахал девчонку, которая трахала собаку, ни в одной тусовке долго терпеть не будут. Виновен как соучастник. По той же причине детишкам с именами Адольф и Усама бывает так сложно завести друзей.
И не подумайте, я никого не осуждаю. Но и не оправдываю. Я всего лишь несовершенный человек, который пытается придать смысл несовершенному миру.
Будь наш мир совершенным, у девушек имелись бы роскошные седаны, угловатые спорткары, первосортная выпивка и сверкающие бирюльки – все, что, по их убеждению, способно заполнить дыру в сердце, – и они не называли бы себя в честь этих предметов. Будь наш мир совершенным, мы бы довольствовались тем, кто мы есть, а не искали бы самореализации, прячась за кожаными масками и сетевыми именами.
Люди не играли бы на чужих слабостях, и счастья хватало бы на всех. Каждому щенку нашелся бы дом.
Однако наш мир несовершенен.
Эта история, нелюбимая шавка, мне уже надоела, и я оставляю ее в коробке с надписью «Бесплатно».
И можете поклясться любому, кто согласится вас выслушать, – зуб даю, провалиться мне, – что история эта правдивая.
Потому что это так.
И теперь она ваша.
Джейсон М. Файлан Двигатели, гермокольца и астронавты
В тот день мы обменялись уймой шифрованных записок – решали, что делать с Фредди.
На следующее утро миссис Алфавит первые десять минут урока таращилась на его пустую парту.
Я не убивал миссис Алфавит, но помог убить. Мы все помогли.
Она взяла себя в руки и сказала:
– Давайте сфотографируемся всем классом.
Мы поставили на штатив камеру с автоспуском и построились вдоль доски. Третий парень слева в заднем ряду, Теренс, – видали его лицо? Остальные стоят по струнке и улыбаются в объектив, а Ти пялится куда‑то вбок с разинутым ртом. Такое же лицо было у миссис Алфавит месяцем раньше, когда космический челнок «Челленджер» взорвался в прямом эфире. Двигатели, гермокольца и астронавты разлетелись по небу и рухнули в океан.
Для учеников, которые с трудом складывали два и два, в настоящем имени миссис Алфавит было слишком много согласных. Родителям она не нравилась, потому что была «из какой‑то занюханной пустыни» и «только вчера с верблюда слезла».
Зато ей можно было сбагрить нас, учеников коррекционного класса, и восемь часов делать вид, что никакого ребенка с задержкой в развитии у тебя никогда и не было.
Первый выстрел дробовика попал в миссис Алфавит. У нее в животе будто взорвалась мультяшная динамитная шашка.
Каждый год устраивают ночную службу при свечах. Те немногие, кто остался в живых, всегда обещают прийти. В этом году здесь только мы с Теренсом. По окончании мы идем в «Барли‑хауз» на западе города и занимаем кабинку подальше от студентов и хипстоватых бездельников. Берем по кружечке, шутим, показываем друг другу снимки своих детей, вспоминаем постельные подвиги, а потом расходимся по домам. И еще на год пропадаем из виду.
Мама Ти умерла накануне его седьмого дня рождения. К шестому классу бедняга мог разнюниться по любому поводу. Когда в школе появился Фредди, Ти решил с ним подружиться, но тот назвал его «шизанутым голубым ниггером с членами на голове». Малыш Теренс Мур, в рыжих вельветовых брючках и полосатой рубашке, разрыдался, убежал и долго сидел под деревом, спрятав лицо и содрогаясь всем телом.
На той же перемене Фредди стянул трусики с Моники Джордан, плюнул в волосы Эрике Венир, разбил Сэму Джиффорду часы «Пакмена» и спустил с крыльца бедного толстяка Германа Уэсли.
Потом мы вернулись с улицы в школу. Мимо нас прошла миссис Алфавит. Она тащила Фредди в кабинет директора Гэзерса. Фредди махал руками, брыкался, орал, разбрызгивал сопли и пускал изо рта пену. По его левой штанине растеклось темное пятно.
Когда за ними закрылась дверь, Колин Стерлинг сказал, что у этого новенького душа чернее, чем дно пустой консервной банки, и попал в точку.
Миссис Алфавит вернулась без Фредди и попросила нас быть с ним поласковей, потому что у него тяжелая жизнь. Пару месяцев назад у него умер папа.
– Дети, как мы помогаем тем, кому грустно?
Мы ответили хором, как сектанты:
– От теплых слов тепло на сердце.
Чуть позже появился Фредди. Он сел и уронил голову на парту.
Когда все ждали автобуса и пытались быть поласковей с Фредди, он сказал, что в старой школе получил высокий результат в тесте «кью‑ай», а в «школе для жирных голубых даунов» ему делать нечего. И что они с папой раньше стреляли птиц и слушали «Джудас прист», а на папиных похоронах он бросил вонючую бомбочку, а еще однажды видел журнал, где две голые тети тискали себе титьки и ели друг друга «там внизу».
За два дня до той групповой фотографии мы довели любовь и терпение миссис Алфавит до предела. С глубокими морщинами на лице, с краснотой и потеками под глазами, она вертела в руках фотографию каких‑то людей в пустыне. Мы отправили Матильду спросить у миссис Алфавит, почему она грустит, и та ответила, что когда святые люди ополчаются друг на друга, добро и зло блекнут. Остаются одни лицемеры, которые предают Бога тем, что во имя Него идут убивать. Она сказала:
– Когда вы делаете что‑то очень плохое, вас толкает на это Дьявол.
Она дважды велела нам угомониться. На третий раз обычно раздавался пронзительный «палестинский вопль» и нас лишали перемены, но в тот день миссис Алфавит просто вышла из класса. Через четверть часа она вернулась. Все замолчали, перестали валять дурака и уткнулись в учебники. Все, кроме нас с Фредди.
Пока ее не было, Фредди натянул между нашими партами тонкую проволоку. Он сказал, что убьет мою маму, если я пикну.
Он поднял руку, и миссис Алфавит с отсутствующим взглядом направилась к нему. Она споткнулась о проволоку, полетела на пол и потянула за собой наши парты, которые рухнули на нее сверху. Платье задралось до груди, руки были в грязи и царапинах, по лицу черными фейерверками расплылась кровь. На ее крики сбежались учителя. Ее увели, а мы до конца дня просидели с библиотекаршей миссис Адонис. Она была странная, и от нее пахло сыром и розами.
На следующий день миссис Алфавит, опираясь на трость, вошла в класс. Она увидела на столе цветы и открытки, которые мы принесли, и расплакалась. Она говорила мало, только сидела и плакала, а нам разрешила все утро рисовать.
Фредди явился в большой перерыв. Он размахивал коробкой для завтраков с «Придурками из Хаззарда» на крышке и насвистывал мелодию из сериала.
На перемене мы объявили ему войну.
Я, Теренс, Бо, Колин, Джастин и Сабрина зажали Фредди позади шведской стенки, за кучей опилок. Мы обступили его и не давали вырваться из круга.
– Это за миссис Алфавит, – сказал Бо и отвесил ему оплеуху.
Изо рта у Фредди, как в замедленной съемке, потекла кровь.
Апперкот Сабрины сбил его с ног.
– Это за щенка, которого ты ударил камнем.
Она ухитрилась добавить ему до того, как он коснулся земли.
– А это за второклашку, которого ты пнул по лицу.
Теренс обрушился на Фредди и стал молотить его изо всех сил. Он крупно дрожал, задыхался от слез и выл:
– Я не ниггер, я не ниггер! Папа говорит, я не ниггер!
Колин и Джастин применили приемы из субботнего шоу рестлеров. Их колени и локти одновременно врезались Фредди в грудь и живот.
– Это за то, что нассал на мой рюкзак.
– А это чтобы не говорил, что Иисус сосет член.
Фредди хватал воздух ртом и кашлял.
Сабрина подтолкнула меня вперед.
– Теперь ты. Ну, давай!
Я сказал Фредди, чтобы он извинился.
– Нет, – завопил он, – пошел на хер!
Я крепко сжал горячие кулачки.
– Извинись за то, что сделал с миссис Алфавит.
– Нет! – завопил он. – Твоя мама с ослами трахается!
– Проси прощения!
– Нет! – завопил он. – Нет! Нет! Нет! Твой папа трахает овец и кобыл.
– Проси прощения за свои поганые поступки, за все, что натворил.
– Нет! – завопил он. – Миссис Алфавит – пустынная негритоска! Грязная вонючая шлюха! Она трахалась с верблюдом, и у нее между ног гноится!
Я опустился на колени и ударил его по лицу. Потом сел на грудь и сказал, что его мама делала детей с другими дядями, а его мертвый папа гниет под землей, и его едят черви и тараканы. Мои опухшие кулаки ядрами опускались Фредди на голову, будто хотели отделить ее от тела.
Он орал во всю глотку. С каждым ударом моих костяшек его лицо все больше напоминало кровавую маску.
Я сказал, что родители его ненавидят, и он сам виноват, что живет с мерзкими бездомными стариками, которых мы всегда видим из автобуса на углу Мэйпл и Третьей авеню. С теми, про которых он говорит, что их не любит никто, даже Бог. Про которых он говорит, что они едят кошек, насилуют маленьких детей и заражают их СПИДом.
Я перестал бить Фредди, когда он замолчал.
Припадая на ногу, к нам подбежала миссис Алфавит. Она уронила трость, опустилась возле Фредди на землю и подняла его неподвижное тело. Потом обвела нас взглядом сквозь густую завесу черных волос и сказала:
– Что вы наделали? Что же вы наделали?
Фредди пришел в себя, весь в крови и слезах. Судя по запаху, он наложил в штаны.
Мы не видели его до конца дня. Молот возмездия, которого мы чертовски боялись, так и не опустился на наши головы.
На следующий день мы позировали для группового снимка.
Фредди вошел в класс через двадцать минут после начала урока с отцовским дробовиком. Он даже не целился, только вскинул руку, и ствол полыхнул огнем. Мы за считаные секунды превратились в новости, заголовки и срочные сообщения, статистикой ворвались в вашу дневную мыльную оперу как раз перед тем, как доктор должен был спасти героиню с дочерью с помощью ее злодейки‑сестры.
Сегодня я проснулся до рассвета, поцеловал жену и дочь, сел в подвале и достал фотографию нашего класса. Есть старая городская легенда, будто бы аппарат заело и он сделал еще три снимка, которые видели всего несколько человек.
На первом миссис Алфавит заваливается назад с развороченными кишками, а мы все стоим в том же порядке, в каком она нас расставила.
На втором наши лица, забрызганные ее кровью и внутренностями, начинают менять выражение.
На третьем кричат уже все, кроме Сабрины, которой снесло полголовы.
Я прячу фотографию до следующего года и смотрю на часы. Сегодня день рождения Фредди. Кто‑то должен положить цветы ему на могилу.
Миссис Алфавит сказала бы, что меня толкнул на это Дьявол.
Теренс Джеймс Илс Лемминг
В жутковатой мгле умирающей ночи крошечный огонек проживает долгие мили.
Ожидая начала экскурсии по следам привидений, я ворую тепло у незнакомцев, сгрудившихся у входа в паб «Восемь Жизней из Девяти». Нет‑нет, я не хочу ни пугать, ни шокировать читателя, ни навевать на него тоску очередной страшной историей…
…про живых, про умерших – или про тех, кто застрял где‑то посередине между жизнью и смертью – но именно тогда, в Хеллоуин, он впервые, теперь уже много лет назад, поставил свой эксперимент. Затеял игру в жмурки‑кварки. Прятки со смертью.
Он – этот мой брат. Грандиозный Тупица .
Слизнув бегущую из носа соленую водичку, я пересчитываю собравшихся по пальцам. Сегодня их куда меньше, чем бывает обычно на таких экскурсиях – а их я повидал немало, в другие дни и в других городах, выслеживая своего брата – Непостижимого Болвана .
При свете фонарика из тыквы топчутся выгульщики собак. Туристы в непромокаемых куртках застыли с фотоаппаратами наготове. Позади, держась за руки, стоит парочка подростков – Упыриха и ее Бес‑Френд, оба в черном в обтяжку.
Подув на жареный каштан, кладу его в рот, катаю на языке обжигающую мякоть. Рассматриваю последнего присутствующего, который выглядит здесь еще более не к месту, чем я, – переодетого черно‑бело‑полосатого чудика с вымазанным лицом и зачерненными углем глазницами. Он стоит, отхлебывая что‑то из банки, осветленные патлы трепыхаются на ветру. Ни дать ни взять – Битлджус на воле. Оживший труп Курта Кобейна.
Кидаю в рот еще один раскаленный каштан (чтобы распробовать вкус) и гляжу туда, где за спиной Битл‑Курта струится янтарная дымка и исчезает во мраке. Забредешь чуть подальше, потеряешь из виду скалящуюся тыквину и будешь блуждать всю ночь по окраинам Эчмонда, до головной боли вглядываясь в кромешную тьму, до ломоты в костях нащупывая перед собой дорогу.
В детстве брат не умел вырезать из тыквы светильники Джека – ну не мог, и все, хоть убейте. Помню, однажды во время осенних каникул он пытался испортить и мой, но нечаянно всадил кухонный нож себе в руку, чудом не задев артерию среднего пальца – того самого, который он так любил мне показывать. Он стоял тогда и терпеливо наблюдал, как кровь капает в его изуродованную тыкву, словно воск на старинный канделябр.
– Всех с Хеллоуином!
Мы оборачиваемся ко входу в паб. Тяжелая дверь затворяется, и возникший перед нами силуэт, закутанный с ног до головы в кожаный плащ, поднимает светильник за веревочную ручку.
– Надеюсь, все живы‑здоровы? – гудит он, задрав тыкву кверху рукой в митенке, так что плечо плаща сползает ему на грудь. – Сегодня для вас экскурсию буду вести я.
Гид смакует каждое свое слово, как будто следующее может оказаться последним, – ему бы в художественной самодеятельности играть.
– Меня зовут Джек‑путеводитель ! – объявляет он с театральностью, которой позавидовал бы всякий актер любительского театра.
Он наклоняется к светильнику, отчего длинные седые баки приобретают оранжевый оттенок, и беззвучно шевелит губами, отмечая в блокноте имя каждого заплатившего, проверяя и перепроверяя, нет ли в толпе безбилетников и прочих любителей проскользнуть на халяву.
– Дорогие полтергости , – обращается он к группе, и присутствующие отвечают ему дружным вежливым смехом.
Я перекатываю глаза по теплым глазницам.
– Не тяни резину! – бросает ему полосатый одиночка Битл‑Курт, отрыгнув в банку приторным яблочным перегаром. – Мне еще надо быть кое‑где …
Мне тоже , думаю я, щупая языком десны. Там, где сейчас мой братец, этот Импозантный Мямля , если мне хоть когда‑нибудь суждено его найти… Кидаю в рот еще один каштан.
– Ага, кое‑где, – раздается голос (та самая девушка в костюме готической Упырихи). – На собрании анонимных алкоголиков, типа?
Снова перекатываю глаза, на этот раз в сторону эчмондского выгона. Там, среди деревьев‑скелетов с давно опавшей листвой, находящихся под охраной какого‑то там фонда защиты лесных угодий, стоит необычное дерево.
Оно выше остальных, а его нижняя ветвь, до которой не дотянешься рукой даже на цыпочках, придает ему форму буквы «Г». Крона напоминает средневековое орудие пыток, темные сучья расползлись, словно покрытые струпьями вены.
В нем – причина, по которой сегодня, несмотря на Хеллоуин, по улицам не носятся миниатюрные феи, гоблины и ведьмы, не стучат в двери и не выпрашивают сладости. У ствола горой навалены цветы; место вокруг огорожено лентой с надписью: «Полиция. Не пересекать». Лента трепещется, вздыхает, как небрежно завернутый подарок на день рождения, вряд ли бы порадовавший моего брата.
Очередная незваная вечеринка, которую Феноменальный Идиот наверняка бы испортил.
– Светильник Джека, – повышает голос экскурсовод, – это зловещий огонь. Ignis fatuus, блуждающий огонек, который кружит над болотами, мерцает вдали с наступлением сумерек. Подразумевается ночной сторож, человек со светильником. Легенда о свете, уцелевшем во мгле.
Я борюсь с зевотой. Эту сказку я уже слышал – про огонек, живущий долгие мили. Ее, как многие предания, рассказывают по‑разному, но, в общем, сюжет повествует о том, как один скиталец по имени Джек – другой Джек – обхитрил дьявола и в конце концов лишил его могущества.
– Перед тем как отпустить дьявола, Джек взял с него клятву, что тот не станет претендовать на его душу. – Экскурсовод кладет руку на сердце. – А когда через много лет Джек умер, он понял, что оказался никому не нужным. Таким же беспомощным, каким он сделал однажды дьявола. В раю ему, грешнику, не место, в ад тоже путь закрыт. Так и остался он один во мраке… Тогда дьявол в насмешку бросил ему уголек из адского костра (эту часть знаю назубок) – искорку, которая никогда не погаснет, и все такое… Джек смастерил светильник, положив уголек внутрь вырезанной тыквы, чтобы, бредя по чистилищу, освещать себе дорогу. Путь к месту вечного упокоения, которое ему так и не суждено было найти. Сия легенда напоминает нам о наших неотпущенных грехах.
Мои губы невольно произносят вместе с ним каждое слово.
– Не наказаны и не прокляты, без покаяния и прощения… История о душе, ведомой дьявольским светом во мраке чистилища.
Да‑а, сочувствую. Это все равно что тебя не пустили в самый отстойный ночной клуб города.
Ну и лузер, даже в ад, и то не приняли. Репку всучили светящуюся, и от ворот поворот.
Полный п%ц.
– Просьба далеко не отходить! – возглашает Джек (вот уж в ком точно погиб актер ужастиков студии «Хаммер»!). – Но и слишком близко подходить не советую.
Он роется в своем зловещем плаще. Раздается громкий щелчок, затем какая‑то трескотня, и вдруг из‑под плаща вырывается наружу визгливый хор мультяшных бурундуков. У присутствующих сконфуженные лица.
– Одну минутку… – Джек выхватывает из‑под полы вещицу, напоминающую бортовой «черный ящик», только в миниатюре.
Посветив ухмыляющейся тыквой на свой древний кассетник, Джек его шлепает – раз ! – точно так же, как шлепнули моего брата родители, когда он однажды подбил меня ткнуть в розетку антенной игрушечного «уоки‑токи». Два ! – за взрыв, выбивший рацию у меня из рук, за вырубленный свет и сгоревшую коробку предохранителей.
Три ! – за черную звездочку, оставшуюся на розетке и вокруг нее, и в знак бессрочного домашнего ареста, неминуемо следующего за поркой…
Я перекатываю во рту горячий каштан.
– Свечи… – Джек кивает в сторону жилых домов, пытаясь выиграть время, судорожно перебирает пальцами по своему никудышному плееру. – Запах тыквенного пирога. Такие свечи горят ярко, но недолго… С ними и светильники получаются страшнее.
А брат мой любил палить свечку с двух концов – сколько его помню, всегда у него были на уме какие‑нибудь проделки… Джек наконец находит нужную кнопку, и к его выступлению добавляется аккомпанемент из неживых аккордов.
– Ух ты, – произносит Упыриха с каменной миной и громко фыркает под незатейливые страсти и заурядные мордасти скрипучей органной музыки: – Фигня!
Туристы обожают дешевые фокусы. Каким бы дрянным ни был ваш рассказ, дополните его простеньким трюком, и толпы незнакомцев пойдут за вами по пятам даже в самые нелепые места. Не успеет дождь смыть нарисованный мелом силуэт, не завянут еще венки на месте трагедии, как там уже возникает масса развлекательно‑туристических лавочек, наперебой предлагающих посетителям самим пережить весь ужас случившегося.
Что уж говорить о таких достопримечательностях, как район Уайтчепл с его мощеными улочками, на которых в 1888 году Джек‑потрошитель вспарывал животы проституткам, или вызывающий клаустрофобию тоннель под парижским мостом Альма, где в 1997 году разбился «мерседес‑бенц» с принцессой Дианой, или супермодный ночной клуб «Вайпер рум», у входа в который в 1993 году накануне Хеллоуина умер от передозировки наркотиками актер и кумир подростков Ривер Феникс.
И дело не в том, чтобы нажиться на чьей‑то смерти; главное – удовлетворить потребности нишевого рынка.
– Так послушайте же! – Джек обнажает в улыбке ряд стиснутых зубов, что лишь подчеркивает его отвратительное актерское мастерство, и под зловещие звуки примитивного аккомпанемента нетвердо направляется в сторону темноты городка. – Послушайте и насладитесь историями о привидениях Эчмонда!
– За Эчмонд! – провозглашает Битл‑Курт. Его грим растекся, зрачки зияют, как горла погребальных урн.
Собаки отвечают ему лаем. Стоящие рядом туристы отшатываются, а он выплескивает на них сидр из банки, вызвав на себя град ошалелых взглядов.
Суть походов по следам привидений (как и остальных мероприятий для падких на чернуху туристов) состоит в том, что, прежде чем стать объектом любопытства – прежде чем вас заметят, – вы должны умереть. Экскурсантам в траурных очках больше всего хочется узнать, кто где погиб, при каких обстоятельствах и почему. Они умоляют поведать им всю подоплеку, подогреть их любопытство, не обмануть ожидания.
Итак, за доверчивую публику, увлекаемую в хеллоуинскую ночь дешевыми байками гамельнских дудочников…
– И за привидения! – выкрикивает Битл‑Курт, оросив мне шею сидром из смятой в кулаке банки.
Не успевает Джек повернуться к нашей неуклюжей и напирающей толпе, чтобы обрушить свой гнев на нарушителя, как того уже и след простыл.
Битл‑Курт уже далеко – подняв ворот, он одиноко бредет по выгону, прочь от янтарного света тыквы; полоски костюма растворяются в темноте.
Перед тем как исчезнуть навсегда, оставив за собой в воздухе облако перегара, Битл‑Курт швыряет в темноту пустую банку.
– Вот псих, – злобно говорит Упыриха.
Реплика вызывает в группе глупое хихиканье. Отвожу глаза в сторону. Кидаю в рот каштан.
– Давайте начнем заново, – предлагает Джек и возвращается в самое начало программы, будто решив подвергнуть меня пытке. Но мои мысли рассеиваются, и под его мерное бормотание я отключаюсь.
Смотрю по сторонам – где я, с кем, – но не потому, что мне лень слушать. Брат мой – вот тот был лоботряс и оболтус. Даже соврать по‑человечески не умел – как тогда, в парке, когда он раскачивал меня на качелях, подзуживая крутануть «солнышко». Ты не бойся, мол, гравитация сделает свое дело, наука не подведет!
Нет, вовсе не потому. Просто я слишком часто слышу это слово.
Смерть.
Глазея вокруг, я придумываю для нее разные нелепые способы, подручные средства, причудливые названия: …покрытые пеной клыки… хам с собакой… укус питомца… водобоязнь… бешенство… бу‑бу‑бу…
Стирается грань между заученным экскурсионным текстом и последними показателями смертности в городе. Между старым и новым. Я уже не помню, какой смертью кто умер. Откуда я все это знаю. И в каком городе нахожусь. Оглядывая группу, я принимаю желаемое за действительное: погубленный Бес‑Френд… ревнивая Упыриха… убийство, спровоцированное жертвой… бу‑бу‑бу…
Что это – сбивчивый рассказ экскурсовода или история трагедии? Автобус с туристами… заледеневшая ночная трасса… множественное столкновение… бу‑бу‑бу…
Надо выбросить чернуху из головы и вспомнить, зачем я здесь. Пройти каждую экскурсию до конца, лишь бы узнать у гида какие‑нибудь слухи о брате – Потрясающем Остолопе . Покойнике, который не умер .
Умер, но не совсем . Как умирают ассистенты фокусника, когда их распиливают пополам, прокалывают, топят.
Циркачи, известные под именами вроде Выдающегося Олуха или Великолепного Кретина . Мастера показывать трюки и фокусы‑покусы с такими названиями, как «Измена вероломного апостола»… «Тяжелый дубовый крест»… «Публичное распятие»… бу‑бу‑бу…
Так, периодически отключаясь – привычка, вбитая за годы хождений по экскурсиям поздней осенью (была бы погода получше, хоть можно было бы назвать эти поездки отпуском!), – я плетусь в толпе экскурсантов в темноту эчмондской ночи, а те, в свою очередь, неотступно следуют за Джеком с его спасительным желтым огоньком.
Бредут за ним слепо, как лемминги.
* * *
Еще до появления небезызвестного мифа и захватывающей компьютерной игры лемминги были знамениты склонностью к самоуничтожению, обусловленной, как это ни парадоксально, инстинктом выживания.
Когда их популяция достигает пика, критической перенаселенности, то сотни, а порой и тысячи мохнатых индиан джонсов отправляются в путешествие. В поисках пищи и приюта они мигрируют во всех направлениях, на все побережья, и движет ими отнюдь не желание смерти и суицида, а радость жизни и оптимизм.
Надежда!
Численность норвежских леммингов подвержена особо сильным колебаниям. Каждые четыре года она резко возрастает, а затем сокращается почти до полного исчезновения – а по каким причинам, никому не известно.
Каждые четыре года наступает Високосный Год Смерти Леммингов.
«Незаконный отец… припаркованная у обрыва машина… смерть в прибрежных водах…» Экскурсовод все бубнит свою речь – хотя точно сказать не могу, – все шлепает по своему плееру, все углубляется в трагическую тематику. Он ведет нас вдоль жилых домов со стоящими у дверей лоботомированными тыквами; свечи плавят их изнутри, превращая ухмылки в причудливые гримасы и отбрасывая тени на кирпичную кладку стен. Возможно, кому‑то его монолог уже и наскучил: «…Завязавший алкоголик… муниципальная квартира на верхнем этаже… вытолкнул из окна… бу‑бу‑бу…»
Если бы все вокруг стали бросаться с обрывов или мостов, вы бы тоже бросились?
Или вам более по душе роль первого бесславного мученика – лемминга‑заводилы? Ведь не секрет, и доказательство тому моя связка экскурсионных записей, что суицид сегодня – угрожающе популярное занятие; в Великобритании это самая распространенная причина смертности среди подростков.
Около двадцати человек в год бросаются с самой высокой прибрежной скалы в стране – мыса Бичи‑Хед. Примерно такое же количество погибает, спрыгнув с утеса Гэп в заливе Уотсон в Сиднее, Австралия.
А в небольшом уэльском городке Бридженд, где средний показатель суицида обычно 3 человека в год, в конце нулевых годов двадцать пять подростков покончили с собой на протяжении каких‑то двух лет.
Большинство – повесились.
Кроме того, многие из них знали друг друга.
Когда мы учились в младших классах, друзья звали на дни рождения только меня. Моего брата – никогда. Вплоть до того, что именинник мог отменить вечеринку, лишь бы не приглашать его. Конечно, в старших классах брат мог бы и одеваться получше, и с девчонками разговаривать… Однако с тех пор его популярность подскочила. Нынче этот Великий Антитусовщик тусуется в антисоциальных сетях.
И вечеринки теперь пропускает не он, а другие.
«… Затравленный трансвестит… петля на балочном потолке… удушье… бу‑бу‑бу…» Джек все пичкает нас своими рассказами, его светильник ныряет в глухие переулки и темные аллеи. Мы, словно зомби в кандалах, волочимся следом, одетые в тени идущих впереди, так же как те, кто идут за нами, несут на себе наши тени – а он, слышно, все долдонит: «…Изъятие жилья за неуплату налогов… промышленный пестицид… токсическое отравление… бу‑бу‑бу…»