Текст книги "В Датском королевстве…"

Автор книги: авторов Коллектив

 
Давным-давно уже мечта о несбыточном
капитулировала
перед надеждой хотя бы на лучшее,
которая теперь должна уступить мольбе,
чтобы нас миновало худшее.
Мы едва ли не благодарны,
когда мелкие беды
ставят нас на место
в бытии
необозримом и знойном, как равнины Испании.
Спускается тьма,
сухие пальмы шуршат за шторами,
и моя белая плоть отсвечивает, как глетчер,
в зеркальной столешнице номера 19,
когда я наклоняюсь зажечь свечу
для незримой души.
 

 
Молодой врач направляет луч света
мне в ухо,
где потрескивает пленка немого фильма.
Последнего, кто снимался в нем
и кто поручил мне
написать титры,
я вчера проводил на кладбище,
и сирени, лебеди —
все, что есть белого в этом мире,
отодвинули остальное в тень.
Я долго сидел, прислушиваясь,
                              как, шипя, растворялись в воде
два кодимагнила.
«Это наследственное», – говорит врач,
выключая фонарик.
 

 
Кому не случается
на подходе к пятидесяти,
проснувшись в ночном поезде,
который неизвестно почему встал,
обратиться мыслями к человеку,
что мимолетно встретился на пути
и исчез.
Сидишь ли ты где-то под соломенной шляпой
и читаешь в сени яблони?
Или, пьяная, валяешься на смятой кровати,
а за перегородкой возится крыса?
Тут поезд трогается и обрывает стихотворение,
прежде чем поэт поддастся соблазну
приправить его
сентиментальностью и цинизмом.
 

Микаэлю Струнге

 
Пришел я осенью, а уходил от зубного уже зимой.
Остановившись перед витриной магазина, во весь
рот улыбаюсь собственному отражению: новые
золотые зубы сверкают из розового мрака челюстей,
придавая мне сходство со старым киношным
нацистом. В некрологах писали, что все ведь к тому и
шло, но я не хочу соглашаться, будто в твоей смерти
есть хоть какой-то смысл: он есть у одной только
жизни. Купив розу, отправляюсь на поиски твоей
могилы. «Мне тебя не хватает», – сказал, и
показалось, будто ты улыбаешься, но, конечно, это
все лишь мои фантазии. Вот я – стою тут с первой
сединой и мечтами об обручальном кольце. А вон ты,
где-то между всем, что слишком земля, и всем, что
слишком небо. В моем беспокойном мозгу.
 

Микаэль Струнге
Стихи разных лет
© Перевод Анастасия Строкина

 
ОНА И ВПРЯМЬ НЕ ЗНАЕТ
ДОКУРИТЬ ЛИ ЕЙ СИГАРЕТУ
СОКРАТИВ СЕБЕ ЖИЗНЬ НА 10 МИНУТ
ИЛИ
БРОСИТЬ ЕЕ В ОКНО
КРЕПКО ВЦЕПИВШИСЬ В КОНЧИК
СОКРАТИТЬ СЕБЕ ЖИЗНЬ НА 50 ЛЕТ.
ОНА И ВПРЯМЬ НЕ МОЖЕТ
РЕШИТЬСЯ И ТУШИТ СИГАРЕТУ ОБ РУКУ.
ПУСТЬ МИР УВИДИТ: НЕ ОН ОДИН
МУЧИТ ЕЕ И ЕЕ ТЕЛО.
 

 
По улицам – толпы слепых детей.
Ледяные ветра – в пустой черепушке города.
С неба – вещевой ливень: приемники,
пузырьки, газеты, мыло, битое стекло.
А за городом – опара леса, раздается
на ядах и препаратах.
Парень идет по тросу,
протянутому от башни к башне.
Над скопищем глухих домов
огромная стая чаек
рвется к золотому свету моря.
Пластмассовое солнце тлеет зубастым оком,
заливает йодом глаза прохожих.
В глубокой коме спит асфальт,
укрытый синим тряпьём снега
с набивным рисунком телеэкранов.
Вся музыка сумерек —
предсмертный хрип машин.
Холодный нейлон ветра
живую кутает кожу
в тонкую болевую пленку.
 

 
Мир кончается
прямо у вас под ногами.
Он весь как на ладони.
Взгляните ввысь —
там все ваши возможности:
прозрачно-призрачные линии меж точками
на черном огромном экране.
Или – белые пятна Роршаха
на большом голубом ватмане.
 

 
Звук лопающегося сосуда.
 
 
Реки простерты, руки.
 
 
Города впали в детство:
звуки влажных хлопков, раздавленных тел.
 
 
Боль – с ноготок, не больше.
 

 
Вот он спускается к морю.
 
 
Вот он заходит в воду.
Плывет.
 
 
И вот ныряет.
 
 
Ныряет, чтоб
 
 
не всплыть.
 

 
Дверь заперта. Я внутри.
Не встаю. Не лежу. Тут светло.
Снаружи – тьма. Тут тихо. Все
такое настоящее. «Мое лицо
как будто настоящий сон». Бессонница / мертвый сон
без снов. Тело из тьмы.
Не могу думать. Жив.
Есть нечто,
о чём не удается думать. Но вижу. Черное.
Что-то не так. Нет, все вообще не так. Не назовешь.
Думаю: любить, быть любимым.
Помню хорошее. Не могу
забыть плохого. Жив.
Иначе не могу. Как мертвый. Но боли
нет. Я не могу
ее ощутить. Это она
ощущает меня.
 

Катти Фредриксен
Из книги «Стопроцентный инуит»
© Перевод Анастасия Строкина

 
Старый охотник здесь больше не живет.
Весло его каяка потерялось;
место, где он родился, отныне недосягаемо.
А было время: он нащупывал путь в тумане,
он думал о семье и надежном доме.
 
 
Когда его незамужняя дочь родила,
он назвал ее не-мужа «зятем».
Он благодарил небо, как благодарили предки, —
за то, что мальчик, за то, что поможет.
 
 
И он дарил ему игрушки —
мастерил их из заготовок для каяка —
сухих и полукруглых деревяшек.
Они друг с другом ворковали.
Ийаайаййаа, благодарный за мальчика.
 
 
Из тех же деревяшек он выточил фонарь:
вместо плафона – пластиковая бутылка.
Он чувствовал, как наливается счастьем
с каждым шагом этого мальчика. Ийаайаййаа.
 
 
Однажды ему приснилось,
                              что он перевернулся в своем каяке.
С тех пор во сне он часто видел жену.
Голос, рожденный болью, звучал и креп —
не скрыть его и не укрыться:
слишком сильный, чтобы не помнить.
Смерть снова их соединит,
и никакого другого пути он не нашел. Ийаайаййаа.
 

 
Да, вот так:
мне есть, что рассказать.
 
 
Да, вот так:
я из Гренландии, но с датским паспортом.
 
 
Да, вот так:
я чистокровная инуитка и я не ем сырое мясо.
 
 
Да, вот так:
я верю в шамана-ангаккока и в Христа.
 
 
Да, вот так:
я думаю на родном, а пишу на датском.
 
 
Да, вот так:
я не люблю этот язык.
 
 
Да, вот так:
люблю гренландский.
 
 
Моя страна и я – мы говорим на этом языке.
А на каком вы говорите с моей страной?
 

 
Одиночество беззвучно.
Как будто застыла зимняя река.
Из движения – только мысли.
Каждый шаг замирает.
 
 
Одиночество безречно.
Как будто солнце – осколок айсберга.
Ни тело, ни мысли так и не успеют заметить,
что стрясалось с душой.
 
 
Он идет по улице,
одинокий – ну и что?
Благодарно рассматривает прохожих:
ему радостно и не на что жаловаться.
Он стареет, становясь невидимым для других.
Незаметным, ненужным.
Выпил на работе,
и вот теперь он посреди улицы,
как будто никогда никем не был.
 
 
И только его возлюбленная земля
слышит стук его сердца,
ежеминутно с ним, с его слабеющим телом,
равнодушная к его месту в обществе:
она знает о нем самую правду.
 
 
Остановился, смотрит издалека,
как совсем еще молодые
фотографируются в национальных одеждах,
разговаривают по-датски.
Щелчок фотоаппарата – и все? —
все попрятались по машинам, разъехались.
Он никогда не будет с ними.
И это ему не грустно.
 
 
Решил пройтись до центра.
Один.
 
 
Идет легко, считая каждый шаг,
благодарный, что все еще жив.
В центре он останавливается,
как будто не знает, куда дальше.
Он здесь родился, и вырос, и стареет.
Он стоит и не может понять, где он.
 

 
Мне страшно,
мне странно, мне хочется пить:
на моей коже – морская соль
и удары барабанной палочки.
 
 
Каяки стоят на низкой воде, у берега,
рабочие каяки, сел – и в море.
Но где охотники и рыбаки?
 
 
Мне спокойно от страха,
он стекает водой по телу.
В воде предки видят мое отражение:
иначе им меня не разглядеть.
 
 
Я прошу их: посмотрите, услышьте,
научите своему мастерству,
дайте свои инструменты.
Но это только во сне, когда засыпает кровь.
 
 
А все же они говорят: не сомневайся,
и я верю, я вижу, что принес прилив.
 

Антология рассказа

Хелле Хелле

Мы очень ждали этот фильм. Американский, со знаменитыми актерами в главных ролях, фильм о любви, захватывающий, про двух людей, которые случайно знакомятся в бюро путешествий.

Фильм идет около четверти часа, как вдруг на одном из передних рядов поблизости от нас падает в обморок женщина. Зрители начинают кричать, зажигается свет, показ фильма прекращается. Женщину кладут на пол перед экраном, она все еще без сознания, на ней пальто, кто-то снимает с нее пальто и похлопывает по лицу.

Мы сидим в освещенном зале и ждем чего-то, очевидно, приезда машины «Скорой помощи». Мне отсюда видно, как из кармана ее пальто выскользнули пакетики – мармелад и конфеты с лакрицей.

Мой друг говорит мне, что людям со склонностью к тромбозу вообще лучше не ходить в кино. Он учится на ветеринара, сейчас готовится к экзамену по патологии и очень любит сравнивать людей с животными. Он говорит, что женщина на полу напоминает ему таксу из-за коротких ног и высунутого языка. Я прошу его прикусить язычок. Если не считать потерявшей сознание женщины, в зале не меньше ста человек.

Мой друг выходит купить попкорн. Надо же использовать перерыв для чего-то полезного, говорит он. Я делаю несколько глотков из бутылки с водой и ставлю ее под кресло.

Женщина, лежащая на полу, вдруг привстает, поднимает руки и громко кричит. Потом опять падает на пол со стуком. Зрители поднимают шум, дескать, надо что-то делать, и, вообще, почему до сих пор не приехала «скорая помощь». Двое зрителей средних лет рядом со мной спорят, как лежать женщине, по-прежнему на спине или лучше перевернуть ее, разговор идет на повышенных тонах.

Мой друг возвращается с горячим попкорном, он жует, а я рассказываю ему о том, что женщина подняла руки и громко кричала. Он говорит, что не хочет лечить людей, он имеет дело только с животными. Вынимает из сумки книгу, пристраивает ее к спинке переднего кресла и начинает читать, нельзя же попусту тратить время. Я спрашиваю, как он может сосредоточиться и готовиться к экзамену, когда вокруг не меньше ста человек да еще перед экраном женщина, которой плохо, и к тому же включили музыку – звуковую дорожку к одному из фильмов про звездные войны.

Он говорит, что студентом приобрел навык сосредоточиться, однажды он прочитал почти целую книгу, работая с газонокосилкой, на это у него ушло не больше часа. Я спрашиваю, как выглядел после этого газон. Он громко смеется и говорит, что не надо верить каждому его слову.

Группа женщин, явно члены какого-то клуба, всерьез голосуют, не потребовать ли назад деньги за билеты и вместо кино пойти в ближайший увеселительный парк. Сторонники этой идеи побеждают, женщины покидают зал.

Я толкаю моего друга и спрашиваю, не уйти ли нам тоже.

Он считает, что лучше подождать. Ему очень хочется посмотреть этот фильм и к тому же вместе со мной, мы не ходили вместе в кино уже больше года. Он показывает мне рисунок, внутренности козы, я говорю, что никогда не видела ничего более мерзкого.

В какой-то момент пожилая пара поднимается и подходит к женщине на полу, вешает ее пальто на кресло и наклоняется. Это привлекает к ней внимание еще нескольких человек, один мужчина хлопает ее по лицу, другой велит ему это дело прекратить.

Кто-то начинает кричать, что надо остановиться, надо дать ей покой, мы можем принести больше вреда, чем пользы. Сейчас приедет «скорая помощь», нужно только подождать. И отойти от женщины, здесь вам не цирк.

Я мешаю другу читать книгу и спрашиваю, не думает ли он, что тут что-то не так. Мы ждем ужасно долго, я решаюсь пойти и выяснить. Он говорит, что можно пойти, а на обратном пути хорошо бы принести ему чего-нибудь попить.

Везде очереди, у других залов кинотеатра и у киоска, у билетных касс. Я проталкиваюсь сквозь толпу, машу молодому человеку, проверяющему билеты. Кричу, что в первом зале все еще ждут машину «Скорой помощи». Он кричит, что знает это. Я кричу, что так нельзя. Он кричит в ответ, что такое случается часто.

Я прохожу мимо очереди к телефону, прошу того, кто говорит, прервать разговор, ситуация чрезвычайная, нужно помочь больной женщине. Он отвечает, что он в таком же положении, он погибает, все вокруг рушится.

Тогда я встаю в очередь к стойке, покупаю своему другу колу и возвращаюсь в зал.

Он сидит, отложив книгу, и постукивает пальцами в такт музыке из фильма о звездных войнах. Протягиваю ему колу и сажусь.

Мой друг спрашивает, не сыграть ли нам в какую-нибудь игру, чтобы убить время. Он задумал кое-что в этом помещении, а я должна угадать, что это. Я говорю, что не настроена сейчас играть в такого рода игры, он говорит, что жаль. Потому что он задумал кусочек попкорна, который попал в мои волосы, и я бы ни за что не угадала.

Решаю идти домой. Именно домой, а не в кафе, не в другой кинотеатр. Сижу и думаю, как я сейчас скажу ему, что иду домой. Он скажет, что надо сначала распить по бутылочке пива и все обсудить, он так ждал этого вечера. Я отвечу, а как он думает, разве я не ждала, но вечер все равно уже испорчен. Да, испорчен, скажет он, испорчен. И будет мусолить это слово, а я встану и уйду. При других обстоятельствах я в качестве извинения сослалась бы на головную боль или тошноту, но сейчас это почему-то не годится.

Я вижу, что женщина внизу у экрана приходит в себя. Поднимается, хватается одной рукой за кресло. Зрители из первого ряда подбегают помочь ей, но другой рукой она подает знак, чтобы они сели.

Она идет по среднему проходу, опустив глаза. Пожилой мужчина подает ей пальто, которое она забыла. Она берет пальто и покидает зал.

Кто-то кричит, что хватит играть музыку, пора дальше крутить картину, другие смеются.

Когда занавес открывается, публика начинает аплодировать. Смотрю на своего друга, он тоже аплодирует. Шепчет, что надо внимательно слушать музыкальное сопровождение, оно уникально. Я представляю себе колу, которую он только что выпил. Кола попала в его внутренности и булькает там в темноте. Я отодвигаюсь от него. Полчаса спустя слышу звуки, напоминающие сирену «скорой помощи».

Лето. Мама договорилась со мной о встрече. Мы увидимся на вокзале в мой обеденный перерыв, она приедет на автобусе чуть позже двенадцати, а у ветеринара ей надо быть только спустя 45 минут. Мама возьмет с собой что-нибудь поесть на нас двоих, а я смогу попрощаться с собакой. Ей уже 14 лет, она не вынесет новых операций, так что ничего не остается, кроме как усыпить ее.

На небе ни облачка. Я в сандалиях и голубом платье, которое уже туго облегает живот, жду на остановке. На улице градусов 30, я вытираю ладонью пот с лица и промокаю руку о платье.

Пахнет разогретым асфальтом. Автомобили подъезжают к вокзалу, люди входят и выходят из здания. Кто-то сидит в тени под козырьком крыши. Какой-то мужчина опускает письма в почтовый ящик.

Когда автобус сворачивает на площадь, мама уже стоит у выхода. Как только открывается дверь, она выходит, ведя за собой собаку. Собака со свисающим изо рта языком медленно спускается за ней.

Выйдя из автобуса, собака сразу же ложится на землю, мама ставит сумку и садится на корточки. Увидев меня, собака виляет хвостом. Мама, покачивая головой, гладит ее по спине.

– Самая ужасная поездка в моей жизни, – говорит мама, не глядя на меня. – И самые долгие двадцать минут.

Ее уложенные волосы немного опали и прилипли к шее.

– Она была такой беспокойной, и я постоянно ругала ее, потому что она все время путалась под ногами. Сначала мне вообще запретили везти ее на рейсовом автобусе, но потом все-таки разрешили. А собака по-прежнему не знает, что ее ждет, думает, это просто небольшая прогулка.

Мама наклоняется к собаке и зарывается лицом в шерсть. Я кладу руку ей на спину, ее блузка пропотела.

– Пойдем, – говорю я. – Найдем место в тени.

– Я забыла взять воды для нее, – говорит мама. – Она так хотела пить, а у меня с собой ничего не было. Не знаю, о чем я только думала.

– Пойдем, – говорю я и помогаю ей подняться. Она немного колеблется, вешает сумку на плечо. Собака тоже встает. Я похлопываю ее, и она снова виляет хвостом.

Мы идем к гриль-бару, чтобы купить воды для собаки. Очередь тянется вдоль тротуара, я становлюсь в самый конец.

– Купи только воды, – говорит мама. – Еда у меня с собой. Да, и салфетку возьми.

Она вытирает лоб.

– Нет, возьми побольше салфеток. У меня с собой даже носовых платков нет. Я просто не могла выйти из дому и собиралась в последний момент, прямо к отправлению автобуса. Который сейчас час?

– Время еще есть, – говорю я. – Вы можете подождать в тени, пока я стою в очереди.

Я показываю на козырек в конце площади. Мама кивает и тянет собаку за собой.

Женщина в очереди передо мной, похоже, покупает еду и для себя, и для своих коллег. Она заказывает сэндвичи с говядиной, сосиски и лимонад. Я беру несколько салфеток из упаковки на прилавке и кладу их в сумку. Оглядываюсь. Мама привязала собаку к столбику, сама сидит рядом и ждет. Собака с трудом стучит хвостом об асфальт.

– Можно мне купить воды для собаки? – спрашиваю я девушку-продавца.

– Простой воды? Из-под крана?

– Да, – говорю я. – Для собаки.

Она наливает воду в стакан и протягивает его мне.

– Это бесплатно, – говорит она.

Я благодарю ее и, стараясь не расплескать воду, иду по площади, мама встречает меня на полпути.

– Слава богу, – говорит она. – Ей же так жарко.

Мама останавливается и закрывает лицо руками. Она всхлипывает, я прижимаю ее к себе одной рукой. Другую, со стаканом, держу у нее за спиной.

– Разве у тебя может быть право только потому, что ты человек? – говорит она. – Право лишить собаку жизни, не дожидаясь ее естественной смерти? Я понимаю, она страдает. Но и ведь нас таких много, а мы все равно продолжаем жить.

Вода плещется в стакане.

– Это все потому, что лето такое, – говорит мама. – Она ходит кругами по дому, и из-за этой жары ей становится только хуже. Она сейчас все время лежит на полу в ванной, а это уже разве жизнь? Ей бы бегать по саду и копать ямки. Ты помнишь, что она всегда копала ямки?

– Помню, конечно.

– А как она однажды разодрала весь диван, помнишь? Так это только потому, что ей было скучно. Она не любила оставаться дома одна, вот и надо было ей что-то сотворить.

– Да, верно.

– Несколько раз она убегала, и мне приходилось искать ее. Я с ума схожу, когда она не слушается. Ведь собака никогда ничего назло не делает. Если она плохо воспитана, то это твоя вина. И все об этом знают. Вот почему человек и не может ненавидеть собаку. Ее можно только любить. Это самая чистая форма любви, которая только существует.

– Я понимаю, о чем ты, – говорю я.

– Вот сейчас она лежит там и через полчаса умрет, но ничего об этом не знает. Я бы хотела, чтобы она сама умерла. И чтобы мне не пришлось принимать это решение.

Она слегка отклоняется от меня. Я нахожу в сумке салфетку, даю ей, она вытирает глаза. Протягиваю ей стакан с водой, и мы идем к собаке. Она лежит на том же месте.

Мама ставит стакан перед ней и обеими руками наклоняет ее голову. Собака пьет воду, медленно, мама выливает остатки воды на асфальт, собака кладет туда язык.

– Хорошо, – говорит мама. – Хорошо, что ты попила этой чудесной воды.

Она сморкается.

– У тебя есть сигареты? – спрашивает она.

– Я больше не курю, – говорю я. – Могу купить тебе несколько штук в киоске.

– Нет, не надо. Обойдусь.

К остановке подъезжает автобус, из него выходит группа орущих молодых людей. Мы стоим и смотрим, как они исчезают в направлении к центру, дурачась и толкаясь.

– Нам же надо еще поесть, – говорит мама. – Хлеб сама пекла.

– Здо?рово.

– Ночью не могла уснуть, встала и испекла хлеб. С семечками подсолнечника.

– Ты что, совсем не спала?

– Совсем.

Она смотрит на собаку.

– Никто из нас не спал.

Она открывает сумку, достает пакет с едой и протягивает его мне.

– Поешь, – говорит она.

– Чуть позже, – говорю я.

– Ты можешь взять пакет с собой на работу. Потом ведь проголодаешься.

– А ты сама не хочешь поесть?

– Мне как-то не до еды сейчас, – говорит она.

Пакет с едой кажется мне тяжелым и теплым, я кладу его в сумку. Мама ослабляет поводок.

– Давай дойдем до набережной, – говорит она. – Разве не чудесно будет постоять и посмотреть на воду?

Собака поднимается, ее глаза полуприкрыты.

– Мне кажется, мы не успеем, – говорю я.

– Думаешь, не успеем?

– Нет, если честно. Это в другую сторону от клиники.

– Может быть, мне позвонить и сказать, что мы немного задержимся?

– Нет, мама, не нужно этого делать. Никому от этого лучше не будет.

– Ты права, – говорит она. – Так и есть.

Она стоит с поводком в руке и смотрит на собаку. Она сжимает и разжимает его, ее пальцы дрожат. Я обнимаю ее, она плачет. Две пожилые женщины проходят мимо и смотрят на нас. Собака снова ложится на землю. Асфальт перед ней немного влажный. Мама делает глубокий вдох и смотрит на меня.

– Представляю, на кого я сейчас похожа, – говорит она. – У меня под глазами тушь размазалась?

– Не сильно, – говорю я.

– Мне нужно зайти в туалет на станции, – говорит мама. – Пойдете со мной?

– Мы можем и здесь подождать, – говорю я.

– Нет, пойдемте вместе, – говорит мама.

Как только мы заходим в туалет, собака ложится на пол. Мама стоит перед зеркалом и вытирает нос. Я сажусь рядом с собакой, похлопываю ее. Она прерывисто дышит, заглатывая воздух.

Мама смотрит на меня в зеркало.

– Ты снова беременна, – говорит она.

Я киваю.

– По тебе сразу видно. Прости, что не радуюсь этому сегодня.

Она открывает кран и начинает смывать потекшую тушь под глазами. Я держу руку над собакой, не касаясь ее. Ощущение такое, будто от нее пар идет. Мама вытирает лицо и поправляет прическу.

– Тебе уже, наверное, пора на работу возвращаться, – говорит она.

Я снова киваю и встаю, помогаю собаке подняться. Протягиваю поводок маме, и мы выходим.

Жаркий воздух ударяет в лицо.

– Я буду мысленно с тобой, – говорю я.

– Знаю. Спасибо, что пришла.

– Ты все правильно делаешь, – говорю я.

Я присела на корточки перед собакой. Она виляет хвостом, немного поскуливая.

– Спасибо, что ты заботилась о ней, – говорю я ей на ухо. – Хорошая собака!

Потом встаю и улыбаюсь маме.

– Вот ты и попрощалась, – говорит она.

– Да, – говорю я. – Прощай.