Текст книги "В Датском королевстве…"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Семейный праздник удался на славу. «Вечерняя газета» сделала о нем небольшой, симпатичный репортаж под названием «Времена меняются». Рядом с заметкой напечатали две фотографии: на одной, снятой еще «тогда», бородатые мужчины и женщины в больших шляпах бродят между индейских вигвамов и курят чиллум; на другом снимке, относившемся к современности, был запечатлен сотрудник газеты, знаменитый репортер и комментатор в окружении «своих близких» (сказано это было в ироническом ключе, так как на фотографии было не менее шестидесяти человек).

Поздним утром, когда праздник уже подходил к концу, Кристиан вошел в спальню. На кровати, похрапывая, лежала Бодиль. Одеяло немного задралось, заметно оголив ее ягодицы. Он стоял и не мог отвести взгляда от этой белеющей плоти. Такой знакомой, и все равно такой чужой. На мгновение ему представилось, как долго будет колыхаться воткнутая вилка, если ее вонзить в этот жир. Но вдруг сердце его переполнилось нежностью, и, почувствовав головокружение, он закрыл глаза.

Может, лучше ему уехать обратно в Ютландию.

Поздно, слишком поздно.

Он открыл глаза. Подошел к кровати и, опустившись на колени, поцеловал оголенную плоть. Подтянул одеяло и прикрыл ее.

Йорн Риль
Из цикла «Эмма и другие байки»
© Перевод Гаянэ Орлова

Эмма

Мэдс Мэдсен недавно вернулся с вакаций, и оттого долгая зима его не страшила. Чего он только ни повидал в южных краях и теперь сам развлекался воспоминаниями и развлекал своего напарника, Черного Вильяма.

Когда запас его историй иссяк, он, потехи ради, насочинял новых. И вот что забавно: они были даже интереснее и красочнее тех, что произошли в действительности.

Однажды вечером, болтая о том о сем, он вдруг, сам изумившись, выдумал Эмму.

– Вот мы говорили о дамах, – сказал он как бы небрежно, – а тема эта и вдохновляющая, и поучительная. – Мэдс Мэдсен задумчиво пожевал длинный ус. – Ты ведь знаешь, Вильям, что, когда человек попадает во влажный и жаркий южный климат, с ним происходят перемены. Он забывает о главном и начинает интересоваться всякой ерундой, вроде женщин.

Тут Мэдс выдержал паузу, чтобы Вильям успел настроиться на тему. Ведь Мэдс коснулся чего-то не просто редкого, а прямо-таки непостижимого в Северо-Восточной Гренландии, и прекрасно сознавал, сколь деликатного подхода требует сия взрывоопасная материя. В Арктике женщины становятся предметом вожделенных мечтаний, касаясь которых мужчины обычно прибегают к неопределенным, туманным оборотам. Нечасто можно услышать, как, говоря об этих необыкновенных существах, они употребляют грубые или пошлые выражения. Каждый охотник хранит воспоминание о каком-нибудь красивом легком романчике и предпочитает о нем не распространяться. Мэдс Мэдсен вообще-то хотел просто поговорить о женщинах, рассказать о небольшом приключении, которое было приятно пережить и столь же приятно завершить. Но тут на сцену вышла Эмма. Всецело – порождение его фантазии, совершенный образ, который появился на свет Божий еще до того, как сам автор это осознал.

– Эмма, – осторожно, с опаской прошептал он себе под нос.

– Что ты сказал? – Вильям удивленно взглянул на напарника.

– Я сказал, Эмма. – На сей раз голос Мэдса Мэдсена звучал увереннее.

– Какая еще Эмма? – спросил Черный Вильям.

– Какая Эмма? Хм, да разве ее опишешь? – Мэдс Мэдсен озадаченно уставился в закопченный потолок. – Что только о ней не скажешь, все будет мало, – завел он. – Во всех отношениях замечательная женщина, – и Мэдс мечтательно вздохнул и позволил женскому образу окончательно оформиться у него в голове. А затем описал то, что увидел. – Вот слушай. Эмма как будто вся сплошь состоит из пончиков. Повсюду пончики. И грудь, и попка, и щеки – всё-всё. Сплошные пончики, мой мальчик. И среди всего этого великолепия – два небесно-голубых глаза и пухлые розовые губки.

Вильям поднял глаза на черное пятно на потолке, которое разглядывал Мэдс Мэдсен. Он пытался представить себе аппетитную Эмму.

– А ты хорошо знал Эмму, ну, ты понимаешь, о чем я?

– Да, хорошо, – глубоко вздохнул Мэдс Мэдсен. – Я понимаю, о чем ты.

– А где ты с ней познакомился?

Мэдс Мэдсен прищурился и предоставил отвечать Эмме.

– А познакомился я с ней в одном заведении в Ольборге, где эта девица работала стряпкой, – произнес он. Ответ изрядно удивил его самого, поскольку все знакомство Мэдса со славным городом Ольборгом сводилось к дружбе с этикеткой на бутылке шнапса.

– Аа-а… – протянул Вильям. Он еще ни разу не встречал девицы, с тряпкой или без. Вообще-то он до сих пор был знаком только с одним существом женского пола и преданно хранил этот образ в сердце. Звали ее Суфия, жила она в небольшом поселении в нескольких сотнях километров от мыса Томпсон. Эскимоска Суфия с тряпкой не работала, да и девицей не была. Зато отличалась гостеприимством, и Вильям всегда говорил о ней как о своей невесте.

– А она была белой или смуглолицей, как моя невеста? – спросил он. Обделенному воображением Вильяму трудно было представить себе незнакомку.

– Хм, да как сказать? – Мэдс Мэдсен мысленно уставился на порожденную силой его фантазии прекрасную Эмму. – Кожа у нее такая розовенькая, – ответил он. – Да, розовенькая, и упругая, и гладенькая, как у чистенького молочного поросеночка. Хорошо, что ты ее не можешь ясно представить, как вот я, а то сразу бы забыл свою Суфию.

– Ты просто не знаешь Суфию, – вступился Вильям за невесту. Ну, тут он слегка ошибался, ведь и Мэдс Мэдсен, было дело, заглядывал в поселение в районе Гусиного острова.

– А ты не знаешь Эммы, – ответил Мэдс Мэдсен. – Кабы знал, признал бы мою правоту. Внешность у нее – чистый ангел, а что до нутра, тут и говорить нечего.

– А что там? – поинтересовался Вильям.

– Тоже красота, – сообщил Мэдс Мэдсен, – но другого рода, конечно. Вот, например, заговорит она – будто ангелы поют. Голос у нее не похож на мой или, скажем, на твой. Мы ведь как: просто говорим себе – и никакой красоты. А Эмма, она поет, мой друг, а ты сидишь и слушаешь ее песню, и даже смысл слов не всегда понимаешь.

– То же самое с Суфией, – заявил Вильям. – Я вот сижу и просто слушаю ее голос и не понимаю ни слова из того, что она говорит.

– Нечего даже сравнивать Эмму и Суфию, – возразил Мэдс Мэдсен. – А что до смысла слов… ты-то о Суфии ничего сказать не можешь, а я вот знаю: что бы из ротика Эммы ни выходило, все так умно, искренне и понятно простым людям… Этой девочке известно много такого, о чем ты даже представления не имеешь. Чего только ни узнаешь на такой-то работе, доложу я тебе.

– А ты правда с ней был? – удивлялся Вильям.

– Она была со мной, не путай, – Мэдс Мэдсен расправил широкую спину. – Мы с Эммой очень подходим друг другу. Мы, так сказать, гармоничная пара.

– А, вот как, значит, – Вильям смущенно отвел глаза и уставился на дверь.

Он не знал, были ли они с Суфией гармоничной парой.

– Именно так. – Мэдс Мэдсен вытащил нож из ножен и принялся ковырять им в зубах.

– Скажи-ка, Мэдс Мэдсен, а у тебя есть еще право на Эмму? – поинтересовался Вильям.

Мэдс Мэдсен вынул нож изо рта и принялся разглядывать прилипшие к нему волокна мяса.

– Конечно. Эмма – верная душа. Она будет ждать меня, сколько потребуется. Необыкновенная девушка, Вильям.

Сам того не зная, Мэдс Мэдсен растревожил душу Вильяма. Если раньше все помыслы его напарника были направлены на Суфию, то теперь он стал томиться по Эмме. Не слишком увлекаясь, конечно, и втайне. Ему никак не удавалось прогнать мысли о розовокожей Эмме, и, укладываясь спать, Вильям стал брать ее с собой в постель. Там он подолгу наблюдал за предметом своих воздыханий и через какое-то время пришел к выводу, что изучил ее основательно. Он жадно разглядывал аппетитное тело, тысячекратно утопал в голубизне прекрасных глаз. Проведя так с Эммой пару недель в постели, Вильям стал брать ее с собой, когда отправлялся проверять ловушки. Он немного нервничал из-за Мэдса Мэдсена, ведь, как никак, это была его женщина.

Поездки у них получались замечательные. Вильям воображал, что Эмма, в его новой оленьей шубе, сидит на нартах, опершись о стойку, а сам он бежит рядом и изредка щиплет ее за пухлые щечки. Черный Вильям представлял себе и разное другое. На открытом воздухе она принадлежала только ему, здесь они могли вести себя так, как это и свойственно молодым людям. Он совершенно позабыл о Суфии, что было нехорошо с его стороны, но Суфия от этого не страдала. Она давно вышла замуж за своего друга детства и позабыла Вильяма. Но одно Вильям помнил крепко: Эмма была девушкой Мэдса Мэдсена. Он говорил с ней об этом, и они вместе оплакивали свою горькую участь, и вот однажды вечером, вернувшись из поездки к Губбе-фьорду с добычей в мешке – шестью лисами и нерпой, – Вильям решился, наконец, начистоту поговорить с Мэдсом Мэдсеном.

Они поели, выпили чаю с ромом, поиграли в «червей» и уже собрались укладываться, когда Вильям спросил:

– Скажи-ка, Мэдс Мэдсен, эта твоя Эмма, у тебя по-прежнему есть на нее право?

Мэдс Мэдсен выглядел удивленным.

– Эмма? – спросил он. Мэдс Мэдсен давным-давно про все позабыл.

– Да, Эмма, с тряпкой, ну ты знаешь.

– Ах Эмма! – Мэдс Мэдсен лихорадочно рылся в воспоминаниях, пока, наконец, не выудил оттуда туманный образ девушки, которая, возможно, была Эммой. – Ну да, наверное, можно так сказать, – произнес он.

Вильям поерзал на стуле.

– Если так, – произнес он нервно, – и если ты не против, я хочу попросить, чтобы ты уступил мне это право.

– Ни хрена себе! – Мэдс Мэдсен испуганно уставился на юного напарника. – А зачем тебе это?

– Ну, понимаешь, – промямлил Вильям. Мочки его ушей заалели, – понимаешь, у нас с ней отношения, у меня с Эммой. Так уж вышло.

– Ни хрена себе, – Мэдс Мэдсен прикладывал неимоверные усилия, чтобы вспомнить Эмму. Тем не менее ему удалось изобразить оскорбленные чувства. – Ты что, за моей спиной встречаешься с моей девушкой? – пробурчал он зло.

– Так получилось, – проблеял Вильям, – само собой, можно сказать. Отдашь мне свое право, Мэдс Мэдсен?

Тот забарабанил пальцами по столу.

– Это так неожиданно, – проворчал он. – Мне бы хотелось хорошенько все обдумать. Нельзя же так сразу отказаться от своей девушки, понимаешь? – Образ Эммы постепенно начал вырисовываться перед его внутренним взором.

– Я тебе за это свой «Стивенс 30/30» отдам, – легкомысленно пообещал Вильям. – И пять коробок патронов в придачу.

Мэдс Мэдсен уставился на черную дверцу духовки.

– Оба ствола? – пробурчал он.

– И винтовочный, и ружейный, – с готовностью согласился Вильям.

Мэдс Мэдсен завел глаза к потолку.

– Ты сказал, десять коробок патронов?

– Пятнадцать, – поспешил набавить Вильям.

– И к тому еще охотничьи нарты и парус, как я понимаю.

– Конечно, – Вильям тяжело дышал от возбуждения. – Мой новый парус получишь.

Мэдс Мэдсен оперся локтями о стол и, уткнувшись лицом в ладони, принялся ерошить бороду. Вильям напряженно за ним следил. Для возлюбленных момент был решающий.

– Ну что, надумал? – спросил он нетерпеливо.

Мэдс Мэдсен покачал головой.

– Дай мне еще подумать, – произнес он строго и звучно. – Непростое это решение, Вильям.

– Конечно-конечно, – взгляд Вильяма блуждал по комнате в поисках чего-то, что может повлиять на решение напарника. – Давай выпьем, – предложил он. – Знаешь, в голове даже как-то проясняется, когда выпьешь с товарищем.

Они выпили, и как только содержимое бутылки подошло к концу, Мэдс Мэдсен определился.

– Ну что ж, пусть будет по-твоему, – произнес он кротко.

– Как?

– Неси ружье, мой мальчик, со сменными стволами. И захвати двадцать коробок патронов.

– Я сказал пятнадцать.

– Ты сказал двадцать, мой мальчик.

– Вот и нет, – запротестовал Вильям, – я сказал пятнадцать, я точно помню.

Мэдс Мэдсен огорченно покачал головой.

– Как хочешь, я ведь не настаиваю. Если ты считаешь, что Эмма не стоит больше пятнадцать коробок, я не стану торговаться еще из-за пяти. Но тогда уж ей лучше остаться со мной.

– Ну ладно, пусть будет двадцать. – Вильям вскочил и принес вещи. – Я не потому, что хочу сбить цену, – объяснил он, – просто точно помню, что сказал пятнадцать.

– Теперь уж все равно, – ответил Мэдс Мэдсен. – Девчонка, во всяком случае, стоит всех двадцати, – и протянул руки, в которые Вильям и вложил ружье.

– Тонкое, изящное и простое в обращении, – рассмеялся Мэдс Мэдсен. – Прямо как Эмма.

Этим вечером Черный Вильям отправился спать счастливым. Он взял с собой Эмму, и они долго лежали, перешептываясь о том, что произошло, и о том, что ждет их в будущем. Впервые, с тех пор как Вильям повстречал Эмму, он чувствовал себя в своем праве. «Все законно», – пела его душа, и он сделал с Эммой то, что сделал бы на его месте любой влюбленный юноша.

Мэдс Мэдсен совершил прекрасную сделку. Богатая фантазия преподнесла ему почти новый «Стивенс», который хорошо ложился в руку, да еще со сменным стволом в придачу, а потому пригодный для разных целей. Он посвящал новому оружию не меньше времени, чем Вильям – Эмме, и не прошло и недели, как с двадцати шагов уже мог попасть в лоб изображенному на спичечном коробке Торденскьолю[53]53
  Петер Вессель Торденскьоль (или Петер Торденшельд) (1691–1720) – адмирал, герой военно-морских сражений времен Северной войны. (Прим. перев.).


[Закрыть].

Мэдс Мэдсен немного беспокоился за Вильяма и пообещал себе, как только представится случай, поговорить об Эмме с ближайшим соседом Бьёркеном.

Вильям был счастлив со своей женщиной. Первый месяц они провели в любовном угаре, и Мэдс Мэдсен явно был здесь третьим лишним. Но потом их отношения вошли в более спокойное русло, уступив место привычным повседневным заботам. Теперь Вильям нередко отправлялся на охоту в одиночестве, как встарь, бывало, что он засыпал, не приласкав Эммы. Иногда случалось ему и пожалеть о ружье, но он утешал себя тем, что у него есть право на Эмму, которого не было ни у одного другого мужчины. Так все и шло, пока не появился Бьёркен.

С Бьёркеном происходило что-то неладное. Вильям это сразу заметил. Что-то угнетало долговязого, бледного мужчину, взгляд у него был отсутствующий, ничего не выражающий. А еще Бьёркен не снял исландский свитер, не предприняв ни малейшей попытки продемонстрировать огнедышащего дракона, который красовался на его спине. Вильяма немного сердило, что Мэдс Мэдсен уехал проверять ловушки: не каждый день увидишь Бьёркена в таком состоянии, хотелось поделиться впечатлением с напарником.

– Ты случаем не заболел, Бьёрк? – озабоченно спросил Вильям. – Неважно выглядишь.

Бьёркен ссутулился. Тяжело кивнув, он произнес измученным голосом:

– Можно это и болезнью назвать, если лучше ничего не придумаешь, – и ударил себя в грудь. – Вот здесь оно сидит, Вильям, и не хочет выходить.

– Ну и дела, – Вильям завороженно уставился на гулко отозвавшуюся на удар грудь Бьёркена. – Надо тебе дать чего-нибудь горячительного.

Они приняли горячительного, и оно так здорово помогло Бьёркену, что тот даже расправил плечи. Приняв еще пару стаканчиков, он вывалил свои проблемы на Вильяма.

– Я конченый человек, – признался Бьёркен. – Мне никогда не стать прежним. Если все это меня не убьет, я, наверное, сам себя порешу.

Вильям кивнул.

– Для человека, вроде тебя, это вряд ли возможно, так что, думаю, я знаю, в чем причина твоих страданий.

Бьёркен коротко на него взглянул.

– Что ты имеешь в виду?

– Я думаю, ты влюбился, – ответил Вильям. Он вздохнул, вспомнив о недавних своих переживаниях.

Ответ гостя напомнил так хорошо знакомого ему старого доброго Бьёрка:

– Не будь я уверен, что ты не станешь об этом болтать по всему побережью, ни за что бы не признался. Да, Вильям, я влюбился.

– Вот это да, черт подери, – улыбнулся Вильям. Влюбленный Бьёрк! Небывалое дело.

– Хочешь верь, хочешь не верь, – повесив голову, Бьёркен уставился на грубую поверхность стола, – но получилось так, что я люблю одну девчушку, а она – меня. Больше мне сказать нечего.

– Но это же прекрасно! – Вильям потянулся через стол и хлопнул Бьёркена по плечу. – О чем горевать-то?

Бьёркен покосился в сторону.

– И это говоришь ты, – ответил он с горечью в голосе, – именно от тебя я должен выслушивать это.

– Послушай, Бьёрк, да в чем дело? Что я сказал-то? – Вильям по опыту знал, что влюбленные очень чувствительны.

Вильям занервничал. Положение Бьёркена он сравнил с тем, в котором сам однажды побывал, и спросил:

– А ваши чувства взаимны?

Бьёркен кивнул. Взгляд его принялся блуждать по комнате, избегая останавливаться на Вильяме.

Они посидели молча, погруженные каждый в свои мысли. Внутри у Вильяма все клокотало. Его подозрения пока не переросли в уверенность, а спросить он не решался, боясь, что они подтвердятся. И тут Бьёркен милостиво его добил:

– Я уже несколько недель не сплю, – поведал он шепотом. – Извел совсем Сизого Носа и Малыша Лассе, брожу по ночам, как привидение. Ее пышное тело и розовые губки везде меня преследуют, – он повернулся к Вильяму, и, продемонстрировав полные слез глаза, тихо спросил: – Продашь мне свое право, Вильям?

Мозг Вильяма на мгновение отключился. Но тут же заработал на полную мощь, мысли так и зароились. Вильям был в замешательстве. Эмма его предала. Эмма предпочла этого мучного червя настоящему мужчине. Она была с Бьёркеном и, что еще хуже, любила его. Он представил себе Эмму и ружье, которое отдал Мэдсу Мэдсену, и в его голове замаячила мысль о выгодной сделке.

– Что ты за нее даешь? – спросил он холодно.

– Все, что захочешь, – с надеждой в голосе произнес Бьёркен.

– А что у тебя есть, Бьёрк?

– Ничего, – честно ответил влюбленный. – Шкуры прошлогодние пошли в уплату татуировщику, ружье у меня старое, а собаки у нас с Сизым Носом и Малышом Лассе общие.

– Хмм… – Вильям раздумывал. – Ну что-то же у тебя должно быть, – заявил он, – у всех что-нибудь ценное да есть.

Бьёркен задумчиво стянул исландский свитер и повернулся к Вильяму спиной.

– Вот, – заявил он, – единственная моя ценность. Бери ее, Вильям, а мне уступи право на Эмму.

Вильям уставился на спину Бьёркена. От самых плеч до талии на ней красовался восхитительный огнедышащий дракон. Когда Бьёркен играл мускулами, дракон, казалось, танцевал и извергал из пасти длинные языки красного пламени.

– Но я же не могу его с твоей спины содрать, – произнес Вильям, не в силах глаз оторвать от дракона.

– Не можешь, – ответил Бьёркен. – Он останется на своем месте. Но будет принадлежать тебе. А когда я помру, сделаешь с ним, что захочешь.

Вильям протянул руку и пощупал дракона. Потрясающий дракон, как на вид, так и на ощупь.

– Ну, если у тебя больше ничего нет, – протянул Вильям, – похоже, мне придется довольствоваться чудовищем, – и он слегка ущипнул Бьёркена, чтобы посмотреть, не поменяется ли цвет татуировки. Не поменялся. – Однако помни, Бьёрк, что дракон теперь мой. Не вздумай его без разрешения никому показывать. Не забудь об этом!

– Отныне и вовеки, – торжественно пообещал Бьёркен. – Теперь Эмма моя?

– Твоя, – мрачно подтвердил Вильям.

К тому времени, когда пришел Мэдс Мэдсен, Бьёркен уже уехал. Вильям доложил о том, что случилось, не скрывая, что, по большому счету, остался доволен сделкой. В последнее время Эмма ему поднадоела, а если уж совсем начистоту, избавившись от нее, он испытал облегчение. К тому же все теперь станут его уважать. Еще бы! Не каждый может похвастаться многоцветным огнедышащим драконом, да еще тем, что у него есть кто-то, кто согласился этого дракона на себе носить!

С этим Мэдсу Мэдсену спорить было трудно. Он накрутил на палец клок бороды и почесал себя этим пальцем за ухом.

– Ну и чертовщина, – покачал он головой. Мэдс думал о Бьёркене, который сейчас направляется на север, чтобы обменять свое право на Эмму Лудвигу за отличную подзорную трубу. – Что-то в ней такое было, – кивнул он. – Роскошная все же была баба.

– Шикарная, почти как живая, – вздохнул Вильям, который сидел и думал о своем огнедышащем драконе.

Веселые похороны

Ялле умер первого ноября, что с его стороны было, прямо скажем, свинством. Отчего он помер, Лодвиг не понял, но довольно быстро сообразил, что причина, вероятно, кроется где-то внутри, поскольку снаружи ничего заметно не было. Случилось это перед обедом. Ялле шел к дому, неся на закорках здоровенную ледяную глыбу. В этом месяце настала очередь Ялле дежурить по хозяйству, потому Лодвиг и озверел. Он стоял перед домом, собираясь опробовать свое 89-миллимитровое, на котором накануне вечером подпилил мушку, и вдруг услышал, как Ялле захрипел, увидел, что тот зашатался, а потом и повалился на снег, уронив ледяную глыбу на живот.

– Ну нет, дружочек, так не пойдет, – крикнул Лодвиг. Он проголодался и собирался пообедать. – Вставай-ка, напарник.

Но Ялле не встал. И даже когда Лодвиг пнул его сапогом на деревянной подошве, тот все равно продолжал неподвижно лежать на снегу.

– Ну нет, так не пойдет, – зарычал Лодвиг. – Твоя очередь дежурить, а ты тут кони двинул?

Ялле не ответил. Он находился далеко, за пределами слышимости. Лодвиг схватил его за руки, затащил в дом, в тепло.

– Вот сейчас оттаешь, – приговаривал он, – и займешься обедом. Так себя приличные охотники не ведут, скажу я тебе.

Он уложил Ялле на нижние нары, его, Лодвига, собственные нары, и снял с товарища рукавицы и меховую шапку.

Прождав около получаса, Лодвиг сообразил, что от Ялле теперь обеда не добьешься. Поставил кастрюлю с тюленьим мясом на плиту, затопил. Дожидаясь, пока закипит вода, уселся за стол и принялся честить Ялле.

– Хороший ты охотник, нечего сказать, – произнес он с горечью. – Жрал целый месяц то, что я готовил, а как подошла твоя очередь, сразу дуба дал! Как это называется, а? – он со злостью посмотрел на покойного. – И что теперь прикажешь с тобой делать? Закопать, может? Камни долбить на чертовом морозе прикажешь, да? – он грохнул кулаком об стол. – Хороший ты товарищ, ничего не скажешь. Нашел время ноги протянуть – посреди зимы. Подождать не мог, работать небось не хотелось, хитрый ты лис.

Лодвиг раздраженно забарабанил костяшками пальцев по столу, поглядывая то на Ялле, то на кастрюлю.

– Что за дела, – пробормотал он. – И именно сейчас, когда я только-только снова начал привыкать к напарнику. Вот дерьмо, – и он огорченно покачал головой. – Я всегда говорил: моторы у этих фарерцев никуда не годятся, ведь тут и сомнений никаких нет: именно мотор полетел.

Лодвиг посидел немного, наблюдая за бурлением воды в кастрюле. Мысли у него в голове роились, как пчелы в улье: есть о чем задуматься, когда товарищ вот так взял и приказал долго жить. Через полчаса он снял мясо и закрыл заслонку. Снова уселся за стол и принялся за еду. Время от времени он поглядывал на покойника, с разинутым ртом лежавшего на его нарах.

– Рот разинул, – ворчал Лодвиг. – Думаешь, бифштекс получишь? Как бы не так. Тебе-то хорошо тут лежать, пока я работаю. Не то, чтобы мне в одиночестве было худо, этого себе не воображай, но с тобой-то что делать прикажешь?

Поскольку день в некотором смысле оказался необычным, Лодвиг поднялся и принес из шкафа бутылку с самогоном. Налив стакан до краев, он повернулся к бледному Ялле.

– За тебя вот пью, дружище, за твой уход, – и он выпил, – и за здравие на том свете, – и снова выпил.

Самогон немного смягчил Лодвига. Хоть и скверно, что Ялле ушел в поля вечной охоты, но нельзя не увидеть и некоторых преимуществ создавшегося положения. Теперь он мог в одиночестве употребить восемь литров самогона, оставшихся от их запасов, и никогда больше ему не придется выслушивать рассказы Ялле о маленьких островах на северо-востоке Атлантического океана, откуда тот был родом. К тому же не придется беспокоиться о трех банках свинины, которые Лодвиг припрятал в одном из сарайчиков. И самое главное: теперь Лодвиг мог спокойно пользоваться новым ружьем Ялле, гладкоствольным «Ремингтоном» с оптическим прицелом. В общем, дело осталось за малым: закопать товарища.

– Знаешь, Ялле, – объяснял Лодвиг покойнику, – коль склеил ласты в ноябре, довольствуйся скромными похоронами. И не воображай себе, что я примусь камни долбить под снегом, чтобы тебя засыпать. Мне и о хозяйстве, и о лисах надо думать, не жди от меня ничего особенного. Но поминки уж будут, так полагается, хоть вовремя человек отошел, хоть не вовремя.

И он пододвинул стул к нарам. Взгляд покойника был пустым и, как показалось Лодвигу, довольно глупым.

– Ну, красавцем ты никогда не был, – отметил он почти дружелюбно, нежно поглаживая бутылку, которую из рук так и не выпустил. – И уж после смерти точно краше не стал. Может, и надо тебя немного в порядок привести, перед тем как мы отправимся созывать гостей на поминки.

Ялле не отвечал, но Лодвиг этого и не ждал. Он несколько лет прожил в бухте Росса в одиночестве и привык разговаривать сам с собой.

– Челюсть мы подвяжем, пока ты еще не застыл, – кивнул он, – да и глаза прикроем, чтобы вид был поприятней. – Лодвиг поднялся и принялся за дело. – И надо тебя как следует усадить, иначе сверзишься с саней. Может, есть смысл подержать тебя немного на холоде, посидишь тут рядышком на стуле, будешь в окошко поглядывать, если заскучаешь.

Выпив еще стаканчик, Лодвиг решительно взялся за дело. Но, подвязав челюсть Ялле ремнем от ружья, сразу понял, что чего-то не хватает.

– Ну конечно, трубка. Трубку тебе с собой надо дать, понятное дело.

И он сунул Ялле между зубов трубку, которая выпала у бедолаги изо рта, еще когда тот упал, и снова подвязал челюсть. Вид стал попривычнее. Закрыв покойному глаза, Лодвиг вынес его на воздух и привязал к стулу. Стул стоял в снегу под навесом, так что Ялле мог при желании – и возможности – заглядывать в окно, а Лодвиг – следить, чтобы напарника не съели лисы.

Покончив с хлопотами, Лодвиг вернулся в дом и выпил. Улегся на нары, подумал немного о Ялле, сидящем снаружи. И уснул.

Потом Лодвиг и Ялле отправились в Бьёркенборг. Интересная получилась поездка. Бьёркенборгцы с неподдельным изумлением взирали на сидевшего на возу Ялле, обмотанного веревками, с трубкой во рту и закрытыми глазами. Сизый Нос внимательно посмотрел на него через увеличительное стекло и похвалил Лодвига за проявленную заботу об усопшем товарище.

– Ялле был хорошим человеком, – скромно сказал Лодвиг. – Он фаререц и заслуживает самого лучшего.

– О такой поездке можно только мечтать, когда сам преставишься, – тихо произнес Сизый Нос. – Ялле словно попрощался с нами по-человечески. Сказал последнее прости товарищам, зверью, всей природе. Красиво мыслишь, Лодвиг.

Лодвиг, которого легко было смутить, повернул разговор на другую тему. Такую, чтобы всех заинтересовала.

– Я вот о поминках подумал, – начал он. – Не потому что у меня лишнее в доме завалялось, Ялле ведь меня, как бы это сказать, не предупредил ни о чем, к тому же его жажда сильно мучила, запасы наши долго не стояли. – Он снял шапку и утер ею лицо. – Но если нам всем миром подналечь, может все-таки получится устроить небольшую пирушку. Но все же достойную Ялле.

– Мы дадим пять бутылок крепкого и полбочки пива, – взволнованно закричал Бьёркен.

Разумеется, Ялле надо было проводить как следует. У Херберта обещали поменьше, но зато пожертвовали шестнадцать досок для гроба. Доски должны были пойти на строительство охотничьего домика в Ромдале, но теперь, когда Ялле нуждался в последнем пристанище, сомнений в том, как их использовать, не возникало. Херберт предложил немедленно сколотить гроб и привезти его в бухту Росса еще до похорон.

К Хальвору и Нильсу не поехали, поскольку у многих сложилось впечатление, что в этом году они предпочитали, чтобы их не беспокоили, и потому отправились сразу к Вальфреду и Антону, которые, на счастье, только-только закончили гнать самогон – чтобы хватило на несколько месяцев. Те предоставили для поминок весь запас, затем все вместе поехали к Графу, который пообещал выделить восемь бутылок настоящего вина и пятнадцать литров пива.

Караван саней, сопровождавший Лодвига и Ялле на пути домой, в бухту Росса, был длинным, как мидгардский змей. Мертвый Ялле невозмутимо восседал с трубкой в зубах. Щеки у него побледнели, а у кромки бороды появились следы обморожения. Но в целом он выглядел вполне обычно.

Лодвиг пригласил всех в дом. Мужчины привязали собак, покормили их вяленой рыбой и ввалились внутрь. Ялле остался сидеть на стуле у окна, поскольку гробовых дел мастер еще не прибыл.

Незадолго до полуночи явился Херберт. Из шестнадцати досок он сделал гроб, равного которому еще никто не видывал во всей Северо-Восточной Гренландии. У гроба были необычные, плавные, очертания, и Лодвиг заметил, что он сильно смахивает на плоскодонку, у него раньше была такая. Херберт объяснил, что, по сути дела, это и есть плоскодонка с крышкой, потому что Ялле, возможно, когда-то пойдет на корм собакам, и будет жалко, если шестнадцать хороших досок пропадут. Вальфред прицепился к выпуклой крышке, и Херберт сказал, что сделал ее такой формы сознательно, из-за большого живота Ялле. Все согласились, что у Херберта золотые руки, и пошли к столу.

Ялле принесли с мороза и посадили во главе стола. Так и сидел он с трубкой во рту и льдом в бороде и медленно оттаивал, и капли капали ему на грудь. Он очень устойчиво сидел на стуле. Твердый, прямой, замороженный.

Бьёркен постучал по стакану и встал. Он считал, что как самый крупный жертвователь имеет право произнести надгробную речь. Но не тут-то было. Еще и рта не успел раскрыть, как Лодвиг заорал:

– Подожди пока с проповедями, Бьёрк. Сначала согреемся, Ялле бы это одобрил.

Бьёркен сдался. Лодвиг как-никак был организатором пира и хозяином дома.

Торжественно подняли стаканы, ну чисто как шведы. Сначала все повернулись к трупу, потом друг к другу. Рыгнули, причмокнули, потом крякнули и утерлись. Поглядели на Ялле, у того на лбу проступили капли воды.

– Лучше, наверное, привязать его к стулу, – предложил Черный Вильям. – А то упадет, когда оттает.

– Если наше торжество затянется, а так оно и будет, – произнес Мэдс Мэдсен, окидывая взглядом батарею бутылок, – то лучше его хорошенько просолить. Чтобы не прокис.

Лодвиг облизнулся, смакуя послевкусие.

– Не надо привязывать, – заявил он твердо. – Ялле был моим напарником, не надо его веревкой. Пусть сидит на своем стуле и наслаждается пиром, не надо его ни солить, ни привязывать.

– Но когда он оттает, то упадет на пол, – заметил Черный Вильям. – Сначала на стол упадет, потом – на пол.

– Когда Ялле начнет сползать со стула, отнесем его в снег. Он там замерзнет и окоченеет, что твоя лисья шкура на ветру, – заявил Лодвиг.

На том и порешили.

Шли часы. Сначала погрелись бутылочками Херберта, потом Граф сделал буйабес, – очень вкусный суп, как известно, – затем в ход пошли многочисленные бутылки Бьёркена. Ялле выносили на мороз, когда он начинал сползать со стула, и вносили, когда коченел. Настроение постепенно поднялось, щеки у Мэдса Мэдсена раскраснелись, и он предложил поиграть в карты – занятие, которое, как ему помнилось, Ялле очень уважал.