Текст книги "Помпеи: Сгинувший город"
Автор книги: авторов Коллектив
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)
Надпись, высеченная на части архитрава (балке из мраморных плит, тянущейся над колоннами) гласит, что базилика была отстроена заново на средства, пожертвованные проконсулом Марком Нонием Бальбом – правителем римской провинции, виднейшим гражданином и главным благодетелем Геркуланума, на чьи деньги также были восстановлены городские ворота и стены, пострадавшие от землетрясения. В разных местах Геркуланума были обнаружены статуи Бальба и надписи, сообщающие о его щедрости и влиянии, а в базилике был увековечен в мраморе весь клан Бальбов.
Внутри здания находились статуи женщин из этой семьи – жены, матери и двух дочерей Бальба. Лица обеих девушек простоваты и непримечательны. Мать их красива, но выглядит изможденной. Облик бабки суров и непреклонен, что заставляет заподозрить весьма грозный нрав, по всей видимости, унаследованный от нее и сыном. Конные статуи самого Бальба и его сына, Марка Младшего, были установлены возле входа в базилику. Скульптор изобразил их в одинаковой позе, зато в трактовке лиц уловил существенную разницу характеров. Проконсул с властно сжатыми губами излучает не столько патрицианскую гордость, сколько чиновное самодовольство, каковое чувство весьма под стать человеку, чьему роду удалось возвыситься, насколько известно, из безвестности. Сын же, напротив, чуть хмурится, слегка выпятив нижнюю губу; самоуверенности в нем уже меньше.
Исходя из столь красноречивых портретных данных, некоторые исследователи дерзнули довериться воображению. Надо полагать, дом Бальба, находившийся под строгим присмотром бабки, был не очень уютным местом: повсюду чувствовалось правление железной руки, в воздухе витали обиды и раздражение. Сторонники такой гипотезы выдвигают в качестве веского свидетельства девиз, начертанный на стене самого пышного дома в Геркулануме, согласно догадкам, принадлежавшего семейству Бальбов. Девиз этот гласит: "Кто не умеет защищаться – не сумеет выжить".
Кавалер Алкубьерре провел больше десяти лет, разгребая вулканическую оболочку, сокрывшую под собой Геркуланум, – но все еще не представлял себе настоящих размеров города. С каждым днем его все больше раздражала медлительность, с какой продвигалась работа. В 1748 г. он переключился на другой археологический объект (вскоре будет установлено, что это Помпеи), но и там, несмотря на первые успешные находки, его постигло разочарование; годом позже он возобновил раскопки в Геркулануме. К счастью для последующих поколений, Ал-кубьерре был отозван в Неаполь, не успев натворить еще горших бед своей хищнической кампанией. Хотя официально он оставался главным уполномоченным, повседневные обязанности перешли к более ответственному и вдумчивому исследователю, Карлу Веберу – швейцарскому инженеру, с 1735 г. состоявшему на службе у испанцев.
Вскоре после назначения Вебера рабочие, копавшие колодец к западу от Геркуланума, неожиданно наткнулись на мраморный пол совершенно круглой формы, являвшийся частью садового бельведера – удобной площадки для обозрения окрестности, наподобие современных вышек на крышах домов. Такие площадки часто встречались на загородных римских виллах, и вскоре Веберу представилась исключительная возможность исследовать один из великолепнейших образцов подобного зодчества, которые когда-либо были найдены.
За последний век существования республики виллы вошли в большую моду. Например, Юлий Цезарь то и дело удалялся в свое поместье под Байями – "курортным" городом с морским побережьем, согласно Страбону, прекрасно подходившим как для исцеления больных, так для услаждения здоровых. Цицерон, неоднократно выказывавший презрение к показной роскоши, тем не менее, владел тремя виллами на берегу Неаполитанского залива. Там, по его словам, он предавался своему излюбленному отдыху – сидел на берегу, считая набегающие волны. В течение нескольких десятилетий, последовавшими за этим открытием возле Геркуланума, вдоль побережья и в окрестностях Помпеи было раскопано много подобных жилищ, но ни одно из них не шло в сравнение с первой по времени находкой.
На протяжении шести лет Вебер исследовал лабиринтоподобный комплекс комнат, залов и дворов, порой прокладывая по несколько ходов одновременно. Невзирая на указания Алкубьерре – сосредоточиться на поиске предметов искусства, – Вебер принялся подробно воссоздавать планировку тех помещений виллы, которых ему удалось достичь, исходя из сохранившихся частей пола и фундамента. Это было в 1754 г. Не было и тени сомнений, что он нашел жилище какого-то знатного лица: ведь это сооружение с черепичными крышами и колоннадами вытянулось вдоль побережья более чем на восемьсот футов. Судя по деталям архитектуры, здание было построено во втором или первом веке до н. э. и изначально представляло собой простой дом атриумного типа. Впоследствии его расширяли, и постройка становилась все величественнее. В западной части находился перистиль, раскинувшийся более чем на триста футов в длину и на сто двадцать в ширину. Посреди него был разбит водоем размерами 217 на 23 фута; по величине он не уступал иным императорским термам, позднее выстроенным в Риме. Согласно Веберу, этот водоем и прочие пруды и фонтаны, находившиеся в пределах поместья, наполнялись при помощи хитроумной подземной гидравлической системы, узловые элементы которой все еще засыпаны.
Помимо своего эстетического назначения, этот большой водоем, вероятно, служил и прозаическим целям, поставляя рыбу к столу, если только владелец не поддался новой римской причуде – разводить декоративных рыбок. По словам некоторых бранчливых современников, увлечение это настолько ослепляло иных знатных богачей, что они давали своим чешуйчатым любимцам имена, украшали их драгоценностями и рыдали, когда те умирали. Цицерон обрушивался на этих писцинариев – "рыбоманов", – заявляя, что в своем помрачении рассудка они пренебрегают государственными делами и горюют лишь тогда, когда их хвостатый лобанчик отказывается принимать корм из их рук.
Метр за метром пробирались к тайнам виллы Вебер и его помощники, прорубая путь через сырые, скользкие тоннели. Это был опасный труд, так как внутри могли накопиться смертоносные подземные газы. 4 августа 1755 г, в одном из тоннелей в Геркулануме искра, высеченная из камня киркой, вызвала взрыв, ужаснувший рабочих. Зато отвага и настойчивость археологов, исследовавших виллу, были сполна вознаграждены: в раскопе было обнаружено девяносто бронзовых и мраморных статуй, изображавших греческих философов и государственных мужей, а также богов, сатиров и животных.
В одном конце главного перистиля, между двумя весьма живыми бронзовыми статуями оленей, стояло бронзовое изваяние силена – получеловека-полузверя из свиты Диониса, наподобие сатира, – изображенного в виде опустившегося атлета, пьяновато опирающегося на мех с вином и щелкающего пальцами в нетерпении. Неподалеку находился так называемый Отдыхающий Гермес (в римской мифологии ему соответствовал Меркурий): бесчисленные копии его гибкой фигуры известны во всем мире, воплощая идеал безупречной юношеской красоты и здоровья. У противоположного конца водоема находилась выполненная в человеческий рост бронзовая статуя спящего фавна – еще один шедевр, прославившийся на весь свет. Возле центра перистиля стояло пять женских скульптур; вначале ученые сочли, что они исполняют некий ритуальный танец, но впоследствии выяснилось, что они черпали воду. Поблизости оказалось произведение, весьма шокировавшее тех, кто его нашел, и поэтому поспешно спрятанное подальше от глаз, – мраморный Пан, совокупляющийся с козой.
Являя резкий контраст таким проявлениям чувственной красоты и грубой распущенности, длинный водоем был окаймлен мраморными статуями и бюстами, представляющими попарно греческих властителей и греческих мудрецов; отсутствие же сходных римских образцов наводит на мысль, что владелец поместья не чтил философов или государственных мужей в своем отечестве. Внутри дома обнаружились другие бюсты греческих мыслителей: афинского оратора Демосфена; Эпикура, основавшего в III веке до н. э. философское учение, обретшее многочисленных последователей среди образованных римлян спустя двести лет; Гермарха, преемника Эпикура; Зенона Сидонского, основателя стоицизма – сурового философского учения, распространившегося в Риме наравне с эпикурейством и в конце концов вытеснившего последний.
Эта отборная галерея великих мужей Греции ясно говорила о том, что вилла принадлежала человеку просвещенному. Подтверждение тому не замедлило появиться в 1752 г., когда археологи добрались до скромного по размерам помещения, уставленного полками, которые были завалены почерневшими цилиндрическими предметами. Вначале было высказано предположение, что это свернутые рыболовные сети или брикеты угля. Но когда один из свитков случайно уронили, от него откололись кусочки, и изумленные очевидцы заметили знаки, начертанные тусклыми темными чернилами, явственно выделявшиеся ла фоне несколько другого оттенка. Это был текст на греческом языке.
"Цилиндрические предметы" оказались обугленными папирусными свитками, а помещение – библиотекой – первой библиотекой
классической древности, какую удалось обнаружить. Тогдашние ученые были крайне взволнованы: а вдруг эти обуглившиеся фрагменты, рассыпавшиеся от прикосновений, таили в себе неведомые произведения великих греческих и римских поэтов, драматургов, философов, историков? С неимоверной осторожностью папирусы были переправлены в королевский дворец в Портичи (к северо-западу от Геркуланума), а там Камилло Падерни, директор музея и советник короля Испании Карла III по вопросам искусства, взялся за труд развернуть свитки. 18 ноября 1752 г. он доложил о результатах Лондонскому Королевскому обществу, важнейшему в мире научному учреждению. "В прошлом месяце нами было найдено несколько весьма почерневших папирусных свитков, каковые, по велению короля, потщился я раскрыть. Прилагаю здесь копию нескольких слов из тех, что удалось разобрать, чтобы имели вы понятие о том, как писали древние". Попытка потерпела крах, потеря была невосполнима. Падерни попытался с помощью острого ножа расщепить некоторые свитки в длину, и хотя такой метод помог сохранить внешние слои, под напором лезвия рассыпались в прах ломкие листки внутри, и их содержание было утрачено навеки.
Вскоре была испробована более замысловатая техника. Помимо прочего, свитки обрабатывали ртутными парами, – в результате этого процесса они обратились в мокрую кашицу. В отчаянии, испанский двор обратился за помощью к Ватикану, и префект посоветовал прибегнуть к услугам патера Антонио Пьяджо – книжника-латиниста и заведующего собранием живописи Ватиканской библиотеки. Падерни – по свидетельству Винкельмана, "упрямец и неуч", – пришел в ярость от того, что им пренебрегли, и из ревности "попридержал" лучшие свитки, отдав одни только фрагменты. В то время, как всего оставалось больше 1800 свитков.
Понимая, что любое неловкое прикосновение руками грозит гибелью хрупким документам, Пьяджо смастерил особый снаряд – деревянный станок с натянутыми нитками для поддержания ломких папирусных страниц, которые разворачивались при помощи валика, вращавшегося от винтовой передачи. Чтобы сверток не закручивался вновь, чистая сторона листа замазывалась тонким слоем вязкого вещества; для вящей прочности, к ней прикреплялась "кожа золотобита" – упругая природная оболочка, – подбитая шелком. Работа продвигалась мучительно медленно: в лучшем случае, за четыре или пять часов удавалось размотать два-три дюйма. Несмотря на все усилия, прилагаемые Пьяджо, некоторые рукописи погибли в процессе работы. Спустя четыре года было развернуто лишь три свитка.
Первый оказался трактатом о музыке Филодема, философа-эпикурейца, жившего в I веке до н. э. Филодем, родившийся у Мертвого моря, жил в Риме, где водил знакомство с такими светилами, как Цицерон, Вергилий и Гораций. Это многообещающее открытие раззадорило ученых, с нетерпением ждавших, что за этим последуют настоящие литературные сокровища. Но и два других свитка содержали произведения Филодема. По сути, вся библиотека оказалась собранием большинства трудов Филодема, а также нескольких других эпикурейских сочинений – в том числе, самого Эпикура, – но столь вожделенных классических шедевров античности там не было. Ученые жестоко обманулись в своих упованиях. "Разве не располагаем мы уже во множестве трактатами о риторике, – вопрошал Винкельман, – и разве Трактат о пороках и добродетелях Аристотеля не ценнее для нас, нежели все остальное, вместе взятое?"
С течением веков под эпикурейством стали подразумевать разнузданное потворство собственным прихотям, особенно в смысле гастрономических роскошеств. Изначально же эпикурейское учение, напротив, проповедовало суровую жизненную философию. По словам Эпикура, "приятная жизнь проистекает отнюдь не из непрестанной смены пиршеств и возлияний, и не из чувственной любви, и не из вкушения рыбы и прочих лакомств роскошного стола, – а проистекает она из трезвомыслия.
Эпикур напрочь отвергал все чувственные удовольствия. Он полагал, что любовь приносит больше страданий, чем наслаждений, а плотские радости и вовсе осуждал. "От половых сношений ни с кем еще не приключилось добра, – угрюмо остерегал он учеников, – и хорошо еще, если не приключилось худа". Брак и политика были равно заклеймены как источники страстей и раздоров. Считая единственно совершенной жизнь в созерцании и безвестности, эпикурейцы классической поры выдвигали метафору сада как духовного прибежища, где должно сокрыться мудрецу, покинув суетный людской мир.
Однако уже к I веку до н. э. мало кто из эпикурейцев придерживался столь воздержанного образа жизни, – ив том числе Филодем. Помимо серьезных философских трактатов, за ним числятся веселые, а порой и распутные, эпиграммы и стихи. Одно из них посвящено его возлюбленной Филайнион:
Любую доставляет Филайнион мне даром Усладу.
О, златая Киприда! С ней пребуду,
Покуда мне другая Краса не приглянется.
В глазах некоторых ученых – в том числе, Винкельмана, – собрание стольких трудов Филодема указывало на то, что это поместье – отныне прозванное Вилла деи Папири, то есть «вилла с папирусами» – принадлежало самому философу. Другие исследователи возражали, что для скромного философа дом чрезмерно роскошен. Они склонялись к мнению, что виллой владел какой-нибудь богатый покровитель искусств.
Косвенный ответ на вопрос о том, кто же являлся владельцем поместья, можно было почерпнуть у Цицерона, упоминавшего о некоем философе-эпикурейце как о добром друге Луция Кальпурния Пизона Цезония – богатого тестя Юлия Цезаря. По словам Цицерона, Пизону явно недоставало того духа самоотречений, который проповедовал Эпикур. Он погряз в чувственных наслаждениях, пировал с греческими мальчиками-красавцами и пил ночи напролет. Цицерон обвинял Пизона в том, что тот награбил для себя немало статуй в Греции. Быть может, именно таким путем попали на виллу некоторые произведения искусства, хранившиеся там? Быть может, философ, чье имя не было названо, и есть сам Филодем?
Поскольку загородное поместье самого Цезаря находилось неподалеку от Геркуланума, то весьма соблазнительно представить себе, как он навещал тестя на Вилле деи Папири, как оба прохаживались вдоль пруда с колоннадой, толкуя о государственных делах. А может быть, здесь же Филодем декламировал им стихи в честь ожидавшего их пира:
Наизготове розы, о Сосил!
Свежих россыпь Стручков, стеблей зеленых.
Здесь мягкий сыр соленый, Гольян, что пахнет морем,
И нежные листочки Кудрявятся салата…
В 1796 г. скончался Антонио Пьяджо – после сорока двух лет терпеливого, но, по сути, неблагодарного труда: ведь среди свитков, которые он разворачивал и расшифровывал, не оказалось утраченных шедевров античности. Несмотря на волну разочарования по поводу содержания свитков, вскоре на них нацелились коллекционеры. Так, в 1820-е гг. сэр Уильям Эйкорт, британский посланник в Неаполе, приобрел у короля Фердинанда IV восемнадцать свитков в обмен на такое же количество кенгуру (зоологическая диковинка из Австралии лишь недавно появилась в Европе). Кто-то все еще надеялся, что на Вилле деи Папири обнаружится другая библиотека – с латинскими сочинениями, поскольку древние римляне обычно держали свои собрания греческих и латинских авторов по отдельности. Но в 1765 г. жители Резины снова вынудили Алкубьерре прекратить раскопки в Геркулануме. Шахты, откуда можно было попасть на виллу, были опечатаны, и все работы переместились в Помпеи.
Хотя великолепие виллы было потеряно для мира, ему суждено было обрести второе воплощение – два с половиной столетия спустя, за тридевять земель – в Малибу, штат Калифорния. Поддавшись порыву, который одни искусствоведы сочли вычурной, а другие весьма одобрили, – американский нефтяной магнат, миллиардер Дж. Пол Гетти избрал Виллу деи Папири в качестве модели для музея, где он собирался выставить свою коллекцию произведений классического искусства. Используя план Вебера в качестве чертежа, американские и итальянские архитекторы в точности воссоздали все части виллы, о которых что-либо было известно, заполнив "белые пятна" соответствующими участками, позаимствованными из планировки других домов той эпохи в Помпеях и Геркулануме. Была предусмотрена подлинность каждой детали – от мрамора, который Гетти завозил из древнеримской каменоломни, разработанной еще 1800 лет назад, до трав в саду, где древние выращивали пятьдесят разновидностей растений для кулинарных, целебных, религиозных или декоративных нужд. Музей, работа над которым началась в 1970 г., был открыт для посещения в 1974 г. Он обошелся Гетти в 17 миллионов долларов, причем тот умер, так и не увидев своего детища.
Незадолго до ухода Алкубьерре к работе подключился испанский архитектор Франсиско Ла Вега. Он составил настолько полный план Геркуланума, насколько это позволяли имевшиеся сведения. Впоследствии его карта сослужит добрую службу многим поколениям археологов, но в течение десятилетий она лежала впустую, так как к городу никто больше не подступался. Наконец, спустя шестьдесят с лишним лет, в 1828 г., работы возобновились. Отчасти в силу того, что прокладывание тоннелей оказалось делом непосильным – и физически, и политически, – руководители раскопок решили действовать способом открытых траншей (именно благодаря такой системе Помпеи заново появлялись из-под земли). Разумеется, этот метод был применим только к ограниченному числу объектов. Так было раскопано лишь несколько сильно поврежденных домов, а через семь лет работы были вновь приостановлены. Однако эти усилия принесли свои плоды. Осматривая те немногие участки древнего города, которые удалось открыть для обозрения, люди постепенно стали называть и современный городок, располагавшийся здесь, не Резина, а Эрколано (так по-итальянски звучит имя Геркуланума), – так что они наконец узрели живую связь с прошлым. Официально город был переименован в конце 1970-х гг.
Между тем, временами предпринимались отдельные попытки раскопок в Геркулануме. В 1869 г, когда работами заведовал Джузеппе Фиорелли – один из величайших археологов за всю историю Италии, – за дело вновь серьезно взялись. Но через шесть лет дело опять заглохло по причине технических трудностей и политических беспорядков. Прошло более полувека, прежде чем руководителем раскопок был назначен Амедео Майюри, распорядившийся постоянно проводить исследования в Геркулануме.
Отказавшись от рытья тоннелей, Майюри принялся методично изучать слой за слоем, продвигаясь от поверхности книзу. При этом он строго придерживался современного подхода, оставляя все, насколько можно, на своих местах: горшки в печи, еду на столе, дощечки для письма – под кроватью, куда их беспечно засунули. По мере того, как велся этот кропотливый труд, все четче вырисовывался облик города, подтверждая прежние догадки ученых. Геркуланум и в самом деле был более тихим местом, по сравнению с Помпеями, и, возможно, здесь шире процветала образованность. Вдобавок к тому, что на дорогах не имелось следов от колес повозок, не было еще и каменных глыб для пешеходов поперек улиц: это означало, что сами улицы здесь были чище и система стока работала лучше. Среди городских районов четко выделялся квартал для знати – вытянувшаяся вдоль берега изящная терраса особняков, расположившихся на разной высоте, с верандами, крылечками и окнами, откуда открывался живописный вид на залив.
Великолепнейший образец изысканного зодческого стиля, пользовавшегося любовью у богатых домовладельцев Геркуланума, являет
Дом с Мозаичным Атриумом. Дом обдувал морской ветерок, а вокруг расстилался чудесный пейзаж. По существу, это было два дома в одном: старинный дом атриумного типа (в него вела дверь с мозаичной надписью: Cave canem – "Осторожно, собака!") и более поздняя пристройка, вытянувшаяся вдоль старой городской стены. Внутри нового строения оказался сад с колоннадой и фонтаном, портик со стеклянной оградой и солярий – площадка для солнечных ванн, с небольшими тенистыми помещениями с боков, где можно было вздремнуть в жаркие дневные часы. В отношении обстановки и убранства этот дом выглядит скромным по сравнению с соседним Домом Оленей, получившим свое имя по двум статуям, найденным в его саду. Он был построен всего за 25 лет до извержения Везувия, и в нем ощущается настоящий, почти современный, простор. Традиционная колоннада с садом здесь уступила место коридору с окнами, расписанным сценками с резвящимися купидонами. Озорной нрав владельца, сказавшийся и на его художественном вкусе, полностью проявился в украшении сада: там красовались статуи пьяного сатира, поднимающего мех с вином, и еще более пьяного Геркулеса, явно собирающегося помочиться. Среди более привычных предметов, обнаруженных в Доме с Оленями, оказался набор терракотовой посуды на угольной печи. Там же была найдена бронзовая ванна – вещь весьма редкостная, если вспомнить о пристрастии римлян к общественным баням.
Здесь, как и в Помпеях, отнюдь не во всех патрицианских домах проживало какое-то одно богатое семейство: в I веке н. э. многие представители старинной знати оказались в стесненных условиях, и, по всей вероятности, некоторые были вынуждены пойти на раздел своего имущества, чтобы оплатить починку дома после землетрясения. На такую жертву явно пришлось пойти хозяевам Дома с Деревянной Перегородкой – одного из наиболее хорошо сохранившихся жилых строений во всей округе. Это роскошное жилище, сооруженное еще в доримскую эпоху, некогда занимало целый квартал, но впоследствии помещения, выходившие на улицу, были превращены в лавки и жилые комнаты для мастеровых. Вдобавок, к зданию был пристроен второй этаж с лестницей, предназначавшийся для сдачи внаем или даже для продажи. Но несмотря на это, семья домовладельца по-прежнему наслаждалась мирным и изысканным существованием в окружении мраморного великолепия.
Дом получил свое название из-за ряда деревянных – ныне обугленных – створок, отгораживавших таблинум от атриума. Из трех частей, изначально составлявших перегородку, две сохранились в таком превосходном состоянии, что до сих пор легко поворачиваются на штифтах петель – лишнее свидетельство удивительного "консервирующего" воздействия вулканической породы, намертво "запечатавшей" город. В двух комнатках, примыкающих к главному входу, сохранились также деревянные кроватные рамы, а разнообразные предметы обихода – от стеклянных сосудов и флаконов с благовониями до бронзовой иглы для шитья и соломенной метлы, – обнаруженные в разных частях дома, рассказывают о повседневном быте хозяев. В одной из комнат археологи нашли обугленный кусочек хлеба, оторванный от большого ломтя как раз тогда, когда началось извержение Везувия. К нему намертво пристал кусочек скатерти.
Другой патрицианский дом, также подвергшийся разделу, скрывает тайну. В комнатке на верхнем этаже, в центре оштукатуренной панели, заметен необычный след в гипсе, видимо, оставленный неким предметом, который в спешке сорвали со стены. По форме же след весьма напоминает христианский крест. Некоторые ученые говорят, что это лишь обманчивая видимость, что это просто следы от полки. Однако крепежные гвозди были вбиты вверху и внизу вертикальной, более длинной полосы – не самого стойкого приспособления, – да и сама форма была бы странновата для полки. Памятуя о том, что в 61 г. н. э. апостол Павел побывал в Путеолах, что в не скольких милях к западу от Неаполя, – вполне возможно, что в Геркулануме были христиане. Правда, довольно сомнительно, чтобы в столь раннюю эпоху среди них уже был в ходу крест как символ веры. Однако никто не оспаривает того факта, что здесь жили евреи: на стене другого дома, по соседству, кто-то нацарапал иудейское имя Давид
Геркуланцы из "среднего класса", у которых хватало денег на строительство собственного дома, из-за нехватки площади были ограничены в пространстве. Один такой дом вплотную подходил к лавке, торговавшей зерном, зато владелец выказал свой вкус внутри: желая возместить отсутствие сада, он украсил триклиний яркоцветными мозаиками с цветочными мотивами. Среди примет домашнего быта, сохранившихся в этом жилище, – перечень закупавшихся вин и даты их поставок, помеченные на стене, и каракули, выведенные детской рукой – видимо, ради упражнения в письме.
Менее зажиточные семьи или снимали комнаты – например, в обширном жилом квартале с "квартирами", выходившем к морю, – или сооружали двухэтажные домики из древесины и щебня, с внутренними стенами из оштукатуренных досок, а то и из тростника, обмазанного глиной. В I веке до н. э. римский архитектор и строитель Витрувий с неодобрением отзывался о подобных постройках – хлипких и непрочных. И тем не менее, в Геркулануме, под боком Дома с Деревянной Перегородкой, сохранился один такой домишко, причем от налетевшего на город смертоносного бедствия ни каркас здания, ни даже мебель внутри комнат нимало не пострадали. Дом этот, всего лишь двадцати двух футов в ширину, предназначался для двух семей, занимавших второй этаж. В их распоряжении имелся отдельный колодец, откуда черпали воду с помощью лебедки и веревки (и то, и другое было обнаружено здесь же, едва тронутое временем).
В столь же хорошей сохранности оказалось и содержимое некоторых геркуланских лавок. В одном таком заведении были высыпаны на торговый прилавок кучки бобов и "турецкого" горошка; на нетронутой деревянной подставке с небольшим масляным светильником, свешивавшимся вниз, стояли винные амфоры, а печь словно только что заполнили углями, собираясь разжечь. В пекарне Секста Патулька Феликса (его имя значилось на печати, которую он, вероятно, вдавливал в тесто) при поспешном бегстве были брошены миски для замеса, 25 бронзовых форм для выпечки, запасы пшеницы и груды монет. А чтобы пироги хорошо поднимались, Патульк водрузил над печной заслонкой и в помещении, где месили тесто, резные каменные фаллосы – расхожий амулет "на счастье".
Рядом с пекарней Патулька находилась харчевня, где на настенной фреске был изображен Геркулес в плаще, обносивший вином обнаженных Диониса и Меркурия (последний, как известно, был не только вестником богов, но и покровителем лавочников). Здесь сосуды для хранения вина были уложены рядком в сетки, подвешенные к потолку. В одном из геркуланских винных погребков какой-то посетитель – вероятно, немало принявший на грудь, – дрожащей рукой вывел на стене унылый афоризм: "Жизнь напрасна". В другом месте красовалась такое послание: "Здесь был Гиацинт. Привет его любезной Виргинии".
По-видимому, торговые заведения в Геркулануме не отличались особым размахом: вероятно, они отвечали только местным нуждам. (Но поскольку до сих пор раскопана лишь небольшая часть города, со временем такой вывод может оказаться ошибочным.) Здесь работало немало сукновалов – хотя, разумеется, несравненно меньше, чем в Помпеях. Следуя традиции, римляне долгое время носили простые белые одежды, но к I веку н. э. появились новые веяния, и предпочтение явно стало отдаваться ярким узорчатым материям. В доме одного купца был найден кусочек ткани, хрупкий, как паутина, но все еще хранящий волнистый узор. Другой удивительной находкой из Геркуланума стал пресс для тканей, обнаруженный в одной из мастерских, занимавших нижний этаж Дома с Деревянной Перегородкой. Этот механизм действовавший при помощи червячного привода, поразительно схож по своему устройству с первыми печатными станками, до изобретения которых оставалось еще 1300 лет.
Прочие городские ремесла – кроме изготовления сетей, потребных для промысла рыбакам, – были те же что и в Помпеях. В одной мастерской художник работал исключительно над живописными деревянными панно для домов богачей. В другой, на мраморном столе выставлял свои работы резчик по драгоценным камням А в задней комнате этой же лавки жена мастера – или его невольница – трудилась за вышивальным станком, который стоял у изголовья кровати отделанной редкими сортами дерева. Именно здесь был найден скелет юноши – быть может, тяжело больного сына самого камнереза Он не в силах был подняться с ложа и встретил смерть там же, где лежал. Рядом нашли и остатки пищи.
Непрерывные ряды лавок тянутся вдоль главной улицы города, которая, вероятно, ведет к форуму (но где он, еще загадка). Из других общественных сооружений уже систематически исследованы палестра и две бани. Работами руководил археолог Джузеппе Маджи, возглавивший раскопки в 1971 г.
Учитывая скромные размеры самого города, палестра удивляет своей величиной: ее площадь 360 на 260 футов, в середине – крестообразный водоем для плавания, вытянувшийся на 160 футов в одну сторону и на 100 – в другую. У скрещенья возвышался огромный бронзовый змей, и из пяти его пастей били струи воды. Рядовые зрители наблюдали за атлетическими состязаниями из портика, с трех сторон обступавшего площадку для игр; знать же восседала за особой оградой А там, где победителям вручались награды, оливковые венки лежали на мраморном столе с ножками, которые заканчивались внизу орлиными когтями.
Старейшая из двух общественных бань, находящаяся около предполагаемого центра города, построена по типичному римскому образцу Размявшись в центральном дворе, посетители переходили в какое-нибудь из окружающих помещений для массажа, а затем отправлялись в тепидарий и парильню, под конец же погружались в холодную воду в маленьком круглом водоеме, приютившемся в углу здания Эти бани, условно названные Центральными, предусматривали отдельные помещения для мужчин и женщин.
