Текст книги "Помпеи: Сгинувший город"

Автор книги: авторов Коллектив

Жанры:

Научпоп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

В течение почти двухсот лет руины дома вновь пролежали среди мусора. Те скудные сведения, что были известны о них, давали повод необоснованным слухам о назначении постройки. Кое-кто из первых исследователей, не понимая, что многие из найденных предметов служили символами плодородия, и не в силах выйти за рамки собственного пуританского сознания, которое и в прочих свидетельствах усматривало лишь непристойность, – выстроили целый миф, основываясь на таких "уликах", как объявление, расхваливавшее "бани, достойные Венеры", огромный фаллос, высеченный из камня, и граффити, оставленные множеством постояльцев, – в том числе, неким Фебом, сообщавшем о своем роде занятий – мужской проституции.

В 1952 г. итальянский археолог Амедео Майюри (который в середине XX века долгое время руководил раскопками) предпринял вторую – и куда более тщательную – попытку исследовать этот объект. Он отнесся и к самому владению, и к владелице с неизмеримо большим почтением, нежели его предшественники, жившие в XVIII веке. Хотя о Юлии Феликс известно, пожалуй, лишь то, что она была наделена изящным вкусом – о чем говорит изысканная обстановка ее дома, – можно смело утверждать, что это была женщина деловой хватки, умевшая разглядеть возможную прибыль. Некоторые ученые высказывают догадку, что она была обедневшей наследницей, вынужденной сдавать внаем родовой особняк. Правда, имя ее отца – Спурий – наводило на мысль о скромном происхождении, но из этого еще не следует делать определенных выводов. Неважно, унаследовала Юлия виллу или купила ее сама, – она явно рассматривала ее как собственность, способную приносить прибыль.

Ученые по сей день спорят о том, для чего предназначались сдававшиеся части здания. Исследования Майюри показали, что "баня, достойная Венеры", была не комнатой водяных забав для почитателей богини любви, а небольшим общественным заведением, которое Юлия оборудовала из тех трезвых соображений, что подобное дело может приносить немалый доход. Майюри считал, что после землетрясения 62 г. н. э. многие крупные городские бани были выведены из строя, а Юлия, заметив брешь в рынке услуг, заполнила ее. Она произвела все необходимые изменения, в частности, обустроив судаторий – парильню и помещение для погружений в холодную воду (фригидарий).

В отличие от Майюри, Маттео делла Корте полагал, что имение служило "штабом" объединения, известного под названием "юные помпеяне". Они-то и устроили в доме собственный гимнасий со всем необходимым атлетическим снаряжением. А в 1988 г. американский исследователь античности из Дьюкского университета Лоренс Ричардсон выдвинул новое истолкование. Он предположил, что дом с самого начала был построен как баня и харчевня для всякого рода дельцов. Так или иначе, те, кто посещал это место, без стеснения – в типично помпейском духе, – оставляли свои "автографы" везде, где только могли найти еще не замаранную надписями поверхность. Делла Корте, изучая эти древние граффити для собственных следопытских надобностей, сличил имена писавших здесь с именами, встречавшимися в других местах, и сумел узнать кое-что о положении этих людей в обществе. Одни смело сообщали свое родовое имя и род занятий, другие скрывались под прозвищами.

Хотя ничто не говорит о том, что все эти люди жили здесь одновременно, среди них явно имелись и знатные юноши, и ремесленники, и работяги попроще. Здесь бывал некий Кампан, ювелир, и Авл Веттий – возможно, отпрыск богатого купеческого рода, владевшего одним из крупнейших в городе особняков; Приск, зарабатывавший на жизнь ремеслом гравера, и Габит, надоедавший друзьям рассказами о своей победе в атлетических состязаниях, которые произошли 21 апреля неведомо какого года в Нуцерии.

В других частях виллы постояльцы нанимали комнаты на совсем короткое время. Там парочки оставляли записи о своих посещениях: так, Пифия Прима водила здесь шашни с неким мужчиной, назвавшимся Спаритундиолом (делла Корте перевел это прозвище как "лопающийся лещик").

Чем бы ни занимались жильцы, Юлия поддерживала свое имение в превосходном состоянии и заботилась о роскоши. Произведенные Майюри раскопки обнаружили, что и жилище, и сад украшали прекрасные мраморные и терракотовые статуи, в том числе – изваяния древнегреческих философов, исторических деятелей, мифологических героев.

Не все помпейские дома отличались такой пышностью и таким размахом, как вилла Юлии Феликс, и не все хранили столько художественных сокровищ, как Дом Фавна. Чаще всего соседями оказывались люди самых разных сословий. Скромные дома стояли прямо под боком у владений аристократов, а многие крупные особняки, некогда выстроенные для знати, которая затем перебралась в загородные поместья, теперь были разделены на "квартиры" для семейств победнее. Такое расселение стало особенно типичным после землетрясения, когда в городе обнаружилась нехватка жилого пространства.

Так, многоэтажное здание, получившее название Дома Джузеппе II (в честь австрийского императора Иосифа II), вероятно, до землетрясения 62 г. н. э. было роскошным жилищем некой богатой семьи, но ко времени извержения Везувия оно уже было разделено на несколько "квартирок" с лавкой. Если некогда стены дома были изящно отделаны штукатуркой – их давно ободрали, сами стены обветшали, колонны вовсе исчезли. К тому же новые жильцы поделили, комнаты перегородками на тесные закутки, пристроили убогую лесенку, замуровали старые двери и прорубили в фасаде новую. Уютная баня – с нишами, фонтаном и круглым окном, – где прежние владельцы, должно быть, нежились в тишине и покое, явно превратилась в какое-то "коммунальное удобство". Другое крыло здания было приспособлено под пекарню с помещением для замешивания теста и с печью, чья величина наводила на мысль, что хлеб здесь выпекали не для одного семейства, а скорее на продажу. Быть может, соседи, которые знавали старинный дом в дни его былого расцвета, лишь головой качали, проходя мимо и наблюдая все эти признаки упадка.

Однако никак нельзя сказать, будто монополия на хороший вкус принадлежала высшим сословиям богачей. Устройство даже самых скромных домов тяготело к зодческой гармонии. Особенным изяществом отличался один домик, расположенный восточнее театров на квартал. Немногочисленные комнаты поражают своей соразмерностью, а все здание до сих пор источает дух домашнего уюта и подлинной теплоты. Садик, разбитый внутри двухэтажного перистиля, был мирным уголком: вдоль перистильных колонн тянулась красиво изогнутая невысокая стена, одновременно образуя приподнятые клумбы для садовых растений. Кто-то – то ли сами обитатели дома, то ли друг, зашедший понежиться в лучах семейного счастья, – начертал на стене портика: "Любовникам, словно пчелам, жизнь здесь кажется медом". Поэтому дом окрестили Домом Любовников. Многие сады в Помпеях испещрены сходными похвальными граффити. Гости знали, что угодят хозяевам, оставив такие ощутимые знаки благодарности.

Помпеяне очень любили свои сады и проводили в них немало времени: летом они обедали, возлежа на пиршественных ложах прямо на открытом воздухе, под навесами или под сенью деревьев; то и дело выходили взглянуть на солнечные часы; забавляли детей возней с щенятами и домашними голубями; учили петь черных дроздов в клетках. Для почитания ларов и пенатов – древних богов-покровителей домашнего очага – они строили небольшие святилища и внутри дома, и в саду. Иногда это были простые ниши, иногда – изящные храмы в миниатюре, где в урочный час дымились жертвоприношения.

У этих горожан со скромным достатком, которым недоставало места для увитых виноградом беседок, для кустов с осыпными цветами, для дорожек, обсаженных живыми самшитовыми изгородями, для брызжущих фонтанов, – все же имелись свои радости. Жрец Аманд души не чаял в огромном дереве, своей тенью целиком закрывавший от солнца его крошечный внутренний дворик. Должно быть, его радовали певчие дрозды, горлицы, малиновки, ласточки и прочие птахи, слетавшиеся посидеть в раскидистых ветвях гиганта. А более состоятельные соседи Аманда усадили свои обширные перистили деревьями, приносившими маслины, грецкие орехи, миндаль, груши, яблоки, инжир и вишни. Иные садоводы выращивали овощи и разные съедобные травы. А некоторые сады отличались изрядной строгостью: там росли лишь ровно подстриженные ряды буксов, розмарин, аканф да плющ, а кое-где – лавр или олеандр.

С тех пор, как в начале I века н.э. по приказу Августа здесь был выстроен акведук, в город поступало значительно больше свежей воды, нежели раньше. Это позволило некоторым домовладельцам обзавестись – красоты ради – собственными прудами с рыбками, фонтанами, декоративными ручейками. Так, в доме Октавия Квартона вдоль террасы был вырыт канал, а с обеих сторон его обступали небольшие статуи, среди которых был миниатюрный сфинкс. Поток продолжал струиться в нижней части сада, игриво подражая извивам порогам Нила. В иных садах статуи легко обращались в фонтаны, выбрасывая струи воды в мраморные водоемы. Пышные хоромы братьев Веттиев насчитывали в перистиле четырнадцать таких фонтанов; их приводила в действие искусная гидравлическая система, исправно срабатывающая и по сей день.

Вильгельмина Яшемски, американский археолог и историк античности, всесторонне исследуя помпейские руины, посвятила более тридцати пяти лет тщательному изучению городских садов. Добыв из почвы сохранившиеся образцы растительной пыльцы, а также обугленных семян, плодов, овощей, стеблей и остатков корневых систем, она обратилась за помощью к ботаникам, чтобы установить, какие же растения разводили помпеяне для красоты, для еды и – в ряде случаев – для прибыли. Методы, которыми она пользовалась для обретения подобных свидетельств, сходны с теми методами, которые применялись археологами для восстановления лиц и фигур людей, погибших при извержении, когда они снимали слепки с отпечатков, оставленных внутри вулканического пепла разложившимися телами. Подобно человеческим останкам, корневая система многих погибших деревьев тоже сгнивала, оставляя явственный отпечаток своей формы и структуры в виде полости в глубине почвы. Вначале каждый садовый участок осторожно расчищали до исходного уровня земли 79 г. н.э., где становились видны эти остатки корневых систем. Затем вулканический мусор, забившийся позднее в образовавшиеся полости, бережно извлекали с помощью особых инструментов, отверстия опутывали изнутри крепкой проволокой, после чего заливали доверху цементирующей смесью. Через несколько дней, когда раствор затвердевал, почву вокруг заполненных отверстий удаляли, получая правдивые слепки с древних корней. С помощью сведений, раздобытых таким способом, нередко ученые точно устанавливали, какие растения водились в том или ином месте, и заново воссоздавали облик античных садов, посадив там те самые образцы флоры, что росли до извержения. И теперь в помпейских садах снова цветут розы.

А то, что Яшемски не удалось узнать из анализа древесных корней и прочих ботанических останков, она почерпнула из растительной образности, пышным цветом расцветшей в помпейском изобразительном искусстве. Ведь почти все домовладельцы украшали живописью стены вокруг садов, а также и интерьеры своих жилищ. Так, Яшемски исследовала небольшие огороженные садовые участки, волшебным образом "увеличенные" с помощью нарисованных садов на одной или нескольких стенах ограды: там были изображены деревья и статуи, слишком большие, чтобы уместиться в настоящем саду. Там важно ступают и охорашиваются двухмерные павлины, а нимфы льют воду в несуществующие водоемы. Нарисованные иволги порхают над финиковыми пальмами, бутонами роз и продолговатыми листьями олеандров; все это передано с дотошными подробностями.

Даже в те давние времена такие произведения искусства были недолговечны. Раз в несколько лет помпейский домовладелец обновлял росписи, так как они блекли и осыпались от природного воздействия. Те изображения, что не погибли во время извержения сразу, хорошо сохранились под слоями вулканического пепла, засыпавшего сады, – но как только фрески снова раскопали, спасти их от разрушения было уже практически невозможно. В любом случае, ими зачастую вовсе пренебрегали охотники за более "существенными" сокровищами.

В ходе работы Яшемски часто удавалось запечатлеть для потомства облик таких обреченных фресок, прежде чем они гибли окончательно, а также разыскать уже описанные, зарисованные на месте или сфотографированные предыдущими поколениями археологов. Однако и такие старания порой терпели крах в последнюю минуту: так не удалась ее попытка сфотографировать роспись, известную по рисунку одного археолога-предшественника. Эта очаровательная сценка изображала плодовое дерево с четырьмя птенцами в гнезде, радостно встречавшими свою мать, которая прилетела к ним с пищей в клюве. "За год до этого мы пробрались к стене сквозь заросли молодых деревьев и ветвей, буквально душивших сад, и ободрали немало диких виноградных лоз, чтобы убедиться – живопись еще цела. На следующий год мы возвратились и узнали, что сад давно расчищен. Мы поспешили к росписи, чтобы сфотографировать ее. Но, подойдя ближе, мы увидели лишь голую стену и груду осыпавшейся штукатурки у её основания: уникальную живопись погубили зимние ливни.

Росписи внутри жилых помещений сохранялись гораздо лучше. Помпеяне всех сословий украшали стены интерьера живописными изображениями. Хотя комнаты, как правило, были со всем маленькими – кубикулюм (спальня) занимал только десять квадратных футов, – стенопись прекрасно избавляла от всякой клаустрофобии. Даже сравнительно скромные жилища свидетельствовали о страсти их обитателей к живописи: редко какая стена оставалась не расцвеченной яркими красками, а декоративные изображения или драматические сценки часто были обрамлены причудливыми узорами. А в тех домах, где рабам жилось достаточно вольготно и у них были собственные спальни, их стены оживляли какие-нибудь разноцветные полосы или другой нехитрый орнамент.

Тогда, как и ныне, стили менялись, а о вкусах не спорили. Представители старинных патрицианских семейств, по-прежнему жившие в родовых домах, не видели смысла что-либо менять в росписях, радовавших глаз предков. Иные намеренно расписывали интерьеры в традиционном, тяготевшем к старине стиле. Но были и такие, кто не церемонился с прошлым, стремился идти "в ногу" со временем и поэтому гонялся за новизной, за "свеженьким". Новые богачи наверняка равнялись на соседей и, стоило им заметить какие-нибудь основательные изменения в доме напротив, как тут же бросались перещеголять их в смелости. Но помимо таких хозяев, охотно соривших деньгами, было множество других горожан, которым гнаться за модой просто не позволяли средства. За годы между землетрясением и извержением вулкана Помпеи, по всей видимости, скатились к хозяйственному упадку.

Когда на помпейские дома обрушился поток вулканических выбросов, их стены уже хранили более чем двухвековые традиции самых разнообразных декоративных росписей. Несмотря на явно различимую смену стилей, почти ни один элемент не исчезал из такой живописи вовсе. Зачастую старомодный подход сочетался с новейшими веяниями, отдельные мотивы заимствовались, изменялись, изгонялись, затем всплывали заново. В древнейших особняках, на которые последние помпеяне, должно быть, взирали как на живую старину, сохранялся древний обычай расписывать поверхность стены, подражая фактуре каменных панелей; с помощью искусных ухищрений иногда создавали даже обманные колонны и карнизы. Уже в начале I века до н.э. стенописцы освоили различные приемы, создающие эффекты оптического обмана. Они вовсю "играли" с перспективой, увлекая взгляд зрителя в воображаемое продолжение реального помещения, маня его зеленью несуществующих двориков и голубизной нарисованного неба или создавая полную видимость того, что никакой стены и в помине нет, а вместо нее сразу простирается улица. Порой живописцы вдохновлялись искусно расписанными занавесами местных театров, а также театров в Риме или соседнем Неаполе, – этими архитектурными обрамлениями для фантазий, которые разыгрывались лицедеями на сцене.

Устав от такой "ловкости рук" и зрительных трюков, в начале I века н. э. помпеяне, следившие за модой, позаимствовали из Рима некоторые новые веяния, зародившиеся при императорском дворе: более формальный стиль, смелые цветовые решения, использование абстрактных геометрических и растительных узоров для обрамления небольших живописных сценок. С годами эти росписи становились более сложными и фантастическими; возможно, это отражало смену темпераментов среди столичных законодателей императорского стиля. По всей империи холодный "классицизм" эпохи Августа постепенно уступал место цветистым вывертам Нерона. Затем, как раз за несколько лет до извержения, некоторые богачи из тех, что первыми задавали тон, ввели новейшую моду – покрывать стены мозаикой из натуральной мраморной крошки. Скорее всего, они руководствовались эстетическими соображениями, но, как знать, не породило ли такую художественную затею желание залатать щели, образовавшиеся в стенах после землетрясения? Правда, если бы Везувий так и не опустил последнего занавеса над спектаклем жизни в Помпеях, то, быть может, величайшее собрание живописных сокровищ в этом городе исчезло бы вовсе – по мере того, как приглашали бы к себе декораторов очередные выскочки из низов и любители всяческой новизны.

Но живописные изображения, что, избегнув подобной участи, дошли до наших дней, являют взорам глубочайшие чувства помпейских граждан. Люди с выпестованным вкусом взирали на эллинистический мир как на живительное средоточие искусств и учености. Их детей воспитывали образованные рабы-греки, а от болезней их пользовали греческие же врачи – или рабы, или вольноотпущенники. Излюбленными сюжетами домашней живописи служили сцены из греческой мифологии и истории. Например, упомянутый уже жрец Аманд украсил триклиний своего дома фресками, где изображались: Персей, спасающий юную Андромеду, Геракл в садах Гесперид и падение Икара. И, разумеется, весь город был наводнен живописными сценами Троянской войны, поскольку в скитаниях троянцев-изгнанников римский народ обрел миф о собственных истоках и становлении.

Художники, выполнявшие такие произведения, порой полагались на собственное творческое видение. Но чаще они копировали старые греческие образцы или пользовались своего рода "трафаретными" книгами, плодя картины наподобие современных оттисков. В нижнем конце рынка дешево и быстро работали ремесленники, выполнявшие заказы покупателей с менее взыскательными вкусами. Наиболее расхожей темой у них была извивающаяся змея, охранявшая святилище домашних богов. Многие помпеяне любили словно подносить зеркало к собственному миру, украшая дом правдивыми портретами самих себя, своих детей, своих четвероногих питомцев и птичек и прочими характерными штрихами повседневной жизни.

Именно этим живописным деталям суждено было стать ценнейшими археологическими сокровищами, не менее важными для постижения прошлого, чем какой-нибудь раскопанный храм или императорская гробница. Поскольку жизнь прервалась здесь столь внезапно, везде царила атмосфера не смерти, а, напротив, оживленной и напряженной деятельности. Послания, начертанные на стенах пустых комнат, словно до сих пор ждут ответа. В Доме Веттиев, на одной из колонн в перистиле, какой-то юноша нацарапал приветствие: "Акций желает своей милой матери Коссинии доброго здравия!" Быть может, в тот злосчастный августовский день, пока еще не начал падать пепел, она прочла эти слова и улыбнулась.

На снимке показан помпейский дом в процессе раскопок реставрации.

Александр Великий с обнажённой головой, посреди лязга копий, мечей и цокота копыт, гонит своего мощного Букефала прямо на персидского царя Дария. Тот склоняется с колесницы, чтобы узреть возмездие, явившееся ему из Македонии. Этот шедевр мозаичного искусства, выложенный из полутора миллионов крошечных камешков, украшал пол помпейском Доме Фавна. Ущерб, следы которого видны в левой части композиции, видимо, относятся ко времени землетрясения 62 г. н. э.

На этой кухне, довольно тесной, как это обычно было в помпейских домах, жаровня с углями была устроена поверх каменного очага – главном месте приготовления пищи. Бронзовую посуду с изогнутыми днищами засовывали поглубже в угли для большего поглощения тепла. Дым легко улетучивался через окошко над очагом, а в некоторых кухнях имелись и отверстия в крышах.

Слева – амфора для вина, найденная в гробнице за Геркуланскими воротами Помпеи. Ваза из стекла с камеями, с белыми рельефными изображениями из светонепроницаемого камня на прозрачном фоне, несомненно свидетельствует о богатстве и высоком положении владельца. В центре – превосходной работы бронзовая урна, несколько смахивающая на самовар, предусматривала двоякое применение: ее можно было подвешивать на цепях, крепившихся к трем кольцам в виде женских голов, или ставить на пол на три ножки в форме львиных лап. Устройство, помещенное внутри посудины, позволяло нагревать воду на углях. Справа – бронзовый сосуд – дельфины, послушно ныряющие по мановению бородатого Тритона, служат ручками для крышки этого нарядного сосуда для разогрева пищи. Внутренний очажок скрыт за двойными дверцами, напоминающими в миниатюре двери храма. Зимой такие нагреватели вдобавок прогоняли холод, пробравшийся со сквозняком в помпейские триклинии. Боковые ручки сосуда, отлитые в форме человеческих рук, позволяли легко перетаскивать его с места на место.

Треногий круглый столик покоится на полу с изысканной мраморной инкрустацией, окруженной мозаикой с фигурами животных. Столик был найден в таблинуме – большом помещении для приемов, размещавшемся между атриумом и перистильным садом, или двором. На таких столах обычно расставляли какие-нибудь лакомства для гостей.

На этой стенописи из Геркуланума изображены женщины за туалетом. На шее у матроны (она в окружении дочерей и рабыни) – ожерелье, – плетёное из золота со вставками изумрудов и перламутра.

Эта свернувшаяся спиралью золотая змейка некогда обвивалась вокруг предплечья, богатой помпеянки, ожерелье украшало шею, а серьги с изумрудами – уши.

Скульптура являлась непременной составляющей помпейских садов, и часто их владельцы выставляли там раскрашенные изваяния, – например, статуи златовласых мальчиков.