Текст книги "Помпеи: Сгинувший город"
Автор книги: авторов Коллектив
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
ЭССЕ
Дома, поднятые из пепла
«О, Альбуций, сколь гостеприимен твой дом!» – написал кто-то из гостей на стене в саду одного из красивейших домов в Помпеях. Схожие слова могли бы относиться к любому из других изящных жилищ в городе. Такие дома, отныне освобождённые от слоёв пемзы и пепла (некоторые даже пугают своей идеальной сохранностью), без слов повествуют о том, какой была домашняя жизнь зажиточных помпеян.
Хотя в городе, где годное для застройки пространство ценилось весьма высоко, дома тесно примыкали один к другому, – всё же жителям особняков-островов был обеспечен полный покой в частной жизни. Высокие стены, чаще всего без окон, защищали жильцов от уличного шума и посягательств воров. Вместе с тем, благодаря отверстиям различной величины, проделанным в черепичной крыше, даже в самый крохотный домик проникало довольно света. Непременной особенностью подобной архитектуры было естественное чередование залитых солнцем пространств с приятно затененными покоями. Вид, открывавшийся сквозь проём уличной двери, увлекал взгляд от яркого атриума с высоким потолком и от рассеянного света в таблинуме – главном помещении для приёмов, – к залитому солнцем перистилю, или садику с колоннадой; а воздействие подобных контрастов лишь усугублялось красочными настенными росписями и затейливыми мозаиками.
В помещениях мало предметов мебели ибо за время, истекшее со дня катастрофы, почти ничего не сохранилось. Да её и тогда было немного – разве что деревянные кровати, шкафы, столики и ширмы. От зимнего холода комнату ограждали ставни, двери и занавески. По ночам горели сальные свечи или масляные светильники, а бронзовые железные или терракотовые жаровни давали скудное тепло. Но помпейские дома были не очень приспособлены к зиме: по-настоящему оживали они летом.
Даже обратившись в руины, роскошные руины Дома Фавна, названного так из-за статуи в водоёме атриума, дышат тем величавым спокойствием, которое делало помпейские дома настоящими убежищами, недосягаемые для городского гама. Неудивительно, что в судорожном смятении того последнего дня многие помпеяне искали спасения в прохладных уголках собственного жилища, чьи толстые стены до той поры всегда надёжно отгораживали их от внешнего мира.
Танцующий Фавн. Бронза. II в. до н. э. Высота 71 см. Находится на внутреннем дворике дома получившего название Дом Фавна.
Клиентам и гостям на диво
В величественном атриуме виллы Луция Альбуция Цельса, отпрыска старинного помпейского рода, приятно сочетаются солнечный свет и прохладная тень. Внушительный размер помещения (это самый большой атриум в Помпеях) и уравновешенные тона настенных фресок прекрасно согласуются с назначением комнаты – зала для официальных приёмов, призванного поразить посетителей богатством и хорошим вкусом хозяина.
Короткий коридор в дальнем конце соединяет атриум с улицей, а боковые двери ведут в спальные покои. Терракотовые водостоки, встроенные в конёк покатой крыши, позволяют дождевой воде стекать внутрь потолочного отверстия, в мелкий водоём-имплювий, проделанный в полу. В древности вода из имплювия попадала в цистерну под полом особняка: таким образом, в доме всегда поддерживался запас свежей воды для хозяйственных нужд.
Иные помпеяне предавали атриуму ещё более торжественный и возвышенный вид, выставляя в нишах или вдоль стен бюсты родственников и посмертные маски предков. Иногда в атриуме помещали железный денежный ящик (мы бы сказали – сейф) патрона, часто намертво прикреплявшийся к полу, – ведь всё необходимое для его «дел» находилось под рукой.
В величественном атриуме виллы Луция Альбуция Цельса.
Часто помпеяне придавали атриуму более торжественный и возвышенный вид, выставляя в нишах и вдоль стен бюсты своих родственников и посмертные маски предков. Иногда в атриуме помещали денежный ящик.
Хозяйские постройки
Из атриума Дома Старинной Охоты виден таблинум ныне безымянного патриция, украшенный настенной живописью и выходящий в небольшой перистиль виллы. Обычно такие помещения должны были «прибавлять весу» хозяину, каждое утро принимавшему там клиентов, которые толпились в атриуме в поисках его благодеяний.
В большинстве домов таблинум был самой большой комнатой из тех, что окружали атриум, от куда открывался самый лучший вид на все внутренние покои. Его название происходит от слова tabula (доска); поэтому можно предположить, что в более ранние времена такое помещение использовалось в качестве летней столовой. Возможно также, что некогда таблинум служил спальными покоями хозяина, отгороженными от атриума занавесками или складной деревянной перегородкой. По мере того, как сменялись зодческие стили и семейная жизнь перемещалась в более укромные комнаты вокруг перистиля, – таблинум постепенно превратился в своего рода официальную «гостиную» – помещение для приёма гостей, которых не допускали в частные покои.
Места для изысканного уединения
Расточительные помпеяне заботились об украшении даже самых маленьких уголков своего дома. Кубикулюм Виллы Мистерий – типичная для помпейских жилищ спальня без окон. Здесь стенопись с архитектурными мотивами служит иллюзорному расширению пространства. Выложенная камешками часть мозаичного пола указывает местоположение ложа, в других спальнях оно стояло в нише или было встроено прямо в стену. В большинстве спален из предметов мебели находились только ложе и светильник: причине принадлежности личного обихода хранились в других помещениях.
Над ванной комнатой в Доме Менандра тянется живописный фриз с изображением купальщиц. В отличии от общественных терм, куда ходило большинство помпеян, в частной бане на вилле, как правило, свободно помещался только один человек.
Кубикулюм Виллы Мистерий.
Ванная комната в Доме Менандра.
Любовь к передвижным пирам
Богатые помпеяне переняли греческий обычай пировать, возлежа вокруг общего стола на наклонных каменных ложах с подушками, известными под греческим названием – klinai. На каждом таком ложе помещалось трое пирующих, поэтому считалось, что идеальное число сотрапезников – девять.
Во многих домах имелось более одного триклиния, как чтобы можно было или укрыться от непогоды, или, наоборот, в полной мере насладиться хорошей погодой во время пира. Зимний триклиний ограждал хозяина и гостей от разгула стихий; в самые холодные дни на окна опускали ставни. Возлежа на ложах, гости брали еду со стола, посреди которого бил фонтан. Журчание струй звучало нежной мелодией, сопровождавшей роскошный обед.
Триклинье одного из домов Помпеи.
Двор внутри дома
Залитый солнцем сад, разбитый в нём пруд с рыбками словно переносит красоту окрестного кампанского пейзажа прямо в обрамлённый колоннадой перистили Дома Юлии Феликс – одной из крупнейших жилых построек в Помпеях. Хотя после землетрясения 62 г. н. э. владелица сдавала комнаты и даже свою частную баню внаём – просторный перистиль она всё же оставила в собственное распоряжение.
Такие помпейские дворики с колоннадами были заимствованием из эллинистической архитектуры (слово перистиль происходит от древнегреческих peri – вокруг и stylos – колонна). Правда на Аппенинском полуострове мощённые полы, бытовавшие у греков, уступили место высаженной прямо в земле растительности. Помпеяне любили помногу бывать на воздухе, и такой двор под открытым небом, окружённый тенистой колоннадой, становился средоточением семейной жизни, где предавались самым разнообразным занятиям: там играли дети, читали вслух или пряли шерсть.
Пруд, обрамлённый колоннадой перистиля Дома Юлии Феликс.
Зазеркалье обманных парадизов
Многие помпеяне прилагали большие усилия к тому, чтобы превратить свои сади и перистили в подобие земного рая. Часто там, где пространство особенно ценилось, появлялись натуралистичные настенные пейзажи с дикими зверями, словно распахивавшими новые просторы за материальной плоскостью стены. Чтобы не казалась столь резкой грань между настоящим садом и изображением хищников, преследующих добычу, нижнюю панель фрески нарочно расписывали побегами плюща и мирта с порхающими пташками и изображениями различных цветов. В углах часто изображали фонтаны, как будто струящие воду.
Даже владельцы менее богатых домов, стремились дополнить свои немногочисленные деревья и другие растения живописными изображениями обширных садов или пейзажами с животными, чем-то напоминавшими императорские парадизы – парки в загородных поместьях, где водилась дичь. Правда, наиболее пышные дома, особенно виллы в ближайших окрестностях города, не нуждались в такого рода иллюзорном расширении реального пространства. Там взгляд итак беспрепятственно скользил по просторам, то и дело задерживаясь на изваяниях, водоёмах и фонтанах, а благодаря авиариям – садкам для разведения птиц, укрытым среди буйной растительности – не смолкал живой щебет птиц.
Роспись в Доме Цея Секунда предназначенная для иллюзорного расширения пространства перистиля.
Серебряный клад в загородном поместье
«Наслаждайся жизнью, пока живёшь, ибо на завтрашний день нет надежды», – гласит надпись, начертанная на серебряном кубке, найденном в помпейском загородном поместье. Этот пророческий совет иллюстрируют сценки с «живыми» скелетами, тянущиеся вокруг чеканного сосуда. Этот кубок, к которому существует пара, является одним из 109 предметов коллекции серебра, обнаруженных в 1895 г. в ходе раскопок виллы Пизанеллы в пригородном районе Боскореале, что в двух милях от Помпей. Серебряный клад, состоявший из полного столового набора, а также нескольких декоративных предметов, был спрятан в чане в помещении виноградной давильни. Рядом с чаном нашли скелет женщины, должно быть, спрятавшей сокровище в надежде когда-нибудь вернуться за ним.
В Помпеях, как и в Риме, серебро было излюбленным материалом для роскошной столовой утвари. Черпая вдохновение в образцах, награбленных во время военных походов на восток или приобретённых богатыми гражданами, способными заплатить высокую цену за подобные предметы, римские среброкузницы наладили собственное производство, призванное удовлетворить возникший спрос. Из-под их рук выходили тщательно изваянные кубки, чаши, кувшины, вазы, ковши, блюда и миски, а также предметы личного обихода, – например, зеркала с ручками. Те, кто мог позволить себе такую роскошь, всё чаще покупали такие изделия и передавали их по наследству как фамильные драгоценности; одно блюдо из коллекции Пизанеллы к моменту катастрофы было в обращении уже триста лет. В конце концов, высокая производительность среброкузнецов привела к тому, что даже весьма скромное хозяйство порой обзаводилось одним-двумя серебряными предметами, но собрания такого размаха, как клад на вилле Боскореале, могло принадлежать только очень богатому семейству. Вскоре после того, как на вилле было обнаружено это серебро, весь набор приобрёл граф Эдмон де Ротшильд за сумму, эквивалентную нынешним полутора миллионам долларов. Два года спустя он передал всю коллекцию в дар Лувру.
Слева – кубок из коллекции. Сценки, украсившие этот кубок, полны мрачного юмора: над каждым из скелетов написано имя одного из знаменитых философов. Наверху слева видно, как скелет, наименованный Эпикуром, с жадностью хватает со стола пирог. Справа – кувшин для вина, должно быть, украшал пиршественный стол во время особых торжеств. Среди фигур, которыми он украшен, – Купидон и крылатая Победа, приносящие в жертву оленя.
Плодоносные оливковые ветви – частый мотив в римском искусстве – обвивают этот кубок с двумя ручками. Тонкое мастерство отливки и богатство деталей свидетельствуют о необычно высоком техническом уровне работы.
Изящное зеркало с ручкой – один из немногих предметов личного обихода, найденных в серебряной коллекции. На его оборотной стороне изображена Леда с лебедем – распространённый сюжет из греческой мифологии.
Пиршества в городе изобилия
Помпеяне знали толк в еде, и благодаря свежим плодам полей, речных потоков и моря, а также привозным диковинкам из других средиземноморских стран они ели на славу. День начинался с хлеба и мёда, толики вина – чтобы размочить корочку – и, быть может, оливок с финиками. Вторая трапеза обычно бывала лёгкой – яйца, хлеб и сыр. Иное дело – обед. В зависимости от времени года, имевшихся запасов и случая его подавали в полдень или ближе к вечеру. Если беднякам приходилось довольствоваться в основном похлёбками из пшеницы, лущёного гороха или крупных бобов, то богачи лакомились обильной и пряной снедью – особенно, когда к столу были званы гости.
По обычаю, каждый гость приносил с собой зубочистку и салфетку, чтобы пользоваться ими во время еды. А под конец пира можно было, в качестве небольшого вознаграждения, пожаловать запачканный утиральник рабу-прислужнику. Поскольку вилок не существовало – а это означало, что пищу приходилось брать пальцами, – без салфетки было никак не обойтись.
Обед, включавший три перемены блюд, мог длиться часами. Первая перемена, или gustus – «закуска», – могла состоять из устриц и овощной смеси. За ней следовало мясное блюдо. На пиру были желанны сразу несколько видов птицы – от голубя, куропатки и фазана, до павлина, страуса и фламинго (как говорится в одном из рецептов, «если нет фламинго, сойдёт и попугай»). Рыба тоже часто появлялась на столе, тем более, повара были вольны выбирать среди сотни различных пород. После мясного блюда подавали плоды, а за тем уже все принимались пить по-настоящему. На самых тонких винах были обозначены имя винодела и консула, при чьём правлении давили виноград (любимейший сорт вина «старился» до ста лет).
Под рукой у поваров имелось великое множество рецептов, в том числе записанных Апицием – одним из первых в мире гурманов, составившим кулинарную книгу. К подобным лакомствам принадлежали: фаршированная соня (мелкий грызун, живущий на деревьях) и улитки, откормленные молоком. Одно из наиболее знаменитых блюд, описанных Апицием, – паштет из языков фламинго и печени кефали. И горе тому из поваров, кому не удавалось столь прихотливое лакомство: его приводили к хозяину и нещадно секли.
Фрески на кухнях помпейских домов.
Помпейские сады наслаждений
Граждане Римской империи чрезвычайно высоко ценили сады – общественные, частные, торговые, – почитая их непосредственным залогом благополучной жизни. Помпеяне, в частности (а им, по словам поэта Флора, досталась «прекраснейшая страна, не только в Италии, но и в целом мир»), проводили всякий досужий миг в садах, шелестевших густой зеленью в самой укромной части жилища.
В просторных домах иногда имелось несколько перистильных садов. Это были милые оазисы меж колонн, открытые небу, где хозяева могли вкушать покой, внимая журчанию фонтанов и наслаждаясь видом мраморных и бронзовых изваяний, расставленных среди растений. Даже в самых маленьких домах имелся крошечный садик.
В строгих садах преобладали вечнозелёные деревья, да несколько разновидностей цветов создавали яркие пятна в траве. В менее строгих садах простирали тень плодовые и ореховые деревья. Тут же росли овощи и прочие съедобные травы, – благо, отличный климат позволял собирать урожай трижды в год, если не чаще. В дни особых торжеств между колоннами подвешивали старательно сплетённые гирлянды из цветов и плодов. Этой форме украшения часто подражали художники, расписывавшие стены во внутренних помещениях.
Среди исследованных в Помпеях садов доскональнее всего изучен обширный (115х23 фута) участок в юго-восточной части города. Этот сад, сразу показавшийся через чур большим для скромного дома, назвали Геркулесовым Садом, так как в ходе первых раскопок, в 1953-54 гг., там обнаружили мраморную статую этого божества. Назначение сада стало понятным после того, как дальнейшие раскопки – с применением некоторых хитроумных археологических методов – показали: растения, которые выращивали здесь (быть может, и не круглый год), составляли основу прибыльного промысла.
Как отчётливо видно на этой фотографии Геркулесова Сада, сам дом (в нижнем правом углу) по сравнению с садовым участком кажется карликом. Белые точки, усеявшие землю, – это цементные слепки, снятые археологами с обнаруженных в почве полостей.
Ароматы прошлого
Вильгельмина Яшемски, специалист по Помпеям с мировым именем, занималась разгадкой «улик», сокрытых под выбросами Везувия, посвятила более тридцати пяти лет кропотливому восстановлению городских садов. Эти исследования позволили ей на удивление подробно рассказать, что за растения выращивали в этих садах, как за ними ухаживали и даже – для каких целей они предназначались.
Например, когда она расследовала загадку Геркулесова Сада, значительная часть её «сыскной» работы сводилась к изучению почвенных контуров и обугленных растительных остатков, а также к выполнению гипсовых слепков с полостей в земле, оставшихся от разложившихся корней колышков. Эти слепки послужили своего рода "отпечатками пальцев: благодаря им обнаружилось, что некогда в Геркулесовых садах произрастало несколько крупных деревьев, в том числе – вишня и огромная старая олива. Отсутствие же в остальной часть сада углублений, оставленных деревьями или другими растениями, указывало на то, что там росли в основном цветы и овощи, а их разложившиеся корни были бы чересчур малы, чтобы оставить заметный след внутри вулканического мусора. Такой вывод подкреплялся ещё одним свидетельством: повсюду было найдено множество углублений от колышков, на которые натягивали навесы, чтобы уберечь молоденькие растения от палящего солнца.
В образцах почвы, которые Яшемски отправила на экспертизу Г. В. Димлби, профессору Института археологии Лондонского университета, были найдены остатки древней пыльцы. Хотя специалисты утверждали, что никакая пыльца не выдержала бы ни температуры раскалённых вулканических выбросов, ни истекших с тех пор столетий, – Димблби всё же удалось опознать 21 разновидность пыльцы. В их числе практически отсутствовала пыльца сорняков – а это, наряду с иными указаниями, говорило о том, что за садом исправно ухаживали.
Среди прочих знаков этого тщательного ухода была и отработанная система полива: грядки размещались на разной высоте, для облегчения оросительных работ. Так, исходя из расположения грядок, изрядной величины участка, а также «показаний», полученных благодаря слепкам с корней и кольев, – Яшемски установила, что здесь выращивали множество цветов, причём едва ли единственно для эстетического наслаждения самих владельцев сада. Картину довершили небольшие стеклянные флаконы, обнаруженные в доме (целиком) и в саду (в осколках). Яшемски пришла в выводу, что хозяева Геркулесова Сада выращивали разнообразные цветы, вытяжку из которых смешивали с оливковым маслом (а олива росла здесь же) и прочими необходимыми ингредиентами, для получения благовоний и притираний, а готовые ароматические смеси запечатывали во флаконы и продавали.
Изучение Яшемски Геркулесова Сада.
Эта бронзовая статуя атлета, найденная в Геркулануме, -
с тревогой на лице и в позе человека, как будто обращенного в бегство, – олицетворяет ужас всех тех несчастных, кто тщился покинуть обреченный город.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ЧУДЕСА И ТАЙНЫ ГЕРКУЛАНУМА
Подобно многим своим предшественникам, итальянский археолог Джузеппе Маджи, руководивший раскопками в Геркулануме с 1971 по 1984 гг., более всего желал набрести на новые находки и открытия. Но в мае 1980 г. у него оказалось более срочное дело: он велел вырыть траншею у юго-восточного края раскопа. Эта работа – а выполняли ее не опытные археологи, а местные наемные рабочие, – была призвана укрепить Пригородные Бани. Это массивное сооружение в древности было возведено непосредственно над береговой линией города, однако теперь, в результате активности Везувия, оно располагается в пятистах ярдах от воды вглубь суши, и в тринадцати футах ниже уровня моря. Траншея должна была отвести излишек грунтовых вод, грозивших затопить здание. Памятуя о том, что нередко в обнаружении геркуланских сокровищ важную роль играл случай, – Маджи просил рабочих действовать крайне осторожно.
Спустя несколько дней перед банями был прорыт канал шириной в три и глубиной в двадцать футов. Работы продолжались, и вот, 21 мая, до Маджи донеслось чье-то восклицание: '"О muorto!" – что на неаполитанском диалекте означает "мертвец". Там, в грязи, лежал человеческий скелет – находка неожиданная и любопытная, но не то чтобы из ряда вон выходящая. Однако вскоре еще в двух местах были обнаружены залежи костей, и Маджи понял: он действительно набрел на нечто весьма примечательное.
За те два с лишним века, в течение которых уже велись раскопки, в Геркулануме было найдено лишь десятка полтора скелетов
А раз человеческих останков здесь оказалось так мало, то наиболее вероятным представлялось, что почти все население успело благополучно покинуть город до его гибели. Теперь же вырисовывалась совсем иная картина.
К западу от терм рабочие постепенно раскопали ряд сводчатых помещений, встроенных в волнолом, где геркуланские рыбаки держали лодки и снасти. Они медленно прорубались через затвердевшие вулканические обломки, заполнившие склады, как вдруг их глазам предстало плачевное зрелище: повсюду лежали скелеты людей, скорчившихся в жутких предсмертных судорогах. В одном помещении погибло сорок человек, в другом двадцать шесть, в третьем – двенадцать. Очевидно, все они устремились к берегу, чтобы спастись морем, и решили ненадолго укрыться в складских помещениях, но там они задохнулись от первой губительной волны пепла и газа, набежавшей на город. За несколько мгновений вокруг них уже поднялся толстый слой раскаленного щебня, похоронив их в этой общей могиле. Всего в этом месте обнаружилось 150 жертв. Сама внезапность постигшего их конца заставила Маджи усомниться: а спасся ли хоть кто-нибудь из жителей Геркуланума от катастрофы?
До этого мрачного открытия львиную долю всеобщего внимания удерживали Помпеи. Ведь это было куда большее поселение с бурной торговлей, – Геркуланум же представлялся каким-то сонным приморским городком: его узкие улочки не сохранили глубоких отметин колес, а стены были лишены граффити, в которых более темпераментные помпеяне хвастались своими свершениями, трубили о своих политических пристрастиях и просто высмеивали друг друга. Хотя была раскопана лишь небольшая часть Геркуланума, общая картина совпадала с описанием греческого географа Страбона. За несколько десятилетий до извержения он писал, что "Гераклова крепость" (то есть, Геркуланум), благодаря своему климату, – "поселение удивительно здоровое". Быть может, оно служило прибежищем для богатых римлян, стремившимся ненадолго скрыться от козней и суеты столичной жизни. Действительно, в числе первых находок оказались развалины поместий, построенных над берегом, – вероятно, чтобы владельцы могли наслаждаться прекрасным видом и морским ветерком.
Эти дома и те предметы искусства, что были найдены в них, пробудили интерес к Геркулануму еще в начале XVIII века, когда к городу впервые подступились. Однако, столкнувшись с непосильной задачей (нужно было подкопаться под шестидесятифутовый слой вулканической породы), охотники за сокровищами вернулись к Помпеям, где поживиться было куда легче. Да и археологи отдавали предпочтение более крупному городу, хотя то и дело случайные раскопки в Геркулануме обнаруживали более древние следы античности. В Помпеях, когда на город обрушился поток раскаленной лавы и град камней, продолжавшийся долгие часы, – многие здания рухнули, различные предметы были сильно повреждены. Геркуланум тоже пострадал от мощных ударов, когда Везувий начал изрыгать яростный поток вулканического шлака: под его напором обрушивались стены, а колонны разом сшибало с оснований. Но кое-где эта лавина, устремляясь по извилистым улицам, замедляла свое течение, мягко обволакивая иные места и оставляя все в точности таким, каким оно было до катастрофы. Многие деревянные предметы и остатки пищи мигом превратились в угли под воздействием высокой температуры, некоторые лишь слегка обуглились, – а там, где температура оказалась ниже всего, сохранились почти совершенно неповрежденные вещи – куски веревки, обрывки кожи. Затвердев, вулканическая масса образовала своего рода воздухонепроницаемый кокон, практически запечатавший со всех сторон поглощенные ею предметы и уберегший их от разрушительного воздействия времени.
Если руины Помпеи удалось обнаружить во всем их величии, то попыткам извлечь на свет божий Геркуланум препятствовали не только неподъемная тяжесть физических работ, но и сопротивление со стороны жителей Резины (позже переименованной в Эрколано) – современного поселения, давно возникшего на этом историческом месте. В 1980 г., когда столь мало было исследовано и так много загадок оставалось без ответа, – казалось, что Геркулануму уже навсегда суждено пребывать в забвении.
Но обнаружение этих скелетов позволило приподнять край таинственной завесы. Специалистам, умеющим читать зашифрованный язык костей, открылась настоящая летописная страница из жизни древнеримского провинциального городка. Анализ скелетов не только рассказал о состоянии здоровья, богатстве и общественном положении этих жертв катастрофы, но и раскрыл потрясающие подробности их биографии. Наконец Геркуланум повернулся к ученым своей "человеческой" стороной. Даже до этого открытия сами руины и извлеченные из-под них предметы давали повод к заманчивым догадкам о жизни, разворачивавшейся в городе. Так, театр свидетельствовал о любви геркуланцев к драматическим постановкам, высокое качество скульптурных произведений обнаруживало утонченные вкусы граждан, а наличие огромной библиотеки философских трудов на роскошнейшей городской вилле, по-видимому, указывало на то, что здесь царил дух изящной словесности. Эти отблески былой жизни в Геркулануме, наряду с находками грабителей, любителей и ученых, в разные годы отваживавшихся подступиться к древним развалинам, – создали довольно подробную картину существования города и его обитателей.
Культурные предпочтения геркуланцев стали известны почти сразу же после того, как в 1709 г. город заново открыли, добравшись до дна колодезной шахты. Правда, вначале ясно было только то, что рабочие, копавшие колодец, наткнулись на какое-то великолепно украшенное общественное здание классической эпохи, – и только тридцать лет спустя выяснилось, что это Геркуланский театр. Изумлению не было конца. Полукруглое сооружение, не встроенное в склон холма, а расположенное особняком, вмещал около двух с половиной тысяч зрителей – вдвое меньше, чем вместительность большего из двух театров в Помпеях, но, учитывая, что все население города составляло лишь пять тысяч человек, этого было вполне достаточно. Обстановка и декорации отличались роскошью, просцениум был облицован желтым, темно-красным, пурпурным и черным мрамором, который привозили сюда из дальних концов империи. Многоярусные сиденья были разделены в соответствии с сословными рангами. Верх рядов украшали бронзовые изваяния императоров и городских властей. Вся постройка, вместе с элементами декора, осталась неповрежденной во время извержения. Пострадало лишь несколько статуй, которые сбросило с подпор, когда вулканический поток достиг верхнего края полукружья и хлынул вниз, на сиденья и сцену, пока не заполнил всю "чашу" театра целиком.
Однако встречу со своими "первооткрывателями" театру не суждено было пережить столь же удачно. Первый из них, австрийский князь д'Эльбеф, прихватил с собой все, что только можно было сдвинуть с места и вытащить из колодезной шахты. Кавалер Рокко де Алкубьерре, явившийся следом, оказался разбойником и того пуще. Взявшись руководить раскопками, он вел себя так, как если бы ему была поручена военная операция. Чтобы легче было выносить сокровища из театра, он велел расширить шахту. При этом он использовал труд заключенных. Надеясь найти предметы более ценные, Алкубьерре продвинул раскопки до населенных кварталов города, разрушая по пути жилые дома. Однажды он содрал бронзовые буквы с доски, к которой они крепились, и грудой свалил их в корзину, даже не удосужившись скопировать саму надпись. Понаблюдав за "работой" Алкубьерре, немецкий историк искусства Иоганн Винкельман гневно заявил, что этот инженер "смыслит в археологии не больше, чем свинья в апельсинах".
Но даже Винкельман (а его систематическое изучение различных предметов искусства значительно обогатит науку сведениями о Помпеях и Геркулануме) не подумал о том, как важно сохранить обычные дома, чтобы побольше узнать об их древних обитателях. Подобно многим своим современникам-ученым, он пребывал под чарами греческой скульптуры, а потому ошибочно полагал, что древний мир был сплошь населен расой физически совершенных, "богоподобных" людей. Увидев же статую Марка Калатория – знатного геркуланца, чье изваяние стояло в театре, – Винкельман ужаснулся. Эта фигура, этот суровый рот, это изборожденное морщинами лицо, эта бородавка под глазом, – неужели древние римляне могли выглядеть так?! И Винкельман предпочел обращать свое исследовательское внимание на более "идеальные" образцы среди тех, что вновь появлялись на свет.
Алкубьерре продолжал рыскать в поисках новой поживы, прокладывая свои разрушительные тоннели все дальше – медленно, чаще всего наобум. К 1739 г. он подкопался еще к двум общественным сооружениям – базилике и палестре. Позднее исследователи установили: ко времени извержения Везувия базилика простояла менее двадцати лет; значит, здание было выстроено заново после землетрясения 62 г., причинившего ущерб и Помпеям, и Геркулануму. Раскопкам Алкубьерре помешали протесты жителей Резины, боявшихся, что тоннели вызовут обвалы и разрушат их жилища. Но, прежде чем подземные проходы были снова засыпаны, двое французских путешественников все же успели исследовать здание. Согласно их донесениям, изнутри помещение представляло собой большой прямоугольный зал, центральная часть которого была обрамлена колоннами. Такую традиционную древнеримскую планировку повторяли и раннехристианские церкви, впоследствии получившие название базилик. Возле обеих коротких сторон прямоугольника имелись апсиды – полукруглые ниши, украшенные фресками. Одна из этих великолепнейших фресок изображала мифологическую сцену из жизни Геракла – легендарного основателя города. На другой запечатлена победа Тесея над Минотавром. Живопись была выполнена настолько искусно, что Алкубьерре, увидев ее впервые, воскликнул: "Да он превзошел самого Рафаэля!" Третья картина изображала кентавра Хирона с воспитанником – юным Ахиллом, которого – во избежание предсказанной гибели – обрядили в женское платье и спрятали на Скиросе, среди дочерей царя Ликомеда.
