Текст книги "Смерть и возвращение Юлии Рогаевой"

Автор книги: Авраам Бен Иехошуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Часть вторая
МИССИЯ

Глава первая

Поначалу он думает, что всё еще спит, потому что только во сне голос матери мог бы вдруг зазвучать рядом с голосом Секретарши, но, открыв глаза, немедленно убеждается, что Секретарша и впрямь появилась в квартире матери – стоит за полуоткрытой дверью и вполголоса уговаривает мать войти в комнату и взять у него ключи от квартиры уборщицы. Интересно, она и сюда заявилась с ребенком за пазухой? На мгновенье в нем загорается желание еще разок прикоснуться губами к маленькому теплому детскому лбу, но тут до него доходит, что мать вот-вот откроет дверь нараспашку, и он поспешно вскакивает с постели. Нет, он не позволит этой назойливой бабе вторгаться в свою личную жизнь. Что-то она совсем распустилась в последние дни. Он бросает взгляд на часы – ого, почти десять! Вот так заспался! А всё из-за тех трех бокалов вина, которые он выпил ночью у Старика на квартире. Видимо, слишком ударное было завершение для такого изнурительного дня. Да и мать, оказывается, тоже постаралась. Закрыла потихоньку жалюзи и даже занавес опустила. Темнота да тишина – самый добросовестный служака и тот проспит. Он поспешно одевается и шепотом зовет мать. Он просит, нет – он требует, чтобы она поплотнее закрыла дверь гостиной. Он не желает, чтобы его Секретарша видела, как он идет в туалет. И вообще, он не желает вступать с ней ни в какие разговоры. Сначала он должен побриться и умыться, это прежде всего. Кстати, а что там со вчерашним снегом?

– Снег?

– Только не говори мне, что всё растаяло.

Она вообще не слышала, что шел какой-то снег. И на улице тоже никакого следа.

Покончив с умыванием и бритьем, он входит в гостиную, испытывая смутное раздражение от того, что цепкому взгляду подчиненной открыты все эти ящики и картонки с его вещами, которые навалены во всех углах квартиры и буквально вопят о бесприютности своего хозяина. Однако Секретарша, оказывается, как будто и не замечает этого балагана. Она увлечена разговором. Стоит, расфуфыренная, как на праздник, и о чем-то оживленно беседует с его матерью.

– Что здесь происходит? – холодно прерывает он ее болтовню.

Она радостно поворачивается к своему начальнику и тотчас обрушивает на него поток извинений. Он должен ее понять. Она сама, по собственной инициативе, разумеется, и не подумала бы врываться к нему в дом. Это всё исключительно по приказу хозяина. Та дурацкая статья, видимо, так донимает нашего Старика, что теперь он решил сам вмешаться в эту историю, не только душою, но также телесно. Не хотел даже обождать, пока Кадровик появится на работе. Вызвал ее и послал взять у него ключи от комнаты этой Рогаевой. После того как ему вчера рассказали, в какой бедности жила погибшая уборщица, он решил теперь самолично побывать в ее комнатушке. Хочет выяснить, что там есть и чего недостает, прежде чем решить, какого размера «искупление» он должен взять на себя и в каком конкретно виде.

– Побывать там? В этой хибаре? Зачем?

Он в полном недоумении. Может быть, мать что-нибудь ему объяснит? Он обращается к ней, как будто она уже тоже стала активным участником этой истории. Нет? А что скажет на это его Секретарша? Впрочем, его Секретарша, кажется, довольна неожиданным развитием событий. Ну еще бы, ведь это позволило ей в очередной раз удрать с работы!

– А почему бы ему и не съездить? – небрежно отметает она недоумение своего начальника. – Ты что, боишься, что он будет огорчен? А по мне, пусть хоть раз увидит, как живут простые люди, вроде нас с тобой. Хотя бы на старости понюхает, чем пахнет настоящая жизнь.

Кадровик чувствует, что ему почему-то симпатичен этот ее энергичный наскок на самого Старика. Он с интересом смотрит на свою подчиненную. Вон как раскраснелась. Кстати, а благополучно ли она добралась вчера домой с ребенком?

– Как видишь. А что?

– Да нет, ничего. Мне просто казалось, что он у тебя в конце концов задохнется под этой твоей шубой.

– Уж о нем-то тебе нечего беспокоиться. Но он продолжает ее дразнить:

– Жаль, что ты не прихватила его с собой сюда. Ее щеки весело розовеют.

– Я не знала, что ты им так интересуешься. Пожалуйста, я могу хоть каждый день приносить его на работу. Но тогда ты будешь отвечать и за этого кадра.

– За твоего малыша? С превеликим удовольствием. Куда лучше бегать за ним по коридору, чем за покойниками по улицам.

Она вдруг теряет прежнюю живость, как будто упоминание о смерти рядом с ее малышом ее испугало. Бросив взгляд на часы, она ставит на стол недопитую чашку кофе, выпрямляется и театрально-драматическим жестом протягивает руку за ключами. Но Кадровик не торопится. Да-да, ей давно пора возвращаться на работу. Но ключи останутся у него. Он сам встретит Старика и проводит его на ту квартиру.

Часом позже Старик в сопровождении неизменной Начальницы канцелярии высаживается в указанном ему месте возле базара. Он в светло-коричневой дубленке, которая делает его еще выше и внушительней, щеки раскраснелись от холода, заново взбитый надо лбом кок снимает следы старости, проступившие в его лице вчерашней ночью. Они спускаются по узкой безлюдной улочке, проходят мимо большого жилого дома и сворачивают на задний двор, к пристройке. Сейчас, при дневном свете, двор выглядит жалко и убого. Ночная таинственность исчезла, и только белые пятна снега, еще лежащие там и сям среди мокрой, пожухлой травы, говорят Кадровику, что вчерашний снежный вечер ему не приснился.

Он достает из кармана пару желтых ключей, уже накануне присоединенных к связке своих собственных, и уверенно, как заправский квартирный агент, открывает дверь чужой квартиры. Маленькая комната залита тусклым зеленоватым светом, который проникает через занавес из толстой клетчатой ткани. Вчера он его почему-то не заметил. Вот, показывает он, это и есть всё ее жилище. Вот эта крошечная комнатушка. Вчера ночью он нашел ее точно в таком же виде. И ни к чему тут не притронулся, разве что снял с веревки несколько постиранных ею вещей, а то они так бы и гнили снаружи. Снял и сложил в раковину, но сегодня уже жалеет об этом. По закону к ее вещам имеют право прикасаться только прямые родственники. Так что лучше всего предоставить всё это дело Управлению национального страхования. У них есть для таких дел специальные люди.

Старик словно не слышит его слов. Топчется в маленькой комнатке, точно огромный, тяжелый хищник, загнанный в тесную клетушку. В его тигриных глазах вдруг появляется влажный блеск – не то волнения, не то странного и жадного любопытства. Он подходит к обеденному столу, покрытому такой же клетчатой тканью, как и та, из которой сделан занавес, берет в руки пустую тарелку, приготовленную для последней, уже не состоявшейся трапезы, долго ее изучает, даже зачем-то принюхивается, потом просит Начальницу канцелярии открыть ящики стоящего рядом комода и принимается с какой-то неутомимой дотошностью копаться в них, тщательно рассматривая каждую вещь покойной. Дойдя до нижнего ящика, он даже опускается на колени, чтобы получше разглядеть, что за обувь она носила.

Удовлетворив свою любознательность, он тяжело поднимается с колен и поворачивается к своим подчиненным. В общем-то не так уж много, итожит он свои впечатления. Да и то, что есть, на его стариковский взгляд, – поношенное старье. Впрочем, если кто-нибудь из ее родственников вздумает предъявить претензии на эти вещи, он готов оплатить их доставку.

Начальница канцелярии с сомнением качает головой и тайком бросает взгляд на Кадровика. Тот по-прежнему молчит. Давящее присутствие хозяина раздражает его. Оно не оставляет места для той странной печали, что сжимала его сердце вчера, когда он сидел тут поздним вечером один, в кресле, бормоча про себя: «Эх, Юлия Рогаева…» Старик тем временем продолжает свои розыски. Берет в руки книгу, лежащую у кровати, с интересом разглядывает незнакомые, отчасти похожие на английские, отчасти совсем чужие буквы, морщит лоб в попытках их разгадать, потом с сожалением возвращает книгу на место и поворачивается в сторону маленькой кухонной ниши. Поочередно проверяет обе горелки электрической плиты, долго разглядывает сковородку, даже переворачивает ее, чтобы глянуть и с обратной стороны тоже, потом тщательно перебирает ложки, ножи и вилки. Под конец натыкается на кучку нижнего белья, оставленную на всю ночь в раковине, тут же, не долго думая, подворачивает рукава дубленки и сам заканчивает ту стирку, которую вчера начал Кадровик. Затем очень тщательно выжимает тоненькие трусики, нейлоновые чулки, юбку, цветастую ночную рубашку и осторожно расстилает всю эту пеструю выставку на кровати и в кресле, для сушки. После чего снова поворачивается к своим подчиненным, которые всё это время молча наблюдают за его непонятными действиями. Он хотел бы, пока здесь еще не появились люди из Управления национального страхования, поискать среди вещей покойной ее фотографию, и желательно поприличней.

– Фотографию?! – удивленно переспрашивает Начальница канцелярии. Зачем ему фотография?

Он, видите ли, хочет повесить ее в музее памяти павших в клубе пекарни. Он убежден, что павшим в теракте полагаются такие же почести, как павшим в бою.

Теперь уже и Кадровик не может сдержаться.

– Я хотел бы еще раз напомнить, – сухо говорит он вошедшему в раж хозяину, – что здесь ни к чему нельзя прикасаться и ни в чем нельзя копаться. И уж подавно нельзя забирать отсюда какие бы то ни было вещи, включая фотографии. Мы представляем здесь частное учреждение, которое не имеет никакого личного отношения к погибшей. Мы и так уже достаточно суетимся вокруг нее из-за дурацкого поступка этого нашего Мастера. К чему нам навлекать на себя лишние неприятности?

Старик снова делает вид, будто не слышит.

– Юлия Рогаева… – Его голос дрожит в зеленоватом сумраке. – Как вы думаете, что это за имя? Откуда оно? Ведь это не еврейское имя, не так ли?

– Какое сейчас имеет значение, еврейское или не еврейское?! – Кадровик уже раздражен всерьез. – Главное, что эта женщина всё еще числится в списке наших работников.

Старик долго смотрит на него, потом успокаивающе, как ребенку, кладет ему руку на плечо.

– Что с тобой? – негромко, но подчеркнуто спрашивает он. Почему его ответственный за человеческие ресурсы всё время дергается и предостерегает? Чего он так боится? Хозяин сам решает, что важно и что не важно, не так ли? Так вот, он, как хозяин, полагает, что его ответственный несомненно прав в том, что главное для нас – это то, что погибшая женщина всё еще числится в списке наших работников. Но как раз поэтому – как раз поэтому! – именно мы и должны воздать ей должное. Что же касается ее имени, то он хотел бы напомнить своему ответственному за человеческие ресурсы, что, кроме всего прочего, нам еще предстоит выяснить, откуда она родом. Должны же мы знать, куда доставить тело. Неужели его Кадровик уже забыл, что именно ему поручена эта миссия?

Глава вторая

Сначала никто из нас его не заметил. А когда заметили, решили, что это кто-то из службы безопасности, из тех людей, что обычно приходят на наши совещания в надежде выловить еще какие-нибудь крохи информации, какие-нибудь интимные детали, в особенности о тех пострадавших, которые, возможно, сами были косвенными пособниками террориста-самоубийцы. Поэтому никто не стал задавать ему лишних вопросов, тем более что он спокойно сидел себе в углу, прислушиваясь к словам социальных работников, психологов, оценщиков из налогового управления и сотрудников муниципалитета, которые один за другим докладывали о погибших, раненых и их родственниках – старожилах и новых иммигрантах. А список у нас внушительный – трудно поверить, но есть люди, которые пострадали в терактах чуть не десять лет назад и до сих пор не получили всей положенной им помощи.

Под конец кто-то все-таки спросил его, кто он такой и по какому делу, и тогда он извинился за вторжение и сказал, что пришел передать данные о «своей» погибшей. А потом произнес по буквам ее имя и фамилию и с такой легкостью назвал номер ее удостоверения личности, как будто это был его собственный личный номер. Поначалу ее имя и номер ничего нам не сказали, но потом кто-то вспомнил, что у нас осталась еще одна неопознанная жертва теракта минувшей недели, память о котором уже была вытеснена ужасами последующего взрыва. Мы-то были уверены, что ее давным-давно перевезли в Абу-Кабир, в Институт судебной экспертизы, и тем самым сняли с нас ответственность за нее. Оказывается, ничего подобного – тело все еще здесь, в Иерусалиме. И благодаря какой-то нелепой статье, которая то ли уже была, то ли только будет опубликована в местной газете, этот молодой человек сумел ее опознать. И тут он снова повторил ее имя, фамилию и номер удостоверения личности.

Но сам-то он кто? Кто он ей – родственник? друг? сосед? А может – некоторые сразу переглянулись, – тайный любовник, из тех, что порой объявляются после смерти женщины?! У нас и такие случаи бывали. Но нет, он, оказывается, не то, и не другое, и не третье, и вообще он даже не знал ее лично, а пришел лишь в качестве начальника отдела кадров той пекарни, что на выезде из города. Оказывается, эта погибшая – новая иммигрантка и, видимо, одинокая женщина – какое-то время работала там уборщицей. Но поскольку она не была постоянной работницей, никто не хватился, когда она несколько дней не появлялась в цеху. И вот теперь они хотят как-нибудь исправить свою оплошность и готовы принять участие во всех положенных по такому случаю действиях.

Эта готовность хозяев крупной фирмы участвовать на паях с государством в последних заботах о погибшей женщине, причем без особого шума и рекламы, внесла какое-то тепло в сердца всех, кто присутствовал на этом мрачном совещании, и немногословный молодой человек был поручен попечению милой представительницы Министерства абсорбции, которая тут же вывела его в соседнюю комнату, чтобы записать все сведения о «его» погибшей, а также его собственные личные данные, которые позволят найти его, если потребуется. И уже в ходе их разговора, как она потом рассказала, выяснилось – хотя это не имело отношения к судьбе погибшей, – что этот симпатичный молодой мужчина уже успел развестись и теперь временно живет у своей матери.

И поскольку сотрудница Министерства абсорбции – молодая женщина с сияющими живыми глазами и беглым, но со следами чужого акцента ивритом – хочет выписать для себя не только личные данные погибшей, но и ее биографию, написанную рукой Кадровика под диктовку этой Юлии Рогаевой, а он никак не хочет расстаться со своей бежевой папкой, она торопливо ведет его в соседний пустой кабинет, и, пока выписывает там то, что ей нужно, Кадровик вдруг набирается смелости и спрашивает, видит ли и она, как некоторые другие, какую-то особую красоту в лице женщины, запечатленной на снимке в бежевой папке. Она, однако, мельком глянув на фотографию, равнодушно закрывает папку, возвращает ему эти несколько листочков, уже слегка пропитавшихся запахом ее духов, и в свою очередь задает ему странный вопрос: «А почему бы ей не быть красивой?» И тут в ее маленькой ладони раскрывается крошечный сверкающий мобильник, и она быстрым чужим языком передает в свое министерство только что выписанные данные. Потом снова поворачивается к Кадровику:

– Ну вот и всё. Теперь вы свободны. Теперь мы сами разыщем ее родственников и выясним, чего они хотят.

Но Кадровик задерживает ее тонкую руку:

– Минутку, минутку. Я вовсе не тороплюсь на свободу. Вы, наверно, не совсем поняли то, что я сказал там, на совещании. Сейчас я выступаю как представитель крупной фирмы, которая может и хочет помочь вам в этом трагическом деле. Более того – даже заинтересована помочь. Я бы сказал, что наша гражданская совесть попросту обязывает нас – вот именно, обязывает – доказать конкретными делами, что мы действительно ценим и глубоко уважаем каждого отдельного нашего работника, даже если это временная уборщица. И поэтому наша фирма весьма решительно настаивает на продолжении сотрудничества с вами, я имею в виду – с государством, в последних заботах о погибшей. Ведь нас из-за нее, как я уже рассказывал, оговорили в печати и даже, представьте себе, – обвинили в бесчеловечности!

– В бесчеловечности?! – Девушка с любопытством смотрит на Кадровика, и его вдруг охватывает желание получше запомнить тонкий овал ее лица, чтобы никто уже не мог потом сказать, что и эта женщина не задержалась в его памяти. Избегая деталей, он объясняет ей суть пасквильной статьи, которая должна появиться послезавтра в печати – а по правде говоря, просто в жалкой местной газетке, даже, по сути, газетенке, – но поскольку старается при этом ни словом не упомянуть о пожилом Мастере и его влюбленности,то с сожалением чувствует, что в таком пересказе вся эта история становится похожей, скорее, на сухую бюрократическую справку.

– Ну, в общем вот так, – сворачивает он свой рассказ. Теперь им нужно отвечать делом на эту клевету, и пусть они, возможно, даже немного преувеличивают в этом своем ответе, но в эти ужасные и тяжелые времена не только им, но и всем в стране приходится придирчиво проверять в первую очередь самих себя, а не только других. Так что, значит, вот так, повторяет он. А кстати – не даст ли она ему номер своего рабочего телефона и факса в министерстве, чтобы он мог при случае позвонить и узнать, как продвигается это дело? А заодно уж – и номер того ее маленького, сверкающего личного мобильника, который в эту минуту снова собирается скрыться в ее сумочке? Так, на всякий случай…

Глава третья

К себе он возвращается к полудню. В административном отделе – мертвая тишина. Плащ и сумка Секретарши исчезли. Вместо них – короткая записка на столе: «Ребенок опять приболел, буду завтра». Врет, конечно. Ребеночек здоровехонек, она просто хочет немного отыграться за ключи, которые не получила утром. Стоя у стола, он рассеянно перелистывает накопившиеся бумаги. Рассказы, услышанные сегодня на совещании в Управлении национального страхования, никак не выходят у него из головы. Как ничтожны и мелки в сравнении с ними все его кадровые дела и проблемы! Он задумчиво идет по коридору. Во всех комнатах безлюдно. Куда они все подевались? И, лишь подойдя к обитой кожей двери в кабинет Старика и услышав доносящийся оттуда глухой шум голосов, он вспоминает – ну конечно! ведь на сегодня у Старика назначено то внеочередное заседание, о котором объявили уже несколько дней назад. Предстоит резкое увеличение выпуска продукции. Из-за участившихся терактов армия временно заблокировала палестинские территории, и это наверняка увеличит потребность тамошнего населения к хлебе. А между тем несколько небольших пекарен на этих территориях были недавно взорваны. Выяснилось, что террористы использовали их под свои мастерские по изготовлению взрывчатки.

Мгновение он колеблется, входить или нет, но потом всё же приоткрывает дверь. Комната окутана дымом, сквозь который он различает знакомые лица. Мастера смен, инженеры, руководство отдела сбыта, ответственные за транспорт – все здесь, до единого. Тут же сидят и секретарши, надо же напомнить потом начальникам, что обсуждали и какие приняли решения. Секунду он размышляет, нельзя ли и здесь проскользнуть, как на встрече в Управлении национального страхования, не привлекая к себе лишнего внимания. Но Старик уже заметил его в дверях и тотчас прерывает обсуждение возгласом:

– Наконец-то! Ты нам позарез необходим. Твоя Секретарша исчезла, и теперь мне приходится подменять вас обоих в расчетах дополнительной рабочей силы.

Кадровик жестом показывает, что хотел бы устроиться в углу, но хозяин зовет его сесть рядом. Он даже поднимает для этого с места свою Начальницу канцелярии. Ему, оказывается, не терпится узнать, как развиваются события в деле Юлии Рогаевой. Что сказали в Управлении национального страхования? А в Министерстве абсорбции? Обещали разыскать ее родственников и выяснить, где они хотят ее похоронить? Прекрасно. Он тут же успокаивается и возвращается к делам пекарни.

Вооружившись извлеченными из кармана калькулятором и ручкой, Кадровик небрежно демонстрирует собравшимся свое искусство в прикидках необходимой численности дополнительной рабочей силы, а заодно и наиболее рациональном ее распределении по сменам. Всё это время он неотступно ощущает на себе взгляд Мастера ночной смены. Чего ему еще нужно? – думает он. Я свое обещание выполнил, рассказал Старику только самое необходимое. А сам даже на лицо этой женщины не посмотрел. И если хочешь знать, не только потому, что я ее не знал, но и затем, чтобы случайно не пойти по твоему же скользкому пути. Да, представь себе, не хотел очаровываться!Так что нечего сверлить меня тоскливым взглядом! В нем вдруг закипает глухое раздражение, и он резко, наотмашь, перечеркивает двумя жирными линиями весь тот расчет, который сделал за него Старик. Нет, эти цифры совершенно нереальны! Кто же так считает?! Тут всё нужно переделать!

Когда все расходятся, он уносит бумаги в свой кабинет, чтобы уточнить расчеты. Приходится тут же звонить Секретарше – что означает вот эта цифра? Но узнать не удается – ее нет дома. Ему отвечает низкий сонный голос ее старшего сына. Нет, он не знает, где мать. Он даже о маленьком братишке вспоминает с трудом. Какой братишка? Ах да, она взяла его с собой. Кадровик зло швыряет трубку. Теперь ему придется самому сражаться с этой загадочной цифрой. Он усаживается за стол и погружается в расчеты. Свет за окном постепенно тускнеет, и вместе с ним тускнеют и стираются в памяти воспоминания о погибшей женщине и ее разложенных для просушки белье, чулках и цветастой юбке; расплываются черты людей, выступавших на утренней встрече в Управлении национального страхования; и даже те потемневшие трупы, которые он с таким ужасом разглядывал в больнице на Сторожевой горе, – и те блекнут и угасают, словно их и не было никогда.

И вдруг, безо всякого предупреждения, – град! Ледяные шарики стремительно врываются через открытое окно и звонко барабанят по столу. Какое-то время он сидит, глядя на их затейливый танец, потом встает, закрывает окно и снова поднимает трубку телефона. Надо позвонить бывшей жене. Может, она смягчится и даст ему дополнительный час свидания с дочерью, взамен того, который он пропустил накануне? Но увы, в ее голосе опять звучит знакомая набрякшая враждебность. Нет, девочки нет дома. Нет, она не знает, куда их дочь ушла и когда вернется. И вообще – что ему нужно? Его день был вчера. Был и прошел. А если он послал вместо себя замену, то это его личное дело, ее это не касается. На сегодня вечером у них с дочерью другие планы. Нет, и на завтра тоже. Она ничем не может помочь – придется ему ждать до следующей недели.

– Но это нечестно, – возражает он. Он пытается объяснить. Он не присылал замену просто так, из каприза. У них в пекарне произошел трагический случай, он уже объяснял, у них погибла работница.

Она швыряет трубку, даже не дослушав. Он снова погружается в расчеты, но уже не может сосредоточиться. Как эта женщина ухитряется вложить столько злобы и раздражения в какие-то несколько слов? Он барабанит пальцами по столу. Потом открывает записную книжку, машинально листает ее, натыкается на номер телефона девушки из Министерства абсорбции и набирает его. Так, на всякий случай. Она тут же узнаёт его, даже раньше, чем он успевает назваться. Наверно, по номеру, который высветился на экране ее мобильника.

– Терпение, терпение, господин ответственный за человеческие ресурсы, – с легкой насмешкой говорит она. Им, оказывается, только сейчас удалось выяснить точное имя бывшего мужа покойной, отца ее ребенка. Теперь они пытаются связаться с израильским консулом там, на месте, чтобы попросить его найти адрес этого человека и лично передать ему печальное известие. Именно лично, потому что у них в министерстве уже не раз бывало, что эти сообщения о пострадавших передавали родственникам по телефону и те неправильно их записывали. А потом из-за этого происходили разные неприятности. Так что, пожалуйста, потерпите еще немного, господин ответственный. Будем надеяться, что к вечеру станет ясно, что делать с телом.

– Да-да, конечно, – торопливо отвечает он. Он всё понимает. Он сам работает с людьми и знает, что такие дела требуют времени. Он звонит совсем по другому поводу. Он забыл сказать ей важную вещь. Ключи от комнаты покойной – они всё еще у него. Ему дали их ночью в больнице на Сторожевой горе, чтобы он мог опознать ее – опознать на свой манер, косвенным образом, потому что лица ее он совершенно не помнил.

Если эти ключи понадобятся кому-нибудь у них в министерстве или в Службе национального страхования, то пусть она скажет, он может ей подвезти.

Нет, она не думает, что кому-нибудь в министерстве нужны сейчас эти ключи. Сейчас им куда важнее выяснить вопрос о месте погребения. Вещи и одежда погибшей могут подождать.

– Может быть, стоит поискать того человека, с которым она приехала в страну?

– Того старика?

– Вот именно. Я вижу, вы уже в курсе. Он то ли ее второй муж, то ли любовник.

– Любовник? – Она оживляется. – Это интересно. Да, это очень интересно. Но я не думаю, что его стоит искать. Зачем? Подумайте сами!

Теперь уже ее очередь объяснять ему их правила и инструкции. Этот человек не имеет никакого официального отношения к погибшей, не так ли? А тут необходим настоящий родственник, признаваемый законом. Нет, насколько она понимает, в данном случае это может быть только ее сын.

– Вы правы, – торопится оправдаться Кадровик. Как это он мог забыть о ее сыне? Конечно же, это совершенно логично. Ну, что ж, будем ждать ответа оттуда. Наберемся, как говорится, терпения. Но он может надеяться, что она будете держать его в курсе?

– Не беспокойтесь. Мы рады любой помощи. Мы уже занесли ваше имя в наш компьютер, он вас разыщет в любой момент.

Она прощается, кладет трубку и бормочет про себя: «Эти секретарши с их мобильниками и компьютерами вполне уже могут сами управлять миром, вполне надежно и эффективно, зачем мы им вообще?»

Вернуться к расчетам ему не удается – звонит телефон. Это Начальница канцелярии. Она просит его зайти в кабинет Старика.

Самого хозяина нет на месте. Отправился на медицинскую проверку, говорит Начальница канцелярии. Она сидит в хозяйском кресле перед экраном компьютера и пытается сочинить ответ для гнусной газетки. Оказывается, редактор согласился напечатать их письмо в жирной рамке прямо в центре пасквиля своего Змия, но при условии, что текст ответа не будет превышать семидесяти пяти слов.

Он смотрит из-за ее плеча на маленький экран. Каждое слово режет его, как ножом:

«Я весьма благодарен уважаемому автору. В своей яркой и волнующей статье он правильно указал на постыдное равнодушие нашего предприятия к временной работнице, погибшей во время террористического акта. Тщательное расследование привело к выводу, что причиной этого упущения были административные ошибки и недостаток внимания и чуткости со стороны нашего ответственного за человеческие ресурсы. От своего имени и от имени всех наших сотрудников я приношу искренние извинения и выражаю глубокое сожаление о произошедшем. Я уже дал указание связаться со Службой национального страхования и предложить наше сотрудничество во всем, что касается компенсации и помощи семье погибшей работницы».

Он подавляет готовую прорваться обиду, молча протягивает палец к светящемуся экрану и внимательно пересчитывает слова.

– Здесь девяносто три слова. Если редактор ограничивает нас семьюдесятью пятью, то я предлагаю убрать вот это ошибочное и несправедливое предложение. То, которое сваливает на меня всю вину. Оно возмущает меня до глубины души. Убери это место, и тогда наш ответ уложится в отведенные ему рамки.

И он ведет пальцем по экрану, вслух пересчитывая лишние слова.

Она поворачивается к нему. Ее лицо светится мягкой жалостью, так непохожей на вызывающе-насмешливый тон его Секретарши. И той, из газеты, тоже. Да и всех молодых секретарш вообще.

– Это невозможно, – тихо говорит она. – Если мы оставим только извинение, мы тем самым как бы признаем, и притом публично, что у нас такой беспорядок в делах, что мы даже не способны найти источник ошибки.

– Если так, – он с трудом сдерживает гнев, – тогда давай вообще откажемся от их жирной рамочки и приготовим этому редактору к следующему номеру точный, документированный и развернутый ответ. А я тем временем перескажу тебе – слово в слово, один к одному – прелестную историю о неком пожилом Мастере ночной смене, который на старости лет втюрился в одинокую, немолодую работницу-репатриантку.

– Не надо… – Она останавливает его легким прикосновением, и ее бледное усталое лицо на миг озаряется давно забытой и нежной красотой. – Как можно выносить на люди то, что опозорит этого человека? А заодно и всех нас?!

– А меня, значит, ты готова во всем обвинить?

– Прежде всего, это не я. Это указание Старика.

– Хорошо, пусть его указание. А он почему навешивает всю вину на меня?

Она терпеливо объясняет. Старик хочет, чтобы Кадровик, как отвечающий за человеческие ресурсы, был его равноправным партнером в этом неприятном деле. Разве он не обещал с самого начала и без всяких колебаний, что «возьмет это дело на себя»? Тогда почему бы ему не взять на себя также и свою часть вины? И не только потому, что именно он, как-никак, отвечает в конечном итоге за все кадровые вопросы в пекарне. Есть и еще одно соображение. Кадровик – человек молодой: сегодня он здесь, в пекарне, а завтра ему предложат место получше, и он перейдет туда, долго не раздумывая. И тогда все его провинности тоже уйдут вместе с ним и там и забудутся. Кому вздумается ворошить его прошлое? Но Старик – он ведь здесь хозяин, он никуда не может уйти, так и останется здесь, в этом кресле, до конца своих дней. Только в этом кресле позволит Ангелу Смерти нанести ему последний удар. Так что перед молодым Кадровиком расстилается широкий мир, а для старого хозяина весь мир начинается и кончается в этих стенах, в этом кабинете, за окнами которого тянутся его владения, все эти трубы, цеха, печи и всё прочее, что было создано еще его предками. И он не может оставаться здесь наедине с этой виной. Ему нужно разделить ее с кем-то, она и так томит его сверх всякой меры. И кстати, в этом последнем, заключает Начальница канцелярии, она со Стариком полностью согласна. Он слишком стар и тяжело болен. Ему просто не под силу брать на себя одного всю вину.

Кадровик слушает ее внимательно и спокойно, ни разу не перебивая. Его возмущение постепенно спадает. Что-то в ее словах убеждает его. А кроме того, он удивлен. Он всегда знал, что она хороший организатор, но никогда не думал, что она способна выразить некую самостоятельную и глубокую мысль. Ему почему-то вспоминается ее подтянутый симпатичный муж с иронической искоркой во взгляде. Может, это общение с ним так обогащает ее интеллектуально? Вспомнив этого пожилого человека в мятой шапке чулком, он вдруг резко меняет тему разговора. Он хотел бы спросить ее о чем-то, что на самом деле волнует его куда больше, чем весь этот заочный спор со Стариком. Какое впечатление произвела на ее супруга его дочь? Да-да, он говорил, что у нее проблемы с математикой, но вопрос не в этом, не в математике, какое впечатление его дочь производит… ну, как человек… в целом?