Текст книги "Смерть и возвращение Юлии Рогаевой"

Автор книги: Авраам Бен Иехошуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

Глава одиннадцатая

Теперь в мыслях Консульши царит полная неразбериха. Она-то надеялась покончить с этими злополучными похоронами еще до наступления субботы, как-нибудь побыстрее организовать всю процедуру, провести отпевание в ближайшей церкви, потом собрать немногих родственников покойной на поминки за счет государства и на этом закруглиться. Но после того, как этот странный Кадровик согласился с просьбой упрямого мальчишки, все ее планы пошли прахом. Она не понимает, чего требуют от нее в такой ситуации ее консульские обязанности, ей срочно нужен совет мужа, а он, как назло, заперт в подвале аэропорта. Будь он здесь, он бы наверняка подсказал ей, как возразить этому «специальному посланнику» с его идиотскими намерениями.

Нет, ей немедленно нужен совет супруга! Нужно заставить этого олуха с медалью сейчас же выпустить заложника! Даром, что ли, ей дана дипломатическая неприкосновенность?! Она решительными шагами направляется к злополучной двери, колотит в нее что есть силы кулаками, и в конце концов в коридоре запертого на ночь здания появляется недовольный, заспанный милиционер. Он приоткрывает дверь. Что ей нужно в такое неурочное время? Консульша раздраженно требует встречи с дежурным офицером. У нее есть для него важные новости. Она привела хоть и молодого, но зато настоящего, кровного родственника покойной, который готов немедленно расписаться в получении гроба. Сообщение производит желаемое действие – немедленно появляется и сам офицер, которому она повторяет, что сын покойной готов подписать обязательство, что его мать будет похоронена в своей родной деревне. Надо полагать, офицеру по душе возможность освободиться таким манером от возни с гробом, потому что он тут же отправляется за нужными бланками. Выясняется, однако, что мальчик не силен в грамоте, и Консульше приходится помогать ему на каждом шагу, так что времени на эту процедуру уходит довольно много. Затем заполненные бланки еще нужно показать бывшему мужу покойной, чтобы он не томился мыслью, что его сын взял на себя какие-нибудь невыполнимые обязательства.

Тем временем аэропорт уже просыпается к очередному рейсу. Возбужденные пассажиры и оживленные встречающие заполняют небольшой зал, маленький буфет распахивает свои двери, наполняя воздух сигаретным дымом и запахом печенья и кофе. Большой военный самолет, переделанный в пассажирский лайнер, совершает элегантную посадку, его двигатели затихают, и милиционеры у входа одергивают гимнастерки и поправляют фуражки в ожидании первых прибывших.

А вот и пассажиры – толкают перед собой тележки с багажом, торопятся к выходу. Среди них и муж Консульши, выспавшийся на славу и свежий, как огурчик, улыбающийся, раскрасневшийся, даже еще не причесанный со сна. Он тоже толкает перед собой тележку, и Кадровик с радостью опознает на ней кожаный чемодан с вещами покойной и свои картонные коробки с подарками.

– А где же гроб? – недоумевает Консульша.

– Придется вытаскивать его самим, – говорит он со вздохом. – Теперь они знают, что мы его всё равно заберем, и даже пальцем о палец не ударят, чтобы нам помочь. К тому же, я думаю, он их пугает…

– Пугает?

– Так мне кажется.

– Ну, что ж, в таком случае, может, перекусим чем-нибудь перед тем, как тащить? Грузчикам полагается…

Но супруг предусмотрительно отклоняет заманчивое предложение Консульши. Поесть они успеют дома, а сейчас надо первым делом побыстрее вытащить этот гроб отсюда, пока эти идиоты снова не закрыли аэропорт. Еще немного, и заступит дневная смена. Это значит, что придет новый дежурный офицер, и тогда начинай всю возню сначала.

Он коротко объясняет парню и его отцу, что им предстоит сделать, потом поворачивается к Кадровику:

– Вместе с парнем и этим инженером нас тут четверо, не считая моей жены, конечно. Вытащим сами или позовем водителя?

– Зачем нам водитель? – говорит Кадровик. – Вы забыли о тех двух газетчиках, которые заварили всю эту кашу. Заварили кашу, пусть теперь и хлебнут немного.

Подколодный Змий с улыбкой разводит руками, Фотограф тоже кивает в знак согласия, и они впятером, в сопровождении паренька, спускаются в подвальный этаж. Первым долгом гроб проталкивают через узкую дверь в коридор, потом, по команде мужа Консульши, поднимают на плечи и несут к лестнице. Металлический ящик тяжело давит Кадровику на плечо, но прикосновение металла его уже не пугает. Зато паренек явно испуган, даже потрясен этим страшным зрелищем. Не оттолкни его вовремя отец, он, пожалуй, упал бы, потащив за собой всех остальных.

Они медленно, осторожно подымаются по ступеням – муж Консульши и инженер впереди, два газетчика за ними, и Кадровик позади, замыкая процессию, – маневрируя на поворотах и стараясь сохранять равновесие с помощью указаний пожилого мошавника, которые тот отдает попеременно на двух языках, и на обоих одинаково громогласно. Вдобавок всё время тяжело пахнет чем-то кисловатым – не то из гроба, не то от мальчишки, который, похоже, давно не мылся. Действительно, вот он, рядом, – не отстает, старается идти поближе и время от времени протягивает руку, как будто хочет прикоснуться к страшной ноше.

– Извини, что я нарушил предписанную тобой дистанцию, – не оборачиваясь, говорит Журналист. – Ты сам виноват, распорядился, чтобы мы тоже тащили эту тяжесть.

Кадровик усмехается. Ради того чтобы проучить Змия, он может и потерпеть его близость. Тем более что мучительный подъем уже кончается, впереди виден свет, бьющий из коридора.

Некоторые из провожающих, стоя у окон, еще машут своим близким, которые подымаются по трапу на самолет, но тут через весь зал, на плечах пятерых запыхавшихся мужчин, медленно проплывает тяжелый на вид металлический ящик. И даже издали видно, что это гроб. На мгновенье все застывают, а потом слышится взволнованный шепот: кто это? откуда? куда его несут? А когда по залу проходит – тоже шепотом, – что это одна из наших женщин, погибшая при взрыве в Иерусалиме, многие начинают креститься, кто-то вытирает глаза, а кто и просто опускает голову. Все стоят угрюмо и молча, пока эти пятеро заталкивают свою ношу в стоящий перед зданием маленький минибус. А потом один из них, с большим фотоаппаратам на груди, поворачивается к залу и яркой вспышкой запечатлевает эту неожиданную картину слитной, молчаливой скорби перед лицом чужой смерти.

Глава двенадцатая

Минибус тяжело проседает в снегу, и водителю приходится долго газовать, пока он трогается с места. Консульша и ее муж сидят рядом с водителем, гроб возвышается посредине. По одну его сторону – мальчик и его отец-инженер, явно довольный, что избавился наконец от тяжкой необходимости возиться с гробом и похоронами, но всё еще, кажется, ждущий какого-то возмещения или компенсации своих застарелых обид, по другую – Кадровик, стиснутый между бойким Журналистом и Фотографом и раздраженный этим неприятным соседством.

Город уже недалеко, но Консульша все еще выговаривает мужу за то, что он не позволил ей перехватить что-нибудь в аэропортовском кафе. Ее ворчливый шепот веселит Кадровика. Он широким жестом открывает одну из своих картонок и предлагает всем угоститься.

Предложение приходится явно ко времени – все проголодались, Консульша и мальчишка даже просят добавки, и все дружно хвалят вкус и свежесть иерусалимских пирогов. Набросились так дружно и энергично, что Кадровик с запоздалым огорчением видит, что в его картонке, по сути, ничего уже не осталось. А он-то хотел угостить старуху мать в ее деревне! Но как был бы рад Старик, узнай он, что именно в эту минуту незнакомые люди в заснеженной далекой стране с благодарностью наслаждаются его халами и пирогами! Не позвонить ли ему? В Иерусалиме, правда, еще рановато, но по такому случаю… Он включает свой спутниковый мобильник, набирает знакомый номер, но ему и на этот раз отвечает домоправительница. Она, видимо, осведомлена о его специальной миссии и, узнав его по голосу, говорит, что хозяин отправился на утреннюю молитву и скоро вернется.

– На молитву? – Кадровик искренне изумлен. Он уже десять с лишним лет работает со Стариком, но никогда не думал, что в нем есть хоть капля религиозности.

– Не всё видать снаружи, – с народной мудростью разъясняет ему старуха его ошибку. Что передать хозяину? Нет, спасибо, ничего. Кадровик не хочет раскрывать свои дерзновенные планы этой чужой женщине, к тому же по-английски. Он рассказывает ей только, каким успехом пользуются тут халы и пироги их пекарни, просит передать это Старику и обещает позвонить попозже.

При виде спутникового телефона Журналист возбуждается. Видимо, после ночного полета и участия в переноске гроба он уже считает себя полноправным членом предстоящей экспедиции и поэтому теперь без всякого стеснения просит дать и ему поговорить с Иерусалимом. Кадровик знает, как дорого стоит каждая минута разговора через космос. Но прослыть мелочным тоже неприятно, и потому всё то время, пока Змий подколодный весело болтает со своими домашними и знакомыми, он сидит, как каменный, закусив губы и упершись взглядом в обозначившуюся впереди белую каменную стену, окружающую город. Интересно, повлияет ли его великодушие на то, как будет выглядеть эта история позднее, в газете? Если повлияет, то это будет только справедливо. Его миссия почему-то представляется ему сейчас не только разумной, но даже благородной и высоконравственной.

Так они и въезжают в город под трескучую, пересыпанную шутками и сплетнями болтовню распоясавшегося Змия. Водитель, умело маневрируя, паркует минибус во дворе большого жилого дома, где размещается израильское консульство, оно же личная квартира Консульши и ее супруга, и они впятером выгружают гроб, аккуратно пристраивают его в укромном, затененном углу, между чьими-то поленницами и мусорными ящиками, и затем старательно укрывают брезентом от чужого глаза.

Теперь настало время разделиться. Кадровика приглашают подняться наверх вместе с Консульшей, а тем временем ее супруг с водителем продолжат подготовку к перевозке гроба в родную деревню покойной. Супруг Консульши первым долгом хочет отправиться к врачу, чтобы показать ему заключение израильских патологоанатомов и выяснить, может ли труп продержаться всё время перевозки, а водитель намерен поискать машину побольше, повыносливей и с более широкими шинами. Двух газетчиков завезут по пути в близлежащую гостиницу, паренек отправится к отцу, чтобы приготовиться к дальней поездке, и только сам его отец, бывший муж, для которого в этот момент наступает завершение всей истории, должен сейчас окончательно распрощаться со всеми. Но он не торопится, напротив – угрюмо стоит, придерживая сына за плечи, как заложника, словно надеется таким образом выторговать у мира, который только и знает, что разочаровывать, что-нибудь из огромного списка недополученного в жизни. Кадровик чувствует укол жалости. Ему, как никому, понятна боль стоящего перед ним обманутого мужчины, и он растерянно оглядывается – чем бы утешить этого изможденного, недовольного человека, который смотрит на него жадным и одновременно злым взглядом. Разве что этим? – и он протягивает ему вторую коробку Старика. Инженер удивлен. Что это? Чем еще они думают от него откупиться, эти сволочные израильтяне? Он вытаскивает из кармана перочинный нож, торопливо вспарывает обвязку и картон, роется среди блокнотов, записных книжек, тетрадей и папок, просовывает руку до самого дна и под конец, не найдя желаемого, с озлоблением плюет и что-то говорит отрывисто и грубо. Судя по тому, как яростно шикают на него и Консульша, и ее муж, это какое-нибудь грязное ругательство на местном языке.

– Что он сказал? – спрашивает Кадровик. – Чего он хочет?

Он, оказывается, требует компенсации за профессиональное унижение. Они там, в Иерусалиме, унизили его бывшую жену. Она была дипломированным инженером, как и он, а этот – он показывает на Кадровика – понизил ее до простой уборщицы, да еще в ночную смену!

– Я?

– Ну да, вы как начальник отдела кадров.

– И что вы ему ответили?

– Чтобы сказал лучше спасибо, что ей вообще удалось получить работу, что ее не отправили тут же обратно, когда этот ее друг или любовник сбежал из страны. У нее ведь не было никакого права на проживание.

Кадровик недовольно качает головой. Неподходящий ответ. Особенно в такой ситуации. Он подходит к инженеру, чтобы пожать ему руку, похлопать по плечу, как-нибудь приободрить и разъяснить недоразумение. Но тот стоит, по-прежнему прижав к себе сына, и при виде притихшего паренька у Кадровика опять щемит сердце. Чего доброго, этот злобный тип вообще запретит своему сыну ехать с ними и сорвет им всю поездку! Надо его чем-то успокоить. Он не задумываясь достает из кармана кошелек и вынимает из него несколько крупных валютных купюр. Фотограф тотчас нажимает на вспышку, и камера клацает, запечатлевая крупным планом его протянутую руку с зажатыми в ней деньгами. Консульша и ее супруг беспокойно переглядываются. Стоящий сбоку водитель почему-то бледнеет. У инженера тоже перехватывает дыхание. Он действительно надеялся на что-нибудь большее, чем блокноты и тетради, но не настолько.

– Это совершенно лишнее, – шепчет Консульша. – Вы нам тут их всех развратите…

– Ничего, ничего… – успокаивает ее Кадровик, засовывая для надежности деньги в карман инженера. И не столько из желания разъединить его наконец навеки с мертвой женщиной, сколько затем, чтобы «выкупить» у него мальчишку. Своего рода сделка, купля-продажа, чтобы этот тип в последнюю минуту не помешал сыну отправиться с ними. Инженер, видно, каким-то шестым чувством улавливает этот скрытый смысл щедрого подарка, потому что не благодарит и не расплывается в довольной ухмылке, но долго сверлит Кадровика каким-то странным взглядом, а потом медленно вытаскивает из кармана смятые, свернутые купюры, нарочито медленно, напоказ, пересчитывает их, а пересчитав, так же медленно вкладывает в кошелек, что-то бормоча. Кадровик с удивлением видит, что в глазах инженера стоят слезы.

– Что он сказал? – взволнованно спрашивает он Консульшу.

– Что это не подарок, а то, что ему положено!

– Ну, что ж, – великодушно соглашается Кадровик. – Можно сказать и так.

И кладет руку на голову отвоеванного им паренька.

– Если ты так и будешь всё время клацать своим аппаратом, у тебя не хватит пленки на предстоящую дорогу, – добродушно говорит он Фотографу, который торопливо запечатлевает и эту сцену.

– Не волнуйся, у меня большой запас.

– У него всегда так. – Змий подколодный, конечно, уже тут как тут. – Делает тысячу снимков, пока не схватит настоящий момент, а потом приходит редактор и говорит, что именно этот снимок ему не подходит.

* * *

Квартира у Консульши маленькая и старая, но есть в ней какой-то домашний уют. Сбросив шубу и сняв свою красную шерстяную шапочку, хозяйка торопливо уходит в спальню и возвращается оттуда в расшитом домашнем платье, которое делает эту крупную стареющую женщину и моложе, и веселее. Видимо, угощение от Старика не утолило ее здоровый крестьянский аппетит, потому что она немедленно отправляется на кухню, чтобы приготовить себе и гостю достойный второй завтрак, а попутно, то и дело возникая время от времени в проеме кухонной двери с ножом или ложкой в руках, объясняет усевшемуся на скрипучий диван Кадровику специфический характер здешнего консульства. По сути, это не столько настоящий, действующий консулат, сколько почетное представительство. И они с мужем тоже никакие не дипломаты. Они простые мошавники. Но их хозяйство в мошаве совсем развалилось, кризис, долги, всё такое, и они надумали вернуться на ее бывшую родину, попробовать здесь сначала. Но не бросишь же страну, когда кругом такой ужасный террор, и взрывы, и люди каждый день гибнут, в такое время уехать – всё равно что сбежать, а тут им как раз и предложили поработать здесь в роли израильских консулов, задаром, в обмен за одну лишь квартирную плату. Но обязанности у них здесь самые простые – поддерживать связи с властями, предоставлять услуги приезжим израильтянам и при случае давать советы и разъяснения израильским туристам. Ну, иногда еще приходится заниматься погибшими – теми, которых присылают оттуда, или теми, которых отправляют обратно.

– Как это? – Кадровик изумлен. – Разве есть и такие?

– Время от времени. То какой-нибудь альпинист свалится в пропасть или замерзнет в горах, а то и просто израильский любитель приключений погибнет при невыясненных обстоятельствах, Бог знает почему. Страна тут большая, но примитивная, зато места замечательные – горы, реки, озера, степи насколько хватает глаз, любители природы приезжают сюда со всех концов света. И из Израиля тоже. Жалко, что вы попали сюда зимой.

Кадровик улыбается, и старый диван отзывается ему скрипучим смешком. «Жалко»! Ха! Как будто его кто-то спрашивал, в какой сезон он хочет сюда отправиться. Как будто в этой истории что-нибудь вообще зависело от его желания.

– Ну, это не совсем так, – возражает Консульша, деловито разбивая в огромную сковороду одно яйцо за другим, как будто привезла с собой весь свой мошавный курятник. – Разве не вы сами только что вбили в голову этому мальчишке, что можете отвезти его мать к бабушке в деревню? Уж это точно ваша собственная инициатива. Вы, наверно, его пожалели, да? Уверяю вас, он только кажется таким наивным и простодушным. Если бы вы не объявили во всеуслышание, что берете на себя все расходы, ему бы и в голову не пришло поехать к бабушке зимой. Ну, а если заезжий иностранец обязательно хочет продемонстрировать свою щедрость – тогда что ж, ради Бога, почему бы не проехаться за счет чужого дяди! Хотя, с другой стороны, она может оказаться довольно интересной, эта ваша поездка. Тут по дороге есть реки, которые иногда замерзают зимой от берега до берега, – можно перейти пешком по льду. Может, и вам повезет. Ну, ладно, разболталась я тут, давайте мойте руки и добро пожаловать к столу. Я, правда, рассчитывала, что после похорон мы отправимся в какой-нибудь хороший ресторан, как здесь принято, на поминки, ну да ладно… Вы немного нарушили наши планы…

Кадровик и сам уже заражен ее неуемным аппетитом, а тут еще местное самодельное вино, которое она то и дело подливает, всё сильнее кружит голову, и вскоре ему уже начинает казаться, будто он взбирается по высокой белой лестнице на борт какой-то большой качающейся яхты. Язык его ворочается всё тяжелей. Вам нужно обязательно отдохнуть, слышит он, как сквозь туман, голос хозяйки. Давайте я постелю вам в нашей спальне. Вы хотите спать прямо здесь, вот на этом диване? Но эта развалюха скрипит, в спальне будет куда удобней. Сейчас она закроет ставни, погасит свет, укроет его одеялом, и он забудет обо всех своих делах и проблемах. Вперед, жалко времени! Синоптики предсказывают сильную бурю с севера, нужно поторопиться с выездом, если вы хотите от нее удрать…

Он терпеть не может чужие двуспальные кровати. Но хозяйка говорит и говорит, и ему хочется бежать от ее назойливого голоса, который с силой ввинчивается в его уши. А кроме того, он ведь должен позвонить в Иерусалим! Хорошо, он согласен отдохнуть в их спальне. Но никаких свежих простыней или наволочек. Всё, как есть, пусть только она даст ему шерстяное одеяло и маленькую подушку. Он снимет ботинки и приляжет на покрывале, прямо в одежде.

– Ну, если вам так спокойней… – соглашается наконец хозяйка. – Я занесу туда ваш чемодан и сумку, чтобы они здесь не мешали.

Она умело расстилает шерстяное одеяло на широкой кровати. А что, она сама разве не хочет присоединиться к их поездке? – вдруг удивляется Кадровик.

– Что вы! Я свои консульские обязанности закончила еще в аэропорту, удостоверила этому офицеру своей подписью, что член семьи подтверждает получение гроба и что этот член семьи намерен также организовать захоронение, а то, что вы потом решили свозить этого члена семьи за свой счет к его бабушке, это уже ваше личное дело, к моим консульским обязанностям оно отношения не имеет, для меня вся эта история закончена и подписана. Но мне все-таки интересно – чего ради вы впутываетесь в такую трудную поездку? Вы чувствуете какую-то вину перед этой погибшей женщиной или вам кажется, что ее мальчику положен какой-то подарок?

– А ваш муж… разве он не поедет с нами? – Теперь Кадровика охватывает настоящая тревога. Он даже трезвеет. Как это он не подумал? Нельзя же пускаться в такую далекую дорогу, не зная местного языка и не имея возможности даже словом обменяться с водителем!

– Муж у меня, как вы видели, человек немолодой, и нашему государству он ничего не должен, мне в моих консульских делах он помогает не по службе, а по-семейному.

– При чем тут государство?! Я сам оплачу его помощь.

– Сами?

– Конечно. И, уверяю вас, достаточно щедро.

– Ну, разве что так, – улыбается Консульша, поправляя на нем одеяло, потом закрывает ставни, зажигает в изголовье кровати маленькую лампу и уже от двери советует ему не просто немного отдохнуть, но и поспать, если удастся.

Оставшись наконец один, он первым долгом хочет поставить мобильник на подзарядку. Подколодный Змий своей нескончаемой болтовней совсем разрядил батарейку. Но увы – единственная в комнате розетка не принимает вилку его зарядного устройства. Тем лучше, думает он. Можно избежать разговора со Стариком. Старик может не согласиться с неожиданным планом своего посланника, придется его уламывать, тут никакой батарейки не хватит. Лучше поговорить с матерью – с ней разговоры всегда короткие и деловые.

Он звонит ей, и – какая приятная неожиданность, – оказывается, его дочь этой ночью спала у бабушки и сейчас тоже еще там! На этот раз он не расспрашивает ее, как обычно, о школьных занятиях, а рассказывает сам. О ночном полете, о чужой стране. Описывает, какой снег его встретил, какой здесь холод и мороз, как замерзают целые реки. Под конец подробно объясняет, какую поездку он придумал ради осиротевшего мальчика, и какой этот мальчик трогательный, чуткий и красивый, и как он переживает гибель матери. Дочь на другом конце линии слушает его с жадностью. Ей интересна каждая деталь. И он тоже ощущает прилив бодрости от этого разговора, но его телефон уже сигналит о близком разрыве связи, и он с сожалением отключается, гасит маленькую лампочку в изголовье кровати и, укрывшись плотным шерстяным одеялом, отворачивается к стене. На полочке над кроватью слабо посверкивают в полутьме красноватые стеклянные фигурки лошадей и коров, овец и кур – памятки бывшей мошавной жизни хозяев. Он вдруг вспоминает о гробе, который стоит в углу заднего двора, прикрытый брезентом. Смотри, как повернулось, думает он с горечью. Теперь эта незнакомая красивая женщина, единственную встречу с которой я, видно, так уже никогда и не вспомню, осталась целиком на моей ответственности. В Управлении национального страхования ее личное дело теперь закрыто, бывший муж получил жирные отступные и умыл руки, любовник, или кто он там, давным-давно испарился, и вот даже здешняя Консульша не хочет больше ею заниматься. Один я остался с ее гробом. Да еще эти два шакала, для которых главное – выжать из этой истории еще какой-нибудь сочный матерьялец для своей паршивой газетки. Вот что значит – пойти на поводу у жалости. И к кому?! К какому-то чужому мальчишке, с которым в пути и совладать-то наверняка будет трудно. А еще три дня назад, когда я взял это дело на себя, оно мне казалось пустяковым.

Нет, поспать ему, видно, теперь не удастся. Сна ни в одном глазу. Он сбрасывает с себя одеяло и, не включая света, открывает ставни, чтобы глянуть сверху на двор. Вот он, их гроб, в углу, под брезентом. Вокруг ребятишки – видно, заинтересовались, что это тут укрыто, и какой-то старик стоит, отгоняет мальцов. Сосед, наверное, разобрался, в чем дело, и стал добровольцем на стражу. И вдруг он чувствует непривычную, острую жалость. Как все-таки одиноко и неуважительно брошена эта погибшая женщина во дворе чужого дома! Может, хватит уже тащить ее всё дальше и дальше?! Может, лучше было ему промолчать в аэропорту, не вмешиваться в перебранку отца и сына, и тогда мальчишка в конце концов наверняка согласился бы похоронить мать без бабушки? И они еще сегодня бы провели погребение и покончили со всей этой историей. Даже их пакостной иерусалимской газетке всего этого с лихвой бы хватило, чтобы выдать Старику полнейшее отпущение грехов и во всеуслышание удостоверить его глубокую, отныне непререкаемую человечность. А Старику больше ничего и не нужно.

А ему самому? Он опять видит перед собой глаза паренька с их необычным волнующим разрезом и думает: вот, значит, как выглядела погибшая Юлия Рогаева?! А с какой благодарностью этот сирота целовал мою руку! Странная мысль вдруг приходит ему в голову: сейчас он, по сути, впервые за все эти дни не просто выполняет поучение, а решает и действует по указанию собственных чувств.

Эта мысль почему-то наполняет его приятным спокойствием. Если так, значит, всё правильно. В таком случае вполне можно и поспать. Он закрывает ставни, возвращается в консульскую постель, с отвращением опускает голову на бархатную подушку и действительно засыпает. Полчаса спустя его будит громкий, веселый голос бывшего мошавника. Муж Консульши уже вернулся. Кадровик натягивает ботинки, аккуратно складывает одеяло, расправляет постель и выходит в гостиную. Консульша и ее муж сидят за столом и обедают.

– Мы вам всё приготовили. – В голубых глазах сверкает оживление. – Машину нашли с такими широкими шинами, что они пройдут по любой, самой тяжелой дороге. Могучая машина! С врачом я тоже посидел, выяснил, что там написано в вашем заключении. Там были какие-то ошибки в языке, но в общем врач остался доволен.

– Доволен чем?

– Тем, что ее надежно забальзамировали и можно не спешить с погребением. – Теперь голубые глаза смеются. – Ее можно везти хоть на край света. В этом плане вам ничего не грозит.

– А в каком грозит?

– Буря вот приближается…

– Да, ваша жена уже говорила. И я сказал ей, что буду очень благодарен, если вы согласитесь присоединиться к этой поездке. Вы были бы нашим консулом в дороге.

– Он и так уже практически консул. – И Консульша любовно гладит мужа по волосам.

– Консул при Консульше, – с улыбкой говорит муж, касаясь губами ее руки.

– Но я, разумеется, возмещу вам все ваши труды и затраченное время…

– Ну, это не самое важное, – весело говорит старый мошавник. – Хотя тоже не помеха в жизни. Я бы присоединился к вам и без денег, просто из интереса и солидарности, но если вы мне за это еще и заплатите – тем лучше, какой разговор!

– Заплачу, и щедро! – возбуждается Кадровик. – Вы с первой же минуты вызвали мое доверие…

Они улыбаются, видя его волнение.

– Ну, если я вызвал у вас доверие, тогда садитесь быстрей к столу и заправьтесь поплотнее, пора в дорогу. Слышите, ветер уже свистит, не ровен час пурга ударит…