Текст книги "Удача или Смерть (СИ)"

Автор книги: Август Карстовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

В городе под звуки оркестра чуть ли не каждый день шли теперь к вокзалу маршевые роты, вооруженные и русскими трехлинейками, и десятизарядными английскими и японскими винтовками; за маршевиками, свистя и щелкая нагайками, гарцевали казаки с любовно уложенными чубами, вздымающими мохнатые папахи. В товарные вагоны с утра до вечера втаскивали пулеметы системы «виккерса», «люиса», «сантетьена» «кольта», «максима», грузили ящики с патронами, снаряды, по мосткам заводили упирающихся лошадей. Довольные генералы и полковники устраивали перед отправкой смотры и парады.

– Смирно!.. Винтовки на плечо!.. Шашки вон, пики в руку! – раздавались в морозном воздухе слова команды.

Газеты, захлёбываясь от восторга, сообщали, что дивизии адмирала Колчака накануне победы. Правда, иногда не в меру ретивым журналистам приходилось писать и о том, что неизвестные злодеи по пути движения эшелонов ломают стрелки и разбираю! железнодорожное полотно, но такие информации печатались самым мелким шрифтом и помещались в конце последней полосы.

– Вот, Мишук, какие события разворачиваются на свете, – говорил пришедший навестить Мишку Лева. – А ты ничего и не ведашь... Спасибо Люсе скажи: выходила тебя... Ну и тетка Лидия Ивановна, конечно, пособляла...

В последние недели колчаковцы были всерьез встревожены действиями «неизвестных». Совсем недавно стрелковый батальон, сформированный из жителей заводского поселка, где-то за Камой, перебив офицеров, в полном составе перешел на сторону красных, прихватив с собой еще и роту из соседнего саперного подразделения.

Фронтовая контрразведка в донесениях особо подчеркивала что большевистская пропаганда в батальоне велась, очевидно, с самого начала его образования. За такой промах городские власти получили нагоняй от верховного правителя, и теперь всюду рыскали шпики, пытаясь выведать адреса, явки и установить личности членов подпольной организации. Тюрьма возле Константиновского кладбища опять была переполнена. И, чтобы разгрузить ее, белогвардейцы придумали новый способ: подсадили в камеры провокаторов, те подбили заключенных на бунт, и, воспользовавшись этим, «голубые уланы» быстро ликвидировали неугодных.

За последние полмесяца мобилизованных совершенно перестали выпускать из казарм, а проникнуть туда не было никакой возможности. Раньше на учебные плацы разрешалось проходить торговкам пирожками, и подпольщики часто пользовались этим. Вместе с пирожками солдаты получали и прокламации.

В поездные бригады теперь включались специальные надсмотрщики явные и тайные, в квартирах железнодорожников проводились обыски, за подозрительными устанавливалась слежка. Лева сам чувствовал, что и за ним порой тащится «хвост». Но пока ему, да и другим удавалось обманывать шпиков. И все-таки Корытко, не желая подвергать опасности членов своей группы, приказал реже встречаться друг с другом.

Из-за этого настроение у Левы было скверное, да тут еще Мишка, как-то набравшись храбрости, выложил другу всю правду о Серяпине и о своем участии в краже коней.

– Слушай, а может, разыгрываешь ты меня и врешь для забавы? – не поверил Лева.

– Что мне за радость врать-то! – мрачно ответил Мишка и, уткнувшись в подушку, тихо добавил: – Все так и случилось... Крест могу поцеловать.

Долго молчал тогда Лева, потом спросил:

– А можно ручаться, что никто больше об этом деле ничего, не знает.

– Поди, можно, – не совсем уверенно произнес парень.

– Индивидуалист ты, – осуждающе сказал Лева. Мечтал в одиночку сухим из воды выйти... Неправильно, парень, поступаешь! Неправильно! Индивидуалистам в революционной борьбе делать нечего... И первая твоя ошибка была, знаешь где...

– На проселочной дороге! – вздохнул Мишка.– Сам чую... Я ведь считал, что он, этот... понимаешь...

– И все равно требовалось доложить: ты же в коллективе действовал.

Вскоре железнодорожник принес несколько потрепанных выпусков товарищества «Знания», и Юрий четыре вечера подряд читал вслух роман Максима Горького «Мать».

– Ну? – спросил ребят Лева при очередном посещении домика Похлебаевых. – Доходит?

– Доходит, – ответили ему враз Юрий и Люся.

– Сделай, Лева, милость, – приподнялся на кровати Мишка, – достань еще сочинение вроде этого...

– А Густав Эмар как? – подмигнул Лева. – «Искатель Следов»? Ведь уметь разбираться в следах, наверное, не помешает?

– Не помешает, – охотно согласились ребята.

– Только не в одиночку это делать надо.

– Понимаем, Лева, – ответил Мишка.

Раны у Мишки заживали «медленно, но верно», – как говорил хирург Лисицкий. Он сам несколько раз заглядывал к своему пациенту, посылал к нему и медсестру Прыткову, но вставать и расхаживать по комнате пока не разрешал. Мишке же лежать опротивело, кроме того, было стыдно, что Люся и ее мать возятся с ним как с младенцем.

Лидия Ивановна каждое утро ходила на поденщину, зарабатывала гроши. И, если бы не Геннадий Сидорович и дядя Коля, парень давно бы плюнул на раны и сбежал. Но друзья всегда приносили что-нибудь из обеденного котла, давали Лидии Ивановне денег на лекарства. Словом, бывшего кучера второй пожарной части не забывали...

XX. ОСИРОТИЛ, ВИДИШЬ, МЕНЯ ПЯТЫЙ ГОД

Однажды ночью, когда обитатели похлебаевского дома уже спали, неожиданно постучал Лева.

– Переночевать пустите? – сказал он, ставя на скамейку свою «шарманку».

Чего спрашивать-то? – приветливо улыбнулась Лидия Ивановна. – Не впервой поди... Где постелить прикажешь?

– У Мишука в светелке...

Люся притащила из чулана старый тулуп отца, одеяло, сшитое из цветных лоскутков, подушку, и Лева стал устраиваться на полу, рядом с Мишкиной кроватью.

– Известия есть хорошие, – заявил он парню, скидывая у порога сапоги.

– О чем это ты? – встрепенулся Мишка.

– Да все о твоем лучшем друге Серяпине, – ответил Лева, плотно прикрывая в комнату дверь, – По проверенным сведениям конокрад, действительно, держал язык за зубами...

– Да ну! – обрадовался Мишка,– А ты откуда знаешь?

– В искателя следов пришлось из-за тебя превратиться – усмехнулся железнодорожник и погасил свет.

–Чё смеяться-то! – обиделся Мишка. – По-серьезному ведь спрашиваю.

– Я не смеюсь... С уголовным миром встречался: дополнений там никаких нет... Может, членам своей шайки Серяпин что– нибудь и сболтнул, но это, как ты сам понимаешь нам уже не страшно.

– Понимаю, – согласился Мишка и, желая сделать Леве приятное, добавил: – Знаешь, как тебя Юрий за пуговицу для коллекции благодарил? Где ты ее хоть нашел-то?

– А что?

– Юрий толковал, дескать, пуговицы с двумя скрещенными пиками носят ныне «голубые уланы»... Раньше у них обычные были, с орлами царскими... Когда я Юрию твой подарок поднес,, он, чудак, в пляс пустился. Смешно, правда? Ну, чего молчишь. Чудак он, да?

– Погоди, Мишук, погоди! – прошептал в темноте железнодорожник – А может, наш приятель спутал пуговицу?.. Почему она обязательно уланская, а не атамановская, например?

– Чё смеяться-то! – покровительственно ответил Мишка, – Юрий на пуговицах собаку съел... Ты вот какие пуговицы носишь?

– Как какие? – спросил Лева. – С железнодорожной эмблемой: перекрещенные топор и якорь...

– А почтовики?..

– Почтовики?.. У них, кажись, на пуговицах молнии и...

– Что и?

– Забыл, Мишук.

– Вспомни хоть, какие пуговицы у воспитанников коммерческих училищ?

– Да к чему мне вспоминать?

– Как к чему?.. Ты вот только про собственные пуговицы ведаешь, а Юрий про любые... Мы с Люсей часто дивимся, откуда у Юрия столь знаний...

– Забавные вы! – рассмеялся Лева.

– Кто забавные? – не понял Мишка.

– Как кто?.. Ты, Юрий и моя сестрица Людмила Михайловна... Повзрослеть бы вам чуточку не мешало.

– А ты уж, Лева, больно взрослый! – отпарировал Мишка.

– Да не фыркай, дружище, не фыркай! – приподнялся на локте железнодорожник, – Ты вот после пятого года на свет божий появился. А меня этот год, знаешь, как ударил! На всю жизнь памятка...

Раньше Мишка даже не задумывался над тем, кто такой Люсии сродный брат, откуда он. Знал только, что работает Лева на товарной станции. Участвует в борьбе с беляками. И Мишка ему в этой борьбе по мере сил помогает. А родился Лева в Москве. Отец его был машинистом на Николаевской железной, дороге, водил поезда в самую столицу Российского государства Санкт-Петербург, по-нынешнему Петроград.

В декабре пятого года паровоз его хотели прицепить к эшелону лейб-гвардии Семеновского полка, который царь экстренно направил в Москву на подавление вооруженного восстания. Но машинист Похлебаев вывел из строя рычаги управления. Каким-то чудом он спасся в тот момент от расстрела, успел скрыться. Когда же семеновцы разгромили баррикады Пресни, вместе с машинистом Ухтомским, Похлебаев благополучно вывез многих дружинников... Потом и его, и Ухтомского выследили...

Левина мать, узнав о гибели мужа, заболела и через несколько дней умерла. Дети угодили в какой-то церковный приют. Но, когда их разыскали родственники с Урала, остался в живых только старший.

– Осиротил, видишь, меня пятый год, – со вздохом закончил Лева. – И как подрос, как все узнал, поклялся я в память о родителях продолжить то, что народ в том году начал... Вот и все мое жизнеописание. Интересно?

– Интересно! – протянул Мишка, – Значит, ты бобыль как и я?

– Значит, как и ты, – ответил Лева, натягивая одеяло – Давай-ка спать!..

А наутро, когда Мишка проснулся, Левы уже не было. Не пришел он и вечером, и на следующий день. По городу же вскоре поползли слухи, что открытая недавно фотография по улице Водочной осталась без хозяина. Стоустая молва разнесла вести, будто ее владельца некоего Маре-Расковалова, а за компанию с ним еще каких-то неизвестных схватили «голубые уланы» Мишке обо всем рассказала Люся.

«Не попался бы и Лева в уланские лапы!» – подумал парень, но тут же отогнал от себя эту страшную мысль.

XXI. ИЗВЕСТНА ЛИ ВАМ ЭТА ЖЕНЩИНА?

Маре-Расковалов приехал в город где-то в начале зимы. Документы его не вызвали в комендатуре никаких подозрений, когда их обладатель попросил разрешения на открытие фотографии. А вывеска, появившаяся на улице Водочной, где значилось, что И. Т. Маре-Расковалов – ученик собственного фотографа императора и самодержца всероссийского Николая Второго, сразу же привлекла к нему массу клиентов, особенно офицеров. Каждому лестно было сняться на память у именитого мастера.

Но лишь Корытко и несколько товарищей знали истинное лицо «ученика». Маре-Расковалов был послан на Урал из Омска чтобы установить более тесную связь между сибирскими и местными подпольными организациями. Однако его фотография пригодилась и для другой цели.

После Нового года в Разгуляевском дворце разместился штаб Сибирской армии Колчака со всеми службами и вспомогательными учреждениями. Маре-Расковалов имел привычку заносить сведения об «уважаемых гостях» в специальную конторскую книгу да еще под порядковым номером. Вдруг через двадцать-тридцать лет, – пояснял он, – бывшему клиенту экстренно потребуется негатив (всякое ведь случается). Попробуй отыщи его тогда без аккуратных записей. И благодаря конторской книге подпольщики знали о многих отделах штаба Сибирской армии, их структуре, о воинских частях, прибывающих в город, о новых формированиях. Все эти факты при первой же возможности в зашифрованном виде переправлялись через линию фронта. И самое главное, что пометки, которые делал Маре-Расковалов, не вызывали никаких подозрений. Кому придет в голову плохо думать об ученике лейб-фотографа Николая Второго! Да, кроме того, все солидные фотохудожники с незапамятных времен вели регистрационные записи.

Леве Похлебаеву часто приходилось бывать в ателье Маре-Расковалова. Ему Корытко поручил просматривать конторскую книгу и запоминать особо важное. Лева хорошо знал город и его окрестности и быстро ориентировался в адресах...

Как-то в поезде, идущем в сторону Перми, патруль «голубых улан», проверявший документы, задержал молодую пассажирку. И когда старший патруля в отдельном купе начал обыскивать ее, то в толстой длинной косе обнаружили искусно спрятанную папиросную бумагу с непонятными знаками. По распоряжению командира уланского полка, бумага была отослана в шифровальный отдел штаба Сибирской армии, и там выяснилось, что арестованная имела данные о тяжелых артдивизионах.

Женщина умерла под пытками, но уланы так ничего и не смогли добиться от нее. И вот тут-то Прохор Побирский обратил внимание на фотокарточку умершей, найденную в кармане жакета. На обратной стороне карточки стоял штамп ателье Маре-Расковалова.

Обрадованный Прохор бросился к командиру полка.

– Господин полковник! Выяснить личность этой особы не представляет, по-моему, большого труда. А установив, кто она, мы легко...

– Не городите чепухи! – перебил подпоручика полковник. – Вы с живой-то не справились, а с мертвой что взять. Мертвые, к сожалению, молчат.

Но Прохор напомнил ему о записях Маре-Расковалова

– Вот как!– задумался полковник, – Значит, у этого фотографа есть адреса всех его клиентов?.. Побирский! С богом!.. Не теряйте ни секунды!

И хоть время было позднее, Прохор, забрав с собой для солидности целое отделение улан, поскакал на Водочную улицу...

В ту ночь в фотографии встретились Корытко, Половников и Лева Похлебаев. Разговор шел о Прытковой, которая почему-то не возвращалась из Перми, хотя контрольные сроки давно уже истекли...

В первые недели белогвардейского правления среди тех, кто остался в городе для подпольной работы, должной связи не было. Чувствовалась какая-то неуверенность в действиях скованность. Но через полтора месяца появился Корытко. Его с документами коммерсанта направили в город товарищи из бюро Уралобкома. Однако в доме по Матренинской улице, где должна была находиться явка, «коммерсанту» открыл дверь седой мужчина с воспаленными веками и на вопрос:

– Как чувствует себя Иван Николаевич?

Недоуменно пожал плечами и, дыша перегаром самогона грубо отрезал:

– Проходи, проходи... Не Ивана Николаевича, не Николая Ивановича тут сроду не прописывали...

Корытко долго думал, как ему поступить, как отыскать верных людей, и решил идти к Константиновскому кладбищу, к тюрьме. У тюремных ворот днем всегда стояли женщины с передачей для арестованных. Там Корытко и познакомился с Прытковой, которая принесла передачу для своего дяди. Через Прыткову он быстро установил связь с Левой Похлебаевым и Леонидом Борисовичем, а затем и с другими подпольщиками.

Сначала Корытко и его помощники занимались лишь устной агитацией среди населения и белогвардейских солдат потом перешли к печатанию прокламаций и к диверсионным актам, а когда приехал Маре-Расковалов – и к сбору военной информации.

У Прытковой за Пермью в деревне жила старуха мать, и медицинской сестре было удобнее всех остальных отлучаться на несколько дней из города. Правда, хирург Лисицкий догадывался, что она ведет какую-то двойную жизнь, но делал вид, что это его не касается.

Уже три раза Прыткова, доставив информацию по нужному адресу (откуда она затем переправлялась через линию фронта)', благополучно возвращалась назад. Но сегодня...

– Ну? – спрашивал Корытко Леву Похлебаева, Маре-Расковалова и Половникова. – Газету свежую читали? Нет?.. Ну, слушайте, что там пишут:

«Доблестные уланы поклялись перед богом и родиной, что они хоть из-под земли раздобудут людей, которым не дороги интересы единой и неделимой России и которые занимаются подрывной деятельностью в пользу всеобщего врага…»

– Что ты желаешь этим сказать? – прервал его Маре-Расковалов. – Что Прыткова арестована уланами? Почему так ду маешь?

– Я не хочу так думать, – возразил Корытко, ну, не хочу...

– А зачем про уланские клятвы читаешь?

Ответить Корытко не успел: на улице зацокали копыта.

– Не просвечивает ли через ставни? забеспокоился Половников.

Только Лева Похлебаев успел повернуть выключатель, как в двери забарабанили.

– Открывайте! – послышался чей-то резкий незнакомый голос. – Проверка документов.

– Ты спокойно показывай свои бумаги,– шепнул Корытко Маре-Расковалову, – Мы скроемся через черный ход.

– Лады! – кивнул фотограф.

А голос за дверью продолжал:

– Кому говорят, открывайте!

– Сию минуту, сию минуту! – заторопился Маре-Расковалов. – Дозвольте лишь лампочку засветить...

Когда уланы, раскрасневшиеся от мороза, ввалились в ателье, Маре-Расковалов с искусно разыгранным недоумением спросил:

– Чем обязан, господа, такому сверхпозднему визиту?.. Документы?.. Ах, да... Пожалуйста!.. Мои документы в полнейшем порядке!

– Нам виднее, господин Маре-Расковалов, в порядке ваши документы или нет, – ответил Прохор, откидывая башлык и распахивая шинель. – Нас они не интересуют.

– Не интересуют, господин офицер? – уже по-настоящему изумился фотограф. – А что вы кричали за дверью?

Вместо ответа Прохор достал карточку и поманил пальцем Маре-Расковалова.

– Эта красивая женщина вам знакома?

Маре-Расковалов сразу узнал Прыткову, но, чтобы скрыть тревогу и придумать ответ, стал искать в тумбочке футляр с очками.

– Так известна ли вам эта женщина? – продолжал Прохор.– Отвечайте.

– Сию минуту, господин офицер, сию минуту,–говорил фотограф, надевая очки. – Дозвольте получше разглядеть.

–  Будьте так любезны...

В то время Корытко, Половников и Лева стояли в сенях у черного хода. Дверь была захлопнута на замок. Впопыхах они забыли взять у Маре-Расковалова ключ.

–  Взломаем,– шепнул Лева и нажал дверь плечом.

Раздался скрип.

–  Отставить!– также шепотом приказал Корытко.

–  Как тогда быть?

–  Ну переждем здесь... Только тихо...

А в ателье Маре-Расковалов, разведя руками, вернул фотографию Прохору.

– К великому прискорбию, господин офицер, лицо этой дамы мне незнакомо.

– Проверьте ваши записи,– посоветовал Прохор. – Данная особа фотографировалась именно здесь. Надеюсь, этот факт вы подтвердите?

– Совершенно справедливо, господин офицер, снимок сделан мной... Но от клиентов нет отбоя, всех запомнить трудно, – ответил Маре-Расковалов, а в голове была лишь одна мысль: «Неужели Прыткова схвачена?»

– Покажите ваш гроссбух с записями, покажите негативы, – распорядился Прохор.

– Господин офицер, утром я все проверю,– ответил Маре-Расковалов. – Куда изволите приказать сообщить вам?

– Мне нужны сведения не утром, а сейчас! – нетерпеливо заявил Прохор.– Вы что, не хотите выполнить мое требование?

– Что вы, господин офицер! – с притворным испугом заверил фотограф.– Я обязан все исполнить... Но некоторые записи и негативы хранятся у меня в особом чулане – в сенях...

Маре-Расковалов был уверен, что его товарищи давно уже скрылись, поэтому он смело повел Прохора и нескольких улан к черному ходу.

«Постараюсь сочинить какой-нибудь адрес,– решил он про себя, – пусть ищут... Только бы избавиться от незваных гостей.

А мне придется распрощаться с фотоателье... Жаль!» – с этими мыслями Маре-Расковалов распахнул дверь в сени...

XXII. КОЛЧАКА ЖДУТ!

В который уже раз перечитывал Мишка измятую газетную полосу, где все было выучено наизусть. Но почему-то хотелось вновь и вновь вглядываться в те строки, хотя Мишка прекрасно понимал, что написаны они пером продажных колчаковских журналистов. Захлебываясь от восторга, журналисты подробно сообщали, что «голубые уланы» обезопасили город от сторонников Совдепии.

Половина статьи посвящалась «истинному сыну многострадальной земли русской подпоручику Побирскому», арестовавшему в фотографии на Водочной улице целую большевистскую группу. Несмотря на вооруженное сопротивление, оказанное членами этой группы, во время которого один из уланов был убит и три ранены...

То, что Лева долго не заходил в домик Похлебаевых, вначале не особенно тревожило его обитателей. Железнодорожник и раньше куда-то исчезал или жил у других родственников. Поэтому газетное сообщение об аресте группы, где упоминался и помощник паровозного машиниста Лев Похлебаев, свалилось на них, точно снег на голову. А спустя два дня близким предложили взять ночью из тюремной катаверной труп Левы и в течение часа без всяких церемоний похоронить в конце Константиновского кладбища.

Мишка тоже было собрался идти вместе с Лидией Ивановной, но Лисицкий не пустил его.

А утром заплаканная Люся рассказала ему подробности о похоронах брата. Кроме родственников, гроб с телом Левы провожал еще целый взвод «голубых улан» под командованием подпоручика Побирского. Белогвардейцы опасались беспорядков и поэтому дали такой «почетный эскорт».

– Не могли Лева и его товарищи решиться на побег из тюрьмы, – едва сдерживая рыдания, шептала Люся. – Не могли... Ночь-то тогда шибко лунная была, светлая... Не глупые же они?.. И волосы у Левы на затылке опалены... Даже один из тюремных смотрителей сказал мамане, что стреляли по ним в упор.

– Люсь, – спросил Мишка, – а Левиных товарищей где зарыли?

– Не знаю, Миша,– покачала головой Люся, – они ведь не здешние, говорят, были...

...И, перечитывая теперь каждый день газету, принесенную Геннадием Сидоровичем, Мишка клялся отомстить Прохору Побирскому. Именно сына Александра Гавриловича считал он главным виновником гибели подпольщиков. Но дядя Коля, узнав об его решении, строго погрозил пальцем и предупредил:

– Жизнь тебе надоела?.. Лидия Ивановна вон сказывала, что квартальный староста второй раз намекнул: дескать, интересуются в неком казенном доме, часто ли племянник ее на Солдатскую улицу хаживал, бывал ли кто с ним... Слово дай мне и Сидорычу: шагу без нашего ведома больше не сделаешь... Понял?.. На носу заруби... А у беляков, слышь, такая карусель творится!.. Колчака ждут!..

– Наматывай, Босяков-меньшой, на ус, что старый сказывает,– добавил и Геннадий Сидорович.– Добра мы ведь тебе, мальцу, желаем...

Дядя Коля не ошибался, когда говорил, что беляки Колчака ждут. Верховный правитель для воодушевления своих солдат объезжал на бронепоезде все части Западной и Сибирской армий. Направо и налево раздавал он георгиевские кресты, многих полковников произвел в генералы, унтер-офицеров сделал прапорщиками и подпоручиками. И в заключение вояжа Колчак намеревался побывать в штабе Сибирской армии.

Поэтому-то «голубые уланы» и наводили порядок в городе. Быстрая расправа с подпольщиками без всякого суда и следствия была вызвана желанием показать верховному правителю, что врагов отечества здесь нет и в помине. Воинские части из демобилизованных, нижние чины которых не имели ни строевой выправки, ни ладно пригнанной амуниции, спешно переводились вглубь уезда, а город заполнялся офицерскими батальонами, атамановцами, чешскими легионерами и ротами особого Иисусова полка. Полк этот колчаковцы навербовали из темных религиозных крестьян. Солдаты его на рукавах гимнастерок и шинелей носили кресты, полковое знамя было заменено хоругвиями. Белогвардейские генералы надеялись, что красноармейцы не смогут побороть страха перед богом и полк Иисуса станет грозой для большевиков.

Именитые люди города и заводского поселка были взбудоражены предстоящим банкетом в честь Колчака. Жены их пересматривали в своих сундуках и шифоньерах довоенные наряды и собирались не ударить в грязь лицом перед верховым правителем и его свитой.

Однако настоящего торжества не получилось, хотя на улицах, по которым проезжал Колчак, шпалерами стояли войска и под жиденькие «ура» обывателей молодецки брали на караул, а вечером в залах общественного собрания зажглось столько света, что электростанция «Луч» отключила энергию от остальных районов города.

Верховному правителю после речи аплодировали, но, когда адмирал, воодушевленный такой реакцией, попытался намекнуть публике, что на успешное ведение войны законной и прочной власти требуются деньги и что власть надеется на пожертвования уральских патриотов, наступило неловкое замешательство. Все понимали, что Колчаку нужны крупные суммы в валюте, золоте, товарах. А расставаться с этими ценностями местным богатеям, хоть они и ненавидели люто большевиков, не улыбалось.

Но безвыходных положений не бывает, и верховному правителю тут же преподнесли огромное количество ничем не обеспеченных бумажных денег, им же самим и выпущенных...

Фалеев и дядя Коля дежурили в тот день в общественном собрании. Стяжкин получил от военного коменданта приказ выделить двух самых опытных и надежных пожарных. Брандмейстер долго думал и, наконец, посоветовавшись с Галиной Ксенофонтовной, остановил выбор на своем помощнике и дяде Коле.

В полной парадной форме Фалеев и дядя Коля отправились на дежурство. Перед входом в общественное собрание, украшенным бело-зелеными государственными флагами колчаковской «империи» (зеленый цвет символизировал дремучие сибирские леса, а белый – глубокие сибирские снега), и в вестибюле их встретили пулеметы и увешанные георгиевскими крестами с шашками наголо дюжие казаки из лейб-конвоя верховного правителя. У оробевших пожарных отобрали пропуска, затем окольными коридорами проводили на галерею и наказали никуда не отлучаться...

– ...И, слышь, ребята, – рассказывал дядя Коля, когда пришел вместе с Геннадием Сидоровичем навестить Мишку,– холодные глаза у Колчака сделались, как ему мешок бумажных мильенов подарили. Мы с Виктором Сергеевичем все сверху видели. Стукнул он о ковровую дорожку палашом, буркнул пару слов... и смотался. Без Колчака гулянка-то продолжалась... Только к утру разъехались...

– А подпоручик Прошка Побирский на веселье был? – спросил Мишка.

– Был и твой Побирский,– хмуро ответил дядя Коля, – а что он подпоручик – забудь... Прямо в штаб-ротмистры, слышь, скакнул.

– Чё смеяться-то! – удивился Мишка.– Как это так... в штаб-ротмистры?

– А вот так! За службу верную, поди, получил повышение... Думаете, Миша и Сидорыч, под чьим командованием мы с Виктором Сергеичем вчерась состояли? Под командованием штаб-ротмистра Побирского,– пояснил дядя Коля. – За порядок в общественном собрании он отвечал, вражий сын...

XXIII. НЕ СМИРИЛСЯ УРАЛ И СЕЙЧАС

Мишка был вне себя от радости, когда Лисицкий наконец разрешил ему встать.

– Но учти, дорогой, – предупредил он, – не очень злоупотребляй свободой... Бегать пока не рекомендую, кувыркаться, сам понимаешь, тоже. Вы, пожалуйста, проследите, Лидия Ивановна...

Первые дни Мишка ковылял по комнатушкам похлебаевского домика, опираясь на палку. Но через неделю палка была заброшена, и парню казалось, что история в конюшнях Александра Гавриловича произошла не с ним. Раны зарубцевались и не болели.

Бездельничать Мишке порядком надоело, и он чуть не бросился на шею Геннадию Сидоровичу, услышав однажды от старшего топорника такие слова:

– Пора бы тебе, Босяков-меньшой, перебираться к нам... Мантилио-то опять без хозяина.

Молодого кучера Засыпкина, который вместо Мишки ездил на одноконной бочке, на днях неожиданно мобилизовали в армию. Кроме него, взяли еще семерых пожарных призывного возраста, поэтому Геннадий Сидорович считал, что Стяжкин не отмахнется от Мишки. Позавчера вторая часть выезжала на пожар: горели дома рядом с военными складами. Правда, огонь к складам не допустили, но нехватка людей сразу дала себя знать, и в военной комендатуре Стяжкину устроили нагоняй: почему пожарная команда действовала так вяло.

Когда Мишка, облаченный в одежду Люсиного отца, кое-где залатанную и перешитую, явился, как несколько месяцев назад, вместе с Геннадием Сидоровичем на брандмейстерскую кухню, Стяжкин, отодвинув тарелку, непонимающе уставился на них обоих. Поползли вверх брови и у Галины Ксенофонтовны.

– Господин брандмайор,– льстиво начал Геннадий Сидорович,– дозвольте обратиться?

– Обращайся, Рожин,– разрешила Галина Ксенофонтовна.

– Чего надо-то? – добавил Стяжкин.

Но лишь старший топорник изложил просьбу, брандмейстер скривил физиономию и презрительно заявил:

– Дураком ты, Рожин, родился, дураком и помрешь... Не знаешь разве, за кем этот Босяков числится?

– Он, господин брандмейстер,– начал уверять Геннадий Сидорович, – давно ни за кем не числится... Прихворнул вот малость...

Однако Стяжкин, не дав ему договорить, молча указал на дверь.

– Господин брандмайор,– попытался продолжать старший топорник, – дозвольте...

– Не дозволю! – отрезал Стяжкин и топнул ногой.

– Стой, Григорий Прокопич,– вмешалась в перепалку Галина Ксенофонтовна и, осмотрев Мишку с ног до головы, поинтересовалась: – Ты, юноша, действительно безработный?

– Так точно! – ответил за Мишку Геннадий Сидорович.

Шепнув мужу что-то на ухо, брандмейстерша выпрямилась и с достоинством произнесла:

– Утром Григорий Прокопич объявит решение...

Галина Ксенофонтовна хорошо помнила, как парень помогал ей и по дому, и по кухне, и ухаживал за Бодягой, от которого ничего уже не осталось: еще на рождество съели. И в то же время она не забыла, что Мишку забрал из части в свое распоряжение франтоватый офицерик Побирский. Поэтому Галина Ксенофонтовна хотела навести о бывшем кучере кое-какие справки...

Утром ни свет ни заря Геннадий Сидорович и Мишка были уже под окнами брандмейстерской квартиры. На сей раз Стяжкин принял их более благосклонно. Когда Галина Ксенофонтовна объявила, что Григорий Прокопьевич соизволил зачислить юношу на одноконную бочку, он снисходительно улыбнулся.

Вчера вечером Фалеев по настоянию брадмейстерши звонил в комендатуру. Там ему сердито ответили, что есть дела поважней, чем комплектование пожарных команд кучерами, и если второй части нужен какой-то Михаил Босяков, то пусть об этом голова болит у брандмейстера...

...Лидия Ивановна, прощаясь в тот день с Мишкой, расчувствовалась:

– Не забывай Люду и меня, – говорила она, крестя парня, – навещай... Левы-то у нас больше нет...

И снова Мишка выезжал на пожары ночью и ранним утром, а в промежутки, как и прежде, помогал по хозяйству Галине Ксенофонтовне.

Между тем незаметно подкрадывалась весна. Все выше и выше поднималось над городом и окружающими его горами солнце, лоснились и таяли сугробы, булькали и пузырились ручьи. А на афишных тумбах и заборах пестрели пахнущие типографской краской «победоносные сводки». В начале марта колчаковские армии прорвали Восточный фронт, заняли Уфу, на Казанском направлении дошли до реки Вятки.

Урал внешне казался тихим... Но только внешне... Это был край, где родились лихие пушкари Емельяна Пугачева и герои-красногвардейцы 1918 года, громившие конницу атамана Дутова.

Не смирился Урал и сейчас...

XXIV. ВИТАЛИЙ, ТРУБИ!

В тылу Колчака, подпирая его режим штыками, действовала огромная армия из американских, японских, французских, английских, белочешских и других интервентских войск. При колчаковской ставке был и «главный советник по вопросам снабжения, предоставляемого союзными правительствами». Занимал эту должность генерал Нокс.

Недавно из Сибири по приказанию Нокса в город отправился целый эшелон е подарками для русского фронта. А вместе с подарками в вагоны погрузился и батальон английского Гемпширского полка.