Текст книги "Удача или Смерть (СИ)"

Автор книги: Август Карстовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

– Не знаешь? – взревел Стяжкин. – Выходит, один я должен знать! Эй, Рожин! Тащи эту персону сюда!

– Идем, не страшись, – ободряюще шепнул упирающемуся Мишке Геннадий Сидорович.

Однако у Мишки ноги словно приросли, и Геннадию Сидоровичу пришлось взять его за шею и толкнуть вперед.

– Ну говори как на духу, что здесь делаешь? – плюхаясь в кресло, свирепо спросил парня Стяжкин и, почесав нос, предупредил:– Да не вздумай врать, живо патруль кликну и в контрразведку сдам.

– Господин брандмейстер, дозвольте, – осторожно сказал Геннадий Сидорович. – Мальца привел я.

– Ты?! – изумился Стяжкин.

– Я, – более смело повторил Геннадий Сидорович.

– Неужели ты, Рожин, думаешь, что старший топорник может позволять себе чего угодно? – вновь вскакивая, зарычал Стяжкин. – Это идиот Мартынов вас всех при Совдепии распустил! Но у меня вы узнаете, почем фунт лиха... Фалеев!

– Чего изволите? – вытянулся перед крыльцом дрожащий Фалеев.

– Господин брандмайор, – не обращая внимания на гнев Стяжкина, продолжал спокойно Геннадий Сидорович, – господин брандмайор (все в части знали, что Стяжкину льстило, когда его величали брандмайором), этот малец – сын моего годка Евлахи Босякова, погибшего за веру, царя и отечество.

– Какого Евлахи? – не понял брандмейстер. – Чушь несешь... Фалеев!..

– Господин брандмайор! – перебивая Стяжкина, торопливо заговорил Геннадий Сидорович. – В нашей части ведь кучера на одноконном бочечном ходу нет. Возьмите мальца...

– Мальца? Кучером? – недоуменно пробормотал Стяжкин и, повалившись в кресло, вдруг раскатисто захохотал на весь двор. – Мальца? Кучером?.. Ну и потешный ты, Рожин!.. Шут из тебя, дурака, наверно, дельный бы получился... Мальца? Кучером!..

Вслед за брандмейстером тоненьким старческим смехом залился Фалеев, за Фалеевым фыркнул Ермолович, а за Ермолови– чем, осмелев, засмеялись и остальные пожарные. Даже Киприян перестал икать и несколько раз смущенно улыбнулся. Только Мишка по-прежнему прятался за спину Геннадия Сидоровича и думал лишь об одном: как бы поскорее отсюда удрать.

– Хотел я тебя, Рожин, наказать по всем правилам,– сказал наконец Стяжкин, цветным платком смахивая с рыжих ресниц выступившие слезы,– да больно ты меня развеселил... Мальца? Кучером,– и он снова загоготал.

Но тут Мишку словно взорвало. Подскочив к крыльцу, парень поднял кулак и, потрясая им, выкрикнул:

– Чё смеяться-то? Могу и кучером!

Выкрикнул... и нерешительно замер на месте.

– Как, как? – насупив брови, недоверчиво спросил Стяжкин.– Можешь и кучером? Так, что ли?

– Может, господин брандмайор, точно может,– незаметно ущипнув Мишку, с уверенностью подтвердил Геннадий Сидорович. Стяжкин, смерив их взглядом, не предвещавшим ничего хорошего, презрительно плюнул, но сказать ничего не успел: его опередил частый звон колокола, раздавшийся с каланчи.

– Тревога! – каким-то неестественным пронзительным голосом произнес вздрогнувший Фалеев.

За полсекунды от прежней раболепной позы у помощника брандмейстера не осталось и следа. Услышав колокол, он сразу весь выпрямился и как будто стал выше на целую голову.

– Тревога! – повторил вслед за ним и Стяжкин.

Два черных зловещих шара медленно поползли вверх по мачте, и каланчовый, перевесившись через барьерчик, отрывисто прокричал, сложив ладони рупором:

– За Сенной площадью... горит!..

– По местам! – скомандовал Стяжкин, спрыгивая с крыльца.

Одни пожарные кинулись в депо, где стояли линейки и бочки,

другие – в конюшню, а кочегар Васильев – к похожей на большой медный самовар паровой машине.

– Дуй за кучерами! – оглянувшись по сторонам, торопливо приказал Мишке Геннадий Сидорович.– Увидишь коня с пятном на лбу, выводи. Выведешь, дуй к бочкам...

– Дяденька Сидорыч! – испуганно пискнул Мишка.

Но старший топорник, не слушая его, продолжал:

– И запрягай в одноконный ход, он у нас единственный, разберешься там... Ну, живо-живо, не лениво!

Сам Геннадий Сидорович побежал в депо. Мишка, глотая воздух, устремился было вслед за ним, однако около огромных распахнутых дверей старший топорник обернулся и, сделав страшное лицо, показал в сторону конюшни. Оттуда уже выводили белых лошадей. Глянув на них, Мишка обомлел: такой красоты он не встречал даже в хозяйстве Александра Гавриловича Побирского.

– Здорово! – вырвалось у восхищенного парня и, позабыв про страх, Мишка со всех ног помчался искать коня с пятном на лбу.

Найти его оказалось делом нетрудным. Конь стоял в конце длинной конюшни и нервно переступал с ноги на ногу, очевидно, не понимая, в чем дело. Ведь всех остальных лошадей по сигналу тревоги только что увели. Так почему же люди забыли о нем?

Он благодарно посмотрел на запыхавшегося Мишку и радостно заржал, раздувая розовые ноздри.

Уздечка висела рядом на стене. Парень протянул к ней руку... но тут же от сильного удара влетел в пахнущий навозом денник. Конь, захрапев, отпрянул назад, а Мишка дико заорал:

– Чё смеяться-то!.. Вот дам в зубы!..

Но угроза нисколько не подействовала на козла Яшку, жившего с незапамятных времен при пожарной конюшне. Выставив вперед рога, козел готовился продолжать атаку.

– Пошел, пошел,– задрыгал ногами Мишка, разобрав наконец, с кем имеет дело.– Я тебе покажу! Я тебе всю бороду повыдираю!.. я...

В это время с улицы донесся звук трубы. Услышав его, Яшка замер, а Мишка на четвереньках юркнул в денник и схватил стоявшую там метлу. Очевидно, ее-то рогатый разбойник знал хорошо. Замемекав тоненьким голоском, он испуганно затряс бородой... и спрятался за ларь с овсом...

Из-за непредвиденной схватки Мишка привел коня в депо с опозданием. Пожарные уже уехали, и караульный собирался запирать по порядку все ворота. Выученный конь сам подбежал к знакомой упряжке и сунул голову в хомут. С остальной процедурой Мишка справился за минуту и, чуть не сбив с ног караульного, ринулся на своей бочке догонять обоз, который в клубах пыли только что свернул за польский костел.

На пути пожарных улицы оживали, прохожие устремлялись вслед за линейками и бочками и что-то кричали. Впереди мчалась пролетка брандмейстера. Вплотную за ней с оглушительным грохотом следовал коннолинеечный ход с топорниками. За спиной старшего кучера Давыда Часова стоял Фалеев, а сбоку, обхватив правой рукой древко развевающегося зеленого флага с черным шаром и крестом, возвышался Виталий Ермолович. В левой руке у него была кавалерийская труба с кистями, в которую он ежеминутно трубил. Трубе перебором вторили бубенцы и колокольчики, прикрепленные к дуге коренника и хомутам пристяжных.

За коннолинеечным ходом спешила новая тройка, коннобагровый ход. Эта тройка везла пожарных с баграми и лестницами. От коннобагрового хода старался не отставать специальный рукавный возок, а на некотором расстоянии от рукавного возка тарахтели пароконные красные повозки с серо-голубыми бочками и насосами. Мишкина же бочка была всего на двух колесах, и, кроме кучера, никаких иных людей здесь не полагалось.

Около Сенной площади обоз ждал вестовой Сергей Иванов, он уже точно знал, где горит. Телефонов в городе было мало, да и почти все они обслуживали центр, поэтому сообщение о пожаре по телефону поступало редко. За вестовым закреплялся самый лучший конь в части. И Сергей Иванов верхом скакал первым к месту, где по наблюдениям каланчового вырывался огонь.

Теперь обоз несся за Сергеем Ивановым, подковы лошадей высекали из булыжной мостовой искры, и, чем ближе к пожару, тем больше народу бежало по обочинам дороги. Из паровой машины вовсю валил дым, и кочегар Васильев, пристроившись на задней ступеньке, с ловкостью акробата шуровал топку.

Наконец, за поворотом показались два горящих дома. Около них под искряным дождем бестолково метались ошалелые люди, кругом в беспорядке валялись вещи, узлы. Некоторые смельчаки еще пытались спасти кое-что, но, встречаемые огнем, отступали. Голосили женщины, плакали дети, какой-то полуодетый босой старик в зимней шапке бегал с укутанным в салфетку мяукающим котом.

– Расступись! – закричал Фалеев, спрыгивая с линейки.

Стяжкин не мешал ему распоряжаться. С повозок быстро были сняты насосы, и по сигналу трубы Ермоловича «качай, качай!» пошла вода. Брезентовые рукава зашевелились, словно змеи, стали толстыми и упругими, ствольщики с брандспойтами в руках бросились к домам, топорники – к соседним строениям, чтобы помешать распространению огня.

Мишка и опомниться не успел, как его бочка опустела.

– Чего рот разинул! – крикнул пробегавший мимо Геннадий Сидорович. – Гони на реку! Живо-живо, не лениво!

– Ладно, дяденька Сидорыч! – деловито ответил ему Мишка и, развернув коня, устремился за ближайшей пароконной бочкой, у которой, как парень догадался, вода тоже кончилась...

Перед самым Царским мостом навстречу им попался извозчик, изо всех сил нахлестывающий свою древнюю пегую кобылку. Его понукал стоящий в экипаже парикмахер Стефанович; он, очевидно, так торопился на пожар, что, надев каску, забыл скинуть парикмахерский халат.

IV. Я ДЕЙСТВОВАЛ ПО ЗАКОНУ ПРЕРИЙ

Пароконная бочка, поднимая брызги, въехала в реку. Мишкин конь храбро ринулся вслед, но Мишка, вспомнив о своих единственных разъединственных заплатанных портках, изо всей силы натянул вожжи и позавидовал кучеру и ствольщику с пароконной. Те были в брезентовых брюках и брезентовых куртках. А как быть Мишке? Но, пока он решал этот сложный для себя вопрос, в реку нырнула еще одна бочка, а первую, наполненную водой, кони, звеня бубенцами, уже мчали по береговому склону. Ее кучер, проезжая мимо, насмешливо крикнул:

–  Ворон-то считать, паря, хватит!

– Ладно! Сам знаю! – вполголоса огрызнулся Мишка, собравшись, наконец, пожертвовать и портками, и вылинявшей ситцевой рубашонкой. И только он хотел было сказать: «ну, трогай!», как неожиданно на его коня вскарабкался незнакомый белобрысый мальчишка.

Тихие берега по обе стороны Царского моста давно уже были потревожены приездом пожарных бочек. Женщины на плотах перестали полоскать белье, инвалид, ловивший неподалеку рыбу, поспешно смотал удочку, ребята, плескавшиеся до этого в воде, выскочили на песок и торопливо одевались...

– Эй ты, малой! Слазь! – цыкнул изумленный Мишка на непрошеного седока. – Чё смеяться-то!

– Да я тебе помочь хочу, – повернувшись и добродушно улыбаясь, ответил «малой» с чуть заметным нерусским выговором. – А смеяться не собираюсь, чтоб провалиться на этом самом месте, чтоб скальп с меня сняли.

– Помочь? Скальп? – ничего не соображая, произнес Мишка, – Как помочь?

– Спрыгивай! – более строгим голосом распорядился мальчишка. – Я, как видишь, бесштанная команда и все мигом тебе сделаю...

–  Как сделаешь?

– Спрыгивай, спрыгивай...

Сам не зная почему, Мишка послушно слез с облучка и примерно минут через пять получил свою налитую доверху бочку в целости и сохранности.

– Спасибо, друг,– радостно проговорил он незнакомцу. – Сберег ты мне одежду. Звать-то хоть тебя как?

– Юрий,– улыбнулся тот.– А тебя?

–  Мишкой... Я скоро опять сюда прикачу.

–  Ладно, Мишка, подожду...

Пожар, когда Мишка вновь прискакал туда, не уменьшался, к двум пылающим домам прибавились еще два. Не хватало воды, хотя на помощь поспешили и окрестные водовозы, и все те, у кого имелись хоть какие-нибудь бочки. Против огня оказывалась бессильной и паровая машина. Едва она тушила пламя в одном месте, как его языки моментально возникали в другом. Некстати поднявшийся ветер разносил с пугающей быстротой не только искры, но и горящие головешки. Поэтому деревянные крыши соседних сараев спешно застилались мокрыми домашними половиками. Кое-кто из хозяев выставил на подоконники иконы, а не доверявшие богу заранее вытаскивали свое имущество. Крики, плач, треск пламени, ругань, слова команды и сигналы трубы Ермоловича – все сливалось.

Босой старик с завернутым в салфетку котом по-прежнему вертелся под ногами и мешал работе пожарных, но никто не догадывался прогнать его. Наконец, пробегающий мимо Стефанович, – свой халат парикмахер так и не снял, – что-то сердито гаркнул ему в ухо. Старик испуганно ойкнул и заковылял вниз по улице, продолжая прижимать к груди истошно мяукающего кота.

Только один Стяжкин, перепоручив все Фалееву, стоял в брандмейстерской пролетке и, скрестив, как Наполеон, руки, с независимым видом смотрел по сторонам...

Мишкина бочка опустела быстро, и он уже без всякого приказания снова поспешил к Царскому мосту. Юрий ждал его на берегу; Мишка еще издали увидел, как новый приятель машет ему какой-то веткой.

– Тпру-у! строго сказал Мишка коню, который опять приготовился окунуться в воду. – Не балуй, чертушка!

– Все в порядке, Мишка? – спросил Юрий, стаскивая с себя короткие штаны, рубашку он так и не надевал.

– В порядке! —с гордостью отрапортовал Мишка, – У нашего брата, пожарного, иначе и быть не может.

Сколько раз побывал в этот день Мишка около Царского моста, сказать трудно. Наконец, вытирая с лица пот, он деловито заявил:

– Кажись, последняя. Управились наши с пожаром-то А тебе, Юрий, благодарствую.

– Не стоит, – пожал худенькими плечами Юрий и важно добавил: – Я действовал по закону прерий.

– Чё? – не понял Мишка. – Каких прерий?

– Североамериканских... По закону прерий надо помогать всем, попавшим в беду...

– А ты, друг, случай, не болен? – насторожился Мишка. – Не заговариваешься?

– Я-то?! – усмехнулся лукаво Юрий. – Решай сам... А вот ты все-таки пожарный или простой водовоз? Формы у тебя нет, пояса нет, каски... Каски тоже нет...

До глубины души обиженный вопросом, Мишка, ни слова не говоря, взобрался на бочку.

– Я тебя не собирался огорчить, бледнолицый брат, – примирительно сказал Юрий, – не желаешь, не открывай своей тайны.

– Ты мне, малой, зубы не заговаривай! – взорвался Мишка – Пожарный я всамделишный... Справься во второй части, там всякий подтвердит.

Однако, выпалив все это, парень перетрухнул. Ведь его дальнейшая судьба целиком зависела от брандмейстера Стяжкина: кто знает, вдруг придется опять на садовых аллеях и на базаре петь за подаяние. Но Юрий, не подозревая о Мишкиных сомнениях, крепко сжал ему руку.

– Конечно, ты пожарный, настоящий пожарный. Я это сразу понял. А на шутки не обижайся, – и совсем нерешительно добавил: – Можно зайти к тебе, я никогда раньше не бывал в пожарных частях...

– Почему нельзя? Можно! – стараясь не думать про Стяжкина, – бодро пробасил Мишка. – Приходи... Кто запретит... А покеда прощай! Мне пора...

– Не прощай, а до свидания, – поправил Юрий. – Мы же обязательно встретимся...

Раньше в городе существовала традиция: после того как пожар потушен, обозы обеих частей и дружины заводского поселка собирались на Кафедральной площади и, к великому восторгу обывателей, медленно проезжали по Главному проспекту. Считалось, что этим ритуалом пожарные поддерживают свой авторитет.

Но так было в прошлом. Теперь же белогвардейская комендатура, боясь излишнего скопления людей, запретила традиционный разъезд. Поэтому Мишка, пристроившись в арьергард обоза, натрусил вслед за ним прямо в часть...

На коннолинеечном ходе среди топорников рядом с Геннадием Сидоровичем в прожженном халате возвышался Стефанович. И такое удовольствие было написано на его перемазанном сажей лице, что со стороны казалось, будто он едет на свадьбу или на именины.

V. ТВОЙ ПРИЯТЕЛЬ ЛЕЙБ-ГВАРДЕЙЦЕМ БУДЕТ

ВЫГЛЯДЕТЬ

Молча, без лишних движений Мишка выпряг коня, затем поводил по двору, чтобы тот немного остыл, и лишь после этого направился в конюшню. С опаской обойдя козла Яшку, он собрался было поставить коня в денник, как неожиданно раздался голос Геннадия Сидоровича:

– Где ты, Босяков-меныпой, тут или не тут?

– Здесь я, дяденька Сидорыч! – радостно отозвался Мишка. – Чё изволите?

– Дуй, малец, в брандмейстерскую фатеру, – подходя к Мишке, сказал старший топорник. Он уже успел переодеться в обычную повседневную форму: белую парусиновую рубаху с петлицами и темно-синие шаровары. – Да не мешкай, с Мантилио я управляюсь.

«Выходит, это моего коня так мудрёно кличут!» – изумился Мишка.

– Ну, что стоишь, как пень? – толкнул парня Геннадий Сидорович. – Кому сказано, дуй!.. Живо-живо, не лениво!

– Боязно, дяденька Сидорыч! – доверительно признался Мишка.– О чем я хоть с брандмейстером-то беседовать стану?

– А беседовать тебе, Босяков-меныпой, и не придется. Сами с тобой побеседуют, – иронически успокоил его старший топорник. – Супружница брандмейстера сейчас изволит дома быть. Слышал ты про такую Галину Ксенофонтовну?

Ни про какую Галину Ксенофонтовну Мишке раньше слышать не приходилось. Да и сами пожарные второй части познакомились с ней недавно: она приехала к мужу из Сибири всего лишь неделю назад. Если Стяжкин мог орать и топать ногами на своих подчиненных и ругать их последними словами, то перед Галиной Ксенофонтовной он замирал, как кролик перед удавом, и беспрекословно выполнял любые приказания жены: по утрам заставлял топорников и ствольщиков по очереди мыть в брандмейстерской квартире полы, выбивать пуховики, колоть для кухни дрова.

Когда Галина Ксенофонтовна ложилась днем вздремнуть, то любые занятия и работы в части прекращались. Все, в том числе и Стяжкин, ходили по двору на цыпочках и говорили вполголоса. А Яшку третьего дня за то, что он во время отдыха брандмейстерши с грохотом катал рогами под окнами пустую кадку, публично выдрали кнутом...

– Дяденька Сидорыч —жалобно протянул Мишка, – чё смеяться-то! Как я без вас туда покажусь! А...

Старший топорник внимательно посмотрел на парня, немного подумал и, осторожно щелкнув его по курносому носу, понимающе сказал:

– Хорошо, Босяков-меньшой!..

...Стяжкин с прилизанными волосами в ночной сорочке и белых подштанниках принял Мишку и Геннадия Сидоровича на кухне. Здесь он обычно решал все дела, связанные с распорядком пожарной части, дежурствами, учениями, творил суд и расправу над провинившимися.

Сейчас брандмейстер был на кухне не один. Галина Ксенофонтовна, худая, длинная женщина, лет сорока, в новом фланелевом капоте и с круглыми, как у кошки, глазами, накрывала на стол.

– Чего в миску уставился? – рассердился Стяжкин, поймав голодный Мишкин взгляд, и стукнул по столу ложкой. – Жратву, что ли, никогда не видел?

– Да я... Я просто,– забормотал Мишка, глотая слюну, – я вроде бы...

– А ты, Рожин, по какому случаю заявился? – грозно повернулся брандмейстер к Геннадию Сидоровичу, недослушав Мишку. – Я тебя разве вызывал?

Но старший топорник не успел объяснить, почему он пришел. Молчавшая до этого и внимательно разглядывавшая Мишку Галина Ксенофонтовна вдруг сделала рукой нетерпеливый жест и безапелляционно произнесла:

– Потом разберетесь, кто кого вызывал, – и, подойдя к Мишке, заявила низким хриплым голосом: – А сейчас я желаю познакомиться с этим юношей! Верно ли, что утром, когда я была в церкви, ты просился у Григория Прокопьевича в кучера?

Мишка растерянно заморгал ресницами. За парня вступился Геннадий Сидорович:

– Я, госпожа начальница, этого Михаила давно знаю, родителей тоже знавал: мать, отца евоного. Царство им небесное!

– А тебя, Рожин, не спрашивают! – накинулся было на старшего топорника Стяжкин.

– И тебя, Григорий Прокопьевич, не спрашивают,– спокойно прервала мужа Галина Ксенофонтовна и снова обратилась к Мишке.– Ты, юноша, взаправду сирота?

Мишка молча кивнул.

– Прискорбно,– продолжала брандмейстерша. – Только вот кучером тебе быть, по-моему, рановато. Выезд на недавний пожар еще ничего не решает... Молод ты, зелен, чего доброго, лошадь по неопытности не удержишь, людей передавишь. А отвечать кому? Григорию Прокопьевичу... Григорий Прокопьевич, я правильно юноше объясняю?

– Правильно, мать моя, правильно! – охотно согласился Стяжкин и подкрутил усы, дескать, вот какая умная у него супруга.

Но Галина Ксенофонтовна сморщилась, словно от зубной боли:

– Григорий Прокопьевич, я сколько раз просила не называть меня матерью. Ведь я же не называю тебя отцом. Пойми: это неприлично в порядочном доме.

– Точно, неприлично... Прости, мать моя, тьфу! – смутился Стяжкин, краснея под уничтожающим взглядом жены.

Брандмейстерша с презрением отвернулась от расстроенного вконец мужа и вновь вступила в разговор с Мишкой:

– Трудно, юноша, служить кучером в пожарной части, ответственно... Только тебе, по глазам вижу, до смерти хочется... Да?.. Хорошо, я уговорю Григория Прокопьевича. Но, смотри, не подведи его. Ладно?

– Ладно,– прошептал обрадованный Мишка.

А Галина Ксенофонтовна между тем поучающе продолжала:

– Григорий Прокопьевич – человек занятый, должность имеет ужасно хлопотную, поэтому ты в свободную минутку забегай мне по дому подсобить. Ну, с богом! Рожин, передай, что Григорий Прокопьевич распорядился зачислить юношу...

Фалеев, когда Геннадий Сидорович доложил ему о приказе, что-то промычал про себя. Затем, пригласив старшего топорника и Мишку в кладовую, оседлал нос очками в железной оправе и записал Мишкину фамилию и должность в толстую пожелтевшую книгу. После этого он пошарился в окованных железом сундуках и вытащил оттуда шинель, сапоги и все, что положено иметь пожарному. К сожалению, касок кучерам не полагалось, и Мишке пришлось довольствоваться лишь фуражкой с синим околышем.

– Велико все будет, – сочувственно сказал Фалеев, вешая на дверь кладовой огромный амбарный замок с музыкой и критически оценивая малорослую фигуру нового кучера,– на этаких шпингалетов, как ты, Босяков, мы до сей поры амуницию не получали.

– Не беспокойтесь, Виктор Сергеевич, – заверил помощника брандмейстера Геннадий Сидорович,– все обойдется! Леха-то зачем существует?

Шорник второй пожарной части, седовласый кудряш Леха Казанчиков, был фигурой примечательной. Он не только умел чинить и делать хорошую лошадиную упряжь, но при желании мог сойти за портного, сапожника, скорняка, маляра, повара.

Семья Лехи была дружная: ребятишек своих он крепко любил и всегда сам обшивал их, сам катал валенки, вязал варежки, изобретал хитроумные игрушки. Товарищам шорник без всякого вознаграждения, просто из любви к искусству, перелицовывал шинели, латал брюки, набивал на сапоги новые подметки и каблуки. Вот к нему-то и повел Геннадий Сидорович Мишку с ворохом одежды.

Семейные пожарные, правда, таких во второй части было мало, жили на втором этаже казармы. Каждой семье выделялась одна комнатушка, отгороженная от соседей фанерными стенками. Из холостяков этой привилегией пользовался только кузнец Шевич. Кузнецов, как и шорников, в пожарных командах ценили еще с далеких времен: ведь готовность конного обоза к выездам но тревоге, в первую очередь, зависела от них. Поэтому и тот, и другой получали месячного жалованья больше, чем, скажем, какой-нибудь топорник, ствольщик или кучер.

Леха, имевший рядом со своим жильем крохотную мастерскую, радостно встретил гостей и, отбросив в сторону хомут с разорванными вязками, тут же без лишних слов начал обмерять Мишку тесемкой с узелками, которая заменяла ему портновский сантиметр.

– Я, дорогой Сидорыч, так все к завтрему изволю подогнать, – авторитетно изрек Леха, расстилая на полу форменную рубаху, – что твой приятель лейб-гвардейцем будет выглядеть.

Однако Геннадий Сидорович не очень-то поверил этому хвастливому заявлению и на всякий случай предупредил:

– Только чтоб приятель на огородную чучелку не походил. У тебя ведь всякое бывает...

– Сидорыч! Ты меня обижаешь! – всплеснул руками Леха и тряхнул кудрями, – я же в Санкт-Петербурге числился поставщиком собственного его императорского величества двора, я всю царскую семью обшивал...

– Мели, Емеля, твоя неделя! – фыркнул в усы старший топорник и обнял Мишку за плечи. – Пойдем, Босяков-меньшой, пополдничаем, а то, чувствую, у нас обоих в брюхе урчит...

Когда они вышли из мастерской и спускались вниз по лестнице, Мишка несмело спросил:

– А взаправду человек-то говорит, что царю кустюмы поставлял?

– Кто? Леха? – искренне расхохотался Геннадий Сидорович. – Да слушай ты его больше! Леха Казанчиков такой балагур, каких во всей губернии не сыщешь...

Через пять минут Мишка сидел в общей казарме, в которой проснулся утром, за квадратным столом и, обжигаясь, вместе с Геннадием Сидоровичем, Киприяном и дядей Колей из одного луженого бачка хлебал деревянной ложкой капустные щи. Рядом обедали другие пожарные.

Парень почему-то думал, что они будут вспоминать о пожаре: как тушили его, кто больше проявил геройства, кто сколько подвез воды. Но об этом почти не говорили; в основном же, ругали Стяжкина за то, что он сам, как, например, во время сегодняшнего пожара, старается уйти в кусты, а все основные дела перекладывает на плечи старика Фалеева.

– И за какие, слышь, преступления нам этакого брандмейстера сыскали, да еще с Галиной Ксенофонтовной в придачу,– огорченно покрутил лысой головой дядя Коля и со вздохом добавил: – То ли дело Африкан Алексеевич Мартынов был!

Киприян с мольбой в голосе запротестовал:

– Хватит! Хватит! Дойдут наши разговоры до господина брандмейстера – греха не оберешься.

– И в самом деле, мужики,– поддержал Киприяна Ермолович, как будто нам больше и баить не о чем?.. Сидорыч, представь-ка лучше своего знакомца.

– Поднимись, Босяков-меньшой, – серьезно сказал Мишке Геннадий Сидорович.

Облизав ложку, Мишка послушно встал, и старший топорник рассказал всем сидящим за столом, что это за человек, откуда взялся и почему поступил на службу в пожарную часть. Узнав, как к Мишке отнеслась Галина Ксенофонтовна, дядя Коля нахмурился и, не глядя ни на кого, сердито проговорил:

– Сядет теперь эта бестия мальцу на шею, вот помяните меня...

VI. РАЗВЕ ЭТО СМОТР? РАЗВЕ ЭТО УЧЕНИЯ?

Леха не обманул: на следующий день Мишка получил свое перешитое обмундирование. Правда, в лейб-гвардейца он не превратился, но и на «огородную чучелку» смахивал мало.

– Хорош! констатировал Геннадий Сидорович, критически оглядев Босякова-меньшого с ног до головы. – Сразу видно, что Леха постарался.

В казарме Мишке отвели место на верхних нарах, матрац соломой он набил сам. А в конюшне, около стойла Мантилио, Фалеев прочитал новому кучеру целую лекцию, как нужно ходить за конем, как беречь его, как поить, кормить. Мишка, не перебивая старика, почтительно слушал и не говорил, что ему, сыну извозчика, это известно чуть ли не с самого рождения.

Заканчивая свои поучения, Фалеев строго предупредил.

– Смотри, отрок, загубишь Мантилио, не жди пощады. В гневе я, как царь Иван Грозный!

– Перекреститесь, господин помощник, – поспешно ответил Мишка и дружески похлопал Мантилио по шее. Скажете тоже! Кони, они – словно дети малые. А детей разве полагается обижать?

– То-то! – усмехнулся довольный Фалеев. – Любишь, значит, лошадей.

– Шибко люблю, господин помощник! – искренне признался Мишка, – Только спросить позвольте, почему моему жеребчику такое имя дали, Мантилио?

– Сей конь заморский! – с гордостью произнес Фалеев. Его еще до германской кампании заводчик Эраст Трубов из Италии вывез, потом пьяный в какой-то праздник чуть ли не до смерти загнал, и хотел было, изверг, на живодерню, да мы выпросили, выходили... Поначалу Мантилио русские слова плохо понимал, а сейчас ничего, привык, разумным существом оказался...

Через неделю Мишка окончательно освоился с новой жизнью. Под руководством Геннадия Сидоровича он постигал азы пожарного дела: спускался по веревке с тренировочной вышки, при помощи лестницы-штурмовки залезал на крыши, учился разворачивать и сворачивать брезентовые рукава. Все эти упражнения давались Мишке легко, но, когда кочегар Васильев попытался ознакомить его с паровой машиной, парень заморгал глазами, хотя особой сложности в ее устройстве не было.

Мишка долго ходил вокруг, старался разобрать незнакомые выпуклые буквы на медной трубе, – машину купили в Англии у фирмы «Шанд, Мейсон и К^о» – и, наконец, безнадежно махнув рукой, с горечью признался Васильеву:

– Простите, дяденька Федорыч, только ничего мне в башку не лезет. Темный я, всего лишь год в училище ходил.

– Не горюй, Михайло!– потрепал его по плечу кочегар.– Перед тобой еще вся жизнь широким лугом раскинется...

Вечерами Мишка любил слушать рассказы дяди. Коли о житье-бытье пожарных, об их смелой борьбе с огнем и о том, как для некоторых хитроумных деятелей «красный петух» в недалеком прошлом превращался из бедствия в наживу. Случалось, какой-нибудь обанкротившийся торговец или фабрикант, решивший переоборудовать свое застрахованное заведение, или домовладелец, умышленно застраховавший имущество на огромную сумму, давали брандмейстеру взятку, и тот особенно не спешил на заранее запланированный пожар. А по прибытии тщательно выполнял правило «разборки горящих конструкций»: как можно больше ломал и крушил собственность «горелыцика».

– Все, слышь, бывало! – говорил со значением дядя Коля, подчеркивая слово «бывало». – И пылала матушка Русь на моем веку, ой, пылала!..

– А нынче меньше? – с любопытством спрашивал Мишка.

– Кто тебе брехнул, что меньше? В глаза тому плюнь, – сердито отвечал дядя Коля. – Власти-то в городе настоящей давно нет, порядок отсутствует... А ты говоришь...

Узнал Мишка и о том, как топорников, ствольщиков, кучеров, кроме своих прямых дел, заставляли заниматься и совершенно посторонними. Они расчищали центральные улицы от снега и грязи, ловили бродячих собак и кошек, ходили пилить дрова и возить воду городскому начальству, в дни престольных праздников, – а в эти дни рекой лилось вино, – усмиряли пьяных в полицейских участках, в воспитательных домах выполняли обязанности крестных отцов. Отсюда и дурацкое прозвище «кум-пожарный».

– Да и теперь жизнь не слаще! – вздыхал дядя Коля. – Опять каторга наступила, опять мы нижние чины... Только при Советах нас людьми стали считать. По желанию фатеру разрешалось снимать, а в часть лишь в свою смену приходить. Ныне сызнова все отменили.

– А, может, Советы воротятся? – осторожно спросил Мишка.

Но дядя Коля так шикнул, что парень сразу осекся.

– Ты смотри! – строго предупредил он, с опаской поглядывая по сторонам. – Не сболтни эти слова где-нибудь. За них по головке, слышь, не гладят. Понял?

– Не сболтну, – пообещал Мишка.

– И правильно сделаешь, – назидательно заметил дядя Коля, вытаскивая из кармана кисет с крепкой махоркой.

Хоть Мишка и освоил навыки пожарной профессии, выезжать по тревоге ему приходилось нечасто: виной тому была брандмейстерша. Раньше для всяких надобностей она пользовалась услугами то одного, то другого пожарного, сейчас же Стяжкин прикрепил к ней Мишку. Галина Ксенофонтовна прекрасно понимала, что новый кучер по неопытности роптать не станет, да и оторвать его от обычных дел было куда проще, чем какого-нибудь взрослого.

Теперь если Мишка по приказанию брандмейстерши чистил картошку или выбивал пуховики, то и набат на каланче был для него пустым звуком.