Текст книги "Удача или Смерть (СИ)"

Автор книги: Август Карстовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

– Вся вселенная во мне!

Ночью Стяжкину стало плохо. Галина Ксенофонтовна отпаивала его огуречным рассолом и обвязывала голову мокрыми полотенцами. Полотенца смачивал в холодной воде сонный Мишка, специально разбуженный для этой процедуры.

К утру брандмейстеру полегчало, и он захрапел – словно сказочный богатырь.

– Иди, юноша, – милостиво кивнула Мишке Галина Ксенофонтовна и зевнула: – Лечить Григория Прокопьевича ты помогал хорошо... Можешь подремать...

На часах около главного входа, по единодушному мнению всех участников операции, решено было поставить Леху. Однако сам Леха ужасно этому противился.

– Рыжий я, что ли? – с азартом доказывал он дяде Коле и Геннадию Сидоровичу. – Желаю с вами быть. Вот Киприян – заяц трусливый, довольнехонек: в каланчовые попадает! А я...

Но дядя Коля и Геннадий Сидорович убедили шорника в том, что только он сумеет как надо обмануть Стефановича. Другие же, чего доброго, могут смутиться и понесут такую ахинею, что парикмахер почувствует подвох.

– Ладно! – махнул в конце концов рукой Леха. – Дьявол с вами! Уговорили Алексея Афанасьича... Согласен...

В прошлые годы, по утрам, движение по Сибирскому тракту было всегда оживленным. Жители окрестных сел и деревень везли на базар овощи, молоко, зерно, гончарные изделия, зимой тянулись возы с сеном и дровами. Теперь же крестьяне не решались ехать в город, боялись всяких неожиданностей. И никто поэтому не попадался сейчас навстречу медленно бредущему этапу, никто его не обгонял. Березовая аллея кончилась, и по бокам тракта высокой стеной шумел густо разросшийся сосновый лес.

Серяпин по-прежнему держался рядом с Васильевым.

– Кормить-то нас в пути хоть будут? – вдруг поинтересовался он и, не дождавшись ответа, утвердительно заявил сам: – Обязаны кормить... При государе-императоре Миколке за этапом котлы на подводах следовали... Привалы, помню, устраивали, кашка-размазня варилась. Эх, брат! Не вернется, чую, та жизнь брильянтовая!

И, обратившись к ближайшему конвоиру, Серяпин вежливо полюбопытствовал:

– Котлы нас, господин служивый, около какой деревни дожидаются?

Только конвоир, видимо, не собирался вступать в разговоры и, презрительно посмотрев на конокрада, отвернулся. Тот, скорчив лукавую мину, хотел еще о чем-то спросить, но в этот момент из города донеслись едва слышные удары тревожного набата. Политические встрепенулись.

– Гудит, гудит, языкастый! – усмехнулся Серяпин, прислушиваясь к далекому набатному раскату. – И по мне, брат, случалось, гудел. Уведу, к примеру, коняшку из села, хозяин хватится, бежит к звонарю, тот на колокольню... И завертелась катавасия. Но «нас не выдадут черные кони, никому нас теперь не догнать...» Песня такая есть...

Вскоре этап обогнал вестовой второй части – Сергей Иванов. Он пронесся мимо в медной блестящей каске на белоснежном жеребце, не задерживаясь ни на секунду.

– Пожар! Пожар! – раздались удивленные возгласы в колонне арестантов. – Здесь пожар, где-то на тракте!..

Старший офицер придержал своего коня и, подняв над головой нагайку, чтобы привлечь внимание, скомандовал:

– Сдвигайтесь к левой обочине!

– Мать честная! – перекрестился Серяпин. – Чего же тут загорелось? Сосны, что ли?..

– Тра-та-та-та-та-та! – приближались в это время звуки трубы, и у кочегара забилось сердце: да, сдержали слово друзья-пожарные, не оставили в беде ни его, ни других товарищей. И где-то рядом с трактом, в лесу, Корытко с боевой группой. Лишь бы получилось, как они задумали! Лишь бы не сорвалось!

У пожарных пока все шло по плану. Стяжкин по тревоге не поднялся, продолжал храпеть, и во главе обоза поехал Фалеев. Двенадцать касок и брезентовых курток, нужные для маскировки, были припрятаны на линейках с вечера, «слабаки» оставлены дежурными в части, Киприян назначен на каланчу, а Леха – к главному входу.

Замыкал обоз Мишка. Ведь Галина Ксенофонтовна после нынешней бессонной ночи лично выдала ему как бы увольнительную, и парень мог распоряжаться утренними часами как хотел.

Правда, Геннадий Сидорович, приметив, что «Босяков-меньшой» выводит из конюшни Мантилио, собрался было сердито крикнуть: «Только тебя здесь не хватало», но раздумал и поправляя ослабевший ремешок у каски, решил: «Ладно, пусть и малец участвует в общем деле».

Под трубные сигналы и звон бубенцов обоз быстрее, чем обычно, промчался по городу. Кучера старались как могли, и кони, роняя с удил белую горячую пену, летели так, словно их направляли в неудержимую кавалерийскую атаку...

Корытко уже поджидал и этап, и пожарных недалеко от пересечения Сибирского тракта с дорогой. Вместе с членами своей группы он притаился в молодом ельнике. У всех под пальто были припрятаны наганы. У лучшего в группе стрелка Половникова имелся маузер. Лева Похлебаев ежеминутно посматривал на часы.

– Амба! – наконец радостно прошептал он и захлопнул крышку часов. – Дача загорелась!

– Ну, товарищи, сюда! – распорядился Корытко. – Напоминаю: действуем решительно, в первую очередь снимаем офицеров...

– А, может, просто пугнем, – раздался чей-то тихий голос – лучше, если наши руки кровью не обагрятся...

– Эх, Леонид Борисович! – остановил противника решительных действий высокий блондин Половников. Кого вы жалеете? Этап ведет поручик Холкин... Вот у Холкина руки действительно в крови. Вы уверены, что он на полпути не пристрелит некоторых при так называемой попытке к бегству?.. Эти истории, я знаю, за ним водятся.

– Подтверждаю, – сказал, в свою очередь, и Лева.

– Да нет... Я ничего... Я просто не подумал, – начал оправдываться Леонид Борисович, но его оборвал Корытко:

– Ну, хватит спорить! Разные мнения теперь исключаются...

Не забыли, что после того, как наши товарищи побегут, мы врассыпную отходим к городу, отвлекаем внимание на себя?.. Ни сегодня, ни завтра друг с другом не встречаемся... Оружие спрятать... Товарищ Прыткова, вновь напоминаю, если будут раненые, надежда только на вас.

Молодая женщина, к которой обратился Корытко, была операционной медсестрой у известного хирурга Лисицкого. Она смущенно кивнула головой.

– Ну, вот, пожалуй, и все, – сказал Корытко и, доставая из широкого кармана наган, негромко приказал:

– Каждый занимает свое место...

Когда пожарные линейки и бочки прогромыхали мимо этапа и скрылись в облаках поднявшейся пыли, поручик Холкин, увидев, что арестанты, пропуская обоз, слишком сжались к лесу, начал ругаться:

– Выходи, мерзавцы! – раздавая удары направо и налево, крутился он вокруг. – Выходи и выстраивайся в четыре шеренги!

Второй офицер, тоже орудуя нагайкой, следовал за ним как тень. Конвойные штыками гнали арестантов на середину тракта.

– Вперед... Шагом ма-а-рш! – скомандовал Холкин, убедившись после пересчета, что все налицо...

...Пожарные, как и было условлено, свернув с тракта, остановились. Там их поджидал Сергей Иванов. Его отправили вперед, наказав «заговорить» любого встречного, который пойдет или поедет с разъезда. Все нервничали: над верхушками сосен полз хорошо знакомый сероватый дымок. Надо было спешить.

А этап продолжал двигаться. Противная осенняя сырость по-прежнему лезла за воротник, проникала под ветхую одежду, но Васильев совершенно нс чувствовал ее.

«Сейчас... Сейчас», – возбужденно шептал он про себя и даже не прислушивался к тому, о чем трещал идущий рядом Серяпин.

Но тем не менее и для кочегара залп, раздавшийся из ельника, па какую-то секунду показался неожиданным. Он считал, что это должно случиться еще минут через десять. Однако, увидев, как Холкин медленно повалился из седла и как взвился его конь, Васильев крикнул своим:

– Скорее! – и повернул к лесу. За ним бросились и остальные политические.

Группа Корытко, не давая конвоирам опомниться, усилила огонь.

Вскоре и конвоиры открыли беспорядочную ответную стрельбу. Уцелевший офицер, оправившись от испуга, с клинком в руке поскакал в сторону Александровского проспекта. Пули, посланные ему вдогонку, не достигли цели.

– Отходим! – послышался спокойный голос Корытко...

Васильев и его товарищи в эти минуты были уже далеко от тракта. Кочегар, бежавший первым, до боли в глазах всматривался в показавшийся впереди просвет. Но разобрать, к сожалению, ничего не мог. Беспокойство нарастало все сильнее и сильнее: во рту пересохло, под ногами трещал валежник.

«Выстрелы давно стихли... и времени прошло достаточно, чтобы добраться до проселочной дороги, – мелькнуло в голове у Васильева. – Неужели заблудились?»

И вдруг совсем рядом раздался робкий звон бубенчика. Это, по-видимому, мотнула головой какая-то лошадь. Значит, обоз близко?!. Собрав последние силы, Васильев перемахнул через «овраг и сквозь поредевшие сосны приметил и Фалеева в брандмейстерской пролетке, и линейку с топорниками, и Мишку на одноконной бочке.

Не хватало только паровой машины. Но ее после ареста Васильева на пожар не вывозили.

Вытирая вспотевший лоб, кочегар остановился и стал ждать остальных. Пожарные, увидев его, соскочили с повозок и, радостные, бросились навстречу.

– Федорыч!?.. Ты ли это!?. – неслось со всех сторон. – Живехонек?..

Но дядя Коля и Геннадий Сидорович были начеку.

– По коням! – не сговариваясь, крикнули они одновременно.

И обоз под дробный перестук хорошо смазанных колес стремительно полетел по направлению к разъезду. Недавние арестанты прямо на скаку надевали на себя брезентовые куртки и каски, превращаясь в заправских пожарных.

Мишка в сдвинутой на затылок фуражке, как всегда, был замыкающим. Подхлестывая Мантилио концами вожжей, парень думал, как все гладко получилось: дяденька Федорыч на свободе, белогвардейские начальники, наверно, бесятся от злости...

– Эй, стой! – неожиданно прервал его мысли чей-то истошный вопль.

Обоз в этот момент как раз скрылся за поворотом, и Мишка оказался на дороге один.

– Стой! – послышалось снова.

Мишка, оглянувшись, попридержал Мантилио и увидел незнакомого человека в арестантской одежде, выбежавшего из леса и отчаянно махавшего руками.

– Наше вам с кисточкой! – представился ему незнакомец и, отдышавшись, полез без всякого приглашения на бочку. – Почему меня забыли? А?.. Ну, трогай, трогай!.. Зенки хватит пялить!

Мишка, решив, что его нагнал кто-то из спутников Васильева, гикнул на Мантилио и, чуть отодвинувшись вправо, чтобы освободить место рядом с собой, серьезно сказал:

– Случайно, видать, забыли... А сами-то вы как отстали?

Серяпин, бесцеремонно устраиваясь на облучке, отрезал:

– Не твое дело... Куда хоть направляешься?

– Чё смеяться-то? – удивился Мишка. – Пожар на разъезде тушить. Разве не знаете?

– Пожар! На разъезде? – свистнул Серяпин и, вдруг всмотревшись вперед, поспешно заявил: – Вот что, мою персону тут выбрось-ка... Ну, кому говорю?!

Ничего не понимающий Мишка вновь остановил Мантилио, и Серяпин так же внезапно, как и появился, исчез в лесу. А навстречу на взмыленной лошади скакал Сергей Иванов.

– Где тебя черти носят? – сердито заворчал он на Мишку. – Меня уж на розыски послали... Авария, что ли, с твоей бочкой?

Мишка, все еще не пришедший в себя, неопределенно кивнул и направил Мантилио вслед за Сергеем Ивановым.

XII. ПРИВЕДИ-КА СЮДА НАЙДЕНЫША

Недалеко от разъезда находилась выложенная из кирпича дача богатого купца Василия Нилыча Дубинкина. В начале восемнадцатого года купец вместе с семьей бежал из города куда– то на восток, прикрепив на дверях своей конторы прощальную записку:

«Грабьте, краснопузые, все мое добро, грабьте. Лишь березки любимой, которую я перед дачей посадил, не трожьте. На той березке я вас, обормотов, вешать стану, когда обратно в уральские края прибуду».

Правда, никто не придавал значения этой угрозе: особняк купца около Кафедральной площади заняли под штаб молодежной красногвардейской сотни, магазины перешли в ведение комиссариата снабжения, а дача как стояла с лета заколоченной, так и осталась стоять.

Назад с белыми Дубинкин не вернулся: ходили слухи, что в пути он был ограблен забайкальскими казаками, и с горя, что ограбили свои, повесился на осине.

Вот на его-то бывшей даче теперь и вспыхнул пожар. Загорелось сразу в нескольких местах: и сама дача, и дровяники, и веранда в саду, и башня, возведенная купцом для забавы. Потом огонь перекинулся на штабеля просмоленных шпал, припасенных для ремонта железнодорожных путей.

Повозиться пожарным в то утро пришлось немало, хотя вода оказалась почти рядом – в водокачке на разъезде. Однако, занимаясь своим делом, каждый думал: проскочил ли поезд со спасенными товарищами через товарную станцию. Обменяться мнением на этот счет было просто некогда, да и посторонних, как обычно на каждом пожаре, хватало: сбежались почти все жители разъезда. Поэтому язык приходилось держать за зубами...

Наконец огонь сбили, обгоревшие бревна и шпалы растащили баграми, тлеющие головешки залили из брандспойтов, и только Фалеев собрался дать команду, чтобы Виталий Ермолович просигналил «отбой», как со стороны дороги показалось человек тридцать вооруженных всадников. Мишка глянул и ойкнул: впереди отряда на гнедом коне гарцевал Прохор.

– Ну и история! – пробормотал ошеломленный парень и выпачканными в саже рукавицами стал, на всякий случай, мазать себе лицо,

– Где главный? – останавливая коня, нетерпеливо спросил Прохор, подозрительно всматриваясь в лица пожарных и жителей разъезда.

– Осмелюсь доложить, ваше благородие, главный я! – выходя вперед и прикладывая руку к каске, отчеканил Фалеев.

– А где сам брандмейстер? – удивленно прищурился Прохор.

– Господин брандмейстер, Григорий Прокопьевич Стяжкин, осмелюсь доложить, ваше благородие, хворает! – так же бодро доложил Фалеев.

– Хворает? – с иронией повторил Прохор и выругался: – Черт с ним! Собирайтесь!..

– Осмелюсь, ваше благородие, спросить, – удивленно произнес Фалеев, – куда собираться?

– В свою часть! – отрезал Прохор и, распахнув шинель, достал из кармана френча часы. – На сборы даю пять минут.

Ермолович без всякого приказа заиграл «отбой». И пока пожарные сворачивали рукава, Прохор о чем-то шептался с мрачным усатым унтером. Мишка все эти минуты был ни жив ни мертв. Хоть лицо его и стало от сажи черным, как у негра, он не был уверен в том, что Прохор, если подъедет ближе, не узнает сына Евлампия Босякова.

Неожиданно Мишкины размышления прервал голос Прохора:

– Эй ты! Куда! Кто разрешил?

Этот вопрос был адресован начальнику разъезда, который прибежал на пожар одним из первых, а сейчас собрался уходить.

– Господин офицер... – начал робко объяснять он. – Пассажирский поезд...

– Наплевать! – рассвирепел Прохор. – Будь здесь!

– Господин офицер! – попытался продолжить свое объяснение начальник разъезда. – Я должен встретить поезд...

Но Прохор, не дав ему закончить, взмахнул плетью, и начальник разъезда, схватившись за голову, со стоном отскочил назад. Не обращая больше на него внимания, Прохор пришпорил коня и скомандовал:

– Пожарники! За мной!..

Конь захрапел, поднялся на дыбы и понесся галопом по направлению к городу; обоз двинулся вслед. Его сопровождала половина отряда, а другая во главе с унтером погнала всех «зрителей» к маячившему за пригорком крохотному станционному зданию. Очевидно, так распорядился Прохор...

По тракту шныряли казачьи дозоры, на городских улицах белочешские легионеры останавливали прохожих и долго изучали их документы. На одном из перекрестков пожарные увидели взвод «голубых улан». Уланы вышагивали, как на параде, и дружно пели:

Веселитесь же, ребята,

Праздник праздников настал,

Нынче каждого солдата

Расцелует генерал...

Но когда Мишка через полквартала оглянулся назад, они с винтовками наперевес рассыпались по мостовой и по тротуару, окружая покосившийся деревянный дом.

В депо обоз не заехал. Прохор плетью указал на ворота, ведущие во двор, и пожарные без слов прокатили мимо застывшего у караульной будки Лехи. Правда, по лицу его определить было трудно, удивлен Леха или нет.

Стяжкин же, услышав цокот копыт и стук колес под окнами своей квартиры, несмотря на холод, выбежал на крыльцо в одних исподниках.

– Это что? – гневно зарычал он... и осекся, увидев, кроме пожарных, посторонних всадников.

– Брандмейстер! – не слезая с коня, крикнул ему Прохор. – Построй-ка мне людей.

– Сей момент, сей момент, ваше благородие! – заюлил перед офицером ничего не понимающий Стяжкин. – Дозвольте лишь одеться...

Однако Прохор совсем не собирался ждать, пока брандмейстер соизволит привести себя в порядок. Лицо его сделалось каменным. Он молча посмотрел на Стяжкина, и тот, съежившись, подтянул кальсоны и неуверенным голосом дал команду.

Пожарные в мокрых куртках и в потускневших касках выравнялись около повозок. Прохор спрыгнул с коня, приказал скрыться показавшейся в дверях Галине Ксенофонтовне и, пройдя несколько раз перед строем, глухо сказал:

– Случилась неприятная история... Вы о ней должны знать. Прошу быть со мной откровенными: это в наших общих интересах... Помощник брандмейстера!

– Есть, ваше благородие! – сделал два шага вперед Фалеев.

– Ну, я жду! – играя эфесом сабли, процедил Прохор. – Начинай...

– Не скрывай, Сергеич, ничего не скрывай, – вмешался Стяжкин, испуганно поглядывая на Прохора и опять поддергивая кальсоны. – Все расскажи его благородию, что вы там натворили...

В это время из конюшни вышел на шум козел Яшка.

– Мне нужно, чтобы вы вспомнили, – продолжал Прохор и звякнул шпорами, – обо всех подробностях вашего пути на разъезд... Этим вы поможете военной комендатуре в розыске опасных государственных преступников.

Привлеченный звоном шпор, Яшка подошел ближе. Ни пожарные, ни солдаты, «евшие» глазами Прохора, не обращали на козла никакого внимания.

–  Ваше благородие, – робко сказал Стяжкин, – с ними, осмелюсь доложить, надо разговаривать построже.

– Слышите, что говорит ваш начальник? – обратился Прохор к пожарным. – Построже, выходит, надо... Я вот прикажу каждого пятого положить на землю и выдрать шомполами, как Сидорову козу...

Яшка будто только и ждал этого момента. Выставив вперед рога, козел кинулся к Прохору, и в одну секунду подпоручик с диким криком растянулся перед брандмейстером.

Пожалуй, еще никогда Прохор Побирский не был так беспомощен, как сейчас. Все присутствующие даже и не пытались скрыть улыбок. А Стяжкин, забыв про страх и холод, раскатисто захохотал.

С минуту Прохор лежал неподвижно, к нему уже хотели кинуться на помощь, но он вдруг быстро вскочил и, выхватив из кобуры кольт, разрядил всю обойму в Яшку.

Кони при звуке выстрелов шарахнулись в сторону, забренчав бубенцами, кто-то из пожарных вскрикнул. Стяжкин присел с открытым ртом, а Мантилио так испугался, что, разинув пасть, пронесся в свой денник.

– Эй, куда?– устремился за ним Мишка.

Но Мантилио, не обращая внимания на юного кучера, как был запряжен в бочку, так и залетел прямо в ворота конюшни.

Прохор с перекошенным лицом, размахивая кольтом, с яростью пнул бездыханного козла и, подозрительно посмотрев вслед Мишке, обратился к Стяжкину:

– Брандмейстер, откуда у тебя эта черномазая образина? Где ты ее откопал? А?!

Стяжкин, тяжело дыша, боязливо прошептал:

– То, ваше благородие, найденыш... Геннадий Рожин его привел...

И отодвинулся, опасаясь, как бы офицер не рассчитался с ним за недавний смех.

– Банных! – приказал Прохор ближайшему солдату.– Приведи-ка сюда найденыша.

И пока дюжий и угрюмый Банных волок из конюшни упирающегося Мишку, подпоручик, пройдясь снова перед рядами замеревших пожарных, заявил:

– Ну, кто еще желает шутить?.. Молчите?.. То-то! А теперь извольте рассказать все, что вы знаете о происшествии на тракте?

– Осмелюсь доложить, ваше благородие,– дрогнувшим голосом произнес Фалеев,– мы ничего не знаем.

Прохор собрался крикнуть в ответ что-то угрожающее, но как раз в этот момент Банных подтащил к нему Мишку.

– Мальца хоть, ваше благородие, не троньте,– смело обратился из строя Геннадий Сидорович,

Но Прохор как будто и не слышал старшего топорника, он с удивлением смотрел на Мишку, который, стараясь избежать его взгляда, пытался закрыть свою физиономию руками.

– Не Мишель ли?– наконец проговорил Прохор и свистнул. – Вот куда нас судьба кинула, в пожарники... Однако не годится, сопляк ты эдакий, забывать людей, сделавших для тебя столько добра, не годится... Знаешь, как папаша расстроился, когда ты исчез?.. Не знаешь? – и, горестно щелкнув языком, он приказал:

– Банных, проводишь Мишеля Босякова в мой отдел. Пусть подождет там...

– Прохор Александрович, – умоляюще зашептал Мишка, – не забирайте меня в ваш отдел... Оставьте меня, Прохор Александрович, в пожарной части...

– Не забижайте мальца, что он вам сделал? – вновь раздался голос Геннадия Сидоровича.

– Это еще что за новости? – нахмурился Прохор и демонстративно на глазах у всех зарядил кольт. – Здесь вопросы задаю только я... Банных, выполняй приказ!

Банных занес ногу в стремя и, взяв Мишку за шиворот, поднял парня, словно кутенка, к себе в седло

– Не вздумай нюни распускать! – сурово предупредил он. Быстро тогда тебя в коклету превращу...

На улицах по-прежнему было неспокойно: то здесь, то там появлялись военные в полном вооружении. С паперти Кафедрального собора, который перед началом германской войны выкрасили масляными красками, пожертвованными «благодетелем» купцом Василием Дубинкиным, в нелепый ядовито-зеленый цвет (до этого собор был синий с белыми карнизами и пилястрами), Фаддей Владимирович Раздупов, в свое время приезжавший во вторую пожарную часть вместе с комендантом, читал прихожанам какую-то бумагу. Хоть Мишка теперь и не интересовался ни Фаддеем Владимировичем, ни бумагой, а думал лишь о том, как бы освободиться от цепких рук Банных, все же услышал долетевшие до него слова: «неслыханная дерзость», «Сибирский тракт», «большевистские агенты», «награда тем, кто укажет...»

За собором, около пустого постамента, который сохранился на Кафедральной площади от памятника Александру Второму (чугунную фигуру самого царя сбросили еще в дни Февральской революции), стояли два бронированных автомобиля с пулеметами. У броневиков на башнях белой краской были нарисованы эмблемы смерти: человеческий череп с двумя перекрещенными костями, а чуть пониже... написано: «С нами бог! Богу нашему слава!»

Осенью семнадцатого года тут часто проходили митинги: оратор вскакивал на постамент, вокруг собирался народ, и стихийный митинг начинался. Выступали представители различных партий.

А в один из дней января под звуки траурного марша сюда со стороны вокзала направлялась колонна красногвардейцев. Это был отряд рабочих заводского поселка, вернувшийся с победой из Оренбургских степей, где атаман Дутов пытался поднять казаков против Советской власти.

Печатая шаг по снежной мостовой, медленно двигались красногвардейцы, неся на плечах увитые хвоей и обитые красной материей гробы с телами товарищей, погибших от пуль и сабель дутовцев.

Перед постаментом колонна остановилась, здесь уже чернела глубокая братская могила. К самому ее краю подошел матрос Семенов и, обведя помутневшим взглядом ряды горожан, запрудивших площадь, снял бескозырку и простуженным, но твердым голосом начал:

– Последний прощальный привет принесли мы вам, товарищи! Вы отдали за рабоче-крестьянскую власть все что имели: молодую жизнь свою и показали, как надо защищать революцию. Спите спокойно, дорогие! Мы не оставим ваше дело и доведем его до конца, до победы...

А через полгода, как только город заняли белые, под улюлюканье и враждебный свист казаков гробы были выкопаны. Несколько полураздетых пленных красноармейцев подняли их из братской могилы и погрузили на двуколки.

– Господин сотник,– обратилась к молодому казачьему офицеру толстая нарядная дама, которую Мишка привез на площадь: – Неужели красных похоронят на Константиновском кладбище?

– Бог с вами, мадам,– снисходительно улыбнулся сотник. – Слишком для них огромная честь!.. Покойников приказано перевезти на скотское кладбище.

– А с этими что вы намерены делать?– с любопытством спросила дама и, прищурившись, показала зонтиком на пленных, которые под ударами нагаек старались быстрее закончить свою страшную работу.

– С этими,– вновь улыбнулся сотник,– с этими, мадам, даю слово русского офицера, вы больше никогда уже не встретитесь.

– Бей служителей антихриста! – яростно крикнул старик в черном сюртуке, стоявший рядом с экипажем и прислушивавшийся к разговору дамы с сотником. – Бей большевиков!

В пленных полетели камни...

...Все это за какие-то секунды вспомнилось Мишке, когда ветер донес до него слова Фаддея Владимировича.

«Ага! – радостно зашептал про себя встрепенувшийся парень, поглядывая в сторону собора и площади. – Никого вы, значит, не поймали!..»

В комендатуре Банных сдал своего подопечного унтер-офицеру в широченных галифе, что-то пояснил ему, и тот, проведя Мишку по узкой лестнице, втолкнул в приготовленную на скорую руку камеру. Там уже находилось человек двенадцать, среди них Мишка узнал Стефановича.

– Мир на стану! – смущенно произнес парень и, сдернув фуражку, отвесил общий поклон. Никто не обратил внимания на вновь прибывшего. Только Стефанович, увидев обмундирование пожарного, радостно соскочил с полу и чуть не задушил Мишку в объятиях.

Через пять минут Мишка уже знал, каким образом парикмахер угодил под стражу.

Леха, как и было условлено, назвал Стефановичу вместо разъезда Шарташский переезд. И Стефанович, даже не переспрашивая, вручил извозчику неверный адрес.

– Стар я стал, пан пожарный, – говорил сейчас парикмахер Мишке, величая его паном. – Не расслышал, что караульный пан Казанчиков мне объяснил. Все перепуталось в дурной голове.

На Шарташском переезде Стефановича встретили смехом.

– Поймите, пан пожарный, как нелепо я выглядел, – продолжал рассказывать Стефанович, – бегаю по дворам в каске с топориком и ору: «Горит где?»

Убедившись, что пожара действительно нет, растерянный парикмахер погнал извозчика назад в часть, чтобы выяснить, куда же ему ехать на самом деле. Однако перед Главным проспектом кто-то из встречных сказал, что пожарный обоз давным-давно промчался по направлению к Сибирскому тракту. Обрадованный Стефанович немедленно приказал повернуть гуда, но около столбов заставы его схватили казаки и, реквизировав каску вместе с топориком, арестовали.

– Понимаете, пан пожарный, – закончил рассказ парикмахер. – На тракте какого-то поручика Холкина кокнули... А что мне поручик?

Человек с полузакрытыми глазами, сидевший недалеко от Стефановича, вдруг встрепенулся и авторитетно изрек:

– Путаете вы, господин городской цирюльник! При чем тут поручик? В тюрьме заключенные подняли мятеж, задушили охранников и скрылись.

– Нет, нет!– вмешался в разговор еще один из находившихся в камере. – Арестанты пытались бежать, но их всех перебили... Меня забрали, когда я на плотине стал расспрашивать подробности у чешского офицера.

И Мишка понял, что по городу ходят самые противоречивые и нелепые слухи о нападении на Камышловский этап. Но, когда Стефанович поинтересовался, каким образом сам «пан пожарный» попал сюда, Мишка сообщил лишь о пожаре на даче Василия Дубинкина, о встрече с отрядом Прохора и о том, как Прохор отдал приказ Банных доставить его в комендатуру.

– И вы, пан пожарный, им подозрительны! – горько усмехнулся Стефанович. – Даже мальчиков они не щадят... И что теперь будет?.. Спаси и помилуй нас, святая дева Мария!

XIII. ХВАТИТ, МИШЕЛЬ, БАКЛУШИ БИТЬ

Белогвардейские власти, узнав о происшествии на Сибирском тракте, быстро приняли меры. И хотя все воинские подразделения, и русские, и чешские, тут же были подняты по тревоге, дороги из города перекрыты, в окрестные села и деревни посланы специальные отряды, никаких известий ни о тех, кто организовал нападение, ни о тех, кто скрылся, не поступало.

Уголовники в счет не шли. Многие из них даже и не пытались бежать, а кто побежал, тех вскоре поймали. Только один Аким Серяпин канул словно в воду.

Этапников привели обратно в тюрьму, где чины контрразведки допрашивали их в специальных камерах. Но ни угрозы, ни посулы не помогли. Те и вправду ничего не знали. Для всех сегодняшний случай был неожиданностью...

Прохору начальство приказало прощупать пожарных: вдруг они вспомнят какой-нибудь факт, за который можно будет зацепиться. И офицер, и оставшиеся в живых конвойные, и уголовники единогласно утверждали, что пожарный обоз незадолго до выстрелов промчался мимо этапа.

Правда, подпоручик Побирский не особенно верил в то, что пожарные могут рассказать ему о чем-нибудь дельном. Но приказ есть приказ, и он с солдатами битый час торчал во дворе второй части, чуть не заморозив Стяжкина. После их отъезда брандмейстер, стуча зубами, влетел на свою кухню и, выпив разом два стакана водки, чтобы согреться, мгновенно уснул.

Прохор же, прискакав в комендатуру, велел унтеру в широченных галифе доставить в кабинет Мишку.

– Хватит, Мишель, баклуши бить,– заявил он, едва лишь унтер втолкнул парня через порог. – Мы с папашей люди не злопамятные, возьмем тебя к себе опять. Выполним долг перед твоей усопшей матерью... Согласен?

Мишка был готов ко всему, даже к расстрелу, а такая мысль у парня мелькнула, когда унтер зашел в камеру и выкликнул его фамилию, но только не к этому. Служить снова в извозном деле «Побирский и сын»? Нет! Нет! И он отрицательно мотнул головой.

– Мы отказываемся?– удивился Прохор и щелкнул крышкой портсигара. – Чудак! Жалеть будем... Унтер, можешь идти!.. А теперь, Мишель, признаемся, почему бунтуем, почему не желаем возвращаться в родные Палестины? – продолжал Прохор, закуривая папироску.

– Чё смеяться-то!– вызывающе ответил Мишка. – Не хочу я обратно в извозчики... и все.

Мишка и не подозревал, почему вдруг Прохор вновь собрался приглашать его в извозное дело. А ларчик открывался просто. Совсем недавно нескольких кучеров из заведения Александра Гавриловича мобилизовали в армию. Конечно, стоило Прохору поговорить с кем-нибудь из начальников, и кучеров бы, наверное, не тронули. Однако сам подпоручик, хотя и считалось, что в комендатуре он сидит прочно, все-таки в глубине души трусил: как бы не угодить на фронт. Прохор прекрасно понимал, что офицер он неполноценный, за душой имеет лишь школу прапорщиков военного времени, да и происхождение у него не ахти какое. А не ахти каких командование и посылало обычно на передовые позиции, оставляя в тыловых учреждениях и в штабах кадровиков. И Прохор всячески старался услужить начальству: никогда не отказывался дать взаймы крупную сумму, заранее зная, что больших денег ему не видать, как своих ушей; часто устраивал дома попойки, катания на лошадях. В какой-то мере он был даже немного рад, что из извозного дела «Побирский и сын» кто-то отправился защищать Родину. При случае об этом можно будет упомянуть: знай, мол, наших!