355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ашот Арзуманян » Арагац (Очерки и рассказы) » Текст книги (страница 12)
Арагац (Очерки и рассказы)
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 00:33

Текст книги "Арагац (Очерки и рассказы)"


Автор книги: Ашот Арзуманян



сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)

НА РОДИНЕ «ТИХОГО ДОНА»

По пути в Вешенскую я остановился в Ростове-на-Дону. Прежде всего я побывал в Ростовском отделении Союза советских писателей СССР. Оно помещается в здании областной газеты «Молот». Здесь я познакомился с ее главным редактором драматургом и журналистом Александром Михайловичем Суичмезовым, благодаря вниманию и теплому отношению которого Ростов стал для меня дорогим и близким городом.

Было особенно приятно встретиться с ростовскими писателями Анатолием Калининым, Михаилом Никулиным, Ашотом Гарнакерьяном, а особенно же Михаилом Андриасовым, – с ним судьба нас свела еще в суровые годы Отечественной войны.

После естественных приветствий разговор коснулся волнующей меня темы. Рассказывая о Шолохове, они с необычайной теплотой и задушевностью припоминали интересные встречи с ним.

– До войны в Ростове был кабинет рабочего автора, – рассказывал Михаил Никулин, – где состоялась памятная встреча с Шолоховым. Тогда молодых авторов больше всего интересовал вопрос отражения правды жизни, вопрос о социалистическом реализме. Как его решить? У кого и чему учиться? Запомнился простой и ясный ответ Шолохова: «Учиться надо у всех классиков, особенно у русских… Надо знать жизнь… Не зная жизни, разумеется, нельзя ее отобразить».

Невольно вспомнились мне слова старейшего русского писателя А. С. Серафимовича о Шолохове:

«Дон дает ему массу впечатлений, типов, часто неожиданных проявлений народного творчества, самобытного, оригинального в борьбе с природой. У писателя – большие знакомства и тесные дружеские отношения с рыбаками-казаками. Он у них учится, он их наблюдает, он берет от них сгустки векового народного творчества… Он часто приезжает в какой-нибудь колхоз, собираются старики и молодежь. Они поют, пляшут, бесконечно рассказывают о войне, о революции, о колхозной жизни, о строительстве. Он превосходно знает сельскохозяйственное производство, потому что не со стороны наблюдал его, а умеет и сам участвовать в нем…»

Михаил Александрович Шолохов в высокой степени одарен и еще одним талантом – радостным, необычайно добрым отношением к труду, к успехам других, работающих в литературе всерьез, от всей души. Анатолий Калинин вспомнил, как на цимлянской стройке Шолохов вдруг сразу насторожился, потемнел лицом, когда один из участвующих в разговоре литераторов, упомянув «Тихий Дон» и «Поднятую целину», сказал, что ничего другого он не может назвать в нашей литературе.

– То есть как?! – неприкрыто и как-то обидчиво возмутился Шолохов. – Что же, я одинок? Ну нет, это совсем не то. Нет, так нельзя, не годится…

И он так глубоко огорчился, что потом в разговоре еще не раз возвращался к этому и бросал на легкомысленного литератора колючие взгляды.

– «Разгром» я прочитал одним дыханием, – говорил он однажды в Ростове. – А «Молодая гвардия»?! – И сам отвечает: – Кто еще смог бы так написать о молодежи?

И он, не тая восхищения, охотно и тепло говорит о творчестве своего товарища по литературному цеху, отдавая должное замечательному таланту А. А. Фадеева.

Шолохов за то, чтобы работа писателя была согрета и освещена большим, человечным раздумьем о жизни, судьбах людей и чтобы книга давала читателю широкое поле для размышлений.

Когда в 1956 году М. Шолохов выступал в Ростове перед молодыми писателями Дона, он призывал их не торопиться сдавать в печать «невыношенное». «Вы – великолепные представители великолепного народа», – любовно называл он литературную молодежь. И он сказал, что за теми молодыми силами, которые входят в литературу, великое будущее литературы социалистического реализма. «Вы – наша надежда».

Из Ростова в станицу Вешенскую ехать мне не пришлось – Михаил Александрович находился в Москве. В столице я по телефону связался с ним. Шолохов был занят читкой гранок журнала «Октябрь», который печатал главы второй книги «Поднятой целины». Поэтому он попросил заехать к нему через день, к девяти часам утра.

Кабинет писателя. На письменном столе – бюсты Льва Толстого и А. М. Горького, скульптура «Собаки охотятся за кабаном», телефонный аппарат, скромный чернильный прибор, пепельница. Здесь же стопка бумаг и несколько пачек ростовских папирос «Беломорканал». На стене висит картина художника Перова «Рыболов». К стене прикреплено чучело глухаря, убитого одним из сыновей в Крыму. В его библиотеке – произведения классиков марксизма-ленинизма, советских и зарубежных писателей. Здесь же хранятся изданные на различных языках «Тихий Дон» и «Поднятая целина». Зная, что эти книги переведены на армянский язык и давно стали любимыми и популярными у меня на родине, я спросил, есть ли у него эти издания. Их не оказалось, отчего мне стало очень неловко за наших издателей.

Увидя мое замешательство, Михаил Александрович подошел к одному из книжных шкафов и, достав томик в синем переплете, протянул мне. Я узнал знакомую книгу – однотомник избранных произведений Аветика Исаакяна.

– Этот подарок, – сказал он, – один из самых ценных в моей библиотеке.

«Самому замечательному и любимому писателю, автору чарующего меня, бессмертного «Тихого Дона» – эта трогательная надпись Исаакяна на титульном листе книги сразу же бросилась в глаза.

– Передашь на память глубокоуважаемому Исаакяну мой роман «Тихий Дон», хотя я должен был это сделать первым. Расскажешь ему, что донские казаки любят исаакяновскую лирику, читают ее, – сказал Михаил Александрович.

Тщетными оказались все поиски Шолохова в книжных шкафах – русского издания «Тихого Дона» там не оказалось.

– Ну что же, нет худа без добра, – сказал он, – приедете в Вешенскую, увидите наши края – там и найдется «Тихий Дон».

В библиотеке, рядом с книгами Белинского и Чернышевского, можно увидеть томик произведений земляка Шолохова Микаэла Налбандяна. Михаил Александрович с особым уважением относится к творчеству революционных демократов прошлого века, мужественных борцов против самодержавного режима.

Необычайная сердечность, простота Шолохова расположили к нему сразу.

Коснувшись своей литературной работы, писатель сказал коротко:

– Кончаю вторую книгу «Поднятой целины», остается доработка. К концу года сдам в печать. Потом возьмусь за роман «Они сражались за Родину». Две трети первой книги уже написаны, но работы еще немало.

Встречи, о которых я упоминал, состоялись накануне празднования пятидесятилетия Шолохова.

Юбилейный вечер состоялся в концертном зале имени Чайковского. Желающих попасть туда было великое множество.

Всем нам известно, как тепло и торжественно отметил советский народ знаменательную дату любимого писателя.

После юбилейных торжеств, 26 мая, мы вновь встретились. На мой вопрос, как он себя чувствует, Шолохов со свойственной ему искренностью ответил:

– Ну, сами понимаете, сколько волнений! Для чего только нужно было устраивать такой вечер!

– Народная любовь!

– Да, но когда обрушивается на плечи одного человека народная любовь и ласка, невольно думаешь: достоин ли, выдержу ли? Еще предстоят встречи в Академии, у воинов – я обещал им. А слову своему нужно быть хозяином.

29 мая Шолохов с супругой Марией Петровной и внуком выехали с Казанского вокзала поездом «Москва – Ростов» в станицу Вешенскую.

Тем же поездом, спустя несколько дней, на рассвете я прибыл на станцию Миллерово. С аэродрома этого городка утром вылетел самолет. Он взял курс на северо-восток.

Здесь я не увидел дымчатого очарования наших высоких неприступных гор. Мой взор приковала мягкая прелесть донских степей, манящих к себе своей необъятной ширью. То там, то тут ярко выделяются крупные массивы сосновых лесозащитных полос.

Что такое для самолета сто шестьдесят километров воздушного пути? Вот и крутой берег Дона. Мы уже различаем раскинувшуюся среди песков, вытянутую вдоль реки и прижатую к берегу станицу Вешенскую. Самолет плавно садится на небольшой полянке посреди леса. Дорога до станицы невелика. Но машина продвигается медленно, колеса ее тонут в сыпучем песке. Заметив на моем лице некоторое недоумение и словно угадав мои мысли, водитель улыбнулся и сказал:

– Это еще что! Было время, когда в здешних местах совсем не было лесов. Степной ветер властно гулял, волнами разгоняя пески. След человека исчезал тотчас за ним.

И мне стало понятно, почему с такой деловитой гордостью, по-хозяйски оглядывал он стройные ряды сосен, разрезающих степь в разных направлениях.

Станица Вешенская встретила меня бурным пробуждением весны. Весна, так поэтически воспетая Шолоховым в «Тихом Доне», с буйным разливом Дона, со сказочным цветением степи, сплошь покрывающейся фиалками, а вслед за ними тюльпанами, с прелестными стаями птиц, с неутихающим шумом привольного ветра в затопленном полой водой донском лесу, с лебедями, дохнула на нас неукротимой мощью донской природы.

Прямая улица в центре станицы, названная земляками Шолохова его именем, выходит прямо к двухэтажному дому писателя. Сад тянется до самого крутого берега Дона.

В Вешенской я познакомился с секретарем райкома партии Василием Алексеевичем Сетраковым. Он с большим уважением говорил о своем великом земляке.

– Несмотря на свою занятость, Михаил Александрович находит время встречаться с трудящимися, дать вовремя нужный совет, помочь в просьбе. Как-то раз к нему обратился председатель областного потребсоюза письменно, как к депутату, чтобы он помог строительным организациям получить лес для животноводческих ферм. Шолохов написал подробное письмо в Москву, и вскоре просьба депутата была удовлетворена – лес получили. Шолохов как член Вешенского райкома партии принимает активное участие в жизни нашей парторганизации, дает очень нужные и дельные советы. Многие из нас помнят его критические замечания и предложения на партийных конференциях.

В Вешенской, где я находился впервые, не пришлось долго искать знакомых. Имя Шолохова помогает людям, не знавшим ранее друг друга, найти общий язык, как старым знакомым.

Когда я вошел в двухэтажную Вешенскую среднюю школу, заседал педагогический совет. Но вскоре раздавшийся звонок возвестил о начале занятий в классах. Мне повезло: первый учитель Шолохова, шестидесятисемилетний Тимофей Тимофеевич Мрыхин, оказался свободным от занятий.

Годы на его лице оставили свой отпечаток. Но глубокие морщины разгладились, когда он узнал, что меня интересует.

– В моей памяти, – начал он, – сохранилось много незабываемых детских образов, озаренных радостью успеха в учении или озабоченных и настойчиво преодолевающих трудности.

Одним из таких ярких является воспоминание о работе с Мишей Шолоховым. Мише тогда было около семи лет. Перед началом занятий у нас с родителями зачастую возникали интересные беседы, в которых непременно участвовал и Миша. В одной из таких встреч был поднят вопрос о будущем Миши. Когда спросили об этом его самого, то он, не задумываясь, ответил:

«Я буду военным».

Мы сперва поинтересовались мотивами этого желания Миши, а потом, как далекие от военных дел люди, стали склонять его на путь научного работника, путь людей, обессмертивших свои имена великими достижениями в области литературы, биологии и других наук и техники. Обсуждение этого вопроса протекало довольно долго и заняло несколько наших бесед. Вначале Миша упорно отстаивал свою точку зрения, но с течением времени стало заметно, что он стал колебаться, и однажды заявил:

«Ну, Тимофей Тимофеевич, значит, когда вырасту, буду студентом, а там дальше видно будет».

В начале тысяча девятьсот двадцать первого года в станице Каргинской была создана агитколонна, в которой состоял и Миша Шолохов. Несмотря на свой молодой возраст, Миша был одним из самых активных, самых деятельных членов нашего коллектива. В течение всего периода работы агитколонны он систематически снабжал ее литературой для постановки спектаклей, помогал в подборе нужных людей из молодежи и выполнял разные поручения при художественных выступлениях колонны в качестве декламатора, хориста, актера и докладчика. С особым успехом Миша исполнял комические роли. Однажды мы ставили пьесу «Необыкновенный день» (автора не помню), которая представляла собой довольно удачную пародию на «Недоросль» Фонвизина. В этой пьесе Миша Шолохов с неподражаемым успехом исполнял роль типа Митрофанушки.

Перед моими глазами прошел его путь от начинающего писателя до выдающегося мастера советской литературы.

На минуту задумавшись, Мрыхин добавил:

– Много учеников воспитала школа. Некоторые из них, выйдя в люди, позабыли нас, стариков. Но не таков Михаил Александрович. Он и сейчас такой же простой и близкий человек, уважающий труд большой и малый, любящий своих земляков. Два десятка лет назад как-то раз спросили у Шолохова, почему он не переезжает в Москву. – После паузы, хитро подмигнув живыми глазами, Тимофей Тимофеевич передал нам шолоховский ответ – «Чтобы не ездить в творческие командировки».

Интересно отметить, что у Мрыхина учились и все дети Шолохова: и Саша, ныне агроном, работающий в Ялте в Никитском ботаническом саду; и Светлана, живущая сейчас со своим мужем моряком-офицером на Камчатке; и Миша – студент третьего курса биологического факультета. Заканчивает 10-й класс Вешенской средней школы ученица Мрыхина – самая младшая из детей Шолохова – Маша.

В нашу беседу со старым учителем вмешался старожил-казак:

– Уйма работы у Шолохова в нашей станице. Он не только пишет книги, но и активно участвует во всех делах нашего района. Хорошо знает он наше крестьянское дело, в вопросах сельского хозяйства разбирается не хуже любого агронома. Своими советами и помощью содействует развитию садоводства и виноградарства у нас.

Много интересного узнал я из рассказов жителей. Было время, когда Москву с югом связывал большой сухопутный тракт. Одна из придорожных вех находилась у переправы через Дон. По этой вехе, или, как говорят, вешке, выросла на левом берегу Дона станица, получившая название Вешенской. Ничем особенным не примечательная, она оставалась неизвестной. До революции о ней писали: «Вешенская кажется бедной, она слабо застроена и имеет пустынный вид».

В наши дни преобразилась станица Вешенская. Но известной стала она всему миру потому, что там родились «Тихий Дон» и «Поднятая целина».

Коммунист Михаил Александрович Шолохов отличается поразительной скромностью. О себе он говорит мало, без охоты. Зато с большим воодушевлением рассказывает об успехах родной станицы, своих земляков.

Теперь в Вешенской есть электростанция, своя больница, родильный дом, новые общественные здания, придающие станице благоустроенный вид. Педагогическое училище имеет общежитие для студентов, жилой дом для преподавателей.

Жители Вешенской знают, что во всем этом немалая заслуга их неутомимого и заботливого друга, депутата Шолохова.

Неустанным, напряженным трудом заполнен день писателя. Уже в пять часов утра он за письменным столом. Михаил Александрович пишет карандашом, иногда и ручкой, и лишь тогда, когда отрывок готов и удовлетворяет взыскательного автора, много раз перечитав написанное, Шолохов садится за машинку сам или ему помогает печатать жена и друг Мария Петровна. Спустя некоторое время он вновь возвращается к рукописи, читает и, случается, по многу раз подвергает правке написанное.

Он получает обширную корреспонденцию. От рабочих и колхозников, студентов и читателей приходят в Вешенскую многочисленные письма. Молодые писатели посылают свои рукописи к Шолохову с просьбой познакомиться с ними и высказать свое мнение. Несмотря на свою занятость, он находит время лично ответить, лично вести переписку с авторами писем, не прибегая к помощи литературного секретаря, которого у него не было в то время.

Получив целый ряд дельных замечаний Шолохова о своей рукописи, один из молодых авторов с благодарностью пишет:

«Дорогой Михаил Александрович!

Сердечное спасибо Вам за Ваше письмо. Читали и перечитывали его всей семьей. Большую радость оно принесло в наш дом. Ни один отзыв о моей повести не ободрил меня так, как Ваш. Я, безусловно, последую Вашему совету: посижу над рукописью и постараюсь сделать из нее настоящую вещь. Теперь у меня сил прибавилось вдвое…»

Вдохновенно, любовно работая над каждым образом, каждой строкой, Шолохов требует и от своих товарищей по перу такой же ответственности в труде. Надо полагать, что рукописи, авторы которых стремятся как можно быстрее издать их, получают его суровую оценку.

Кабинет Михаила Александровича помещается на втором этаже его дома и выходит на большой овальной формы балкон, подпираемый снизу колоннами. Кабинет обставлен скромно, без излишней премудрости: письменный стол, книжные шкафы, на стене висит карта мира.

Богатая библиотека и архив писателя погибли в дни Отечественной войны, в 1942 году. Во время бомбежки тогда же от осколка бомбы погибла мать Шолохова Анастасия Даниловна.

На родине «Тихого Дона» все меня волновало. Здесь Михаил Шолохов создал свой большой второй роман, «Поднятую целину», – произведение, в котором он развернул, благодаря своему могучему таланту, картину коллективизации в казачьем краю. Советский читатель сроднился с большевиком-рабочим Давыдовым – одним из самых замечательных образов в советской литературе.

Размышляя о шолоховских героях и вдыхая аромат донских степей, где происходили события минувших дней, вновь и вновь чувствуешь глубину созданных картин и образов, позволяющих произведениям писателя свободно перешагнуть через границы времени и быть вечно живым источником познания и наслаждения. Естественно поэтому, что первые же главы второго тома «Поднятой целины», опубликованные в газете «Советакан Айастан», с такой жадностью читали трудящиеся Армении на родном языке.

В 1956 году Аветик Исаакян мне говорил:

«По-моему, Шолохов – самый блестящий писатель великой эпохи Октябрьской революции. Талант Шолохова – правдивый, непринужденный, смелый. Как настоящий мастер, он пишет уверенно, искренне, не изменяя своей совести. Гениальную шолоховскую эпопею «Тихий Дон» смело можно поставить рядом с «Войной и миром» Л. Толстого. Все, что создано этим удивительно цельным, ясным, мудрым писателем, пронизано огромной любовью к человеку».

День клонился к концу. Под лучами солнечного заката уже заблестели искорками перламутра тихие воды величавого Дона.

За вечерним чаем хлопотала всегда приветливая жена писателя Мария Петровна. К нашим голосам присоединилось веселое потрескивание угольков в самоваре. Разговор касался самых обыденных тем: весенних полевых работ, отстающих и передовых колхозов, виноградников.

Выйдя из комнаты, он вскоре вернулся, неся с собой четыре книги «Тихого Дона» в прекрасном издании.

– Вручишь старейшему из наших друзей этот скромный подарок, – сказал он.

На титульном листе первого тома надпись: «Дорогому Аветику Исаакяну. С сердечной любовью и глубоким уважением. М. Шолохов».

С крепким рукопожатием Михаил Александрович пожелал мне счастливого пути и просил передать привет той земле, где он собирается побывать. Я простился с Вешенской, с благодатной землей, взрастившей великого мастера слова.

Ранним утром я переправился на пароме через Дон. Отсюда на машине МТС ехали по ухабистой дороге. Шофер то и дело возмущался, что прошедший накануне сильный дождь, так необходимый для хорошего урожая, испортил все дороги.

– Дождь так сгубил дорогу, – с душой говорил он, – аж сердце сжимается! Правда, в прошлом году наша земля тосковала по воде, дожди как рукой сняло. А теперь полюбуйтесь: вон в каком пышном цветении наши поля, какой будет урожай!

Мы проезжали Базки – центр Базковского района.

Миновали Кашарский, Криворожский районы. Нашему водителю много раз еще пришлось сетовать на дорогу. И каждый раз я старался его ободрить.

По обе стороны дороги тянулись поля свежевспаханного чернозема – ранние пары. Кругом кипели сельскохозяйственные работы. Лишь молча стояла неподалеку от дороги одинокая ветряная мельница с обломанными крыльями.

Я приехал в степной городок Миллерово, откуда поездом выехал в Ереван.

1956

ГОЛОС ЕГО НЕ УГАС

Без гнева говорить о вредном – значит говорить бледно. Нет, сын Армении, академик Орбели не умел говорить бледно!

Кто не помнит 1946 год, Нюрнбергский процесс военных преступников? Вот по вызову советского обвинения выступает он свидетелем варварских обстрелов города Ленина.

– Я – Орбели Иосиф, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вызванный в качестве свидетеля по настоящему делу, перед лицом Суда обязуюсь и клянусь говорить Суду только правду обо всем, что мне известно по настоящему делу.

Взгляд Орбели скользнул по скамье подсудимых, на мгновение задержался на Геринге – ведь именно Геринг подписал план полного уничтожения Ленинграда…

– Скажите, пожалуйста, свидетель, – спросил представитель советского обвинения, – какую должность вы занимаете?

– Директор Государственного Эрмитажа.

– Ваше ученое звание?

– Действительный член Академии наук Советского Союза, действительный член Академии архитектуры Союза ССР, действительный член и президент Армянской Академии наук, почетный член Иранской Академии наук, член Общества антикваров в Лондоне, член-консультант Американского института археологии и искусств.

– Находились ли вы в Ленинграде в период немецкой блокады?

– Находился.

– Известно ли вам что-либо о разрушениях памятников культуры и искусства в Ленинграде?

– Известно.

– Не можете ли вы изложить Суду известные вам факты?

И свидетель обвинения академик Орбели, директор Государственного Эрмитажа, возвысил свой голос для того, чтобы поведать Международному трибуналу о том, что никогда не будет забыто советским народом.

«Старый академик выступил на свидетельской трибуне, как прокурор», – писала газета «Правда» об этом дне судебного разбирательства. А старый академик приводил только факты. Он назвал число снарядов, выпущенных по Эрмитажу фашистскими артиллеристами, он назвал число бомб, сброшенных на Эрмитаж фашистскими летчиками. Он говорил о снаряде, который ранил гранитное тело одного из атлантов Эрмитажа, он говорил о снарядах, которые рвались в залах Эрмитажа, он говорил о фугасной бомбе, которая погубила в музейном здании в Соляном переулке немало уникальных экспонатов музея. Он перечислил затем архитектурные памятники, пострадавшие в Ленинграде от артиллерийских обстрелов и авиационных бомб, рассказал о руинах, которые видел в Петергофе, Пушкине, Павловске. И вновь говорил об Эрмитаже:

– Преднамеренность артиллерийского обстрела Эрмитажа для меня и для всех моих сотрудников была ясна потому, что повреждения причинены музею не случайным артиллерийским налетом, а последовательно, при тех методических обстрелах города, которые велись на протяжении многих месяцев…

Адвокаты пытались оспорить показания свидетеля Орбели.

– Достаточно ли велики познания свидетеля в артиллерии, чтобы он мог судить о преднамеренности этих обстрелов? – спросил адвокат, защищавший военных из гитлеровского генерального штаба.

– Я никогда не был артиллеристом. Но в Эрмитаж попало тридцать снарядов, а в расположенный рядом мост всего один, и я могу с уверенностью судить о том, куда целил фашизм. В этих пределах я артиллерист! – ответил свидетель.

Таким был Иосиф Орбели. Что бы он ни делал, и в большом, и в малом он оставался страстным патриотом, глубоким исследователем и человеком.

Результаты его раскопок на древней армянской земле заняли почетное место в археологической и исторической науке.

Природой одаренный щедрым и многообразным талантом, он делал все ради науки, как подлинный ученый и как организатор научной деятельности сотен и тысяч научных работников.

Именно эту его черту так высоко ценил академик Тарле.

«К числу самых выдающихся ученых, – писал он, – которых армянский народ дал нашей великой родине, бесспорно, относится Иосиф Абгарович Орбели. Он замечателен не только как крупнейший исследователь-археолог, историк искусства, автор глубоких анализов армянского эпоса, проявивший во всех этих разнообразнейших областях свежесть и оригинальность научного мышления, полную самостоятельность широкого и плодотворного ученого труда и обширность кругозора. Помимо всех этих качеств, Иосиф Абгарович с первых дней Октябрьской революции обнаружил редкий в ученой среде талант организатора и руководителя коллективной научной работы.

Задолго до того, как началась его славная, продолжающаяся много лет блестящая работа на ответственнейшем посту директора Эрмитажа – одного из крупнейших музеев в мире, И. А. Орбели показал, до какой степени он умеет объединять силы научных работников и, ставя перед ними определенные, строго конкретные задания, направлять по намеченному руслу деятельность всего коллектива. А как нужны всегда и особенно в годы великих социальных сдвигов такие организаторы!»

Кто не знает в Ленинграде крупнейший музей мира – Эрмитаж? Он играл роль воспитателя людей разных поколений и специальностей. Екатерина II, заложившая основы картинной галереи будущего Эрмитажа, говорила: «Этими картинами любуются мыши и я». В последующие годы Эрмитаж стал несколько доступнее, но только для избранных.

Только в советское время Эрмитаж стал подлинно народным музеем. Но эта перестройка произошла не сразу. Потребовались долгие и трудные годы для превращения придворного музея в музей, доступный широким массам. Его залы были широко открыты для показа культурного наследия тех народов, которые не считались в то время ведущими в мировой культуре. Это были народы Востока. Отдел Востока был создан благодаря кипучей энергии Иосифа Абгаровича Орбели, благодаря его чуткому пониманию запросов современной жизни.

У Иосифа Абгаровича были помощники среди его друзей и многочисленных учеников, но он был душой этого отдела, его организатором. Постепенно роль центра изучения востоковедения в Ленинграде стала переходить к Эрмитажу. Открытия выставок, посвященных культуре народов Востока, особенно разделов, относящихся к народам советского Востока, превращались в научные праздники. Не случайно культурные празднества народов СССР проводились при энергичном участии И. А. Орбели в стенах Эрмитажа: юбилеи Пушкина, Шота Руставели, эпоса «Давид Сасунский», а в годы Великой Отечественной войны – юбилеи Низами и Навои. Эти юбилеи делали Эрмитаж центром дружбы народов, местом сбора и учебы молодых ученых разных национальностей.

Бывавшие у Иосифа Абгаровича в Эрмитаже могли видеть его занятым одновременно и крупными делами государственного и международного значения, и «мелочами музея». В этом была замечательная черта характера Иосифа Абгаровича – внимание и к большому, и к обыденному. Недаром Орбели знал всех служащих Эрмитажа и дружил со многими из них. Он был патриотом своей родной Армении, но ему всегда была чужда национальная ограниченность, пренебрежительное отношение к достижениям культуры других народов.

В дни тяжелых испытаний советского народа Орбели оставался на боевом посту. Во время финской войны в Эрмитаж приезжали бойцы с фронта, чтобы отдохнуть, встретить друзей, увидеть галерею Героев Советского Союза, устроенную в одном из помещений Эрмитажа; хотя по пышности и блеску она значительно уступала прославленной галерее 1812 года, но ее значение для поднятия боевого духа армии было очень велико. Этим же целям содействовала и большая выставка великолепных картин, собранных из различных музеев страны, отражающих героическое прошлое русского народа.

В первые грозные дни Великой Отечественной войны Иосиф Абгарович проявил себя истинным патриотом. В кратчайший срок была организована эвакуация наиболее ценных сокровищ Эрмитажа, причем вместе с музейными коллекциями были увезены и такие бесценные сокровища Академии наук, как рукописи Ломоносова и библиотека Пушкина.

Сам Орбели остался в Ленинграде и руководил охранными работами, перенесением оставленных музейных ценностей в надежные хранилища. В тяжелые дни блокады он вел большую общественно-политическую работу, постоянно выступая в воинских частях перед солдатами и офицерами и по радио.

Борис Борисович Пиотровский, тогда еще молодой ученый Эрмитажа, разделивший все тяготы блокады, вспоминает:

«В ночь на 1 января 1942 года Иосиф Абгарович был приглашен в Радиокомитет для выступления. Я провожал его. Помню, как в холодных, промерзших комнатах Радиокомитета сидели прибывшие с фронта солдаты, рабочие ленинградских заводов, а гостеприимные хозяева могли угостить их только кружкой кипятка… Но эта тяжелая обстановка только воодушевляла крепких духом людей. Иосиф Абгарович произнес замечательную речь, которая, к сожалению, не сохранилась в записи. Он выступил после летчика, протаранившего вражеский самолет над Ленинградом, и перед рабочим, который рассказывал о том, как их завод выпускает танки для фронта.

После митинга мы возвращались с ним ночью в Эрмитаж. Начался артиллерийский обстрел, и мы попали в вилку разрывов снарядов. Но Иосиф Абгарович был на таком большом подъеме, что не утратил своей бодрости и веселости и уверенно шел под звуки разрывов снарядов, не обращая на них никакого внимания.

Внутри Эрмитажа Иосиф Абгарович организовал большое бомбоубежище, в котором жили научные сотрудники многих учреждений города. В противопожарной комнате Эрмитажа не затихала научная работа. Писались научные труды, делались переводы восточных стихов, расписывались фарфоровые изделия на восточные темы, и во всем этом Иосиф Абгарович постоянно принимал организующее участие. Все знают, какое большое значение для работы имеет спаянный коллектив. Директор Эрмитажа сумел организовать дело так, что Эрмитаж продолжал жить полной жизнью. Вокруг него стали объединяться другие учреждения. В самые трудные дни, когда была опасность, что враг может прорваться в город, Орбели не покинул Ленинград. На настоятельные предложения выехать, на предложения, граничащие с приказом, Орбели ответил решительным отказом и добился от Военного совета разрешения остаться в Ленинграде до окончания охранных работ.

В дни сильных бомбардировок Ленинграда Эрмитаж спасал до двух тысяч человек, постоянно там живших. Кроме убежища для сотрудников Эрмитажа и их семей, было устроено убежище и для работников других учреждений. Там жили архитекторы, сотрудники Академии наук, Академии художеств, Медицинской академии, артисты и режиссеры театров. Особые убежища на 240 мест были отведены детям и старикам, которых не успели эвакуировать из Ленинграда. Все бомбоубежища были устроены силами работников Эрмитажа.

Зимой 1941/42 года почти весь Балтийский флот находился на Неве. Моряки кораблей были лучшими друзьями не только Эрмитажа, но и самого Иосифа Абгаровича. Они провели с ближайшего корабля свет в госпиталь Эрмитажа, где лежали ослабевшие сотрудники музеев. Моряки провели освещение и в комнату Иосифа Абгаровича, постоянно предоставляли музею рабочую силу…»


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю