Текст книги "Июль для Юлии (СИ)"

Автор книги: Артур Сунгуров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Гораздо приятнее пробежать три версты лесом, чем получать от Немчины зуботычины. Поэтому Василь помчался исполнять приказ управляющего едва не с радостью. Пока добрался до деревни, пока нашел старосту и вернулся с плотниками – солнце перевалило за полдень.

Возле поместья Василь увидел карету с позолоченными вензелями на дверках. Конюхи смазывали колеса и проверяли спицы, таращась на богатый экипаж. Василь, не раз путешествовавший с отцом, сразу оценил все удобства транспорта. «Знатная, видать, барыня! – подумал он с усмешкой. – Не хочет старые кости в тарантайках тревожить». Дворня металась, как угорелая. Хозяйка не предупредила о приезде, и теперь крепостные спешно трясли перины, мели дворики и суетились в кухне.

Как и обещал управляющий, Немчине было не до репетиций. Из сада доносились его визгливые вопли – там устанавливали сцену и декорации. Артисты блаженствовали, предвкушая свободный от побоев и ругательств вечер.

В этот раз Василь решил расположиться на сеновале с удобствами и заскочил в людскую, чтобы забрать подушку и одеяло.

– Вася! Барышня к нам приехали! – встретили его веселым гомоном. – Глянь, какое колечко Агаше подарили!

Агаша, окруженная крепостными, так и сияла от удовольствия. Василю было не интересно, но девушка подошла, пришлось смотреть. Серебряное колечко, с голубым непрозрачным камешком. Бирюза. На смуглой ручке Агаши камешек выделялся особенно ярко.

– Красиво, – сказал Василь. – Добрая барышня, видно.

– Добрая, добрая, – сказала Алевтина. – А уж хорошенькая какая! Беленькая, душистая… Вот только, больная, по-моему.

– Ничего, не помрет. На воды съездит и поправится, – отрезал Василь.

На него перестали обращать внимания, обсуждая приезд хозяйки. Василь воспользовался этим, сгреб подушку и одеяло и вышел. Если повезет, никто его не увидит, и никто не будет мешать. По-крайней мере, до завтрашнего утра.

Во дворе не было ни души. Василь мгновенно забрался на крышу и сбросил лестницу в траву. Прежде, чем нырнуть внутрь, он еще раз оглянулся. Оглянулся – и замер. По двору шел ангел. Ангел в синем бархатном халате. Его поддерживали под руки румяная девка с одной стороны, и противная старушонка, вся в бородавках, с другой.

У ангела было белое, как снег, лицо и огромные глаза под собольими бровями. Это самое прекрасное, неземное лицо, обрамляли распущенные косы. Пепельные, как мех белки зимой. Косы струились до бедер, завиваясь на концах мягкими кольцами.

Василь жадно уставился в чуть распахнувшийся на груди вырез халата и тут же устыдился столь низменных мыслей. От груди его взгляд переместился ниже, туда, где в складках одежды мелькнула белая ножка, обутая в отороченную мехом туфельку и казавшаяся чудом красоты.

Василь смотрел на ангела, пока тот не скрылся в баньке, а потом рухнул плашмя, в сено, по-дурацки улыбаясь. Он чувствовал себя необыкновенно легким, словно все беды и горести, выпавшие на его долю, исчезли сами собой. Но разве такое бывает?!

Он не смог лежать на сеновале. Сон как рукой сняло. Вскочил и лихо спрыгнул на землю. Ноги дрожали, требуя бешеного бега, заплыва против течения, драки, пляски, наконец. Он представил белое тело, прикрытое одними только распущенными косами, и задрожал. Даже сердце дрогнуло от невыносимой сладости. Василь подбежал к бочке с дождевой водой и несколько раз макнулся туда головой. Вода была протухшая, но он не заметил.

Через двор пробежала Палашка, обычно помогавшая на кухне. Взглянула – и покатилась со смеху, вид у парня был уморительный.

– Ты куда это, вострошарая?! – поймал ее за подол Василь.

– Пусти! – заверещала Палашка, стреляя глазами. – Не видишь, барышне полотенчико несу!

– Барышня, значит, в баньке?

Палашка вырвалась и юркнула за тяжелую дверь. На Василя пахнуло распаренной мятой и березовым духом.

Шатаясь, как пьяный, он добрел до крыльца и уселся возле будки. Кудлатый пес Буян, ластясь, ткнулся мокрым носом. Василь тихо засмеялся и сгреб старого пса в охапку, вжимаясь лицом в свалявшуюся шерсть. Буян взвизгнул, не ожидавший такой нежности, и стал облизывать лицо парня. Василь тискал собаку, а слезы сами собой лились из глаз. Прекрасный ангел одним своим появлением подарил ему такую светлую и чистую радость, какой, верно, никогда не бывало на свете.

День прошел в страшной спешке. Плотники ставили декорации, Немчин носился, как черт из преисподней – орал, ругался, топал, и в гневе прикладывал холеную ручку к физиономиям крепостных.

Актеры распевались самостоятельно, перетряхивали костюмы и гримировались. Алевтина, как самая умелая, подводила певцам и танцорам глаза и брови, пользуясь самодельной краской из сажи с конопляным маслом, щедро посыпала пудрой и румянила щеки.

Наконец, все было готово. Канделябры по краю сцены горели десятками свечей, занавес нетерпеливо подрагивал, потому что у Матюши дрожали от волнения руки, и он то и дело ненароком дергал шнур.

Василь поглядывал в щелочку занавеса.

Барышня Юлия Павловна уже сидела в кресле, обложенная под локотки подушками. Ее бледное лицо в обрамлении темных волос казалось мраморным. Время от времени ресницы ласково опускались, и губы трогала нежная улыбка. Случалось это редко, только тогда, когда барышня разговаривала с горничной, примостившейся у ее кресла на скамеечке.

– На место, на место, швайн! – зашипел, пробегая мимо, Генрих Иванович, награждая Василя подзатыльником.

Василь ушел за кулисы.

Занавес поднялся.

Спектакль начинался с танца харит. Балерины в полупрозрачных одеяниях кружились по сцене, а хор распевал гимн в честь трех великих богинь – Геры, Афины и Афродиты.

Потом появились сами богини и заспорили, кому достанется золотое яблоко с надписью «Прекраснейшей!». Так как никто из богов не мог их рассудить, спорщицы решили спуститься на землю, чтобы призвать к ответу царевича Париса и выяснить, кто из них красивее.

Василь глубоко вздохнул и сделал шаг вперед.

Юлия Павловна сидела прямо перед сценой. Василь совсем близко увидел бледное лицо с тонкими чертами. Но неверное пламя свечей изменило все цвета, и он снова не смог разобрать, какого цвета глаза у барышни.

Василь… нет, Парис, принял золотое яблоко раздора у крохотного сатира и запел.

Юлия Павловна схватилась за сердце, чувствуя, как оно затрепетало тонко-тонко. Другой рукой она сжала пальцы Даши. Но не только на нее произвело впечатление пение юноши:

– Аки ангел… – прошептала Даша, и нижняя губа ее мелко задрожала.

Совершенно неземной голос, серебристый, переливчатый поплыл в душистых июньских сумерках. Он звал, манил, упрашивал, обещая счастье и несказанную радость.

Василь пел, не отрывая взгляда от барышни, и ему казалось, что слова арии сами собой рождаются на устах. Никогда еще ему не пелось так легко и вдохновенно. В глазах Юлии Павловны появились слезы, одна из них медленно скатилась по щеке. Василь невольно протянул руку, будто хотел смахнуть ее.

– Я жду любви, ищу, но тщетно…

Юлия Павловна слабо вскрикнула и вдруг упала на подушки. Даша вскочила и принялась растирать ладони хозяйки – та была в глубоком обмороке. Потрясение от прекрасного голоса и музыки оказалось слишком велико для ее впечатлительной и слабой натуры.

– Несите, несите же, дуры! В спальню несите! – закричала Даша на девок, приглашенных служить барышне, но теперь бестолково и испуганно жавшихся в сторонке. – Тьфу, древорукие! Да мужика позовите, мужика!

Василь одним прыжком перемахнул канделябры, оказался возле кресла барышни и остановился, пританцовывая на месте и не решаясь ее коснуться. Даша пихнула его в плечо:

– Тащи в дом, барышне плохо! Что встал?!

Василь осторожно и в то же время нетерпеливо приподнял легкое тело. Волосы, похожие на пепельные волны, коснулись щеки, и он ощутил нежный, едва уловимый запах чего-то легкого и свежего и терпкого. Бледное лицо оказался совсем рядом с его лицом. Висок с голубой жилкой находился в опасной близости от его губ. Василь несколько раз глубоко вздохнул, пытаясь унять охватившее его возбуждение.

– Легче неси! – шипела Даша, награждая своих помощниц гневными взглядами, а порой и тумаками. – Ду-уры! Что вытаращились? За доктором пошлите!

Василь поднялся на крыльцо, Даша открыла и придержала двери, а потом побежала веред, указывая дорогу. Василь впервые зашел в господский дом. Он мало что заметил вокруг, только войдя в спальню барышни еще сильнее ощутил горьковатый аромат.

Даша зажгла свечку, и он с благоговением опустил девушку на постель. И остался стоять у изголовья на коленях, не в силах оторвать взгляда от прекрасного неземного лица.

– Что с ней? – спросил он с волнением.

– Что-что! – в сердцах бросила Даша, бегая по комнате. – Совсем ягодку мою заморили в городе этом треклятом! На, подержи!

Она сунула ему бутыль и вытащила пробку. Резкий запах нашатыря ударил в нос, Василь не удержался и чихнул. Даша смочила платок в нашатыре и помахала им перед лицом барышни. Сначала Юлия Павловна лежала неподвижно, потом чуть отвернула голову, морща носик.

– Барышня, миленькая, – ласково позвала Даша, растирая ее холодные ладони, – ну-ка, открывайте глазоньки!

Потом горничная спохватилась и принялась расстегивать платье барышни, чтобы ослабит корсет. Впопыхах она совсем забыла про стоящего рядом парня. Василь, словно в угаре, успел увидеть два нежных холмика, таких белых, каким, наверное, и первый снег не бывает. Он не сдержался и коснулся кончиками пальцев плеча Юлии Павловны, за что сразу же получил крепкий подзатыльник от Даши. Горничная схватила его за волосы и поволокла к дверям.

– Ты чего творишь, ирод! – зашипела она, выталкивая Василя вон из комнаты. – Ты думай, к кому лапы тянешь!

В это время девки, наконец-то, привели сельского лекаря. Василь знал его, он приходил к Алевтине. Даша подхватила лекаря под руку, провожая к постели, и показала Василю кулак через плечо.

Василь вышел, пошатываясь. Возле крыльца толпились актеры, все в гриме и костюмах, все испуганные. Они бросились расспрашивать, но Василь растолкал их и убежал вон из усадьбы. Ему никого не хотелось видеть, не то что разговаривать. От реки тянуло сыростью, но он не чувствовал холода, переживая радость и страх одновременно.

Странная это была картина: юноша в напудренном парике, с жирно обведенными сажей глазами и накрашенными помадой щеками, в блестящем камзоле по моде прошлого столетия, в тонких чулках и туфлях на котурнах бродил между берез и шептал что-то, припадая к белым стволам.

В каждом белеющем пятне ему чудилась Юлия Павловна. Юлия Павловна… Даже имя ее звучало, как песня, как заклинание. Василь снова и снова повторял ее имя на разные лады. Ему казалось, что он сходит с ума. Но другого объяснения охватившему его чувству он найти не мог. Хотелось бежать куда-то, совершить чудо, подвиг. Взлететь до луны и там петь.

Василь вышел на берег обрыва, где росли старые ивы, клонившиеся к самой воде. Ему очень нравилось это место. Здесь все напоминало Венецию, город, где он однажды побывал с отцом.

Луны не было, но звезды горели особенно ярко.

Не в силах сдержать чувств, Василь запел. Это была итальянская песня. Ее пели гондольеры, и она очень нравилась отцу. Итальянского языка Василь не знал, но память удержала все слова. И эта песня подходила к сегодняшней ночи, как нельзя лучше – от нее дрожало и сердце, и душа.

На следующий день Василь проснулся с жестоко саднящим горлом. Доложили Немчину, он прибежал сам, заставил открыть рот и поспешил снова вызвать доктора. Доктор прописал противное лекарство, которым надо было смазывать глотку.

Как только доктор уехал, повариха вылила в помои «басурманскую бурду», и принесла Василю полосканье – настойку подорожника, чистотела и березового листа.

Василь втайне радовался легкому недугу. Его разрешили от репетиций, и теперь он целиком и полностью был предоставлен себе. В другое время пошел на речку или провалялся на сеновале, но не сейчас. Дождавшись, пока крепостные разбрелись по своим делам, он прокрался к усадьбе и спрятался на заднем дворе за амбаром, поглядывая на дверь, ведущую к черному крыльцу барского дома. Парадным крыльцом пользовались в редких случаях, поэтому барышня или ее горничная должны были выйти здесь.

Ждать ему пришлось долго. Только ближе к полудню Даша соизволила показаться, потягивающая чай из глиняной обливной чашки.

Василь неслышно выскользнул из-за амбара и пошел по двору, будто бы только-только явился. За ним увязался Буян. Василь потрепал его по лохматым ушам, поздоровался с горничной, отвесив почтительный поклон, и спросил:

– Что барышня?

Женщина смерила его сердитым взглядом:

– А тебе какое дело, морда цыганская?

Василь вспыхнул, но промолчал, хотя кровь в нем так и забурлила.

– Ты, тетка, видно, сильно в жизни несчастная, – сказал он, как можно ласковее.

Черные малороссийские брови сошлись на переносице, женщина засопела, разглядывая Василя исподлобья.

– Я к тебе по-хорошему, по-доброму, а ты ругаться… Эх, тетка, тетка… – Василь присел на крыльцо, поглаживая Буяна, который тут же развалился на солнце, подставив пузо, чтобы почесали.

– Ты чей будешь? – спросила Даша уже добрее.

– Здешний, – ответил Василь, мысленно поздравляя себя. – Крепостной я.

– Не похож на крепостного, раз без дела шатаешься, – поддразнила горничная. – Дворовый или как?

– Нет, музыкант. Песенки перед барином пою.

– Подожди, подожди… Не ты ли, морда черная, барышню мою до спаленки давеча нес?

– Что, не узнала? – Василь посмотрел бесстрашно и ухмыльнулся.

– Как уж узнать-то, – обиделась Даша. – Когда пел – беленький был, как кочрыжечка, а теперь…

– Какой есть, – перебил ее Василь. – Что барышня-то, скажи? Лучше ей?

– Лучше, – Даша совсем забыла про чай и теперь крутила в руках кружку, не зная, что с ней делать. – А с голосом что? Сорвал от усердия?

– Простыл, – вздохнул Василь. – Влетело мне от Немчина…

– От кого?

– От Немчина. От куратора нашего, Генриха Ивановича. Видела, белый такой, на зайца похожий? Как раз по твоему вкусу…

Даша засмеялась и села рядом с ним.

– Тебя как зовут, паря? – спросила она.

– Чернов Василий.

– Васька, значит? Василек?

Василь посмотрел на горничную и улыбнулся как можно теплее. Женщина поперхнулась, закашлялась и покраснела, как рак. Потом засмеялась:

– Ух, глазастый! И глазки-то, как на картинке! Но нахал ты, паря, отменный! Смотри, как бы руки не отшибли за такие делишки!

Василь сделал вид, что ничего не расслышал.

Вскоре они с Дашей болтали, как старые знакомые. Горничная нашла в лице крепостного певца отменного слушателя. Его интересовало все – и где жили, и как доехали, и почему барышне неможется. Даша даже поделилась своими обидами на опекуна Юлии Павловны, и слово в слово повторила московскую обличительную речь.

– Приедет, все ему выскажу! – подкрепляя грозное обещание, она взмахнула рукой, чуть не выплеснув остывший чай.

«Спятила, тетка?» – хотел спросить Василь, но тут раздался свирельно-нежный голос, зовущий «душеньку Дашу», и горничная умчалась быстрее, чем успела узнать, что старый барин Александр Алексеевич преставился на минувшее Рождество.

Глава IV

Василя тянуло к барышне неимоверно. Освобожденный от репетиций, он выслеживал ее, как охотник дичь. Когда она гуляла с Дашкой по саду, он обычно прятался за кустами и в запущенных клумбах, проползая по-пластунски под лопухами и репейником. Если барышня завтракала, он пристраивался во дворе, чтобы хоть издали посмотреть на пепельную головку, украшенную синей лентой. Иногда барышня отдыхала в беседке. Это было особенно приятно, потому что тогда он мог видеть ее всю, не опасаясь быть обнаруженным. Он стоял в кустах сирени, как статуя, не смея шелохнуться и не чувствуя усталости.

Ах, какая она! Белоснежная и пепельная… а глаза должны быть синие. Непременно синие.

Он повторял это, как заклинанье. По ночам она снилась ему. Снилось одно только ее лицо, белоснежное, с удивительными глазами-звездами под соболиными бровями. И он просыпался, ощущая, как дрожит от нежности сердце. Чудо, как хороша!

В то утро Даша вывела воспитанницу в беседку. Саму ее ждали важные дела – стирку белья и одежды барышни она крепостным девкам не доверяла. Пообещав Юлии Павловне, что каждые полчаса она будет навещать ее, Даша удалилась, не заметив, что оставила девушку не одну.

Рядом с беседкой, на привычном уже месте стоял Василь. Горло у него уже прошло, но он соврал Немчине, что еще саднит, и выгадал денек рядом с барышней. То есть не рядом, а подле нее. И даже не подле, но это не важно.

На Юлии Павловне было белое утреннее платье. Шляпу она сняла и положила рядом с собой. Ее пепельные волосы, перехваченные лентой пониже затылка, спадали до самой талии. Хотя день выдался жарким, девушка зябко куталась в пуховый платок. На коленях ее лежала книжка, но Василь готов был поклясться, что барышня не прочитала ни одной строчки.

Он неловко пошевелился, и Юлия Павловна подняла голову. Василь застыл, надеясь, что его не заметят. Но Юлия Павловна отложила книгу, встала и прошлась прямо к тому месту, где он прятался. Глаза ее удивленно распахнулись, когда она разглядела сидевшего в кустах парня.

– Что же вы прячетесь? – спросила Юлия Павловна, распахивая глаза еще шире.

«Синие, – подумал Василь. – Точно, синие».

– Кто вы? – спросила Юлия.

«Не узнала», – подумал он, ощущая от разочарования почти физическую боль, и с тяжелым вздохом выходя из укрытия.

– Кто вы? – повторила Юлия с милой улыбкой. – И почему прячетесь?

Василь тяжело вздохнул, снял шапку и поклонился.

– Василий Чернов, – сказал он по-французски. – Раб ваш.

Юлия Павловна удивленно вскинула брови, услышав французскую речь. Потом, когда до нее дошел смысл сказанного, она смутилась. Запахнувшись плотнее в шаль, вернулась на скамеечку и взяла книгу. Василь остался стоять, не находя сил покинуть ангела во плоти.

Юлия Павловна, прикрывшись книгой, несмело окинула парня взглядом. На нем была синяя рубашка, поношенный пиджак, явно с чужого плеча, черные штаны в тонкую белую продольную полоску и хорошие сапоги – черные, с острыми носками, почти щеголеватые, начищенные до зеркального блеска. Потом она набралась храбрости посмотреть ему в лицо. Он показался ей очень красивым – смуглый, брови черные, прямые. Нос с еле заметной горбинкой, подбородок – упрямо выпяченный, губы очень яркие, пунцовые. Волосы – гораздо длиннее, чем обычно носили мужчины. Кудри падали ему на плечи и были черные, даже с отливом в синеву. Но самыми красивыми были глаза. Юлия Павловна взглянула и вспомнила…

– Вы – Парис! – и даже захлопала в ладоши, выронив книгу.

Василь проворно наклонился, поднимая ее. Это был французский роман.

Принимая книгу, девушка очаровательно покраснела.

– Я не сразу вас узнала, – сказала она, извиняясь. – Тогда вы были в парике… И совсем не черный!

Она засмеялась так весело и заразительно, что Василь тоже не смог удержаться от улыбки.

– Это грим все… – сказал он, проводя рукой по щекам, словно там еще могла остаться пудра.

– Мне очень понравилось ваше пение, – продолжала Юлия. – У вас чудесный голос.

Василь неловко хмыкнул. Доброжелательность Юлии Павловны и волновала, и немного пугала.

– Я ваш крепостной, – напомнил он ей.

Юлия Павловна потупилась, потом очень серьезно поглядела на него и сказала:

– Но это же не ваша вина.

И Василь понял, что небеса услышали его молитву и послали ангела во спасенье.

Что сделать, встретив ангела? Упасть перед ним на колени? Плакать благодарными и счастливыми слезами? Молиться, как на святыню, на туфельки с атласными лентами вокруг щиколоток?

– Спасибо, мадемуазель, – сказал Василь по-французски и отвернулся к реке, чтобы скрыть внезапно подступившие слезы. Никогда прежде такого не было. Василь посчитал это слабостью. Даже когда Сашка сказал, что его продают, он не изменился в лице, не доставил иудам удовольствия. А перед этой девочкой таял, как воск.

– Сядьте рядом, – сказала Юлия Павловна. – Мне хотелось бы узнать, у кого вы учились пению?

Василь осторожно сел, стараясь не коснуться коленом пышных складок платья.

– Ни у кого не учился. Как-то само получается.

– Спойте мне что-нибудь, если не трудно? – ужасно стесняясь, попросила Юлия и улыбнулась.

Василь в огонь бы пошел за такую нежную улыбку. Он прокашлялся, прочищая легкие.

– Что вам угодно, барышня?

– Что-нибудь народное. Знаете?..

Василь кивнул, собираясь с мыслями. Потом прикрыл глаза и запел. Это была старая песня об орле, который в одиночестве скитается на чужбине. Он любил эту печальную песню, созвучную его душе, и мгновенно забыл обо всем, выводя мелодию, которую помнил с детства, которую пела нянька.

 
«На родной земле и ручей звончей,
На чужой земле и река – ручей…»
 

Закончив песню, он открыл глаза, тяжело дыша. Юлия Павловна сидела, притихнув. По белоснежной щеке катилась слеза.

– Что это вы, барышня? – растерялся Василь.

Юлия Павловна достала платочек и виновато улыбнулась:

– Как грустно… Сколько вам лет?

– Скоро будет восемнадцать.

– Вы так молоды, а уже столько печали. Я приезжала сюда несколько раз, но вас не видела…

– Да, – Василь судорожно сглотнул, чрезмерно внимательно изучая резьбу на перилах. – Меня… привезли только прошлым летом. До этого жил в другом… доме.

Юлия Павловна поняла его и поспешила переменить тему:

– Я здесь первый раз летом. Так красиво… даже не знала, что летом так бывает.

– А где вы жили? – осмелел Василь.

– В Москве.

– Московская барышня? Я думал, там все только французский знают, а вы и по-нашему хорошо говорите…

– Даша меня научила.

– Даша? Ваша горничная?

– Она меня лет с пяти растила. Она только русский знает, – Юлия Павловна снова засмеялась.

Василь вдруг почувствовал необыкновенную легкость. Он тоже засмеялся, обнажив ровные, белоснежные зубы. Смех зазвучал радостно, чему он и сам удивился. Он давно уже так не смеялся. Да что там, он уже давно не смеялся. Считай, полтора года прошло. Но теперь это казалось не важным. Он заметил, как Юлия Павловна вдруг вспыхнула и смутилась, склонив голову и затеребив складки платья, но не понял причины.

– А почему вы сюда редко приезжаете? – спросил он торопливо, испугавшись, что сейчас ангел прогонит его. – Вам не нравится в деревне?

Юлия Павловна воспротивилась:

– Нет, что вы! Здесь так чудесно!.. Просто я из Москвы надолго никуда не отлучаюсь, хотя не люблю город. Опекун боится, что дорога пагубно отразится на моем здоровье, к тому же, хорошие врачи – только в Москве. Говорят, я больна чем-то, а чем – неизвестно. Поэтому почти все время дома, даже в сад выходить разрешают редко. Сегодня Дашенька принесла мне земляники! Очень вкусно! – глаза Юлии Павловны мечтательно засияли. – Я и не представляла, что это такая прелесть! Совсем не то, что варенье!

– А хотите еще земляники? – предложил вдруг Василь.

– Хочу! – она так горячо закивала, что он рассмеялся.

– Тогда пойдемте! Я знаю, где она растет!

– Да! Да! Пойдемте! – ее маленькая рука как-то незаметно оказалась в его руке, и молодые люди резво сбежали со ступенек беседки. Шаль упала с плеч Юлии Павловны и осталась лежать на скамейке, рядом с забытой книгой.

– Там, за садом, есть луг, – рассказывал на ходу Василь. – Деревенские туда не ходят, потому что луг для покоса. Но вам-то можно. Земляники – хоть корзинами носи.

Юлия Павловна вдруг остановилась.

– Даша не велела никуда ходить… – сказала она, запинаясь.

Василь почувствовал панический страх. Сейчас она передумает! Скорей, скорей, уговорить, увести! Еще хоть немного побыть рядом!

– Нет, нет! Никто и не заметит! Здесь недалеко…

Она колебалась.

– Никто и не заметит, что вы на пять минуток ушли. А земляника в этом году сла-а-дкая… – коварно начал Василь.

Юлия Павловна сдалась.

Василь вел ее под тенью лип, украдкой любуясь, как играют солнечные блики на милом личике.

Молодые люди прошли аллеей, потом вышли к покосным лугам. Луг был загорожен от коров – вокруг тянулся забор из жердей, положенных горизонтально на столбики, по две на пролет.

Василь легко перемахнул через него, опершись рукой. Юлия Павловна замешкалась.

– Пролезайте между жердей, – посоветовал Василь. – Наклонитесь, потом перебросьте одну ножку… Вот так! Осторожнее, головой не ударьтесь! Теперь другую ножку вытаскивайте…

Он помог справиться с пышными юбками, и вскоре Юлия Павловна благополучно оказалась на лугу. Василь пригласил ее присесть на корточки и развел руками траву.

Прямо у их ног алели красные ягоды, источавшие тонкий, райский аромат.

– Как много! – воскликнула барышня совсем по-детски.

– Не собирайте сами, – сказал Василь. – Ручки запачкаете. Лучше я.

Юлия Павловна с улыбкой смотрела, как он собирает в горсть ягоды, попутно рассказывая, что на солнце ягоды помельче, но слаще, а в тени они крупнее, но с кислинкой. Потом они отошли в тень деревьев, и Василь постелил на траву пиджак, чтобы Юлия Павловна могла сесть. Он помог ей расправить подол платья, и сам сел рядом в траву, протягивая пригоршню ягод.

– Не побрезгуйте, барышня…

Юлия Павловна взяла одну ягодку и положила в рот. Василь успел заметить розовый язычок, мелькнувший, как кошачий. Она на секунду опустила ресницы, потом улыбнулась.

В этот момент ангел перестал быть небожителем и обрел земную ипостась. Перед Василем была девушка. Такая же, как и он – из плоти и крови. Страшно захотелось поцеловать ее, даже губы зачесались. Он засвистел что-то, пытаясь унять возбуждение.

Юлия Павловна и не догадывалась об охвативших его чувствах. Она кушала землянику, и когда касалась его ладони пальцами, Василь вздрагивал, постукивая незаметно свободной рукой по земле, чтобы хоть как-то отвлечься от непристойных мыслей, которые роились в голове.

– Как хорошо здесь, – сказала Юлия Павловна, оглядываясь.

– Хорошо, – согласился Василь.

Солнце начало припекать, Василь набрал еще ягод, ссыпав их в лист лопуха, и принес девушке. Потом пробежался по лугу, срывая цветы. Он набрал целую охапку незабудок, гвоздик, луговой герани, кашки, ромашек и принес букет Юлии Павловне. Положив цветы ей на колени, сел рядом, упиваясь исходившим от нее ароматом – тем самым, незнакомым, чуть горьковатым. Барышня с восторгом осматривала букет.

«Если поднесет к лицу, значит… поцелую», – загадал Василь.

– Какая красота! – Юлия Павловна осторожно, словно услышав его мысли, положила букет на траву рядом с собой. Василь выдохнул.

– Бывает ли что-то лучше? – спросила у него Юлия Павловна, отправляя в рот еще одну ягодку.

«Бывает», – едва не брякнул Василь, но на самом деле небрежно сказал:

– Это что, вот сколько земляники в бору… А еще скоро черника в силу пойдет… пока-то ее еще не очень много…

– Черника?! – Юлия Павловна невольно облизнула губки.

– Хотите черники? – продолжал соблазнять Василь.

Она кивнула, потом задумалась и сказала нехотя:

– Дашенька будет искать. Вернемся, Вася.

Дорога обратно прошла в унылом молчанье. Не успели они дойти до беседки, как навстречу им, подобно бесу из преисподней, вылетела Даша. На горничную было страшно смотреть. Волосы ее, обычно гладко причесанные и напомаженные, сейчас висели неряшливыми прядками, а лицо было красным, как бурак.

– Ах ты, ирод! – накинулась Даша на Василя. – Чего удумал! Куда барышню увел, проклятый!

Юлия Павловна проворно обняла няньку за шею:

– Дашенька, ну что же ты! Ругаться-то зачем? Он меня земляникой угощал, и цветы собрал. Смотри, какие!

Она протянула букет, щебеча, как птичка, и Даша немного смягчилась. Складка между бровей разгладилась, но на Василя все же горничная посмотрела грозно:

– Пошел вон, чтоб духу не было!

Василь поклонился и поспешил уйти. Стремглав пробежав до речки, он разделся и прыгнул в ледяную воду. Надо было остудить жар, начинающийся в теле.

Даша искоса поглядывала на весело болтавшую Юлию Павловну. Никогда еще Даша не видела воспитанницу такой веселой, румяной, оживленной. После проулки та выглядела не изможденной, как обычно, а просто уставшей. Щеки горели, как рязанские яблочки, глаза блестели. Даша что-то мысленно прикидывала, посматривая на нее.

– И земляникой кормил? – спрашивала она невинно.

– Да! Дашенька, как вкусно было! Завтра еще туда сходим? А скоро и черника поспеет. Черники тоже хочу!

– Сходим, сходим, – проворчала Даша. – Хороший, значит, парень?

– Ой, Дашенька! Мало того, что поет, как соловей, еще и образованный такой – по-французски говорит, представляешь?

– Да уж, слишком он образованный, как я погляжу.

Юлия Павловна не поняла и продолжала восторженно описывать утреннюю прогулку.

Между делом, Даша выставляла на стол перед барышней второй завтрак: густую сметану, творог, приправленный медом и раздавленной малиной, блинчики с икрой и соленой рубленой рыбой, свежайших карасей, запеченных в сметане. Юлия Павловна, продолжая болтать, с удовольствием принялась за еду.

Первыми исчезли два карасика, потом блинчики, потом сладкий творог и сметанка.

– Ох, хорошо, – удовлетворенно сказала Юлия Павловна, промокая губы салфеткой. – Пойду посплю, Дашенька…

– Идите, барышня, самое время-то вздремнуть.

Даша быстренько раздела Юлию Павловну и уложила в пахнущие лавандой простыни. Присев в кресло возле постели, она с умилением смотрела, как подопечная засыпает, сложив ладони под щеку, совсем, как в детстве.

Взяв вязанье, горничная пристроилась рядом, задернув над кроватью Юлии Павловны кружевной полог, чтобы не беспокоили мухи. Прошло около двух часов, когда барышня глубоко вздохнула и потянулась. Даша тут же подскочила и помогла ей подняться.

– Есть хочу, – сказала Юлия Павловна совершенно неожиданно и засмеялась.

– Сейчас, сейчас, – засуетилась Даша, подавая ей тазик с водой и полотенце. – Сейчас на стол соберу, красавица моя.

Еле скрывая улыбку, она поставила на стол хлеб, сметану и мед, налила в кружку молока.

– Дашенька, а можно позвать того юношу? – спросила Юлия Павловна, весело жуя хлеб, густо намазанный сметаной и медом. – Пусть он мне споет?..

– Конечно, моя рыбонька! Сейчас же девок отправлю. Кушайте пока, я мигом обернусь!

Как на крыльях Даша слетела с крылечка и схватила за рукав первую попавшуюся дворовую.

– Эй, как тебя там… Позови мне парня, того, который давеча пел красиво. Скажи, что барышня велела.

Девка пискнула и бросилась бежать, подобрав подол. Босые грязные ноги так и замелькали.

Даша вернулась необыкновенно благостная. В горнице ее ожидал новый сюрприз. Барышня Юлия Павловна стояла у зеркала и пыталась заколоть шпильками косы. Ей это плохо удавалось, и она вертелась в разные стороны, пытаясь рассмотреть себя с затылка. И щечки у нее были розовые.

Горничная усадила воспитанницу в кресло, добродушно ворча. Она только-только успела причесать барышню, когда вернулась девка, которую отправляли за Василем, и сообщила, что певец ушел в лес и еще не вернулся.