Текст книги "Английская новелла"
Автор книги: Артур Конан Дойл
Соавторы: Оскар Уайльд,Джон Голсуорси,Гилберт Кийт Честертон,Олдос Хаксли,Редьярд Джозеф Киплинг,Клапка Джером Джером,Грэм Грин,Дорис Лессинг,Джеймс Олдридж,Эдвард Морган Форстер
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 38 страниц)
– А где поезд? – спросил Малыш.
– Да ты только взгляни, какой чудесный мишка!
– Такой красивый, – поддакнула Сьюзен.
Лица сестёр выражали смущение и тревогу. Ну кто это мог предвидеть? Малыш даже слышать не желал о мишке. Ему нужен был поезд, только поезд. А миссис Эскобар сама выбирала игрушку. Такой забавный медвежонок, так оригинально, можно сказать, художественно сделан – весь чёрный, плюшевый, глаза из чёрных пуговок с белыми кожаными ободками.
– Он и кататься умеет, – льстивым голосом сказала Рут и подтолкнула мишку. Мишка поехал по полу. – Видишь колёсики? – Малыш питал слабость к колёсам. Сьюзен протянула руку и пододвинула игрушку к себе.
– А если потянуть вот за эту верёвочку, он зарычит. Сьюзен потянула за верёвочку. Мишка сипло мяукнул.
– Хочу поезд, – не унимался Малыш. – Хочу поезд с гудком. – Он выговаривал: "с дудком".
– В другой раз, мой хороший, – сказала Рут. – А теперь пойди и поцелуй мишку. Бедный мишенька такой грустный.
Губы у Малыша задрожали, лицо страдальчески скривилось, он собирался заплакать.
– Хочу дудок, – всхлипнул он. – Почему она не принесла мне дудок? – Он сердито ткнул пальцем в сторону миссис Эскобар.
– Бедняжка, – сказала миссис Эскобар. – Мы обязательно купим ему "дудок".
– Нет, нет, что вы, – взмолилась Рут. – Медвежонок ему очень нравится. Правда. Не понимаю, что у него за глупая фантазия.
– Бедняжечка, – повторила миссис Эскобар.
"Однако, – подумала она, – ребёнок совершенно не воспитан. Непростительно избалованный и уже blase[33]33
Пресыщен (фр.).
[Закрыть]". A она столько сил потратила на этот подарок. Мишка – настоящее произведение искусства. С Рут необходимо поговорить. Для её же собственного блага и для блага ребёнка. Но она так обидчива. Глупо, что люди обижаются на такие замечания. Пожалуй, разумнее всего будет сказать Сьюзен, и пусть уж она в спокойной обстановке, когда никто им не будет мешать, поговорит с сестрой. Рут решила попробовать отвлекающий манёвр:
– А какую миссис Эскобар тебе чудесную книжку принесла! – У неё в руках было новенькое издание "Чепухи" Лира [34]34
Книги стихов-"нонсенсов" английского художника, путешественника и поэта Эдварда Лира (1812-1888) «Чепуха» (1846) и «Опять чепуха» (1872) были чрезвычайно популярны в Англии.
[Закрыть]. – Нука, посмотри.
Она пододвинула книжку поближе к Малышу и начала переворачивать соблазнительно яркие страницы.
– Не хочу книжку, – сказал Малыш, который твёрдо решил страдать до конца. Но устоять против картинок он всё-таки не смог.
– Что это? – мрачно спросил он, всё ещё стараясь делать вид, что ему неинтересно.
– Хочешь, я тебе прочту один очень интересный стишок? – предложила миссис Эскобар, казня врага медвежьего племени своим великодушием.
– Ах, пожалуйста! – с жаром воскликнула Рут. – Пожалуйста, прочитайте.
– Пожалуйста, – повторила Сьюзен.
Малыш ничего не сказал, но когда Рут хотела передать книжку миссис Эскобар, попытался оказать сопротивление.
– Моя книжка, – сердито и громко пожаловался он.
– Ш-ш, – шепнула Рут и, чтобы успокоить Малыша, погладила его по голове. Он выпустил книгу.
– Ну, что же мы будем читать? – спросила миссис Эскобар, перелистывая страницы. – "Пнги-Бонги-Бо"? Или "Побла, Скрюченные Ножки"? Или "Донга"? Или "Киску и Сыча"?
– "Донга", – предложила Сьюзен.
– Может быть, лучше про Киску и Сыча, – сказала Рут. – Это ему будет понятнее. Ты же хочешь послушать про киску, правда, мой маленький? Малыш кивнул, но без особого энтузиазма.
– Умница! – сказала миссис Эскобар. – Ну конечно, мы почитаем ему про киску. Мне киска тоже очень нравится. – Она отыскала нужную страницу.
– "Киска и Сыч", – прочитала миссис Эскобар особенно звучным, вибрирующим голосом. Миссис Эскобар изучала декламацию у лучших педагогов и очень любила выступать в благотворительных спектаклях. Она была незабываемой Тоской [35]35
Тоска – заглавная роль в пьесе французского драматурга Виктора Сарду (1831-1908), на сюжет которой была написана одноимённая опера Пуччини.
[Закрыть] в спектакле для Хокстэновской детской клиники. А её ортопедическая Порция [36]36
Порция – героиня драмы Шекспира «Венецианский купец».
[Закрыть]! А туберкулёзная миссис Танкери [37]37
Миссис Танкери – главная героиня драмы английского драматурга Артура Уинга Пинеро (1855-1934) «Вторая миссис Танкери» (1893).
[Закрыть]! (Или нет, миссис Танкери, кажется, была для хроников.)
– А сыч – это чего? – спросил Малыш.
Раз уж миссис Эскобар прервали, она решила сперва прочесть стихотворение про себя. Читая, она шевелила губами.
– Сыч – это такая большая-пребольшая птица, – объяснила Рут, прижимая Малыша к себе. Она надеялась, что так он будет сидеть спокойнее.
– А сычи клюваются?
– Надо говорить "клюются", мой хороший.
– Они клюются?
– Нет, если люди их не трогают.
– А как люди их трогают?
– Ш-ш, – шепнула Рут. – Давай послушаем. Сейчас миссис Эскобар прочтёт нам очень интересную сказку про киску и сыча. Миссис Эскобар между тем изучала стихотворение.
– Нет, это просто изумительно! – воскликнула она, не обращаясь ни к кому в отдельности, улыбаясь и сияя глазами. – Да, это чепуха, но в то же время это настоящая, истинная поэзия. И что такое, в сущности, поэзия, как не чепуха? Божественная чепуха! Сьюзен кивнула в знак согласия.
– Ну что ж, начнём? – спросила миссис Эскобар.
– Ах, пожалуйста, – попросила Рут, не переставая гладить сына по мягким, шелковистым волосам. Теперь он немного успокоился. Миссис Эскобар начала:
Отправились по морю Киска и Сыч,
Усевшись
(после небольшой паузы, с воодушевлением)
в челнок голубой.
Сундук с пирогами (бодро) и узел с деньгами
(проникновенно-задумчиво)
– Что такое сундук? – спросил Малыш.
– Ш-ш, – шепнула Рут. Она прижала к себе головку сына, стараясь сдержать готовые посыпаться вопросы.
Тем временем миссис Эскобар, не обращая внимания на досадные помехи, после короткой драматической паузы перешла ко второй строфе:
И Сыч под гитар-р-ру, в мерцании звёзд
(в голосе миссис Эскобар затрепетала страсть и нега роскошной тропической ночи),
Запел (короткая пауза) про любовный недуг…
– Мама, а что такое не..?
– Ш-ш… – Она физически, пальцами, чувствовала, как рвётся наружу распиравшее Малыша любопытство.
Но сверкнули зеленью изумрудные кольца, вспыхнули разноцветные бриллианты – это миссис Эскобар, прижав тонкую руку к сердцу и подняв глаза к воображаемым созвездиям, продолжала:
Преле-е-стные глазки! Неви-и-данный хвост!
О, как ты прекрасна, мой друг, мой друг,
О, как ты
(голос миссис Эскобар выразительно дрогнул)
прекрасна, мой друг!
– Мама, а сычи разве любят кошек?
– Не надо разговаривать, мой маленький.
– А ты мне говорила, что кошки едят птичек.
– Это не такая кошка, мой хороший.
– Но, мама, ты же сама говорила… Миссис Эскобар перешла к следующей строфе:
Мурлыкнула Киска: Блаженство так близко!
Твой голос так дивно хорош!
Поженимся, милый,
(томно-страстно)
ждать больше нет силы;
Но где ты
(пауза, горестно сверкнули изумруды и бриллианты)
кольцо возьмёшь?
Они плыли вперёд ровно месяц и год
И однажды в Лимонном Лесу,
В чужеда-а-альнем краю…
– Мама, а что такое «чижидальный»?
Миссис Эскобар слегка возвысила голос, чтобы заглушить неуместный вопрос, и продолжала:
…увидали свинью,
С блестящим кольцом…
– Ну, мама же…
С блестящим кольцом
(ещё громче повторила миссис Эскобар, и её рука описала в воздухе сверкающий круг)
в носу, в носу…
– Мама! – Малыш с яростным нетерпением тряс мать за руку. – Почему ты не говоришь?! Что такое «чижидальный»?!
– Ш-ш, мой маленький, подожди секундочку.
Сьюзен поднесла палец к губам. Ах, как ей хотелось, чтобы он вёл себя хорошо! Миссис Эскобар читает так чудесно! Ну что она теперь подумает?
С блестящим кольцом
(рука миссис Эскобар описала в воздухе ещё больший круг)
в носу.
– Чужедальний – это значит: очень-очень далёкий, – шепнула Рут.
И с трепетом тайным Сыч молвил: "Продай нам
Колечко!" – «Извольте, продам!»
Через сутки – не вдруг – повенчал их
Индюк, Оказавшийся там по делам
(голос миссис Эскобар звучал многозначительно, очевидно, Индюка привлекли в Лимонный Лес чрезвычайно важные дела).
Потом был обед из мятных конфет,
А на сладкое фунт…
– А что такое – фунт?
– Ш-ш, мой хороший.
…фунт ветчины,
И в интимном кругу
(голос миссис Эскобар стал воркующим, персиковым, бархатисто-нежным)
на морском берегу…
– Почему ты всё время говоришь «ш-ш-ш»?! – закричал Малыш. Он так рассердился, что стиснул кулачки и принялся колотить мать.
Поведение Малыша было таким неделикатным, что миссис Эскобар вынуждена была принять меры. Она нахмурилась и приложила палец к губам.
…на морском берегу
(в голосе миссис Эскобар послышалось плесканье волн)
Все плясали
(какой весёлый, какой изысканно-нежный брачный танец!)
при свете
(последние слова миссис Эскобар произнесла медленно-медленно, и её рука плавно, словно усталая птица, опустилась на колено)
луны-ы…
Ах, если бы кто-нибудь мог услышать эти слова! В них было всё: межзвёздные пространства и таинственный ход планет, серенада Дон-Жуана и балкон Джульетты. Если бы… Но слов этих – увы! – не услышал никто. Вопль, который испустил Малыш, был таким пронзительным, что совершенно их заглушил.
III– Я считаю, что ты должна серьёзно поговорить с Рут, – сказала миссис Эскобар, когда они со Сьюзен возвращались домой. – Она неправильно воспитывает Малыша. Ребёнок избалован.
Обвинение было высказано в довольно завуалированной форме, но Сьюзен немедленно бросилась извиняться за самое, с её точки зрения, очевидное преступление Малыша.
– Да, конечно, – сказала она. – Но в этом стихотворении правда много непонятных слов. Миссис Эскобар нахмурилась. Её слишком хорошо поняли.
– Стихотворение? – удивлённо повторила она. – О чём ты? Нет, нет, я совсем не об этом. Напротив, он так мило и внимательно слушал, когда я читала. Неужели ты не заметила? Сьюзен виновато покраснела:
– Мне показалось, что он много перебивал. Миссис Эскобар снисходительно засмеялась:
– Но это же совершенно естественно для такого малыша. Нет, нет, я говорю о его поведении в целом. Например, за чаем… Тебе необходимо поговорить с Рут. Сьюзен пообещала, что обязательно поговорит.
Миссис Эскобар перевела разговор на другую тему. Помнит ли Сьюзен, что вечером к ним должен прийти Сидни Фэлл? Удивительно милый молодой человек. Он совершенно очаровал миссис Эскобар. Какой у него красивый рот – тонко очерченный, нежный и вместе с тем чувственный и волевой. И потом, в нём столько остроумия, столько истинно мужского обаяния. Несчастная Сьюзен удручённо молчала.
– Нет, право же, – продолжала настаивать миссис Эскобар, – согласись, что он – прелесть!
– Я его ненавижу! – выпалила Сьюзен и разрыдалась.
– Ненавидишь? – удивилась миссис Эскобар. – Но почему же? Почему? Надеюсь, ты не ревнуешь, – прибавила она со смехом. Сьюзен отрицательно помотала головой.
– Нет, нет, я вижу, – настаивала миссис Эскобар, – ты ревнуешь.
Сьюзен продолжала упрямо мотать головой. Но миссис Эскобар чувствовала, что она отмщена.
– Ах ты, моя глупышка, – сказала миссис Эскобар голосом, в котором слышалась безграничная нежность. Она обняла девушку за плечи, привлекла к себе и стала нежно целовать её мокрое лицо. Сьюзен снова почувствовала себя счастливой.
Уильям Плоумер
СЫН КОРОЛЕВЫ ВИКТОРИИ
(новелла, перевод Г. Островской)
1В фордике, тарахтевшем по залитой ослепительным солнцем ухабистой дороге Лембулевда, ехали двое. Трудно было найти людей, менее похожих друг на друга: один – владелец лавки Мак-Гэвин, угрюмый краснолицый человек лет тридцати трех – тридцати четырех, выходец из Шотландии, огрубевший от жизни в колониях, другой – только что окончивший школу молодой англичанин Фрэнт. Неловкое создалось положение. Они не знали, о чем говорить. Мак-Гэвин полагал, что спутник презирает его – просто так, за то, что он такой, какой есть. Л Фрэнт, глядя на этого загорелого, видавшего виды человека и чувствуя себя по сравнению с ним глупым и беспомощным, прилагал все усилия, чтобы держаться непринужденно, и с интересом посматривал вокруг. Дорога вилась, поднимаясь всё выше среди поросших травой холмов с темнеющими там и сям в ложбинах островками девственного леса. Гранитные пролысины сменялись красными пятнами вспаханной земли. Кое-где лепились на склонах конусообразные хижины. И куда ни глянь – туземцы, пасущие стада тощих коров и косматых овец. Даже поверхностному наблюдателю сразу бросалось в глаза, что этот живописный уголок населен слишком густо и что белые, заняв низины для разведения сахарного тростника, постепенно оттеснили коренных жителей в предгорья, где почва бедна, пастбища скудны и местность слишком изрезанна, чтобы можно было как следует заняться земледелием.
Фрэнт поглядывал на туземцев с понятным любопытством. Какие они, когда узнаешь их поближе? И что бы такое сказать о них Мак-Гэвину?
Наконец он произнес:
– А жаль, право, что у туземцев такой низкий уровень жизни: на них не очень-то разбогатеешь.
Мак-Гэвин взглянул на него с тем угрюмым недоумением, которое нередко можно подметить на лицах невежественных людей, когда они сталкиваются с идеей для них новой, сложной и, по-видимому, сумасбродной.
– Черномазые ублюдки! – воскликнул он. – Ни черта на них не разбогатеешь, сами скоро увидите.
И он рывком переключил скорость. Машина стала медленно одолевать крутой подъем, и Фрэнт, подпрыгивая на сиденье рядом с Мак-Гэвином, был рад, что шум мотора избавил их от неловкого молчания.
Сыновья "новоиспеченных бедняков" послевоенного времени, уволенные государственные служащие и смещенные с должности офицеры индийских колониальных войск, юнцы, спустившие свое состояние, и другие горемыки, сбившиеся с пути истинного, – все они отправлялись сюда, за тридевять земель, чтобы начать новую жизнь. Увы, она кончалась иной раз самоубийством: ведь не каждому под силу столь резкая перемена обстановки или мучительное одиночество среди великолепной природы. С одобрения здравомыслящих, казалось бы, людей, Фрэнт, соблазненный рекламой и побуждаемый духом предприимчивости, прямо со школьной скамьи тоже отправился сюда в поисках счастья.
Деловая основа его взаимоотношений с Мак-Гэвином не облегчала Фрэнту эти первые минуты их знакомства. Фрэнт приехал к нему не как компаньон, и не как слуга, и не как гость и не вносил ему ни пенса за обучение. Опекунский совет в Лондоне направил его к Мак-Гэвину, как к лицу, изъявившему желание предоставить молодому англичанину бесплатный стол и кров и обучать его в течение двух-трех лет искусству торговли с неграми из племени лембу, не требуя взамен ничего, кроме "услуг" этого молодого человека. Мак-Гэвину отнюдь нельзя было отказать в практической сметке, и возможность заполучить толкового и к тому же бесплатного белого помощника казалась ему весьма заманчивой. Фрэнт по воспитанию был человеком деликатным и обязательным. Вот так они и познакомились.
Фрэнт был молод – до того молод, что, отважно въезжая по неровной дороге в самое сердце Лембуленда, не мог не думать о своих школьных товарищах и о том, как бы они ему позавидовали, если бы увидели его сейчас. Его снедало пагубное нетерпение. Как это свойственно юности, он вступал в единоборство с судьбой, исполненный самых благородных стремлений. Для некоторых из нас в молодости куда важнее найти самое себя, чем преуспеть в житейском смысле этого слова и наслаждаться комфортом и деньгами. Мы хотим раскрыться до конца, с наибольшей полнотой выразить свое истинное "я". Это сложный процесс, и обусловлен он, по-видимому, и нашим отношением к делу, которым мы хотим или должны заниматься в жизни, и тем, как наша наследственность и воспитание заставляют нас реагировать на внешнюю среду, и особенно нашей взаимосвязью с другими людьми. В конечном счете это возмужание, превращение в настоящего человека (так как суть именно в этом) для большинства из нас приходит с опытом сердца. Сейчас много рассуждают о проблеме пола: вполне возможно, что иногда важность ее переоценивают, – ведь есть люди, которые придают этому вопросу очень мало значения и всё-таки добиваются успеха, как сэр Исаак Ньютон, для которого он вообще не существовал. Но Фрэнт вышел из семьи, склонной к увлечениям. Он прибыл в Лембуленд со здоровым аппетитом к жизни и мало представлял, на что он себя обрекает.
2Фактория в Мадумби была расположена на вершине холма, недалеко от дороги, вернее проселка, и состояла из лавки, жилого дома шагах в пятидесяти от нее, и нескольких кое-как сколоченных надворных строений.
Перед домом когда-то, видно, пытались развести сад, но из попытки этой мало что вышло, – здесь вечно бродили коровы и куры, а время от времени сюда вторгались обезьяны. Позади был поросший колючей травой выгон и небольшой лесок.
Эти постройки, – воплощение уродства! – сбитые из сосновых досок и обшитые снаружи рифленым железом, выкрашенным в защитный цвет, взирали на покатые склоны, украшенные купами деревьев, ручейками и лужайками, как в хорошо распланированном парке. Но когда мистер и миссис Мак-Гэвин обосновывались в Мадумби, они меньше всего думали о пейзаже.
Свет в лавку проникал через два маленьких окошка и открытую дверь, и тому, кто входил туда с улицы, залитой ярким южным солнцем, сперва трудно было что-нибудь разглядеть. Лавка была так завалена товаром, что напоминала пещеру, где хранится награбленное добро. Ударившись головой о свисающую откуда-то цепь для волов или фонарь «летучая мышь», посетитель поднимал глаза и обнаруживал, что потолок почти скрыт гирляндами котелков и корзин, мотками тонкой цветной шерсти, огромными связками платков всех цветов и размеров, штабелями рубах и штанов, вперемешку с лифчиками, сковородками, венками из искусственных незабудок, топориками, ножами, бусами и лемехами для плугов. Полки были доверху набиты разнообразными товарами, для производства которых на четырех континентах дымили и грохотали сотни фабрик. Дешевая одежда, кричащие ткани, непрочные скобяные и фарфоровые изделия, самые никчемные патентованные лекарства, самые безвкусные поддельные драгоценности, самая низкосортная бакалея, Библии, иголки, трубки, целлулоидные воротнички, суповые миски, помада для волос, тетради, печенье и кружевные занавески – ярус за ярусом товары всевозможных образцов.
Несколько полок занимал хлам, оставшийся после войны, – серые бумажные носки, связанные в Чикаго для американских волонтеров, так и не вступивших в армию, куртки и бриджи цвета хаки, обмотки, каски и прочая заваль, всё уродливое, хотя и отвечающее своему назначению, созданное машинами и машинами доставленное к театру военных действий, чтоб поддержать эту всемирную бойню; всё, произведенное в излишке, по контракту, а не из необходимости и, наконец, закончившее свой путь здесь, чтобы можно было извлечь выгоду из того удовольствия, которое Эти вещи доставляли неграм своей необычностью. Весь мир как будто сговорился извлечь для себя выгоду на этом уединенном холме Лембуленда.
Двери в глубине лавки вели в два других помещения. Одно, побольше, служило складом для громоздких товаров – мешков с солью, сахаром и зерном, скобяных изделий, ящиков со сластями и мылом; кроме того, там лежали кипы табачных листьев не менее двух футов длиной, которые изредка обрызгивали водой, чтобы они не утратили аромата. Существовал обычай: каждому взрослому покупателю давать в придачу парочку таких листьев, а каждому малышу – горсть грошовых леденцов; их ядовитый розовый и зеленый цвет и парфюмерный запах сулили быструю гибель крепким белым зубам. Другой, меньшей, комнатой пользовались в качестве конторы; в ней стояли стол, стул, сейф и грудами лежали документы. Окно, куда проникало послеполуденное солнце, не открывалось, и о стекло вечно с жужжанием бились мухи и шершни в разной стадии изнеможения. В углу, на куче неоплаченных счетов, обычно спал искусанный блохами пес, в чернильнице, часами стоявшей на солнцепеке, постоянно высыхали чернила, и, если нужно было сделать какую-нибудь запись, приходилось пользоваться карандашом.
Но всё это было лишь фоном. В помещении перед прилавком обычно толпились лембу всех возрастов и обоих полов. Шум стоял невообразимый. Все говорили разом, – кто смеялся, кто ссорился, кто сплетничал, кто торговался, и тут же из невероятно хриплого граммофона вырывались голоса Карузо и Клары Батт. Иногда какая-нибудь старая негритянка, почти слепая и почти голая, – остатки ее когда-то черных, как перец, волос пересыпала соль седины, а отвисшие сухие груди вполне можно было бы засунуть ей за пояс, – первый раз в жизни услышавшая граммофон, склонив голову набок, то и дело недоверчиво восклицала: "Abantu! Inkosi yami!"[39]39
«Люди! Вождь мой!»
[Закрыть]' – и, хлопая себя по тощим ляжкам, спрашивала, кто это поет – уж не дух ли?
Единственный свободный угол комнаты занимало трюмо, перед которым, восторженно взвизгивая, компания весьма пышных девушек обычно сравнивала свои прелести. Больше всего им хотелось увидеть отражение собственных задов, отчасти просто из любопытства, отчасти чтобы привлечь внимание присутствующих мужчин. Среди взрослых всегда толкалось несколько ребятишек, которые, зажав в кулачке свои три пенса, терпеливо ждали, когда наконец дойдет черед и до них. Кое-кто приносил для обмена яйца или фрукты, держа их на голове в похожих на чаши корзинках, женщины иногда являлись с курицами, зажатыми под мышкой, а мальчуганы порой притаскивали огромные пунцовые лилии с листьями и корнями.
Мало сказать, что всё здесь казалось Фрэнту необычным. Перед ним открылся совершенно новый мир. Он вдруг нырнул в атмосферу экзотики; здесь он должен был работать, всё это он должен был постичь. Так называемая приспособляемость есть по сути свежесть восприятия, интерес к новому и готовность учиться; и Фрэнт, который с детства был приучен к исполнительности, сперва очень охотно следовал указаниям Мак-Гэвина, не отступая от них ни на шаг. Мак-Гэвин ему не нравился, и было ясно, что никогда не понравится, но не менее ясно было и то, что Мак-Гэвин знал свое дело, а ведь Фрэнт приехал сюда – в теории, во всяком случае, – из деловых побуждений. Поэтому он вставал рано, ложился поздно и с усердием и выдумкой, никогда не падая духом и не теряя терпения, работал столько часов подряд, что этого не одобрил бы ни один профессиональный союз. Он боролся с трудностями незнакомого языка, вел конторские книги, следил, чтобы его не обсчитали, стараясь и сам никого не обсчитать (он был воспитан в правилах честности), и трудился от зари до зари без спешки, без отдыха, ни на миг не подвергая сомнению то, что полагал своим долгом. И Мак-Гэвин, убедившись, что имеет дело с честным, понятливым и достойным доверия человеком, признался жене, что успех его плана превзошел все ожидания. Пожалуй, он скоро сможет полностью оставлять на Фрэнта лавку и заниматься коммерческими операциями, требующими разъездов. Миссис Мак-Гэвин тоже была довольна, так как теперь ей реже приходилось стоять за прилавком и она могла больше времени проводить дома. Хотя, видит бог, в лавке было куда приятнее.
В день приезда Фрэнта чай был подан на веранде, так как миссис Мак-Гэвин не терпелось посмотреть, что собой представляет новый помощник, но потом ему всегда присылали чай в лавку. В доме он ел, спал и проводил часть свободного времени по воскресеньям. Дом состоял всего из четырех комнат. В комнате Фрэнта (девять футов на семь) было угнетающе душно, ее никогда как следует не убирали, и там дурно пахло. Гостиная, и без того небольшая, так была набита мебелью, что в ней и одному было трудно повернуться, а между тем там должны были есть и отдыхать три человека. Кроме того, в доме не было ни прихожей, ни коридора, и комната служила и тем и другим. Поэтому узор на линолеуме местами совсем стерся, а за входной дверью стояла вешалка, где горой громоздились пальто, макинтоши и шляпы, издававшие кислый запах застарелого пота, резины и плесени. Середину комнаты занимал большой стол, покрытый шерстяной скатертью защитного цвета, с бахромой, а на столе возвышалась керосиновая лампа под абажуром из розовой гофрированной бумаги. Буфет был заставлен дешевыми безделушками, а на стенах висели пожелтевшие свадебные фотографии в бамбуковых рамках, запыленные бумажные веера, часы с кукушкой и на резных полочках – позолоченные вазы с бессмертниками, рассыпающимися от старости. Почти невозможно было пробраться к маленькому книжному шкафу, над которым красовалась репродукция с "проблемной" картины под названием "Исповедь", где женщина в вечернем туалете моды 1907 года стояла на коленях перед мужчиной в смокинге; обоих озаряло ярко-красное и на вид жаркое пламя камина, помещенного на заднем плане. В шкафу, среди прочих книг, было несколько романов Марии Корелли,[40]40
Мария Корелли (1855—1924) – английская писательница, автор множества сентиментальных романов из светской жизни.
[Закрыть]брошюра о заболеваниях крупного рогатого скота и девичий альбом миссис Мак-Гэвин со стишками и не очень искусными рисуночками, которыми ее подруги в шутливой или комплиментарной форме отдавали дань владелице альбома. Будь он немного более пошлым, он мог бы служить некоторым развлечением, но банальности юных обитательниц колоний второго десятилетия нашего века не представляли даже мимолетного интереса. Следует, правда, признать, что кто-то из ее друзей внес туда следующий остроумный и весьма близкий к истине вклад:
Розы пунцовы и белы лилеи,
Пикули кислы, но вы их кислее.
– Любите читать? – спросил как-то, разговорившись, Мак-Гэвин. – У меня на это не хватает времени.
– И да и нет, – ответил Фрэнт, который, стараясь восполнить пробелы своего образования, хранил в спальне том "Братьев Карамазовых". – Всё зависит от того, какая книга.
Со стола этой парадной комнаты почти никогда не исчезал натюрморт из чайника и нескольких грязных чашек, над которыми вились тучи мух; миссис Мак-Гэвин семь раз на дню пила очень крепкий чай, – привычка эта до некоторой степени объясняла цвет ее лица. Но весь день и почти весь вечер двустворчатые двери на веранду были раскрыты настежь, и можно было любоваться прекрасным видом. Так как фактория, окруженная рощами мимозы, находилась на вершине холма, панорама была великолепна: в каждой лощине змеился ручей или темнел лесок, а на каждом пригорке под каждой купой деревьев прятался крааль – конусообразные хижины с небольшими полями и огородами. Повсюду паслись стада, а вдали цепь за цепью поднимались голубые горы. С первого взгляда пейзаж этот, подобно многим пейзажам Африки, казался счастливым сочетанием пасторальной простоты и величия, но с течением времени теми, кто жил там, овладевали тревога и грусть, и то, что вначале казалось величественным, становилось безжизненным, а то, что вначале представлялось безмятежным, приобретало какую-то мрачную значимость. Словно тишина и покой скрывали в себе зловещие силы, как грозовые тучи, часто нависавшие над горизонтом после полудня. Словно на этих залитых солнцем холмах царил злой дух, затаивший обиду.
