Текст книги "Английская новелла"

Автор книги: Артур Конан Дойл

Соавторы: Оскар Уайльд,Джон Голсуорси,Гилберт Кийт Честертон,Олдос Хаксли,Редьярд Джозеф Киплинг,Клапка Джером Джером,Грэм Грин,Дорис Лессинг,Джеймс Олдридж,Эдвард Морган Форстер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 38 страниц)

Сомерсет Моэм

ДОЖДЬ
(новелла, перевод И. Гуровой)

Скоро время ложиться, а завтра, когда они проснутся, уже будет видна земля. Доктор Макфейл закурил трубку и, опираясь на поручни, стал искать среди созвездий Южный Крест. После двух лет на фронте[13]13
  …после двух лет на фронте – события, описываемые в рассказе происходят после первой мировой войны.


[Закрыть] и раны, которая заживала дольше, чем следовало бы, он был рад поселиться на год в Тихой Апии, и путешествие уже принесло ему заметную пользу. Так как на следующее утро некоторым пассажирам предстояло сойти в Паго-Паго[14]14
  Апия, Паго-Паго и др. географические названия – действие происходит на островах Океании.


[Закрыть], вечером на корабле были устроены танцы, и в ушах у доктора все еще отдавались резкие звуки пианолы[15]15
  Пианола (англ. – pianola) – механическое пианино, созданное в конце XIX в., вытесненное затем граммофоном.


[Закрыть]. Теперь, наконец, на палубе воцарилось спокойствие. Неподалеку он увидел свою жену, занятую разговором с Дэвидсонами, и неторопливо направился к ее шезлонгу. Когда он сел под фонарем и снял шляпу, оказалось, что у него огненно-рыжие волосы, плешь на макушке и обычная для рыжих людей красноватая веснушчатая кожа. Это был человек лет сорока, худой, узколицый, аккуратный и немного педант. Он говорил с шотландским акцентом, всегда негромко и спокойно.

Между Макфейлами и Дэвидсонами – супругами-миссионерами[16]16
  Миссионер (от лат. missio – посылка, поручение) – человек, посвятивший себя обращению инаковерующих в свою веру.


[Закрыть] – завязалась пароходная дружба, возникающая не из-за близости взглядов и вкусов, а благодаря неизбежно частым встречам. Больше всего их объединяла неприязнь, которую все четверо испытывали к пассажирам, проводившим дни и ночи в курительном салоне за покером, бриджем и вином. Миссис Макфейл немножко гордилась тем, что они с мужем были единственными людьми на борту, которых Дэвидсоны не сторонились, и даже сам доктор, человек застенчивый, но отнюдь не глупый, в глубине души чувствовал себя польщенным. И только потому, что у него был критический склад ума, он позволил себе поворчать, когда они в этот вечер ушли в свою каюту.

– Миссис Дэвидсон говорила мне, что не знает, как бы они выдержали эту поездку, если бы не мы, – сказала миссис Макфейл, осторожно выпутывая из волос накладку. – Она сказала, что, кроме нас, им просто не с кем было бы здесь познакомиться.

– По-моему, миссионер – не такая уж важная птица, чтобы чваниться.

– Это не чванство. Я очень хорошо ее понимаю. Дэвидсонам не подходит грубое общество курительного салона.

– Основатель их религии не был так разборчив, – со смешком заметил доктор.

– Сколько раз я просила тебя не шутить над религией, – сказала его жена. – Не хотела бы я иметь твой характер, Алек. Ты ищешь в людях только дурное.

Он искоса посмотрел на нее своими бледно-голубыми глазами, но промолчал. Долгие годы супружеской жизни убедили его, что ради мира в семье последнее слово следует оставлять за женой. Он кончил раздеваться раньше ее и, забравшись на верхнюю полку, устроился почитать перед сном.

Когда на следующее утро доктор вышел на палубу, земля была совсем близко. Он жадно смотрел на нее. Узкая полоска серебряного пляжа сразу сменялась крутыми горами, вплоть до вершин покрытыми пышной растительностью. Среди зелени кокосовых пальм, спускавшихся почти к самой воде, виднелись травяные хижины самоанцев и кое-где белели церквушки. Миссис Дэвидсон вышла на палубу и остановилась рядом с доктором. Она была одета в черное, на шее – золотая цепочка с крестиком. Это была маленькая женщина с тщательно приглаженными тусклыми каштановыми волосами и выпуклыми голубыми глазами за стеклами пенсне. Несмотря на длинное овечье лицо, она не казалась простоватой, а, наоборот, настороженной и энергичной. У нее были быстрые птичьи движения. Самым примечательным в ней был голос – высокий, металлический, лишенный всякой интонации; он бил по барабанным перепонкам с неумолимым однообразием, раздражая нервы, как безжалостное жужжание пневматического сверла.

– Вы, наверное, чувствуете себя почти дома, – сказал доктор Макфейл с обычной слабой, словно вымученной улыбкой.

– Видите ли, наши острова непохожи на эти – они плоские. Коралловые. А эти – вулканические. Нам осталось еще десять дней пути.

– В здешних краях это то же, что на родине – соседний переулок, – пошутил доктор.

– Ну, вы, разумеется, преувеличиваете, однако в Южных морях расстояния действительно кажутся другими. В этом отношении вы совершенно правы.

Доктор Макфейл слегка вздохнул.

– Я рада, что наша миссия не на этом острове, – продолжала она. – Говорят, здесь почти невозможно работать. Сюда заходит много пароходов, а это развращает жителей; и, кроме того, здесь стоят военные корабли, что дурно влияет на туземцев. В нашем округе нам не приходится сталкиваться с подобными трудностями. Ну, разумеется, там живут два-три торговца, но мы следим, чтобы они вели себя как следует, а в противном случае мы их так допекаем, что они бывают рады уехать.

Поправив пенсне, она устремила на зеленый остров беспощадный взгляд.

– Стоящая перед здешними миссионерами задача почти неразрешима. Я неустанно благодарю бога, что по крайней мере это испытание нас миновало.

Округ Дэвидсона охватывал группу островов к северу от Самоа; их разделяли большие расстояния, и ему нередко приходилось совершать на пироге далекие поездки. В таких случаях его жена оставалась управлять миссией. Доктор Макфейл вздрогнул, представив себе, с какой неукротимой энергией она, вероятно, это делает. Она говорила о безнравственности туземцев с елейным негодованием, но не понижая голоса. Ее понятия о нескромности были несколько своеобразными. В самом начале их знакомства она сказала ему:

– Представьте себе, когда мы только приехали, брачные обычаи на наших островах были столь возмутительны, что я ни в коем случае не могу вам их описать. Но я расскажу миссис Макфейл, а она расскажет вам.

Затем он в течение двух часов смотрел, как его жена и миссис Дэвидсон, сдвинув шезлонги, вели оживленный разговор. Прохаживаясь мимо них, чтобы размяться, он слышал возбужденный шепот миссис Дэвидсон, напоминавший отдаленный рев горного потока, и, видя побледневшее лицо и полураскрытый рот жены, догадывался, что она замирает от блаженного ужаса. Вечером, когда они ушли к себе в каюту, она, захлебываясь, передала ему все, что услышала.

– Ну, что я вам говорила? – торжествуя, вскричала миссис Дэвидсон на следующее утро. – Ужасно, не правда ли? Теперь вас не удивляет, что я сама не осмелилась рассказать вам все это? Несмотря даже на то, что вы доктор.

Миссис Дэвидсон пожирала его глазами. Она жаждала убедиться, что достигла желаемого эффекта.

– Не удивительно, что вначале у нас опустились руки. Не знаю, поверите ли вы, когда я скажу, что во всех деревнях нельзя было отыскать ни одной порядочной девушки.

Она употребила слово «девушка» в строго техническом значении.

– Мы с мистером Дэвидсоном обсудили положение и решили, что в первую очередь надо положить конец танцам. Эти туземцы жить не могли без танцев.

– В молодости я и сам был не прочь поплясать, – сказал доктор Макфейл.

– Я так и подумала вчера вечером, когда услышала, как вы приглашали миссис Макфейл на тур вальса. Я не вижу особого вреда в том, что муж танцует с женой, но все же я была рада, когда она отказалась. Я считаю, что при данных обстоятельствах нам лучше держаться особняком.

– При каких обстоятельствах?

Миссис Дэвидсон бросила на него быстрый взгляд сквозь пенсне, но не ответила.

– Впрочем, у белых это не совсем то, – продолжала она, – хотя я вполне согласна с мистером Дэвидсоном, когда он говорит, что не понимает человека, который может спокойно стоять и смотреть, как его жену обнимает чужой мужчина, и я лично ни разу не танцевала с тех пор, как вышла замуж. Но туземные танцы – совсем другое дело. Они не только сами безнравственны, они совершенно очевидно приводят к безнравственности. Однако, благодарение богу, мы с ними покончили, и вряд ли я ошибусь, если скажу, что в нашем округе уже восемь лет как танцев нет и в помине.

Теперь пароход приблизился ко входу в бухту, и миссис Макфейл тоже поднялась на палубу. Пароход круто повернул и медленно вошел в гавань. Это была большая, почти замкнутая бухта, в которой мог свободно поместиться целый флот, а вокруг нее отвесно уходили ввысь зеленые горы. У самого пролива, там, куда с моря еще достигал бриз, виднелся окруженный садом дом губернатора. С флагштока лениво свисал американский флаг. Они миновали два-три аккуратных бунгало и теннисный корт и причалили к застроенной складами пристани. Миссис Дэвидсон показала Макфейлам стоявшую ярдах в трехстах от стенки шхуну, на которой им предстояло отправиться в Апию. По пристани оживленно сновали веселые добродушные туземцы, собравшиеся со всего острова, кто – поглазеть, а кто – продать что-нибудь пассажирам, направляющимся дальше, в Сидней; они принесли ананасы, огромные связки бананов, циновки, ожерелья из раковин или зубов акулы, чаши для кавы и модели военных пирог. Среди них бродили аккуратные, подтянутые американские моряки с чисто выбритыми, веселыми лицами; в стороне стояла кучка портовых служащих. Пока выгружали багаж, Макфейлы и миссис Дэвидсон разглядывали толпу. Доктор Макфейл смотрел на кожу детей и юношей, пораженную фрамбезией – уродливыми болячками, напоминавшими застарелые язвы, и его глаза блестели от профессионального интереса, когда он впервые в жизни увидел больных слоновой болезнью – огромные бесформенные руки, чудовищные волочащиеся ноги. И мужчины и женщины были в лава-лава[17]17
  Лава-лава – вид одежды туземцев: у мужчин – набедренная повязка, у женщин – кусок ткани, обернутый вокруг туловища.


[Закрыть].

– Очень неприличный костюм, – сказала миссис Дэвидсон. – Мистер Дэвидсон считает, что его необходимо закрепить в законодательном порядке. Как можно требовать от людей нравственности, если они носят только красную тряпку на чреслах?

– Костюм весьма подходящий для здешнего климата, – отозвался доктор, вытирая пот со лба.

Теперь, когда они очутились на суше, жара, несмотря на ранний час, стала невыносимой. Закрытый со всех сторон горами, Паго-Паго задыхался.

– На наших островах, – продолжала миссис Дэвидсон своим пронзительным голосом, – мы практически искоренили лава-лава. В них ходят только несколько стариков. Все женщины носят длинные балахоны, а мужчины – штаны и рубашки. В самом начале нашего пребывания там мистер Дэвидсон написал в одном из отчетов: «Обитатели этих островов по-настоящему проникнутся христианским духом только тогда, когда всех мальчиков старше десяти лет заставят носить штаны».

Миссис Дэвидсон, птичьим движением повернув голову, взглянула на тяжелые серые тучи, которые, клубясь, поднимались над входом в бухту. Упали первые капли дождя.

– Нам лучше где-нибудь укрыться, – сказала она.

Они последовали за толпой под большой навес из гофрированного железа, и начался ливень. Они простояли там некоторое время, а затем к ним присоединился мистер Дэвидсон. Правда, на пароходе он несколько раз вежливо побеседовал с Макфейлами, но, не разделяя любви своей жены к обществу, большую часть времени проводил за чтением. Это был молчаливый, мрачный человек, и чувствовалось, что, стараясь быть любезным, он только выполняет возложенный на себя долг христианина; характер у него был замкнутый, чтобы не сказать – угрюмый. Его внешность производила странное впечатление. Он был очень высок и тощ, с длинными, словно развинченными руками и ногами, впалыми щеками и торчащими скулами; при такой худобе его полные чувственные губы казались особенно удивительными. Он носил длинные волосы. Его темные, глубоко посаженные глаза были большими и печальными, а красивые руки с длинными пальцами наводили на мысль о большой физической силе. Но особенно поражало вызываемое им ощущение скрытого и сдерживаемого огня. В нем было что-то грозное и смутно тревожное. Это был человек, с которым дружеская близость невозможна.

Теперь он принес неприятную новость. На острове свирепствовала корь – болезнь для канаков[18]18
  Канаки – уроженцы островов Океании. Их труд часто использовался колонизаторами на плантациях сахарного тростника.


[Закрыть] очень серьезная и часто смертельная, – один из матросов шхуны, на которой они должны были плыть дальше, тоже заболел. Его свезли на берег и положили в карантинное отделение госпиталя, но из Апии по телеграфу отказались принять шхуну, пока не будет установлено, что больше никто из команды не заразился.

– Это означает, что нам придется пробыть здесь не меньше десяти дней.

– Но ведь меня ждут в Апии, – сказал доктор Макфейл.

– Ничего не поделаешь. Если на шхуне больше никто не заболеет, ей разрешат отплыть с белыми пассажирами, туземцам же всякие плавания запрещены на три месяца.

– Здесь есть отель? – спросила миссис Макфейл.

– Нет, – с тихим смешком ответил Дэвидсон.

– Так что же нам делать?

– Я уже говорил с губернатором. На приморском шоссе живет торговец, который сдает комнаты, и я предлагаю, как только кончится дождь, пойти посмотреть, нельзя ли там устроиться. Не ждите особых удобств. Нам повезет, если мы найдем себе постели и крышу над головой.

Но дождь все не ослабевал, и в конце концов они тронулись в путь, накинув плащи и взяв зонтики. Поселок состоял из нескольких служебных зданий, двух лавочек и кучки туземных хижин, ютившихся среди плантаций и кокосовых пальм. Дом, о котором шла речь, находился в пяти минутах ходьбы от пристани. Это был стандартный дом в два этажа, с большой верандой на каждом и с крышей из гофрированного железа. Его владелец, метис[19]19
  Метис (от франц. metis – смешанный) – отпрыск межрасового брака. Обычно метисами называли тех, кто рождался от брака европейцев и индейцев в Америке.


[Закрыть] по фамилии Хорн, женатый на туземке, вечно окруженной смуглыми детишками, торговал в лавке на нижнем этаже консервами и ситцем. В комнатах, которые он им показал, почти не было мебели. У Макфейлов стояла только старая расшатанная кровать под рваной москитной сеткой, колченогий стул и умывальник. Они оглядывались по сторонам в полном унынии. Дождь все лил и лил, не переставая.

– Я достану только самое необходимое, – сказала миссис Макфейл.

Когда она распаковывала чемодан, в комнату вошла миссис Дэвидсон. Она была полна кипучей энергии. Безрадостная обстановка совершенно на нее не подействовала.

– Я посоветовала бы вам как можно скорее взять иголку и заняться починкой москитной сетки, – сказала она, – иначе вы всю ночь не сомкнете глаз.

– А здесь много москитов? – спросил доктор Макфейл.

– Сейчас как раз сезон для них. Когда вас пригласят в Апии на вечер к губернатору, вы увидите, что всем дамам дают наволочки, чтобы они могли спрятать в них свои… свои нижние конечности.

– Ах, если бы этот дождь прекратился хоть на минуту! – сказала миссис Макфейл. – При солнце мне было бы веселее наводить здесь уют.

– Ну, если вы собираетесь ждать этого, вам придется ждать долго. Паго-Паго – пожалуй, самое дождливое место на всем Тихом океане. Видите ли, горы и бухта притягивают влагу, а кроме того, сейчас вообще время дождей.

Она взглянула поочередно на Макфейла и на его жену, стоявших с потерянным видом в разных концах комнаты, и поджала губы. Она чувствовала, что ей придется за них взяться. Такая беспомощность вызывала в ней только раздражение, но при виде беспорядка у нее всегда начинали чесаться руки.

– Вот что: дайте мне иголку с ниткой, и я заштопаю вашу сетку, пока вы будете распаковывать вещи. Обед подадут в час. Доктор, вам следовало бы сходить на пристань приглядеть, чтобы ваш багаж убрали в сухое помещение. Вы же знаете, что такое туземцы – они вполне способны сложить его там, где его будет поливать дождь.

Доктор снова надел плащ и спустился по лестнице. В дверях стоял мистер Хорн. Он разговаривал с боцманом привезшего их парохода и пассажиркой второго класса, которую доктор Макфейл несколько раз видел во время плавания. Боцман, приземистый, сморщенный и необыкновенно грязный человек, кивнул ему, когда он проходил мимо.

– Скверное дело вышло с корью, а, доктор? – сказал он. – Вы как будто уже устроились?

Доктор Макфейл подумал, что боцман слишком фамильярен, но он был застенчив, да и обижаться было не в его характере.

– Да, мы сняли комнату на втором этаже.

– Мисс Томпсон собирается плыть с вами в Апию, вот я и привел ее сюда.

Боцман большим пальцем указал на свою спутницу. Это была женщина лет двадцати семи, полная, с красивым, но грубым лицом, в белом платье и большой белой шляпе. Ее жирные икры, обтянутые белыми бумажными чулками, нависали над верхом белых лакированных сапожек. Она льстиво улыбнулась Макфейлу.

– Этот типчик хочет содрать с меня полтора доллара в день за какую-то конуру, – сказала она хриплым голосом.

– Послушай, Джо, я же тебе говорю, что она моя хорошая знакомая, – сказал боцман, – и больше доллара в день платить не может, ну и нечего тебе запрашивать больше.

Торговец был жирный, любезный и всегда улыбался.

– Ну, если вы так ставите вопрос, мистер Суон, я посмотрю, нельзя ли что-нибудь устроить. Я поговорю с миссис Хорн, и если мы решим, что можно сделать скидку, то сделаем.

– Со мной этот номер не пройдет, – сказала мисс Томпсон. – Мы покончим все это дело сейчас. Я плачу за эту комнатушку доллар в день и ни шиша больше.

Доктор Макфейл улыбнулся. Его восхищала наглость, с какой она торговалась. Сам он был из тех людей, которые всегда платят столько, сколько с них требуют. Он предпочитает переплачивать, лишь бы не торговаться. Хорн вздохнул.

– Хорошо, ради мистера Суона я согласен.

– Вот это разговор, – сказала мисс Томпсон. – Ну, так заходите, и вспрыснем это дело. Берите мой чемоданчик, мистер Суон, в нем найдется неплохое виски. Заходите и вы, доктор.

– Благодарю вас, но мне придется отказаться, – ответил он. – Я иду на пристань приглядеть за багажом.

Он вышел под дождь. Над бухтой проносились косые полосы ливня, и противоположного берега почти не было видно. Он встретил несколько туземцев, одетых только в лава-лава; в руках у них были большие зонты. Они держались прямо, и их неторопливая походка была очень красива; проходя мимо, они улыбались ему и здоровались с ним на непонятном языке.

Он вернулся к самому обеду; стол для них был накрыт в гостиной торговца. Это была парадная комната, которой пользовались только в торжественных случаях, и вид у нее был нежилой и грустный. Вдоль стен были аккуратно расставлены стулья, оббитые узорным плюшем, а на потолке висела позолоченная люстра, завернутая от мух в желтую папиросную бумагу. Дэвидсона не было.

– Он пошел с визитом к губернатору, – объяснила миссис Дэвидсон, – и его, наверное, оставили там обедать.

Маленькая девочка-туземка внесла блюдо бифштексов по-гамбургски, а через некоторое время в комнату вошел сам хозяин, чтобы узнать, всем ли они довольны.

– Кажется, у нас появилась новая соседка, мистер Хорн? – сказал доктор Макфейл.

– Она только сняла комнату, – ответил торговец. – Столоваться она у меня не будет.

Он поглядел на обеих женщин с заискивающей улыбкой.

– Я поместил ее внизу, чтобы она вам не мешала. Она вас не побеспокоит.

– Она приехала на нашем пароходе? – спросила миссис Макфейл.

– Да, мэм, во втором классе. Она едет в Апию. Получила там место кассирши.

– А!

Когда торговец ушел, Макфейл сказал:

– Ей, наверное, скучно обедать одной у себя в комнате.

– Если она ехала вторым классом, то, надо полагать, это ее вполне устраивает, – сказала миссис Дэвидсон. – Я не совсем представляю себе, кто бы это мог быть.

– Я проходил мимо, когда боцман привел ее сюда. Ее фамилия Томпсон.

– Не она ли вчера танцевала с боцманом? – спросила миссис Дэвидсон.

– Пожалуй, – сказала миссис Макфейл. – Я еще тогда подумала: кто она такая? Она показалась мне чересчур развязной.

– Да, ничего хорошего, – согласилась миссис Дэвидсон.

Они заговорили о другом, а после обеда разошлись, чтобы вздремнуть, так как утром встали непривычно рано. Когда они проснулись, небо было по-прежнему затянуто серыми тучами, но дождь перестал, и они решили пройтись по шоссе, которое американцы провели вдоль берега бухты.

Когда они вернулись, их встретил Дэвидсон – он тоже только что вошел в дом.

– Нас могут задержать на две недели, – недовольно сказал он. – Я возражал, но губернатор говорит, что ничего нельзя сделать.

– Мистеру Дэвидсону не терпится вернуться к своей работе, – сказала его жена, обеспокоенно поглядев на него.

– Мы отсутствовали целый год, – подтвердил он, меряя шагами веранду. – Миссия оставлена на миссионеров-туземцев, и я очень боюсь, что они все запустили. Это весьма достойные люди, я ни в чем не могу их упрекнуть: богобоязненные, благочестивые, истинные христиане – их христианство посрамило бы многих и многих так называемых христиан у нас на родине, – но до крайности бездеятельные. Они могут проявить твердость один раз, два раза, но быть твердыми всегда они не могут. Когда оставляешь миссию на миссионера-туземца, то, каким бы надежным он ни казался, через некоторое время непременно начнутся злоупотребления.

Мистер Дэвидсон остановился у стола. Его высокая сухопарая фигура и бледное лицо с огромными сверкающими глазами были очень внушительны, пламенные жесты и звучный низкий голос дышали глубочайшей искренностью.

– Я знаю, что мне предстоит большая работа. Я стану действовать – и действовать безотлагательно. Если дерево сгнило, оно будет срублено и предано огню.

А вечером, после заменявшего ужин позднего чая, пока они сидели в чопорной гостиной – дамы с вязаньем, а доктор с трубкой, – миссионер рассказал им о своей работе на островах.

– Когда мы приехали туда, они совершенно не понимали, что такое грех, – говорил он. – Они нарушали заповеди одну за другой, не сознавая, что творят зло. Я бы сказал, что самой трудной задачей, стоявшей передо мной, было привить туземцам понятие о грехе.

Макфейлы уже знали, что Дэвидсон провел пять лет на Соломоновых островах еще до того, как познакомился со своей будущей женой. Она была миссионером в Китае, и они встретились в Бостоне, куда приехали во время отпуска на съезд миссионеров. После брака они получили назначение на эти острова, где и трудились с тех пор на ниве господней.

Разговаривая с мистером Дэвидсоном, доктор и его жена каждый раз удивлялись мужеству и упорству этого человека. Он был не только миссионером, но и врачом, и его помощь в любое время могла потребоваться на одном из островов группы. В сезон дождей даже вельбот – ненадежное средство передвижения по бушующим валам Тихого океана, а за ним часто присылали просто пирогу, и тогда опасность бывала очень велика. Если его звали к больному или раненому, он никогда не колебался. Десятки раз ему приходилось всю ночь напролет вычерпывать воду, чтобы избежать гибели, и порою миссис Дэвидсон уже теряла надежду вновь его увидеть.

– Иногда я просто умоляю его не ездить, – сказала она, – или хотя бы подождать, пока море немного утихнет, но он ничего не слушает. Он упрям, и, если уж примет решение, его ничто не может остановить.

– Как мог бы я учить туземцев уповать на господа, если бы сам страшился уповать на него? – вскричал Дэвидсон. – Но я не страшусь, не страшусь. Присылая за мной в час беды, они знают, что я приеду, если это в человеческих силах. И неужели вы думаете, что господь оставит меня, когда я творю волю его? Ветер дует по его велению, и бурные волны вздымаются по его слову.

Доктор Макфейл был робким человеком. Он так и не сумел привыкнуть к визгу шрапнели над окопами, и, когда он оперировал раненых на передовых позициях, по его лбу, затуманивая очки, катился пот – так напряженно он заставлял слушаться свои дрожащие руки. Он поглядел на миссионера с легким трепетом.

– Я был бы рад, если бы мог сказать, что никогда не боялся.

– Я был бы рад, если бы вы могли сказать, что верите в бога, – возразил Дэвидсон.

Почему-то в этот вечер мысли миссионера то и дело возвращались к первым дням их пребывания на островах.

– Порой мы с миссис Дэвидсон смотрели друг на друга, а по нашим щекам текли слезы. Мы работали без устали дни и ночи напролет, но труд наш, казалось, не приносил никаких плодов. Я не знаю, что бы я делал без нее. Когда у меня опускались руки, когда я готов был отчаяться, она ободряла меня и поддерживала во мне мужество.

Миссис Дэвидсон потупила глаза на вязанье, и ее худые щеки слегка порозовели. Она не могла говорить от избытка чувств.

– Нам не от кого было ждать помощи. Мы были одни среди тьмы, и тысячи миль отделяли нас от людей, близких нам по духу. Когда уныние и усталость овладевали мной, она откладывала свою работу, брала Библию и читала мне, и мир нисходил в мою душу, как сон на глаза младенца, а закрыв наконец священную книгу, она говорила: «Мы спасем их вопреки им самим». И я чувствовал, что господь снова со мной, и отвечал: «Да, с божьей помощью я спасу их. Я должен их спасти».

Он подошел к столу и стал перед ним, словно перед аналоем.

– Видите ли, безнравственность была для них так привычна, что невозможно было объяснить им, как дурно они поступают. Нам приходилось учить их, что поступки, которые они считали естественными, – грех. Нам приходилось учить их, что не только прелюбодеяние, ложь и воровство – грех, но что грешно обнажать свое тело, плясать, не посещать церкви. Я научил их, что девушке грешно показывать грудь, а мужчине грешно ходить без штанов.

– Как вам это удалось? – с некоторым удивлением спросил доктор Макфейл.

– Я учредил штрафы. Ведь само собой разумеется, что единственный способ заставить человека понять греховность какого-то поступка – наказывать его за этот поступок. Я штрафовал их, если они не приходили в церковь, и я штрафовал их, если они плясали. Я штрафовал их, если их одежда была неприлична. Я установил тариф, и за каждый грех приходилось платить деньгами или работой. И в конце концов я заставил их понять.

– И они ни разу не отказались платить?

– А как бы они это сделали? – спросил миссионер.

– Надо быть большим храбрецом, чтобы осмелиться противоречить мистеру Дэвидсону, – сказала его жена, поджимая губы.

Доктор Макфейл тревожно поглядел на Дэвидсона. То, что он услышал, глубоко возмутило его, но он не решался высказать свое неодобрение вслух.

– Не забывайте, что в качестве последней меры я мог исключить их из церковной общины.

– А они принимали это близко к сердцу?

Дэвидсон слегка улыбнулся и потер руки.

– Они не могли продавать копру[20]20
  Копра (португ. copra) – высушенная мякоть кокосового ореха используемая для добывания кокосового масла, технических целей и корма скоту.


[Закрыть]. И не имели доли в общем улове. В конечном счете это означало голодную смерть. Да, они принимали это очень близко к сердцу.

– Расскажи ему про Фреда Олсона, – сказала миссис Дэвидсон.

Миссионер устремил свои горящие глаза на доктора Макфейла.

– Фред Олсон был датским торговцем и много лет прожил на наших островах. Для торговца он был довольно богат и не слишком-то обрадовался нашему приезду. Понимаете, он привык делать там все, что ему заблагорассудится. Туземцам за их копру он платил, сколько хотел, и платил товарами и водкой. Он был женат на туземке, но открыто изменял ей. Он был пьяницей. Я дал ему возможность исправиться, но он не воспользовался ею. Он высмеял меня.

Последние слова Дэвидсон произнес глубоким басом и минуты две молчал. Наступившая тишина была полна угрозы.

– Через два года он был разорен. Он потерял все, что накопил за двадцать пять лет. Я сломил его, и в конце концов он был вынужден прийти ко мне, как нищий, и просить у меня денег на проезд в Сидней.

– Видели бы вы его, когда он пришел к мистеру Дэвидсону, – сказала жена миссионера. – Прежде это был крепкий, бодрый мужчина, очень толстый и шумный; а теперь он исхудал, как щепка, и весь трясся. Он сразу стал стариком.

Дэвидсон ненавидящим взглядом посмотрел за окно во мглу. Снова лил дождь.

Вдруг внизу раздались какие-то звуки; Дэвидсон повернулся и вопросительно поглядел на жену. Это громко и хрипло запел граммофон, выкашливая разухабистый мотив.

– Что это? – спросил миссионер.

Миссис Дэвидсон поправила на носу пенсне.

– Одна из пассажирок второго класса сняла здесь комнату. Наверное, это у нее.

Они замолкли, прислушиваясь, и вскоре услышали шарканье ног – внизу танцевали. Затем музыка прекратилась и до них донеслись оживленные голоса и хлопанье пробок.

– Должно быть, она устроила прощальный вечер для своих знакомых с парохода, – сказал доктор Макфейл. – Он, кажется, отходит в двенадцать?

Дэвидсон ничего не ответил и поглядел на часы.

– Ты готова? – спросил он жену.

Она встала и свернула вязанье.

– Да, конечно.

– Но ведь сейчас рано ложиться? – заметил доктор.

– Нам еще надо заняться чтением, – объяснила миссис Дэвидсон. – Где бы мы ни были, мы всегда перед сном читаем главу из Библии, разбираем ее со всеми комментариями и подробно обсуждаем. Это замечательно развивает ум.

Супружеские пары пожелали друг другу спокойной ночи. Доктор и миссис Макфейл остались одни. Несколько минут они молчали.

– Я, пожалуй, схожу за картами, – сказал наконец доктор.

Миссис Макфейл посмотрела на него с некоторым сомнением. Разговор с Дэвидсонами оставил у нее неприятный осадок, но она не решалась сказать, что, пожалуй, не стоит садиться за карты, когда Дэвидсоны в любую минуту могут войти в комнату. Доктор Макфейл принес свою колоду, и его жена, почему-то чувствуя себя виноватой, стала смотреть, как он раскладывает пасьянс. Снизу по-прежнему доносился шум веселья.

На следующий день немного прояснилось, и Макфейлы, осужденные на две недели безделья в Паго-Паго, принялись устраиваться. Они сходили на пристань, чтобы достать из своих чемоданов книги. Доктор сделал визит главному врачу флотского госпиталя и сопровождал его при обходе. Они оставили свои визитные карточки у губернатора. На шоссе они повстречали мисс Томпсон. Доктор снял шляпу, а она громко и весело крикнула ему: «С добрым утром, доктор!» Как и накануне, она была в белом платье, и ее лакированные белые сапожки на высоких каблуках и жирные икры, нависающие над их верхом, как-то не вязались с окружающей экзотической природой.

– Признаться, я не сказала бы, что ее костюм вполне уместен, – заметила миссис Макфейл. – Она мне кажется очень вульгарной.

Когда они вернулись домой, мисс Томпсон играла на веранде с темнокожим сынишкой торговца.

– Поговори с ней, – шепнул доктор жене. – Она здесь совсем одна, и просто нехорошо ее игнорировать.

Миссис Макфейл была застенчива, но она привыкла слушаться мужа.

– Если не ошибаюсь, мы соседи, – сказала она довольно неуклюже.

– Просто жуть застрять в такой дыре, правда? – ответила мисс Томпсон. – И я слыхала, что мне еще повезло с этой комнатенкой. Не хотела бы я жить в туземной хибаре, а кое-кому приходится попробовать и этого. Не понимаю, почему здесь не заведут гостиницы.

Они обменялись еще несколькими словами. Мисс Томпсон, громкоголосая и словоохотливая, явно была склонна поболтать, но миссис Макфейл быстро истощила свой небогатый ассортимент общих фраз и сказала:

– Пожалуй, нам пора домой.

Вечером, когда они собрались за чаем, Дэвидсон, войдя, сказал:

– Я заметил, что у этой женщины внизу сидят двое матросов. Непонятно, когда она успела с ними познакомиться.

– Она, кажется, не очень разборчива, – отозвалась миссис Дэвидсон.

Все они чувствовали себя усталыми после пустого, бестолкового дня.

– Если нам придется провести две недели таким образом, не знаю, что с нами будет, – сказал доктор Макфейл.