Текст книги "Девять миллиардов имен Бога (сборник рассказов 1937-1953)"

Автор книги: Артур Чарльз Кларк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 42 страниц)

Двое в космосе

(перевод Т. Гинзбург)

Грант делал запись в бортовом журнале «Стар Куин», когда дверь за его спиной отворилась. Оглядываться он не стал: на корабле, кроме него, был только один человек. Но так как Мак–Нил не начал разговора и не вошел, затянувшееся молчание в конце концов удивило Гранта, и он круто развернул свое вращающееся кресло.

Мак–Нил просто стоял в дверях с онемевшим от ужаса лицом.

– В чем дело? – сердито спросил Грант. – Вам дурно или случилось что?

Инженер покачал головой.

– Нам крышка, – просипел он наконец. – У нас нет больше запаса кислорода.

И тут он заплакал.

Грант промолчал. Совершенно машинально раздавив в пепельнице сигарету, он со злостью ждал, когда погаснет последняя искра. Ему уже сейчас как будто не стало хватать воздуха: горло его сжал извечный космический страх.

Медленно освободившись от эластичных ремней, создававших, пока он сидел, слабую иллюзию весомости, Грант с привычным автоматизмом двинулся к двери. Мак–Нил не пошевелился. Даже со скидкой на пережитый шок поведение его казалось непростительным. Поравнявшись с инженером. Грант сердито толкнул его – может быть, тот очухается.

Трюм был выполнен в форме полусферы, в центре которой проходили кабели к пульту управления, контрольным приборам и другой половине растянувшегося на сто метров гантелеобразного космического корабля. Клети и ящики грудой заполняли помещение.

Но даже исчезни внезапно весь груз, Грант едва ли заметил бы это. Взгляд его был прикован к большому баку с кислородом, укрепленному на переборке у выхода. Все было в полном порядке, и только одна мелкая деталь указывала на беду: стрелка индикатора застыла на нуле.

Грант смотрел на этот молчаливый символ, как много веков назад во время чумы мог смотреть какой–нибудь вернувшийся домой лондонец на входную дверь, перечеркнутую в его отсутствие грубо нацарапанным крестом.

Когда он вернулся к пульту управления, Мак–Нил снова был уже самим собой. Причину столь быстрого выздоровления выдавала открытая аптечка. Инженер даже попытался сострить:

– Это метеор. Нам твердят, что корабль может столкнуться с метеором раз в сто лет. Мы, видать, сильно поторопились.

– Какой–нибудь выход найдется, пожертвуем в крайнем случае грузом. В общем, не будем гадать, давайте уточним обстановку.

Он был больше зол, чем испуган. Он был зол на Мак–Нила за проявленную им слабость. Он был зол на конструкторов за то, что они не предусмотрели этой пусть даже самой маловероятной случайности. Но сколько–то времени до конца оставалось, и, значит, не все еще было потеряно. Эта мысль помогла ему взять себя в руки.

«Стар Куин» пробыл в пути 115 дней, и оставалось ему до цели всего тридцать. Как все грузовые суда, он летел по касательной к орбитам Земли и Венеры. Скоростные лайнеры преодолевали это расстояние по прямой за срок втрое меньший, но тратя горючего в десять раз больше. «Стар Куин» вынужден был тащиться по своей эллиптической орбите, словно трамвай по рельсам, преодолевая дорогу в один конец за 145 дней.

«Стар Куин» даже отдаленно не походил на космические корабли, рисовавшиеся воображению людей первой половины XX века. Он состоял из двух сфер, диаметрами пятьдесят и двадцать метров, соединенных цилиндром около ста метров длиной. Большая сфера предназначалась для команды, груза и систем управления, меньшая – для атомных двигателей.

«Стар Куин» был построен в космосе и самостоятельно не мог подняться даже с поверхности Луны. Работая на полную мощность, его двигатели способны были за час развить скорость, достаточную, чтобы оторваться от искусственного спутника Земли или Венеры.

Транспортные рейсы между планетами и спутниками осуществляли маленькие мощные химические ракеты. Через месяц они взлетят с Венеры, чтобы встретить «Стар Куин», но он не затормозит, потому что будет неуправляем. Он продолжит свой орбитальный полет, с каждой секундой уносясь от Венеры, а еще через пять месяцев вернется на орбиту Земли, хотя самой планеты на том месте уже не будет…

Поразительно, сколько времени уходит на простое сложение, если от полученной суммы зависит твоя жизнь. Грант десять раз пересчитал короткий столбик цифр, прежде чем окончательно расстаться с надеждой на изменение итога.

– Никакая экономия, – сказал он, – не позволит нам протянуть больше двадцати дней. Даже если мы выжмем весь кислород из воды и всех химических соединений, находящихся на борту. То есть до Венеры останется еще десять дней пути, когда… – Он умолк на середине фразы.

Десять дней – невелик срок, но в данном случае и десять лет не могли бы значить больше.

– Если выбросить груз, – спросил Мак–Нил, – есть у нас шанс изменить орбиту?

– Вероятно, но нам это ничего не даст. При желании мы могли бы за неделю достигнуть Венеры, но тогда нам не хватит топлива для торможения, а у них там нет способа задержать нас.

– Даже и лайнер не сможет?

– Регистр Ллойда указывает, что на Венере сейчас только несколько транспортных судов. Да и вообще такой маневр неосуществим. Ведь спасательному судну надо не только подойти к нам, но и вернуться потом обратно. А для этого нужна скорость примерно пятьдесят километров в секунду!

– Если мы сами не можем ничего придумать, – сказал Мак–Нил, – надо посоветоваться с Венерой. Авось кто–нибудь подскажет.

– Именно это я и собирался сделать, как только самому мне картина стала ясна. Наладьте, пожалуйста, связь.

Взглядом провожая Мак–Нила, он думал о заботах, которые тот ему теперь доставит. Как большинство полных людей, инженер был уживчив и добродушен. До сих пор с ним вполне можно было ладить. Но теперь он показал свою слабохарактерность. Он явно одряхлел – и физически и духовно – результат слишком долгого пребывания в космосе.

Параболическое зеркало, вынесенное на корпус корабля, нацелилось на Венеру, которая сейчас всего в десяти миллионах километров от «Стар Куин». Трехмиллиметровые радиоволны преодолевают это расстояние чуть больше, чем за полминуты. Даже обидно было думать, как мало им требуется, чтобы оказаться в безопасности.

Автоматический монитор Венеры бесстрастно просигналил: «Прием» – и Грант, надеясь, что голос его звучит твердо и спокойно, начал свое сообщение. Детально проанализировав обстановку, он попросил совета. О своих опасениях в отношении Мак–Нила он умолчал: несомненно, тот следил за передачей.

Грант знал, что пока все сказанное им записано лишь на магнитную ленту. Но очень скоро ничего не подозревающий дежурный связист прокрутит ее.

Сейчас он еще не догадывается о сенсации, которую первым узнает и которая затем прокатится по всем обитаемым планетам, вызывая бурю сочувствия и вытесняя все другие новости с телевизионных экранов и газетных полос. Такова печальная привилегия космических трагедий.

Вернулся в каюту Мак–Нил.

– Я уменьшил давление воздуха, – сказал он. – У нас немного нарушена герметичность. В нормальных условиях мы этого и не почувствовали бы.

Грант рассеянно кивнул и подал Мак–Нилу пачку бумаг.

– Давайте просмотрим накладные. Может быть, что–то из груза нам пригодится. «А если и нет, – подумал он про себя, – во всяком случае, на время это нас отвлечет».

Пришедший наконец с Венеры ответ потребовал почти часа магнитофонной записи и содержал такую уйму вопросов, что навел Гранта на унылые размышления: хватит ли оставшегося ему короткого срока жизни, чтобы удовлетворить чье–то любопытство. Большинство вопросов были чисто техническими и касались корабля. Эксперты двух планет ломали голову над тем, как спасти «Стар Куин» и груз.

– Ну, что вы об этом думаете? – ища на лице Мак–Нила признаки нового смятения, спросил Грант, когда они кончили прослушивать послание Венеры.

Мак–Нил только после долгой паузы, пожав плечами, заговорил, и первые его слова прозвучали эхом собственных мыслей Гранта:

– Без дела мы, конечно, сидеть не будем. За один день я со всеми их тестами не управлюсь. В основном мне понятно, к чему они клонят, но некоторые вопросы поистине дурацкие.

Невозмутимость Мак–Нила успокоила Гранта и вместе с тем раздосадовала. Успокоила, потому что он опасался новой тягостной сцены, а раздосадовала, потому что противоречила уже сложившемуся мнению. Как все–таки рассматривать тот его нервный срыв? Показал ли он тогда свою истинную натуру или это была лишь минутная слабость, которая может случиться с каждым?

Грант, воспринимавший мир в черно–белом изображении, злился, не понимая, малодушен или отважен Мак–Нил. Возможность сочетания того и другого ему и в голову не приходила.

На четвертый день Венера снова подала голос. Очищенное от технической шелухи, ее сообщение звучало, по сути, как некролог. Гранта и Мак–Нила, уже вычеркнутых из списка живых, подробно наставляли, как им поступить с грузом.

Мак–Нил скрылся сразу после этой радиограммы. Сперва Гранта устраивало, что инженер не беспокоит его. К тому же оставалось еще написать разные письма, хотя завещание он отложил на потом.

Была очередь Мак–Нила готовить «вечернюю» трапезу, что он делал всегда с удовольствием, так как весьма заботился о своем пищеварении. Однако на сей раз сигнала с камбуза все не поступало, и Грант отправился на розыски своего экипажа.

Мак–Нила он нашел лежавшим на койке и весьма благодушно настроенным. В воздухе над ним висел большой металлический ящик, носивший следы грубого взлома. Рассматривать содержимое не требовалось – все и так было ясно.

– Просто безобразие тянуть эту штуку через трубочку, – без тени смущения заметил Мак–Нил. – Эх, увеличить бы немного гравитацию, чтобы можно было пить по–человечески.

Сердито–осуждающий взгляд Гранта оставил его невозмутимым.

– К чему эта кислая мина? Угощайтесь и вы! Какое это теперь имеет значение?

Он кинул бутылку, и Грант подхватил ее. Вино было баснословно дорогое – он вспомнил проставленную на накладной цену: содержимое этого ящика стоило тысячи долларов.

– Не вижу причин даже в данных обстоятельствах вести себя по–свински, – сурово сказал он.

Мак–Нил не был еще пьян. Он достиг лишь той приятной стадии, которая предшествует опьянению и в которой сохраняется определенный контакт с унылым внешним миром.

– Я готов, – заявил он с полной серьезностью, – выслушать любые убедительные возражения против моего нынешнего образа действий – образа, на мой взгляд, в высшей степени разумного. Но если вы намерены читать мне мораль, вам следует поторопиться, пока я не утратил еще способности воспринимать ваши доводы.

Он опять нажал пластиковую грушу, и из бутылки хлынула ему в рот пурпурная струя.

– Даже оставляя в стороне самый факт хищения принадлежащего компании имущества, которое рано или поздно будет, конечно, спасено, не можете ведь вы пьянствовать несколько недель!

– Это мы еще посмотрим, – задумчиво отозвался Мак–Нил.

– Ну уж нет! – обозлился Грант. Опершись о стену, он с силой вытолкнул ящик в открытую дверь. Выбираясь затем из каюты, он слышал, как Мак–Нил крикнул ему вдогонку:

– Это уже предел хамства!

Чтобы отстегнуть ремни и вылезти из койки, да еще в его теперешнем состоянии, инженеру потребовалось бы немало времени. И Грант, беспрепятственно вернув ящик на место, запер трюм. Поскольку до сих пор в космосе держать трюм на запоре никогда не приходилось, своего ключа у Мак–Нила не было, а запасной ключ Грант спрятал.

Мак–Нил сохранил все же парочку бутылок, и когда Грант немного спустя проходил мимо его каюты, то услышал, как горланил инженер.

«Нам плевать, КУДА уходит воздух, только бы не уходил в вино…»

«Технарю» Гранту песня была незнакома. Пока он стоял, прислушиваясь, на него вдруг словно накатило чувство, природу которого он, надо отдать ему справедливость, понял не сразу.

Чувство это исчезло так же мгновенно, как и возникло, оставив после себя дрожь и легкую дурноту. И Грант впервые осознал, что его неприязнь к Мак–Нилу начинает переходить в ненависть.

А затем все было до ужаса просто и выглядело жуткой пародией на те первые задачи, с которых начинают изучение арифметики: «Если шесть человек производят монтаж за два дня, сколько…»

Для ДВОИХ кислорода хватило бы на двадцать дней, а до Венеры осталось лететь тридцать. Не надо было быть математическим гением, чтобы сообразить: добраться до Вечерней звезды живым может один, только один человек.

И, рассуждая вслух о двадцатидневном сроке, оба сознавали, что вместе им можно лететь только десять дней, а на оставшийся путь воздуха хватит лишь одному из двоих. Положение было, что называется, пиковое.

Ясно, что долго длиться такой заговор молчания не мог. Однако проблема была из тех, которые и в лучшие времена нелегко решить полюбовно. Еще труднее, когда люди в ссоре.

Хотя по молчаливому согласию заведенный порядок был восстановлен, на натянутость в отношениях Гранта и Мак–Нила это не повлияло. Оба всячески избегали друг друга и сходились только за столом. При этих встречах они держались с преувеличенной любезностью, усиленно стараясь вести себя как обычно, что ни одному из них не удавалось.

Грант надеялся, что Мак–Нил сам заговорит о необходимости кому–то из двоих принести себя в жертву. И то, что инженер упорно не желал начать этого трудного разговора, только усиливало гневное презрение Гранта. В довершение всех бед Грант страдал теперь ночными кошмарами и почти не спал.

Когда до последнего, буквально крайнего срока оставалось уже только пять дней, Грант впервые начал подумывать об убийстве. Он сидел после «вечерней» трапезы, с раздражением слушая, как Мак–Нил гремит в камбузе посудой.

Кому в целом свете, спросил себя Грант, нужен этот инженер? Он холост, смерть его никого не осиротит, никто по нем не заплачет. Грант же, напротив, имеет жену и троих детей, к которым питает соответствующие чувства, хотя сам по непонятным причинам видит от своих домочадцев лишь обязательную почтительность.

Непредубежденный судья без труда выбрал бы из двоих более достойного. Имей Мак–Нил каплю порядочности, он сделал бы это и сам. А поскольку он явно не намерен ничего такого делать, он не заслуживает того, чтобы с ним считались.

Мысль, которую Грант уже несколько дней отгонял от себя, теперь назойливо ворвалась в его сознание, и он, отдадим ему справедливость, ужаснулся.

Он был прямым и честным человеком с весьма строгими правилами. Даже мимолетные, считающиеся почему–то «нормальными» позывы к убийству были ему чужды. Но по мере приближения критического срока они стали появляться все чаще.

И нервы его быстро сдавали, что усугублялось поведением Мак–Нила, который держался теперь с неожиданным и бесившим Гранта спокойствием. Откладывать объяснение дальше становилось уже опасно.

Единичный нейтрон вызывает цепную реакцию, способную вмиг погубить миллионы жизней и искалечить даже тех, кто еще не родился. Точно так же иной раз достаточно ничтожного толчка, чтобы круто изменить образ действий и всю судьбу человека.

Гранта остановил у двери Мак–Нила совершеннейший пустяк – запах табачного дыма.

Мысль, что этот сибаритствующий инженер транжирит на свои прихоти последние бесценные литры кислорода, привела Гранта в бещенство. Он был так разъярен, что в первый момент не мог двинуться с места.

Побуждение, которому он вначале противился, над которым потом нехотя размышлял, было наконец признано и одобрено. Мак–Нилу предоставлялась возможность равноправия, но он оказался недостоин этого. Что ж, если так, пусть себе умирает.

Для человека, лишь сейчас решившегося на убийство, действия Гранта были на удивление методичны. Не раздумывая, он кинулся к аптечке, содержимое которой предусматривало чуть ли не все несчастья, какие могут произойти в космосе.

Предусмотрен был даже самый крайний случай, и специально для него позади других медикаментов здесь прикрепили пузырек, мысль о котором все эти дни подсознательно тревожила Гранта. На белой этикетке под изображением черепа и скрешенных костей стояла четкая надпись: «ПРИМЕРНО ПОЛГРАММА ВЫЗОВУТ БЕЗБОЛЕЗНЕННУЮ И ПОЧТИ МГНОВЕННУЮ СМЕРТЬ».

Безболезненная и мгновенная смерть – это было хорошо. Но еще важнее было обстоятельство, на этикетке не упомянутое: яд был лишен также и вкуса.

Еда, которую готовил Грант, не имела ничего общего с произведениями кулинарного искусства, выходившими из рук Мак–Нила. Человек, любящий вкусно поесть к вынужденный большую часть жизни проводить в космосе, приучается хорошо готовить. И Мак–Нил давно уже освоил эту вторую профессию.

Грант же, напротив, смотрел на еду как на одну из необходимых, но досадных обязанностей, от которых он старался побыстрее отделаться. И это соответственно отражалось на его стряпне. Мак–Нил успел уже с ней смириться, и трапеза протекала в почти полном молчании. Но это стало уже обычным: все возможности непринужденной беседы были давно исчерпаны. Когда они покончили с едой. Грант отправился в камбуз готовить кофе.

Это отняло у него довольно много времени, потому что в последний момент ему вдруг вспомнился некий классический фильм прошлого столетия: легендарный Чарли Чаплин, пытаясь отравить опостылевшую жену, перепутывает стаканы.

Совершенно неуместное воспоминание полностью выбило Гранта из колеи. На миг им овладел тот самый «бес противоречия», который, если верить Эдгару По, только и ждет случая поиздеваться над человеком.

Впрочем, Грант, по крайней мере внешне, был совершенно спокоен, когда внес пластиковые сосуды с трубочками для питья. Опасность ошибки исключалась, потому что свой стаканчик инженер давно пометил, крупными буквами выведя на нем: «МАК».

Как зачарованный, наблюдал Грант за Мак–Нилои, который, угрюмо глядя в пространство, вертел свой стакан, не спеша отведать налиток. Потом он все же поднес трубочку к губам.

Когда он, сделав первый глоток, поперхнулся, сердце у Гранта остановилось. Но инженер тут же спокойно произнес:

– Разок вы сварили кофе как полагается. Он горячий.

Сердце Гранта медленно возобновило прерванную работу, но на свой голос он не надеялся и только неопределенно кивнул. Инженер осторожно пристроил стаканчик в воздухе, в нескольких дюймах от своего лица.

Он глубоко задумался, казалось, он подбирал слова для какого–то важного заявления. Грант проклинал себя за слишком горячий кофе: такие вот пустяки и приводят убийц на виселицу. Он боялся, что не сможет долго скрывать свою нервозность.

– Я полагаю, – тоном, каким говорят о самых обыденных вещах, начал Мак–Нил, – вам ясно, что для одного из нас здесь хватило бы воздуха до самой Венеры?

Неимоверным усилием воли Грант оторвал взгляд от стакана и выдавил из пересохшего горла слова:

– Это… эта мысль у меня мелькала.

Мак–Нил потрогал свой стакан, нашел, что тот еще слишком горяч, и задумчиво продолжал:

– Так не будет ли всего правильней, если один из нас выйдет через наружный шлюз или примет ,скажем, что–то оттуда? – Он большим пальцем указал на аптечку.

Грант кивнул.

– Вопрос, конечно, в том, – прибавил инженер, – кому это сделать. Я полагаю, нам надо как–то бросить жребий.

Грант был буквально ошарашен. Он ни за что не поверил бы, что инженер способен таи спокойно обсуждать эту тему. Заподозрить он ничего не мог – в этом Грант был уверен. Просто оба они думали об одном и том же, и по какому–то случайному совпадению Мак–Нил сейчас, именно сейчас завел этот разговор.

Инженер пристально смотрел на него, стараясь, видимо, определить реакцию на свое предложение.

– Вы правы, – услышал Грант собственный голос, – мы должны обсудить это.

– Да, – безмятежно подтвердил инженер, – должны.

Он взял свой стакан, зажал губами трубочку и начал потягивать кофе.

Ждать конца этой сцены Грант был не в силах. Он не хотел видеть Мак–Нила умирающим; ему стало почти дурно. Не оглянувшись на свою жертву, он поспешил к выходу.

Раскаленное солнце и немигающие звезды со своих постоянных мест смотрели на неподвижный, как они, «Стар Куин». Невозможно было заметить, что эта крохотная гантель несется почти с максимальной для нее скоростью, что в меньшей сфере скопились миллионы лошадиных сил, готовых вырваться наружу, и что в большой сфере есть еще кто–то живой.

Люк на теневой стороне корабля медленно открылся, и во тьме странно повис яркий круг света. Почти тут же из корабля выплыли две фигуры.

Одна была значительно массивнее другой и по очень важной причине – из–за скафандра. А скафандр не из тех одежд, сняв которые человек рискует, лишь уронить себя в глазах общества.

В темноте происходило что–то непонятное. Потом меньшая фигура начала двигаться, сперва медленно, однако с каждой секундой набирая скорость. Когда из отбрасываемой кораблем тени ее вынесло на слепящее солнце, стал виден укрепленный у нее на спине небольшой газовый баллон, из Которого вился, мгновенно тая в пространстве, легкий дымок.

Эта примитивная, но сильная ракета позволила телу преодолеть ничтожное гравитационное поле корабля и очень скоро бесследно исчезнуть вдали.

Другая фигура все это время неподвижно стояла в шлюзе. Потом наружный люк закрылся, яркое круглое пятно пропало, и на затененной стороне корабля осталось лишь тусклое отражение бледного света Земли.

В течение следующих двадцати трех дней ничего не происходило.

Капитан химического грузолета «Геркулес», облегченно вздохнув, повернулся к первому помощнику.

– Я боялся, он не сумеет этого сделать. Какой невероятный труд потребовался, чтобы без чьей–либо помощи вывести корабль из орбиты, да еще в условиях, когда и дышать–то нечем! Сколько времени нам нужно, чтобы встретить его?

– Около часа. Он все же несколько отклонился в сторону, но тут мы сможем ему помочь.

– Хорошо. Просигнальте, пожалуйста, «Левиафану» и «Титану», чтобы они тоже стартовали.

Пока это сообщение пробивалось сквозь толщу облаков к планете, первый помощник задумчиво опросил:

– Интересно, что он сейчас чувствует?

– Могу вам сказать. Он так рад своему спасению, что все остальное ему безразлично.

– Не думаю все–таки, чтобы мне было приятно бросить в космосе товарища ради возможности самому вернуться домой.

– Такое никому не может быть приятно. Но вы слышали их передачу: они мирно все обсудили и приняли единственно разумное решение.

– Разумное – возможно… Но как ужасно позволить кому–то спасти тебя ценой собственной жизни!

– Ах не сентиментальничайте! Уверен, случись такое с нами, вы вытолкнули бы меня в космос, не дав перед смертью помолиться!

– Если бы вы еще раньше не проделали этого со мной. Впрочем, «Геркулесу» такое едва ли угрожает. До сих пор мы ни разу не были в полете больше пяти дней. Толкуй тут о космической романтике!

Капитан промолчал. Прильнув к окуляру навигационного телескопа, он пытался отыскать «Стар Куин», который должен уже быть в пределах видимости. Пауза длилась довольно долго: капитан настраивал верньер. Потом он с удовлетворением объявил:

– Вот он, километрах в девяноста пяти от нас. Велите команде стать по местам… ну а его подбодрите: скажите, что мы будем на месте через тридцать минут, даже если это и не совсем так.

Грант был уже у двери, когда Мак–Нил мягко окликнул его:

– Куда вы спешите? Я, думал, мы собирались кое–что обсудить.

Чтобы не пролететь головой вперед, Грант схватился за дверь и медленно, недоверчиво обернулся к инженеру. Тому полагалось уже умереть, а он удобно сидел, и во взгляде его читалось что–то непонятное, какое–то новое, особое выражение.

– Сядьте! – сказал он резко, и с этой минуты власть на корабле как будто переменилась.

Грант подчинился против воли. Что–то здесь было не так, но он не представлял, что именно.

После длившейся целую вечность паузы Мак–Нил почти грустно сказал:

– Я был о вас лучшего мнения, Грант…

Грант обрел наконец голос, хотя сам не узнал его.

– О чем вы? – просипел он.

– А вы как думаете, о чем? – В тоне Мак–Нила едва слышалось раздражение. – Конечно, об этой небольшой попытке отравить меня.

Итак, для Гранта все кончилось. Но ему было уже все равно. Мак–Нил сосредоточенно разглядывал свои ухоженные ногти.

– Интересно, – спросил он так, как спрашивают, который час, – когда вы приняли решение убить меня?

Гранту казалось, что все это происходит на сцене – в жизни такого быть не могло.

– Только сегодня, – сказал он, веря, что говорит правду.

– Гм–м… – с сомнением произнес Мак–Нил и встал.

Грант проследил глазами, как он направился к аптечке и ощупью отыскал маленький пузырек. Тот по–прежнему был полон: Грант предусмотрительно добавил туда порошка.

– Наверно, мне следовало бы взбеситься, – тем же обыденным тоном продолжал Мак–Нил, зажав двумя пальцами пузырек. – Но я не бешусь – может быть, потому что я никогда не питал особых иллюзий относительно человеческой натуры. И я ведь, конечно, давно заметил, к чему идет дело.

Только последняя фраза полностью проникла в сознание Гранта.

– Вы… заметили, к чему идет?

– О боже, да! Боюсь, для настоящего преступника вы слишком простодушны.

– Ну и что же вы намерены теперь делать? – нетерпеливо спросил. Грант.

– Я, – спокойно ответил Мак–Нил, – продолжил бы дискуссию с того места, на каком она была прервана из–за этого кофе.

– Не думаете ли вы…

– Думаю! Думаю продолжить, как если бы ничего не произошло.

– Чушь! – вскричал Грант. – Вы хитрите!

Мак–Нил со вздохом опустил пузырек и твердо посмотрел на Гранта.

– Не ВАМ обвинять меня в интриганстве. Итак, я повторяю мое прежнее предложение, чтобы мы решили, кому принять яд… только решать мы будем теперь вдвоем. И яд, – он снова приподнял пузырек, – будет настоящий. От этой штуки остается лишь отвратительный вкус во рту.

У Гранта наконец мелькнула догадка.

– Вы подменили яд?

– Естественно. Вам, может быть, кажется, что вы хороший актер, Грант, но, по правде сказать, вас насквозь видно. Я понял, что вы что–то замышляете, пожалуй, раньше, чем вы сами отдали себе в этом отчет. За последние дни я обшарил весь корабль. Было даже забавно перебирать все способы, какими вы постараетесь от меня отделаться. Яд был настолько очевиден, что прежде всего я позаботился о нем. Но соль плохое дополнение к кофе.

Он снова невесело усмехнулся.

– Я рассчитал и более тонкие варианты. Я нашел уже пятнадцать абсолютно надежных способов убийства на космическом корабле. Но описывать их сейчас мне не хотелось бы.

«Это просто чудеса!» – думал Грант. С ним обходились не как с преступником, а как со школьником, не выучившим урока.

– И все–таки вы готовы начагь все сначала? – недоверчиво спросил он. – И в случае проигрыша даже сами принять яд?

Мак–Нил долго молчал. Потом медленно начал снова:

– Я вижу, вы все еще мне не верите. Но я постараюсь вам объяснить. В сущности, все очень просто. Я брал от жизни все, что мог, не слишком терзаясь угрызениями совести. Но все лучшее у меня уже позади, и я не так сильно цепляюсь за остатки, как вам, возможно, кажется. Однако кое–что, ПОКА я жив, мне совершенно необходимо. Вас это, может быть, удивит, но дело в том, Грант, что некоторые принципы у меня имеются. В частности, я… я всегда старался вести себя как цивилизованный человек. Не окажу, что это всегда мне удавалось. Но, сделав что–либо неподобающее, я старался загладить свою вину.

Именно сейчас Грант начал его понимать. Только сейчас он почувствовал, как сильно заблуждался насчет Мак–Нила. Нет, заблуждался – не то слово. Во многом он был прав. Но он скользил взглядом по поверхности, не подозревая, какие под ней скрываются глубины.

В первый и – учитывая обстоятельства – единственный раз ему стали ясны истинные мотивы поведения инженера. Мак–Нилу с его так часто раздражающей Гранта самоуверенностью, вероятнее всего, было наплевать на общественное мнение. Но ради той же самоуверенности ему необходимо было любой ценой сохранить собственное доброе мнение о себе. Иначе жизнь утратит для него всякий смысл, а на такую жизнь он ни за что не согласится.

Инженер пристально наблюдал за Грантом и, наверно, почувствовал, что тот уже близок к истине, так как внезапно изменил тон, словно жалея об излишней откровенности:

– Не думайте, что мне нравится проявлять донкихотское благородство. Подойдем к делу исключительно с позиций здравого смысла. Какое–то соглашение мы ведь вынуждены принять. Приходило вам в голову, что, если один из нас спасется, не заручившись соответствующими показаниями другого, оправдаться перед людьми ему будет нелегко?

Это обстоятельство Грант в своей слепой ярости совершенно упустил из виду. Но он не верил, чтобы оно могло чересчур беспокоить Мак–Нила.

– Да, – сказал он, – пожалуй, вы правы.

Сейчас он чувствовал себя намного лучше. Ненависть испарилась, и на душе у него стало спокойнее. Даже то, что обстоятельства приняли совсем не тот поворот, какого он ждал, уже не слишком его тревожило.

– Ладно, – сказал он равнодушно, – покончим с этим. Где–то здесь должна быть колода карт.

– Я думаю, после жребия сделаем заявления для Венеры оба, – с какой–то особой настойчивостью возразил инженер. – Надо зафиксировать, что действуем мы по полному взаимному согласию – на случай, если потом придется отвечать на разные неловкие вопросы.

Грант безразлично кивнул. Он был уже на все согласен. Он даже улыбнулся, когда десятью минутами позднее вытащил из колоды карту и положил ее картинкой кверху рядом с картой Мак–Нила.

– И это вся история? – спросил первый помощник, соображая, через какое время прилично будет начать передачу.

– Да, – ровным тоном сказал Мак–Нил, – это вся история.

Помощник, кусая карандаш, подбирал формулировку для следующего вопроса.

– И Грант как будто воспринял все совершенно спокойно?

Капитан сделал свирепое лицо, а Мак–Нил холодно посмотрел на первого помощника, будто читая сквозь него крикливо–сенсационные газетные заголовки, и, встав, направился к иллюминатору.

– Вы ведь слышали его заявление по радио? Разве оно было недостаточно спокойным?

Помощник вздохнул. Плохо все же верилось, что в подобной ситуации двое людей бесстрастно вели себя. Помощнику рисовались ужасные драматические сцены: приступы безумия, даже попытки совершить убийство. А в рассказе Мак–Нила все выглядело так гладко!

Инженер заговорил снова, точно обращаясь к себе самому:

– Да, Грант очень хорошо держался… исключительно хорошо… Как жаль, что…

Он умолк: казалось, он целиком ушел в созерцание вечно юной, чарующей, прекрасной планеты. Она была уже совсем близко, и с каждой секундой расстояние до этого белоснежного, закрывшего полнеба серпа сокращалось на километры. Там, внизу, были жизнь, и тепло, и цивилизация… и воздух.

Будущее, с которым совсем недавно надо было, казалось, распроститься, снова открывалось впереди со всеми своими возможностями, со всеми чудесами. Но спиной Мак–Нил чувствовал взгляды своих спасителей – пристальные, испытующие… и укоризненные тоже.