Текст книги "Прежде, чем умереть (СИ)"

Автор книги: Артём Мичурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Глава 15

Мутант. Лет тридцать назад это слово заменяло собой целую уйму эпитетов, включая такие как: выродок, дегенерат, отброс, погань, мразь, урод. Я рос в Арзамасе, где, слыша «мутант» от лаца в свой адрес, не стоило и предполагать, что человек пытается указать на твои исключительные способности. Любое физиологическое отклонение от стандарта автоматически переводило в разряд отребья. Это могла быть и не мутация, а увечье, болезнь или родовая травма. Кому охота разбираться, гидроцефал ты, или чёртов мутант? И так ведь понятно, что твоё место в канаве. Но с той поры многое изменилось – в Арзамасе съели почти всех лацев; В Муроме нелюдь, которую прежде расстреляли бы со стены, утилизирует трупы местных ханжей; и всюду, куда доходя новости, слово «мутант» звучит всё более угрожающе. Из деклассированного элемента мы превращаемся в квазирасу. Среди нас нет русских, нет евреев, татар или мордвинов. У нас нет единой религии, нет культуры, нет истории. Кое у кого нет даже предков. Но мы имеем нечто большее, что объединяет нас, делает нечужими друг другу. Мы – не люди. И, как знать, возможно, скоро «человек» станет бранным словом. А ещё мы чуток склонны к патетике. Не все, конечно. Ладно, лично я склонен. И да, то, что мне знакома этимология этого термина, уже ставит меня выше большинства соплеменников, которые, говоря по правде, в большинстве своём – генетический мусор, едва способный связно изъясняться. Но ведь верхи и низы должны быть в любом обществе, социальную иерархию никто не отменял. И что плохого, если новые элиты встанут у руля возрождающегося государства? Прогресс требует лучшего, и это лучшее – мы! А братья-мутанты из родного Арзамаса... Я буду с теплотой вспоминать о них томными вечерами, куря сигару на балконе своего особняка.

– Скажи-ка, дружище, – обратился я к Павлову, немного подотстав вместе с ним от группы, – а капитан Репин, он тоже... из наших?

– Ты о генных модификациях?

– Я старался придать вопросу неформальности, но да.

– Все, кто родился в Легионе после двадцатого года, так или иначе, подверглись вмешательству в геном.

– И какого рода вмешательству? Старички ведь не такие, как мы.

– Нет, не такие. Насколько мне известно, ранние модификации носили, грубо говоря, общеукрепляющий характер. Улучшение иммунной и нервной систем, минимализация вероятности врождённых пороков, усиление органов чувств и так далее.

– Почти как люди, но немного лучше.

– Почти? – нахмурился лейтенант. – Мы и есть люди.

– Ты, правда, так думаешь?

– Разумеется! Что за странные вопросы? По-твоему, если дикую яблоню привить и окультурить, она перестанет быть яблоней?

Похоже, он без шуток считает себя человеком. Это отвратительно, нужно его спасать.

– Кто твои родители, Павлов?

– У меня их нет, ты сам знаешь.

– Но разве не у каждого человека есть родители? Мама и папа, не говоря уж о любимых бабулях, суровых дедах и прочей единокровной лабуде.

– Как видишь, не у каждого, – бросил он через губу.

– То есть, твоим предком был не человек. Как же ты можешь называть себя человеком?

– Меня соз... я сотворён из человеческих биоматериалов, с применением генной инженерии, – слегка раздражённо пояснил лейтенант. – Так понятно?

– У тебя глаза горят от тапетума. Я правильно назвал? Они отражают свет, и ты видишь ночью, не хуже чем днём. Скажи, из какого человеческого места был извлечён сей биоматериал.

– Это всего лишь глаза. Они не определяют, человек ты, или нет.

– А что определяет?

– Совокупность биологических признаков.

– Совокупность... Как интересно. А наш отче – человек? Думаю, по совокупности биологических признаков он более чем на половину хомо сапиенс. Тебе вот глаза под очками скрывать приходится, а Емельянушка долгие годы жил среди людей, не таясь, и не вызывал подозрений. Стало быть, человек он, не меньше нас с тобою. Слегка необычный, но у всех свои странности. Да и Сатурн – простой шестнадцатилетний парнишка с хорошим аппетитом. Ты же умный, Павлов. Ваши генетики не зря свой хлеб едят. Нахуя ты несёшь эту чушь про человечность? Тебе, в самом деле, охота быть среди неудачников?

– Считаешь себя представителем доминирующей формы жизни на Земле?

– Нас, я считаю нас доминирующей формой.

– Ты же утверждал, что мы совсем не похожи.

– Я передумал. Наше превосходство очевидно, а вместе с ним и родство. Человечество слишком давно остановилось в своём развитии, не будучи настолько совершенным, чтобы себе это позволить. Естественный отбор не работал тысячелетиями, евгенику заклеймили лженаукой, эксперименты с человеческой ДНК и клонирование объявили аморальными. Чёрт подери, эти идиоты спорили об этических аспектах эфтаназии и пересадки органов, а потом взяли и разъебали весь мир ракетами. Не мы, нас не было, когда они устроили Армагеддон. И вот теперь ты – представитель нового вида, рождённый не по случаю пьяного перепихона, а в результате грандиозного труда мощнейших умов – говоришь мне: «Я – человек». Можно ли придумать худшее оскорбление для твоих создателей? Неужели эта поебень и есть официальная идеология Железного Легиона? Да, конечно, с трибун можно кричать, мол, все мы братья, но я горячо надеюсь, что такое дерьмо не для внутреннего потребления. Ну же, – по-дружески пихнул я лейтенанта кулаком в плечо, – расскажи брату-сверхчеловеку об истинных планах Легиона на эту планетку с её примитивными аборигенами.

– Хочешь карьеру сделать?

– Почему нет? Я вижу в вас потенциал и не хочу упускать шанс занять достойное место в новом мироустройстве. Думаю, в Легионе для меня найдётся работа.

– Когда мы завершим миссию, ты будешь купаться в золоте. Зачем тебе работа?

– За годы ударной трудовой деятельности я понял одну простую вещь, которая, тем не менее, не каждому даётся – обрести богатство гораздо проще, чем удержать его. Какой толк в деньгах, если не можешь наслаждаться ими без оглядки? И чем больше денег, тем крепче должны быть тылы, иначе состояние весьма скоро меняет хозяина. Наше партнёрство станет взаимовыгодным, как ни погляди. Кроме того, я люблю свою работу.

– И как ты себе это представляешь? Что изменится? Будешь выполнять заказы, щеголяя лычками Легиона? – усмехнулся Павлов.

– Знаешь, меня трудно обидеть, но тебе сейчас почти удалось. Я остро чувствую недооценённость с твоей стороны, и это удручает. Неужели после всего, что мы пережили вместе, ты ещё сомневаешься в моих способностях к командованию? Нет-нет, я не прошу выделить мне мотострелковую роту, всё должно быть скромно и по-домашнему. С десяток отобранных лично мною бойцов, достойная, но без излишеств, материально-техническая база, разумный бюджет на текущие расходы, относительная свобода в плане решения поставленных задач – и я покажу Легиону, как нагнуть этот строптивый мир.

– Хм. А от меня ты чего хочешь? Рекомендаций?

– Точно!

– Ну, предположим, я за тебя поручусь. Что я буду с этого иметь?

– Вот видишь, мы нашли общий язык, значит, сработаемся. Будешь моей правой рукой. Не буквально, конечно, расслабься, со своими функциями она и сама отлично справляется. Но ты ведь хочешь свободы?

– Да, – принял голос лейтенанта менее насмешливый тон.

– Так вот, в моём ведомстве свободы будет, как ни в одном другом. При этом ты останешься в любимом Легионе. Сами себе хозяева на службе великой цели, острие копья, опасность, романтика, дух авантюризма – вот это всё. Заинтересован?

– Ты меня вербуешь?

– Ну а что ходить вокруг да около? Вербую. Будешь работать на меня – не пожалеешь. Наша маленькая уютная конторка – только начало.

– Вижу, у тебя большие планы. Ты всё это придумал, пока мы по лесу шли?

– Нет, разумеется, ещё в поле начал обдумывать. Дело-то серьёзное.

– Не пойму, ты сейчас шутишь, или...?

– Я никогда не шучу, если речь о моём будущем. О твоём могу, но не в этот раз. Так что скажешь, по рукам?

– Признаться, – нахмурился Павлов, так что очки сдвинулись ближе к кончику носа, – твой план не лишён привлекательности. Но всё это слишком уж неожиданно.

– Понимаю, тебе нужно всё как следует обмозговать. Не торопись, времени у нас много. Но и не затягивай особо.

– Почему?

– Ты не единственный объект для вербовки.

Идущий метрах в десяти перед нами Станислав остановился и поднял сжатую в кулак руку.

– Пришли? – догнал я его.

– Там, – прошептал Николай, указывая промеж деревьев на едва различимые в зарослях дома.

– Разделимся. Мы с Олей и вы двое, – кивнул я на пару бледных ополченцев, – заходим слева, остальные – справа. Стрелять только наверняка, не спугните. Поехали.

Семёновка, как и говорил Николай, оказалась пятью домами, стоящими с промежутком в полсотни метров по одну сторону заросшей бурьяном и кустарником дороги. Плохо просматриваемый участок в четверть километра с пятью укрытиями – не лучшее место для штурма силами восьмерых.

– Видите крайний дом? – подойдя ближе, указал я в сторону покосившейся бревенчатой хибары, замыкающей Семёновку с левого фланга и окружённой примятым в нескольких местах сухим бурьяном, который я заприметил ещё из лесу. – Мы идём внутрь, вы двое стоите снаружи – один у крыльца, второй со стороны двора. Если съёбывать оттуда будет кто-то кроме нас, постарайтесь усложнить ему задачу, нагрузив свинцом. Всё понятно? Вперёд.

Наверное, я всё же не настолько хороший командир, как расписывал Павлову. У меня есть изьян. Да, подумать только, скажи кому – не поверят. Дело в том, что убийство с течением времени перестало быть моей работой, и стало средством самовыражения. Знаю, это прекрасно, когда человек, или сверхчеловек, как в моём случае, находит отдушину в творчестве, но... Всегда есть это блядское подлое «но». Тяжело о таком говорить, чувстую себя ущербным, однако врать себе – последнее дело. Итак... Ладно, к чёрту! Я не люблю делиться! Нет, это не вся правда. Я ненавижу делиться! Меня корёжит от осознания, что кто-то может меня обойти, до зубной – сука – ломоты, до нервного зуда. Моя добыча – это два слова, с которых начинается мой словарь, они выведены огромными золочёными буквами на форзаце и колонтитулах. Моя добыча священна, сокральна и неприкосновенна. Веля этим деревенским увольням стрелять по отче – нашемуижеисинанебеси – Емельяну, я надругался над сутью себя. Да, в глубине души, если эта хрень существует, я знал, что они не справятся, что расходный материал на то и расходный, но моё сердце разрывалось, будто я бросил хрустальную мечту на дно выгребной ямы. Давненько уже я не отрезал большие пальцы, заслуживающие внимания. Дикой, можно сказать, не в счёт. А вот Емельян... О, его фрагмент станет украшением коллекции. И зимними вечерами, сидя у потрескивающего углями камина, со стаканом дорогущего пойла в руке, я буду смотреть на жемчужину этой ветрины собственного тщеславия и наслаждаться. Или же, каждый раз пробегая взглядом по её посредственным экспонатам, мне придётся горько сожалеть об упущенном шедевре, о бесценном артефакте, которого меня лишили, украли у меня.

Дом – обычная пятистенная изба – перекосился, десятилетие за десятилетием уходя в землю. Запахи плесени и сырости соседствовали с отчётливыми но едва ли различимыми человеческим обонянием нотками чужой белковой жизнедеятельности. Гнилые половицы угрожающе скрипели под ногами, ветер трепал обрывки истлевших занавесок и выл промеж потолка и худой крыши, чёрная от лишайника печь дышала вековечным холодом.

– Никого, – чуть опустила ствол Ольга, осмотрев вторую комнату.

– Мы его недооценили, – сдвинул я носком ботинка расползающийся от касания половик, под которым ожидаемо оказался люк подпола. – Если он здесь и был, – направил я «Пернач» в пол, – то теперь уже далеко. Проверь-ка ещё раз спальню, и пойдём.

Облако древесной щепы и пороховых газов заполнило дом. Пол задрожал, сотрясаемый градом пуль. Прежде, чем магазин «Бизона» опустел, со стороны двора донёсся короткий вскрик, и тень пронеслась к крыльцу.

Высадив ногой раму, я прыгнул в окно, и то, что открылось снаружи взору, повергло в меня шок. Я был готов ко всему, но только не к такому. Емельян взял заложника.

Наш расходный материал стоял, растопырив обезоруженные ручонки, и трясся, удерживаемый за шею. Глаза-угли горели за его левым плечом, ноги-тентакли начали медлено отступать, понуждая живой щит следовать за ними.

Шок от увиденного был настолько сильным, что я даже не выстрелил. Я просто стоял и смотрел на эту восхитительную сцену, достойную отдельной главы в энциклопедии по психиатрии. Подоспевшая тремя секундами позже Оля едва не прыснула со смеху, чем заметно смутила как заложника, так и его пленителя.

– Я хочу уйти, – пробасил, наконец, отче. – Только и всего. Уйду и никогда больше не вернусь. А его отпущу, обещаю, отпущу, как только вы потеряете меня из виду.

– И мы должны доверять тебе? – не удержался я от того, чтобы подыграть нашему террористу. – После всего, что ты наделал?

– Не моя вина, что Господь сотворил меня таким. Я никому не навредил в своей жизни, я был праведен и богобоязнен.

– Но ты только что совершил убийство, и угрожаешь убить снова, не взирая на свои красивые слова.

– Вы меня вынудили! – прорычал отче. – Я лишь защищался!

– А твои дети? Они тоже защищались?

– Я не... – запнулся Емельян. – Я не смог. Не смог остановить их. Этот грех вечно будет на моей душе. Но детей больше нет, а вы можете спасти ему жизнь, – один из тентаклей поднялся из-под разодранной грязной рясы и впился в лицо заложника.

– Умоляю, – просипел тот, поливая слезами чужеродную конечность. – У меня семья.

– Да вы что – мать вашу! – сговорились?! – не сдержал я нахлынувших эмоций и поставил переключатель огня ВСС в автоматический режим.

– Я убью его!!! – запаниковал отче.

– А успеешь раньше моего?

– Нет-нет-нет!!! – принялся причитать захваченный семьянин. – Что вы за люди такие?! Сжальтесь!!!

– Да пристрели их уже, – скривила губки Оля.

– Ладно!!! – неожиданно отшвырнул от себя заложника Емельян, и вскинул руки. – Ладно. Хватит смертей.

– Ты серьёзно? – не поверил я своим глазам. – Хочешь умереть вообще зазря? Господи... Детка, будь добра, избавь мир от этой дешёвой некчёмной твари.

Короткая очередь прошила грудь отче по диагонали. Емельян покачнулся и рухнул на спину. Несколько хриплых судорожных вдохов заполняющимися кровью лёгкими, и жизнь покинула столь совершенное тело, обременённое столь неразумной головой. Глаза-угли застыли, глядя в хмурое холодное небо с безмятежно расслабленного лица, кажущегося счастливым.

Глава 16

Доверие. Сколькие могут похвастать его наличием в своей насквозь фальшивой притворной жизни? Зуб даю, что таких крайне мало. Мир, где мужья изменяют жёнам, а жёны травят мужей, где дети только и ждут, когда их опостылевшие старики откинуться, где честь и достоинство потеряли всякую цену, а степень откровенности зависит от количества вырванных ногтей... Нет, этот мир не для доверия. Ни об одной двуногой прямоходящей особи, населяющей нашу конченую планетку, мне, при всём желании, не удастся сказать: «Я ему доверяю», равно как и «ей». Я слишком хорошо знаю их, этих разумных существ с инстинктами стервятников. Но иногда случаются... казусы. Отчего-то вдруг может показаться, что вот сейчас-то всё пройдёт как надо, что можно повременить с вырыванием ногтей и обстряпать дельце более изящно, более цивилизованно даже. Это противоречит всему, чему учила тебя жизнь, но ты такой: «Да ладно, не параной!», и идёшь ей наперекор, сажая себе на плечо стервятника. Но жизнь – злобная сука, она не терпит дураков.

В Кадом мы вернулись ещё до полудня. Воодушевлённый победою света над тьмой Николай гордо вышагивал по родным улицам, размахивая направо и налево отпиленной головой Емельяна. Однако всенародного ликования и вполне заслуженного чествования героев вокруг не наблюдалось.

– Что-то не так, – будто заглянула в мои тревожные мысли Ольга.

– Тебе тоже обидно? Ну, Геракл в своё время совершил не один подвиг. Будем твёрдо придерживаться героического пути, и слава обязательно найдёт нас, когда-нибудь. Ладно, не надо так смотреть, держи, – передал я насупившейся Оле ВСС и подсумок с магазинами. – Лейтенант, составь-ка даме компанию, не хочу, чтобы торжественная встреча омрачилась непредвиденными проблемами. Действуйте по обстоятельствам, старосту не убивать, пока.

Павлов молча кивнул, и оба исчезли в прогоне.

– Станислав, будь добр, собери инвентарь у наших бравых ополченцев. Не возражаешь? – отомкнул я магазин и извлёк патрон из ствола автомата на шеи Николая.

– Да пожалуйста, – нахмурился тот. – А что такое?

– Ничего. Простая мера предосторожности.

– Держи-ка, – сунул ему Стас ещё два разряженных АК, вручив мне «Бизон».

– А вы трое, – обратился я к обезоруженным борцам с чертями, – можете ступать по домам. Лучше огородами, в полной тишине, целее будете.

– Да что происходит? – пуще прежнего обеспокоился Николай.

– Куда делись два моих человека? – задал я ему встречный вопрос.

– Чего? Они же только что ушли в прогон, вон туда. Ты сам их послал.

– Неправильный ответ. Они погибли. Пали смертью храбрых от бесовских лап Емельяшки, – возложил я руку на остывший лоб убиенного отче.

– А-а... – начал смекать бородатый. – Думаешь...?

– Думаю. А теперь шагай дальше и радуйся тому, что смог выжить в этой адской бойне. Лишний повод ценить жизнь, ведь шансы потерять её всегда велики. Да-да, особенно сейчас.

Когда мы трое неспешным прогулочным шагом подошли к площади, тишина там стояла такая, что казалось, будто Кадом вымер много лет назад. Для полноты картины не хватало только обглоданных костей на земле да намалёванных известью крестов на дверях. А ещё там не было нашего грузовика. Вот народ, ничего святого. За неимением по месту святотатства профессионального попа, я мысленно уже отпустил Павлову грехи, которые он непременно возьмёт на душу, когда поймает в прицел виновного.

– Что-то твоя идея кажется мне всё менее разумной, – поддался сомнениям Станислав. – Лучше найти укрытие.

– Сначала надо поговорить.

– Вот из укрытия и поговорили бы.

– Да брось. Денёк с самого утра выдался унылый, хоть немного нервы пощекочем.

– Он шутит, – любезно пояснил Станислав Николаю в ответ на его непонимающий и всё более испуганный взгляд. – Не будет никаких нервов, нас сейчас просто перебьют кхуям. Тщ-тщ-тщ, – прихватил психолог-самоучка отклонившегося в сторону Николашу под локоток, – не торопи события.

– Мужики, а может вы того, – взмолился хранитель трофея, едва не выпавшего из ослабших рук, – без меня управитесь?

– Ну а как без тебя-то? Нет, без тебя нам не поверят.

– Голова же есть, – не сдавался Николай.

– Голова – головой, а свидетель тоже быть должен, – стоял на своём Станислав.

– И о чём я тут насвидетествую? Вот скажите, пожалуйста. На убой ведь ведёте, братцы.

– Не ной, ты и так долго протянул.

– Господи-боже милостивый...

– Главное помни – жив ты будешь или помрёшь – зависит сейчас во многом от того, как станешь говорить.

– Так ведь ежели совру, мне потом голову снимут.

– Я же сказал «сейчас». А про «потом» будешь потом думать, или не будешь вовсе.

– Понял-понял. Пресвятая Богородица...

– Ну всё, – ободряюще хлопнул я Николая по плечу, приближаясь к центру площади, – яйца в кулак! Ты ж герой, сука! И смотри у меня, без выкрутасов.

Первым на сцене появился староста, вылетел из двери своего дома, споткнувшись о порог, и едва удержался на ногах, чем сразу же добавил этой маленькой пьесе изрядного драматизма.

– Здорова, Вениаминыч! – поприветствовал я заметно нервничающего рыскающего глазами Тараса. – Гляди-ка, аж запыхался, как спешил героев поздравлять. Так и убиться недолго. А мы тебе гостинец принесли, – забрал я голову Емельяна и бросил к ногам заказчика. – Угощайся.

– Эк! – крякнул староста, отскочив от катящегося на него гостинца, и перекрестился.

– Рад, что понравилось. Ну, ждём от тебя ответного жеста. И... – оглянулся я по сторонам, – где наш прекрасный грузовик, что был доверен тебе на хранение?

– С ним всё в порядке, – проблеял Вениаминыч, срываясь на фальцет, и откашлялся. – Он в надёжном месте под охраной.

– Что ж, рад это слышать. Тогда продолжим обмен дарами.

– Вас что-то негусто. Где остальные?

– Увы, два моих боевых товарища не пережили встречу с вашим попом и теперь погребены без отпевания близ Семёновки.

– Страшная была бойня, – механически выговорил Николай, поймав на себе вопросительный взгляд старосты. – Упокой господь.

– Значит, вас только двое? – уточнил Тарас.

– Не пойму, – поскрёб я щетину, – ты тупой, или хочешь зажать их доли? Что, впрочем, равносильно первому. Я разочарован. Может тебе колено прострелить для профилактики?

– Давай лучше глаз выдавим, – предложил Станислав. – А то таскать его потом хромого...

– Я бы на вашем месте поостерёгся бросаться угрозами! – встал вдруг в позу Вениаминыч. – Свои бандитские замашки оставьте для той дыры, из какой выползли, а здесь – территория закона! И этот закон – хвала Богу – ещё есть кому защитить!

– Ты чего, шкура, совсем пизданулся на старости лет? – поправил Стас автомат, после чего в диалоге возникла неловкая пауза.

Вениаминыч откашлялся, зыркая по сторонам, и нелепо, словно актёр погорелого театра, вновь заголосил: – Ещё есть! Кому защитить!

По окончании второй зачитки сего знакового монолога в окнах двух близлежащих домов наконец-то появились направленные в нашу сторону стволы, и староста облегчённо выдохнул.

– Так-так, – сосчитал я аргументы своего визави, коих оказалось не меньше восьми. – Стало быть, мы в явном меньшинстве? Время для переговоров.

– Что, поубавилось спеси? – оскалился коварный интриган.

– С кем имею дело? – прокричал я, обращаясь к стрелкам.

– А сам кто будешь? – донеслось из крайнего окна старостиного дома.

– Друзья зовут меня Коллекционером. Может, слыхали?

– Доводилось, – прозвучал ответ после недолгого молчания.

– Вы ведь из Навмаша, я прав?

– Прав.

– Сюда от Навашино дорога неблизкая. Давно этот пидор вас вызвал?

– Ночью дело было.

– Вот как? Сразу после нашей сделки.

Слушая разговор, Вениаминыч даже не пытался сдерживать ухмылку, явно довольный собою.

– Никаких сделок между тобой и Кадомом быть не может, – парировал мой таинственный собеседник. – Хотел сделку – надо было базарить с Семипалым.

– Если ты не понял, мы только что по сходной цене решили вам невъебенно большую проблему.

– Да, знаю. Благотворительность нынче – штука редкая. Лично я это ценю, и потому ограничусь устным предупреждением. Но в следующий раз на такую доброту не рассчитывайте.

– Весьма великодушно, – отвесил я короткий поклон.

– Ага. А теперь кругом, и пиздуйте нах**.

– Мы бы с превеликим удовольствием, вот только грузовик свой заберём.

– Грузовик больше не ваш. Считайте это платой за доставленное Навмашу беспокойство.

В тот самый момент, когда мой наделённый полномочьями собеседник договорил «считайте», из дальнего окна противоположного дома исчез один ствол.

– Так не годится.

– Охуеть ты борзый. Мне говорили, думал – брешут, а оказалось – правда. Уясни, борзый, ты всё ещё жив только благодаря своему имени. Кое-кто из бугров, возможно, расстроится, узнав о твоей кончине.

Ствол номер два аккуратно покинул соседний оконный проём.

– Приятно слышать.

– Но горевать они будут недолго и несильно, так что я готов рискнуть.

– Всё ясно, мы не ищем проблем. Только одна просьба, – тянул я время, как мог.

– Чего ещё?

– Разреши забрать кое-что из машины. Понимаю, это может показаться глупым, но там, в бардачке, лежит одна очень личная вещица, которая дорога мне и ни для кого больше ценности не представляет. Более того, мир будет благодарен, если я оставлю это сокрытым от чужих глаз. Серьёзно, однажды несколько человек её увидали – пришлось убить всех, из сострадания. Их глаза кровоточили, а желудки выворачивались наизнанку. Мои вкусы слишком далеки от общепринятых норм. Но, с другой стороны, именно они – больные и извращённые – позволили дать начало новой жизни. А это ведь всегда прекрасно. Согласен?

– Во даёт, – усмехнулся уполномоченный. – И что же там?

Шипение ВСС дало команду «На старт!», раскатистый хлопок «Скаута» скомандовал «Марш!».

Мы со Стасом метнулись в разные стороны. Оставшийся стоять столбом Николай утонул в поднятой шквальным огнём пыли. Впрочем, безудержный треск четырёх автоматов в доме старосты довольно быстро сделался сольным, а секундой позже и вовсе смолк, сменившись бурным, рвущим голосовые связки потоком проклятий:

– Суки!!! Вы в конец берега потеряли!!! Против кого прёте, уёбки?!!! На Навмаш вздумали прыгать?!!! Вы хоть знаете, что с вами сделают?!!! Вы молить о смерти будете, сучары!!!

– Утомил, – достал я из подсумка Ф-1, выдернул чеку и удивительным по красоте броском отправил чугунный подарок в оконный проём к шумному охранителю закона.

– Бля! – донеслось оттуда растеряно, а потом хлопнул взрыв, и куски домашнего уюта вылетели из квартиры Вениаминыча наружу.

Сам же виновник торжества, всё это время прилежно лежавший на пузе, смекнул, что закон остался без защиты, и предпринял робкую попытку покинуть территорию бандитского разгула, но к несчастию Вениаминыча, одна из выпущенных мною пуль легла аккурат за его правое колено. Нога вывернулась под непредусмотренным изначальной конструкцией углом, и староста с трогательным «Ой» вернулся в горизонтальное положение. Боль пришла мгновением позже.

Поборов жгучее желание насладиться корчами и завываниями Вениаминыча, я на пару с Ольгой пошёл убедиться в отсутствии признаков биологической активности на занимаемой им при жизни площади.

Трое стрелков, с коими я не удостоился чести пообщаться, отмокали в лужицах своего богатого внутреннего мира, обзаведясь новыми технологическими отверстиями в черепах. Болтуну же повезло меньше. Теперь растерянные интонации в его прощальном слове стали понятны. Трудно оставаться собранным и чётким, когда внезапно ощущаешь ягодицами рёбра подкатившейся гранаты. Причудливо сплетённые ноги соединялись с осыпанным пылью торсом посредством жидкой кашицы, до сих пор пульсирующей под мокрыми изодранными тряпками.

– Ну здравствуй, – отпихнул я подальше оброненный автомат. – Дай хоть посмотрю на тебя, защитник закона.

Тот хрипло усмехнулся и оскалил красные зубы:

– Постой, – неловко вскинул он руку на линию направленного ему в голову ствола. – Последняя просьба.

– Я слушаю.

– Скажи, что в бардачке.

– Фото твоей мамаши, сынок.

Всё-таки приятно отправлять людей в небытие, дав ответ на их сакральные вопросы. Это придаёт действу некой осмысленности, завершённости. Молчаливое нажатие на спусковой крючок переводит убийство в категорию тупой механической работы. Нельзя быть виртуозом, забивая скот, но можно быть им, ставя логическую точку над экзистенциональным «и».

– Поумнее ничего придумать не мог? – фыркнула Ольга.

– Не любишь шутки про мамок? – забрал я свою ВСС.

– Почему никто не шутит про уродливых папаш?

– Наверное, это не так обидно. Откуда мне знать?

– А по-моему, всё дело в мужском шовинизме. Никогда не слышала шуток про мамку от женщин.

– Что ты привязалась? Он тебя вообще сукой обозвал. Лучше возьми Павлова и пригоните машину, нам ещё серебро грузить. Эй! Какого хрена?! – открыл я входную дверь и застукал Станислава сидящим верхом на Вениаминыче.

– Говори, падла! – держал он извивающегося старосту за уши и давил большим пальцем на его левый глаз. – Давай, ну! У тебя же охуенно богатая фантазия! Спиздани мне красиво!

– Стас-Стас, остановись, – поспешил я на выручку визжащей как свинья жертве допроса. – Он так откинется раньше времени.

– Отвали! – огрызнулся дознаватель-энтузиаст. – Ты ему колено отстрелил. Теперь моя очередь.

– Ладно. Как знаешь. Но если он сдохнет, сам будешь население обрабатывать.

Станислав довольно ощерился и продолжил с удвоенным рвением. Глазное яблоко под его пальцем сместилось к переносице, деформировалось и, в конце концов, лопнув, брызнуло как тухлое яйцо. Вениаминыч сорвал голос и теперь только хрипел, задыхаясь.

– Давай, – стёр Станислав ошмётки о его рубаху, – пой. Страсть как охота послушать, – достал он нож.

– Я скажу, – засипел староста. – Всё скажу, всю правду, богом клянусь.

– Смотри, шкура, почую враньё...

– Нет-нет, никогда. Я на вашей стороне, я...

– Враньё!

Нож пошёл в ход, и площадь вновь огласилась клокочущими хрипами.

– Ну всё, – махнул я Ольге с Павловым, – хватит глазеть, тут надолго, а работа сама себя не сделает.