Текст книги "Прежде, чем умереть (СИ)"

Автор книги: Артём Мичурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Глава 19

Прошлое. Как, должно быть, приятно жить в мире, где это слово ассоциируется лишь с чем-то отсталым, примитивным и заслуженно позабытым, на что готовы тратить время только историки да антиквары. Мир, где каждое завтра сулит новые открытия и прорывы, а вчера отправляется в пыльный архив без малейших сожалений – прекрасный мир. О, как бесконечно много человечество потеряло, сколького лишилось из-за своей глупости, алчности и гордыни. Сегодня люди должны были бороздить космос, колонизировать планеты далеко за границами солнечной системы, а вместо этого они жгут лучины и справляют нужду на дворе, подтираясь лопухом. Тридцать минуть обмена ударами перечеркнули труд десятилетий. Вещи, бывшие само собой разумеющимися и обыденными до степени незаметности, стали полумифическими артефактами довоенной эпохи. То банальное, без чего людям невозможно было обойтись, превратилось в атрибуты сказок и легенд. Будущее осталось позади, а каждый новый день ведёт человечество всё глубже в прошлое – тёмное, мрачное, полное боли и ужаса. Хм, неплохое начало для пьесы, да и окончание сразу напрашивается, одна проблема – между ними нечего добавить. Эй, человечество и производные от него, как насчёт кульминации, есть кто смелый? Тишина. Постойте-постойте, кажется, я слышу чей-то робкий голос, слабенький, едва различимый за шелестом переворачиваемых страниц истории. «Железный Легион» – шепчет голос, и крошечная дрожащая ладошка поднимается на задних рядах. О-о, как это мило. Давай, малыш, выходи на сцену, расскажи нам о себе. И он встаёт, неловко переставляя худенькие ножки, шагает по проходу, а все пялятся, с недоверием, со злобой и боязнью: «Кто этот чужак? Только посмотрите какие зубы. Настоящее чудовище. Он опасен, он погубит нас всех». И лишь один из зала не вторит толпе, он качает головой и идёт к выходу, посмеиваясь, он явно не впечатлён кандидатом на главную роль. А наш малыш тем временем поднимается на сцену: «Привет, будем знакомы». Но вдруг внезапное чувство пустоты охватывает его, малыш лезет в карман, и... Потерял что-то? Ну-ну, не плачь, постой здесь, а я пока догоню того, кто ушёл, посмеиваясь. Возможно, он справится с ролью лучше.

– Охуеть... – убрал Стас от глаза окуляр прицела, сидя в кустах на краю просеки, вливающейся в расчищенную площадку метров эдак пятьдесят на триста.

Выкорчеванные деревья сгрудились по периметру, будто смахнутые ладонью спички. Кое-где поваленные стволы перемежались гнилыми брёвнами и кусками кирпичной кладки, а снизу эту жутковатую стену подпирал отвал грунта в пару метров высотой. Второе, что бросалось в глаза – ровная полоса утрамбованной земли почти на всю длину площадки. И третье – полная безжизненность.

– Похоже, мы опоздали, – достал я фонарь и посигналил Павлову, чтобы двигал к нам.

– Если они свернулись сразу после атаки, – поправила Оля водружённую на ствол поваленной сосны ОСВ, – у них неделя форы.

– Надо осмотреться. Ты оставайся тут, действуй по обстоятельствам. Стас, Павлов – вы со мной.

Взлётно-посадочная полоса шириной в восемь метров – если верить лейтенанту с его шагомером – была выровнена почти идеально и, судя по оставшемуся на поверхности рельефу, чем-то защищена раньше.

– Вероятно, резиновое или какое-то другое покрытие, достаточно плотное для сопротивления массе аппарата, – предположил Павлов.

– Тут около двух тысяч квадратов, – прикинул Стас. – Это ещё нужно суметь привезти и вывезти. Техника у них, похоже, серьёзная.

– Инженерные танки, судя по тому, как тут всё расчистили и сравняли.

– Что за чудо такое?

– Их ещё называют инженерными машинами разграждения. Последняя, состоявшая на вооружении – ИМР-3М – здоровенная пятидесятитонная штука на шасси Т-90. Бульдозер, грейдер, экскаватор и минный тральщик в одной упаковке, плюс отличная противорадиационная защита.

– У Легиона такие есть? – поинтересовался я.

– Да, один. Но не на ходу.

– А тут, как видно, поболе одного трудились. Что скажешь про полосу, для чего готовили?

– Длина приличная, – поскрёб лейтенант щетину задумчиво. – Что-то тяжёлое взлетало и садилось. Ударный дрон вполне подходит, как мы и предполагали. Единственное, чего не пойму – на кой чёрт было строить ВПП в ста пятидесяти километрах от зоны атаки. Такие дроны полторы-две тысячи пролетать могут.

– Поди непросто было бы скоординировать удар по движущейся колонне и вывоз груза, запусти они свой шайтан-самолёт с тысячи километров. Он ведь наверняка ещё какое-то время круги нарезал над местом атаки, топливо жёг. Я бы так и сделал, не полагаясь на пунктуальность Легиона. Хотя, думаю, наши таинственные друзья точно знали время и место прохода колонны. Такие операции наудачу не затевают.

– Думаешь, в Легионе шпион?

– Даже не сомневайся.

– Командир колонны?

– Тот лейтенантик? Вряд ли, слишком мелкая сошка. Не в обиду.

– Всё нормально.

– Вам, небось, задачу прям накануне доводят, а тут вон какие приготовления. Нет, лейтенанту просто повезло выжить, а информацию слил чин повыше, тот, кто участвовал в планировании этой перевозки.

– Кто-то из капитанов...

– Репина можно исключить. Если бы он саботировал поиски, то не привлёк бы нас, отправил бы ваших солдатиков растворяться в пустоши.

– Ну, – цокнул языком Стас, – либо так, либо Репин крайне невысокого мнения о наших способностях. Что, даже мысли такой не допускаешь? А ведь он довольно легко согласился утроить гонорар. Мертвецам платить не нужно.

– И сколько пообещал? – заинтересовался Павлов.

– Семьсот двадцать золотых.

Лейтенант лишь присвистнул, не найдя подходящих слов, и эхо повторило за ним. Или...?

– Вы это слышали? – приложил я ладонь к уху.

– Что? – вскинул ствол Павлов

– Опусти. Не дёргайтесь, ведите себя непринуждённо, будто мы продолжаем разговор, ни о чём не подозревая. Он прямо передо мной. В кустах, возле печной трубы.

– Вижу его, – кивнул лейтенант.

– Хорошо вам, – прищурился Стас, – а я нихрена не вижу.

– Просто поверь, – дал я совет представителю тупиковой ветви эволюции. – Без резких движений по моей команде начинаем расходиться, Павлов – налево, Станислав – ощупью направо, я – по центру. Берём в клещи. Без острой нужды не стрелять.

– Кто хоть там, чтоб по нему не стрелять?

– Иисус. Шучу. Но выглядит безоружным. Павлов, свисни-ка снова, как в тот раз.

Лейтенант облизал губы и выдал ласкающую слух трель. Из кустов с небольшой задержкой прозвучал отзыв.

– Отлично, раз вы спелись, – пихнул я Павлова локтем, – пойдёшь по центру, а я слева. Похоже, ты ему понравился. Насвистывай, держи связь.

– Понял.

– Ну всё, погнали.

Разойдясь в разные стороны, мы приступили к окружению. Лейтенант убрал карабин за спину и шагал, насвистывая, с раскрытыми объятиями, что со стороны выглядело жутко глупо, но вполне миролюбиво. Таинственный наблюдатель негромко отвечал ему из своего укрытия, а мы со Стасом без лишнего шума заходили с флангов.

Перебравшись через отвал, я тоже пристроил ВСС на спину, чтобы не мешала обниматься, и почти на четвереньках покрался в сторону свистуна. Издали этот музыкальный тип показался мне горбуном – небольшого роста, с широкой костью. Но, подойдя ближе, я не без удивления обнаружил, что это ребёнок. Искорёженное мутацией тело обладало несоразмерно короткими ногами и удивительно развитыми руками, которыми сие дитя полураспада опиралось о землю, на манер обезьяны. Крупная лысая голова с будто приклеенным к ней детским лицом, казалось, росла прямо из плеч, без намёка на шею. Несмотря на холод, малец был почти голым, грязные лохмотья, каким-то чудом держащиеся на нём, едва ли попадали под определение одежды. Мелкий уродец сидел на корточках и заворожённо пересвистывался сквозь свою заячью губу с медленно приближающимся лейтенантом. Возможно, Павлову даже удалось бы справиться с поимкой диковинного аборигена собственными силами, но тупиковая ветвь эволюции, подсознательно стремящаяся мешать всему светлому и прекрасному, реализовала свою деструктивную функцию, наступив на сухую ветвь под ногами. Та ожидаемо хрустнула, не в силах противиться разрушительному воздействию слепого анахронизма называющего себя Стасом, и свистун сорвался с места, будто ему скипидаром под хвост мазнули.

– Держи-держи его!!! – рванул я следом, крича непонятно кому, потому как Павлов только перебирался через отвал, а Станислав не спешил, опасаясь намотать в темноте кишки на сук. – Стой, засранец! Ай бля! – ветки, продолжая необъявленную войну с нашим маленьким отрядом, немилосердно хлестали меня по лицу и прикрывали свистуна, несущегося на уровне не выше подлеска.

Несмотря на колченогость, малец двигался с удивительным проворством, активно помогая себе руками и с лёгкостью перемахивая через препятствия. При этом из его горла по-прежнему не вырывалось никаких звуков кроме свиста, сменившего опасливо-любопытствующий тон на испуганно-панический, так как расстояние между нами всё же сокращалось, не взирая на отчаянные старания мелкого паскудника.

– Стой, говорю! Сукин сын!

Отчаявшись разорвать дистанцию на прямой, гадёныш принялся скакать промеж деревьев, цепляясь за них своими ручищами и резко меняя направление.

– Я тебя не обижу! Лежать! – улучил я, наконец, момент и метким пинком отправил беглеца в неконтролируемый полёт, после чего в грациозном прыжке, достойном кисти художника-анималиста, настиг поверженную жертву. – Уймись, пока башку не проломил! Тихо! – прижал я его к земле, ухватив за запястья.

Но подлец продолжал демонстрировать отсутствие готовности к диалогу, сучил ногами и норовил дотянуться зубами до моей руки пока не схлопотал по роже. Этот дипломатический трюк возымел действие, строптивый квазимодо затих, сжался, приготовившись отхватить ещё, но, не дождавшись продолжения экзекуции, немного расслабился и уставился на меня голубыми глазами.

– Порядок? – прибежал, наконец, Павлов, а за ним и Стас.

– Да. Свяжи, – поднял я свой трофей и протянул его обмякшие руки лейтенанту.

Весил малец кило под тридцать. Настоящий комок мускулов, даром, что с лица ему было не дать больше пяти лет. Если не считать заячьей губы, рожица выглядела совершенно обычно. Глядя на неё, я поймал себя на мысли, что хочу достать нож и вырезать пацана из поглотившей его чужеродной плоти.

Слегка ебанувшаяся после ядерной заварушки природа ударилась в творчество и за прошедшие десятилетия наваяла множество «шедевров». Ничтожно малую часть из них можно назвать таковыми без кавычек, но остальные следует отнести к неудачным плодам творческого поиска. Откровенный брак отправляется в утиль, не выйдя из младенческого возраста. Те, кто прожил дольше, уже чего-то стоят в плане экспериментальной ценности. Сумевшие повзрослеть и отстоять право на существование могут считаться годными в быту ремесленными поделками. И я, без лишней скромности, редко ошибался насчёт будущего увиденного мутанта. Но пойманное создание внушало мне странное чувство неопределённости, что-то не так было с этим парнем. И дело не в лице, единственно не затронутом мутацией, он весь выглядел... Противоестественно. Да, чертовски странное определение для мутанта, но так и есть. Я даже бегло проверил, нет ли на его теле послеоперационных шрамов, до того оно было похоже на творение безумного хирурга, надёргавшего куски отовсюду понемногу. В то же время это тело – кособокое, уродливое, с конечностями четырёх разных длин – отлично функционировало и не выглядело погибающим в условиях, куда более далёких от идеала, чем те, в которых рос я сам, а они были отнюдь не райскими. Мимолётное предположение о пробирках Легиона отпало сразу же – слишком не похоже на выверенный лабораторный продукт. Но и на каприз природы он тоже не походил. Хаос – вот, что лезло в голову при виде этого существа. Дитя восторжествовавшего хаоса, живущее и сражающееся вопреки логике. Чертовщина...

– Твою же мать, ну и урод, – дал свою бесценную экспертную оценку Станислав. – Нахера мы его ловили, он же абсолютно дикий?

– Эй, – пощёлкал Павлов у исчадия перед носом пальцами. – Ты меня понимаешь? Понимаешь, что я говорю?

– Таблицу умножения у него ещё поспрашивай.

– Если понимаешь, свисни два раза, это будет означать «да». Один раз – «нет». Ну, давай, у тебя получится.

– Как он тебе свиснет «нет», если нихера не понял? – резонно заметил Стас.

– Может, сам попробуешь расспросить?

– Чего ради? Это потеря времени.

– Тогда просто не мешай. Хорошо? – вкрадчиво выговорил лейтенант и снова вернулся к лишённому взаимности диалогу: – Ты живёшь здесь? Один? Дом, – изобразил Павлов руками крышу. – Здесь раньше стоял твой дом, да?

Неожиданно малец встрепенулся и часто задышал, будто подавляя подступающие слёзы, а потом свистнул, дважды.

– Молодец! – обрадовался лейтенант. – Видишь, это не сложно. Здесь ещё кто-то есть, кроме тебя?

Одиночный свист был ответом.

– Что случилось? Они погибли?

Мелкий всхлипнул и просвистел два раза.

– Люди на машинах убили тех, с кем ты жил?

Увлажнившиеся глаза сузились и глянули так, что никакого свиста не потребовалось, чтобы понять.

– Эти люди, они были похожи на нас, в такой одежде, с оружием? – указал лейтенант на свой «Скаут», но свидетель геноцида на сей раз не спешил с ответом, внимательно осматривая нас троих, после чего, наконец, свистнул.

– Нет? – удивился Стас. – И что же с ними было не так?

– Другая одежда? – спросил Павлов, на что получил утвердительный свист. – Не как у нас, да? Одинаковая на всех? И оружие одинаковое? Ясно. Ты наблюдательный малыш, – потрепал лейтенант дитятку по лысой бугристой башке. – Есть хочешь? – достал он из подсумка ломтик сушёного мяса, чем незамедлительно вызвал у «малыша» обильное слюноотделение. – Держи.

Отродье схватило мясо, запихало в рот и принялось интенсивно пережёвывать, так тщательно, будто боялось, что это последняя попавшая к нему на зуб еда.

– У меня есть ещё, – улыбнулся Павлов. – Я поделюсь с тобой, если и дальше будешь отвечать на мои вопросы. Договорились?

Отродье осклабилось и растопырило пальцы, готовые хватать новую подачку.

– Сначала вопросы. У этих людей в одинаковой одежде была летающая машина? С крыльями. Хорошо, – достал лейтенант ещё ломтик но не отдал. – Насколько большая она была? Скажем, вот от этого дерева докуда, можешь показать?

Мутант сглотнул слюну, встал и, неловко проковыляв с десяток метров от указанного ориентира, остановился с протянутыми руками.

– Хороший малыш, – отдал Павлов мясо. – А теперь ответь, сколько у них было машин, которые передвигались по земле. Знаю, этот вопрос сложнее предыдущих. Смотри, – растопырил лейтенант пятерню, опустившись перед прилежным учеником на корточки, – здесь пять пальцев. Один палец – одна машина. Столько машин было? Меньше? – согнул он два пальца. – Больше? – разогнул один.

Мутант протянул связанные руки к ладони Павлова, разогнул ему оставшийся палец и, подумав, приставил сбоку собственный указательный.

– Шесть, да? Столько было машин, которые ездят по земле, уверен? Хорошо, держи угощение.

– А это чудо лесное смышлёнее, чем кажется на первый взгляд, – отметил Стас. – Может, оно и личный состав с имуществом пересчитало?

– Он, – поправил лейтенант. – Это ребёнок мужского пола, не обезличенное нечто, не вещь. И да, не исключено, что пересчитал. Но на выяснение всех деталей понадобится время, а его у нас нет. Мы должны взять ребёнка с собой.

– Ты шутишь?

– Нисколько. Он – ценный источник информации, к тому же единственный.

«Ребёнок» прочухал, о чём речь, и прижался к ноге Павлова, всем своим видом демонстрируя кротость и послушание. Маленькая хитрая тварь.

– Это плохая мысль, – принял я сторону Стаса. – Мы понятия не имеем, чего от него ждать.

– Странно слышать от тебя подобное.

– Знаю. Но мы не станем сажать это в машину.

– Хочу прояснить кое-что, – встал в позу лейтенант. – Мы трое выполняем приказ Легиона. Я не возражаю против твоего оперативного командования. Я не возражал против твоих сомнительных методов. Я не возражал даже тогда, когда ты взял в команду человека со стороны. Но представитель Легиона здесь – я, и последнее слово будет за мной.

– Неужели? – слегка растерялся я с таких фортелей. – Вы только посмотрите, кто отрастил яйца. Стало быть, ты тут главный?

– Именно так.

– Нда... Послушай, лейтенант, я ведь против мутантов ничего не имею, сам знаешь. У меня дома один живёт, вот Станислав не даст соврать. Страшный, что пиздец, жрёт людей и кобыл сношает. Но у него есть одно свойство, на котором строится доверие между нами двумя – он понятный. А про этого... я так сказать не могу.

– Что ты имеешь в виду?

– Трудно объяснить, на уровне подсознания. Представь, для примера, что ты сделал десять чернильных клякс, они все разные, но ведь это кляксы, так и должно быть, чёрт знает, куда полетят брызги. В общем, кляксы как кляксы, но одна из десяти разбрызгалась так, что вместо абстракции, отдалённо напоминающей деревце или солнышко, получилось «сдохнисуканах**тварьбудьпроклят». Так вот, он – эта самая клякса. И мне такое не по нутру.

Лейтенант нахмурился, обдумывая мою блистательную метафору, но вместо раскаяния и отречения от притязаний на власть только хмыкнул и потряс башкой:

– Нам пора ехать, нет времени на всякую суеверную чушь.

– А может мне просто пристрелить твоего нового знакомого? – предложил я. – Чтобы не вносил раздора в наш сплочённый коллектив.

– Поставишь операцию под удар из-за какого-то полудикого мутанта? – поправил очки лейтенант.

– Может и поставлю, – шагнул я вперёд.

– Сделаешь это, и никаких договорённостей между нами не останется. Более того, я приложу максимум усилий, чтобы задуманного тобою никогда не произошло.

– Ты о чём толкуешь? – встрял Станислав.

– А разве они есть, договорённости? – уточнил я.

– Есть, – кивнул Павлов.

– Так ты принял решение?

– И оно положительное.

– Хм. Ладно, в этот раз пусть будет по-твоему, лейтенант. Но приглядывать за этим сукиным сыном будешь сам.

– Договорились.

Глава 20

Добро и зло – два мифа, из множества выдуманных человеком. Природе такие понятия неведомы, она творит и разрушает, руководствуясь лишь прагматизмом, по большей части. Человеку эта метафизическая поебень тоже была без надобности, пока грубая физическая сила позволяла добиваться покорности. Пещерные лидеры с помощью дубины и агрессивной жестикуляции успешно держали в узде дюжину соплеменников. Когда соплеменников становилось больше, пещерным лидерам приходилось набирать себе помощников из их числа и раздавать дополнительные дубины. Но когда племя разрастается ещё, помощников с дубинами становится недостаточно. На определённом этапе власть сильного перестаёт быть аксиомой, и тогда её требуется облечь в сияющие одежды законности, объяснить толпе, что «сильная рука» – суть добро, а вот это ваше самоуправление и нежелание подчиняться х** пойми кому – зло в чистом виде. «Почему?!» – вопрошает толпа. «Так говорит Закон!» – отвечает лидер. «Ты сам его и придумал!» – кричит толпа. «Нет-нет», – отвечает лидер. – «Вся власть от Бога. Вот его служители, благочестивые старцы, не дадут соврать». «Точно», – кивают старцы. – «Чтите Закон, не творите зла, а то сожжём нах**, во имя добра, разумеется». Некоторые скажут, что «добро-зло», «хорошо-плохо» – механизмы саморегулирования общества, ограничительные рамки, не дающие скатиться в беспредел. Чушь. Это механизмы, да, но работают они исключительно ради подчинения легковерного большинства беспринципному меньшинству, которое никогда не соблюдает установленных им же правил. И тут мои симпатии однозначно на стороне меньшинства, ведь оно хотя бы себе не врёт. Одураченное большинство же, приняв навязанные морально-этические нормы, становится их заложником. Его, как овцу, завели в стойло со всех сторон ограниченное постулатами, стригут и доят. И ладно бы стойло было сухим да тёплым – нет, там ветер свищет и дождь льёт, ведь вся эта х**ня про добро и зло так и осталась голым каркасом запретов без единой доски истинного человеколюбия. А как иначе, когда родители, учащие отпрысков, что врать – плохо, врут всем и каждому, потому что только так и можно выжить? Все эти обыватели, маленькие людишки под пятой Закона, рядятся в белое друг перед другом и перед барином каждый день, всю жизнь, так привычно, что уже не замечают, как белое затаскалось до черноты, и от пары добро-зло осталось лишь окончание. Воистину, дай людям рай на Земле – они и его заселят чертями.

– Ты только посмотри, – поправил я расколотое зеркало заднего вида, чтобы чувство умиления ещё хоть на секундочку задержалось в моей заскорузлой изувеченной жизнью душе, – какая прелесть.

– Блевать тянет, – согласился Станислав, отвлекшись на мгновение от дороги.

Взявший на себя повышенные социальные обязательства Павлов с началом патронажа над неведомой лесной квазимодой общим решением был выселен из кабины в кузов и теперь наслаждался обществом своего протеже на свежем воздухе, беспрестанно артикулируя, жестикулируя, и награждая мелкого урода за отзывчивость вербальными и тактильными ласками.

– Как думаешь, они поженятся?

– С взаимопониманием у них полный порядок, а в браке это главное.

– Ещё не устали упражняться в остроумии? – вздохнула Оля, пресытившись искромётным юмором. – Как бы там ни было, он всё же ребёнок, и то, что лейтенант с ним ладит, характеризует Павлова только с положительной стороны. Хватит насмехаться.

– Ого, какая длинная и выверенная фраза! – оценил я. – Вижу, ты долго её готовила.

– Не всем дано шевелить языком быстрее, чем мозгами, – парировала Оля. – Вообще не понимаю, чего ты доебался к мальчишке, он ничего плохого не сделал.

– Конечно, это ведь ребёнок, – сплюнул я выковырянный из зубов кусок мяса.

– Да, ребёнок, и его вины в том, что у тебя паранойя, нет.

– В тебе сейчас говорят женские гормоны, а не разум. Давай спросим мнения независимого эксперта. Станислав, как ты относишься к детям?

– Мелкие говнюки.

– Вот!

– Но они куда чище взрослых, и заслуживают снисхождения.

– Да вы что, сговорились? Ты же сам не хотел его брать!

– Я не хотел его брать не потому, что он мне не нравится, а потому, что рано или поздно от него придётся избавиться, выкинуть не пойми где, в незнакомом ему месте. Теперь вот он ещё и к Павлову привязался... Думаешь, каково ему будет?

– Да мне насрать. Уясните себе – дети опасны! А непонятные дети опасны вдвойне! У мелких зверёнышей нет ни авторитетов, ни тормозов, они непредсказуемы и жестоки, а этот ещё и подозрительно смышлён. Знаете, скольких я убил, когда они считали, что находятся рядом с милым безобидным пацанёнком?

– У тебя удивительный дар – ровнять всех по себе, – ткнула мне в плечо пальцем Ольга. – Но мир намного разнообразнее и населён не только убийцами и жертвами.

– Ага, скажи ещё, что Земля стоит на китах. Когда ты успела так поглупеть? Знаете, после того как он зарежет вас спящими, я оставлю его в живых, потому что он всего лишь следовал естественному ходу бытия, и вообще, он же ребёнок.

Наш грузовик, ведомый на глазах набирающимся шоферского мастерства Станиславом, неспешно катил по расширенной отвалами и перепаханной траками просеке в направлении того, что раньше звалось трассой М-5 «Урал». Сейчас этот путь, соединяющий полуживой восток с полумёртвым западом, известен под названием Карачун-тропа, и на то есть причины. Отсутствие силы, способной хоть немного поддерживать порядок на огромной протяжённости практически безальтернативной транспортной артерии превратило её в кормушку для бесчисленных стервятников, шныряющих по окрестным лесам. От кого-то можно откупиться, но от большинства – только отстреливаться, поэтому рисковые торгаши в погоне за барышом объединяют ресурсы и идут по Карачун-тропе большими обозами с серьёзной охраной. Некоторые гильдии могут похвастать даже собственной бронёй, в основном БТРами разных модификаций. Но и такая техника не спасает от нападений. Потери есть всегда, в каждом походе, от обоза откусывают понемногу раз за разом на всём пути туда, а потом обратно – плата за сверхприбыли, с которой приходится мириться. Попадаются на этой дороге смерти и отчаянные одиночки, поставившие всё на кон, но не сумевшие заплатить гильдии или логистам – в большинстве случаев их кости остаются на обочине.

Раньше М-5 соединяла с запада на восток Москву, Рязань, Пензу, Самару, Уфу, Челябинск и резко уходила севернее – на Екатеринбург. Из этого списка выжила лишь Пенза, ставшая теперь срединным городом на пути от Шацка до Сызрани, где большинство обозов разворачивается, и лишь немногие храбрецы отваживаются продолжить путешествие – по окраинам мёртвого Тольятти, в объезд разрушенной Самары, дальше на северо-восток, к татаро-башкирскому конгломерату пяти городов во главе с возрождённым Альметьевском. Таких храбрецов можно узнать ещё до того, как они переправятся на левый берег Волги, есть у этих отважных людей одна черта, выделяющая их из сонма малодушных перестраховщиков, которая не ускользнёт от опытного глаза – огромный бронированный бензовоз. Многотонные стальные монстры, обвешанные противокумулятивными экранами и ощетинившиеся пулемётными турелями, давно стали визитной карточкой Карачун-тропы. Чаще всего именно они служат основой большого каравана – колёсные крепости, храмы чистогана-на-крови. Как флагманы негоциантов бороздят они бурные «воды» среднерусской полосы во главе торговых флотилий, грозя флибустьерам жерлами пушек.

Да, торговля ГСМом – бизнес для серьёзных ребят, это вам не баловство с рабами, оружием или наркотой, тут совсем иной коленкор. Наценки для бензина и соляры в рознице доходят до пятнадцатикратных от закупочной цены. Полторы тысячи процентов прибыли, сука! Вот где деньги. Но и риски недетские. Торговцы горючкой называют себя логистами – забавно, потому что по факту это маленькие мобильные армии. Попасть в одну из таких – мечта любого наёмника. Туда не берут людей с улицы, только проверенных – слишком велик риск саботажа – но платят щедро и стабильно, ведь работа постоянная, уходят с такой обычно вперёд ногами. Содержать армию, хоть и маленькую – удовольствие не из дешёвых, и это заставляет крутиться, ведь каждый день простоя вылетает в копеечку. Большинство логистов сокращают издержки, беря под крыло разную мелкую шушеру, не имеющую собственной охраны. В городках, примыкающих к Карачун-топе, и особенно в Пензе, вечно выстраивается очередь ожидающих следующего бензовоза – прямо как пассажиры на вокзале в былые времена, только надо собственный «вагон» иметь, да не абы какой, а чтобы за «локомотивом» поспевал. Бензовоз приезжает, охрана шмонает ожидающих на перроне «пассажиров», отсеивает подозрительных с неблагонадёжными, остальных ставит в хвост колонны, собирает за билет, и поехали. Отсеянные же остаются ждать следующих товарищей по несчастью, чтобы сколотить собственный караван неудачников на скрипучих телегах и покормить собою дорожных лиходеев.

– Ты в курсе, куда мы едем? – сложила Ольга карту.

– Не груби, детка. Это ведь я обучал тебя топографии.

– И?

– Что ты хочешь от меня услышать? Да, они наверняка двинули дальше по Карачуну. Направо или налево – без понятия.

– Склоняюсь к «лево», – поделился Станислав своим бесценным мнением.

– Обоснуй.

– Много прожорливой техники, много людей, хорошо организованы, отлично оснащены и информированы – они не могут базироваться у чёрта на рогах, как какие-то племена одичавших дегенератов. Следовательно, они едут на восток.

– Соглашусь, – кивнула Оля. – На западе они себя просто не прокормят.

– А на юге? – дал я пищу для размышления. – Что если они двинули до Шацка, а оттуда по А-143 на Тамбов?

– Шутишь? Ты давно был в Тамбове?

– Ещё до нашего знакомства. А что?

– Он почти вымер. Чёртова копоть, года три назад только об этом и судачили везде. Говорили, что зараза с Липецка пришла.

– Как?

– Мародёры. Залезли, куда не стоило, и вернулись с подарком.

– С липецкого мора уже лет тридцать минуло, – припомнил Стас изустные предания старожилов. – Я слышал, там фосфором всё выжгли.

– Всё да не всё, как видно. Короче, в те края теперь только совсем отмороженные суются, а наши ребята на отморозков не похожи. Я сама от одного аппетитного заказа отказалась, когда узнала, куда объект рванул.

– Да, чернота тебе не к лицу, – провёл я пальцами по шелковистой Олиной щеке. – Видала когда-нибудь заражённых, вдыхала их запах?

– Нет, – отстранилась Оля, сморщив носик. – Но ты ведь мне сейчас расскажешь, и я никак не смогу этого избежать, верно?

– Они пахнут прокисшими щами. Это из-за бактерий, которые плодятся в гнойниках. Сначала поражаются слизистые: рот, нос, глаза, гениталии краснеют, изъязвляются. На коже проступают сосудистые бляшки, потом возникает нарыв, тёмно-лиловый, он растёт, пока не лопнет. Края опадают и чернеют вместе с очагом, из которого продолжает сочиться гной. Напоминает кратер затухающего вулкана. Плоть вокруг воспаляется, отекает, становится очень болезненной для любого прикосновения, любого движения. Суставы начинают жутко ныть, как у столетнего артритика, они размягчаются, хрящи гниют, суставная жидкость утекает из сумок. Лезут волосы, ногти сходят, зубы вываливаются из воспалённых кровоточащих дёсен. Разрушаются сосуды, по всему телу появляются гематомы, прямо как трупные пятна. Органы начинают отказывать один за другим, пища выходит непереваренной, моча с кровью, лёгкие заполняет слизь. Прижизненное разложение. Неделя-две, у кого как. Они стонут, хрипят, захлёбываются кровавой мокротой... И бинты, эти бинты повсюду, бурые, с кусками присохшей плоти, в тазах, на бельевых верёвках, изголовьях коек, полу. Мокрыми они воняют ещё сильнее. Запах горя, отчаяния и смерти. И, что интересно, мозг у большинства инфицированных продолжает функционировать на удивление исправно, редко какой счастливчик впадает в забытье. Они всё чувствуют, всё осознают и ничего не могут с этим поделать.

– Закончил? – сглотнула Оля подкативший к горлу ком.

– Нет, я ещё хотел рассказать про отхожие места при полевом госпитале с заражёнными. Видели когда-нибудь гору...?

– Пожалуйста, давай прервёмся. Если рассказывать даже такие чарующие истории больше одной за раз, они теряют свою волшебную изюминку.

– Полевой госпиталь? – спросил Станислав, приподняв бровь. – Я думал, с чёртовой копотью сразу в яму и сверху напалмом в два слоя.

– Ах, мой юный друг, – вздохнул я, – то было в давние времена, на землях вам неведомых, где люди ещё помнили о врачебном долге и почитали такую рутинную ныне процедуру, как сожжение пациентов живьём, за зло.

– Не пизди, ты не настолько старый.

– Но повидать успел побольше твоего.