Текст книги "Йокенен, или Долгий путь из Восточной Пруссии в Германию"

Автор книги: Арно Зурмински

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

Петер иногда засматривался на спектакль, устраиваемый каким-нибудь умным зайцем, который просто останавливался, садился посреди котла на задние лапы и осматривался, оценивая обстановку. Осторожно бежал к мельнице, протискивался через приотворенную дверь, садился на порог, скрывался среди составленных в ряд мешков с зерном, набивал живот рожью и пшеницей и выжидал, когда у старого Бретшнайдера начнут мерзнуть ноги. Если бы Петер был зайцем, он бы тоже так сделал!

У мельницы загонщики остановились. Теперь поле принадлежало собакам, собиравшим мертвых зайцев. Некоторым зайцам пришлось помогать. Долгоухие, в общем-то уже убитые, вдруг снова собирались с силами, отбегали метров на сорок, делали последний неуверенный скачок в сторону, пока не падали окончательно и свора приканчивала их. Они лежали, красиво сложенные в одну линию в шоссейном кювете, и медленно застывали. С минуты на минуту из-за угла должен был появиться со своей телегой кучер Боровски и забрать добычу.

Охотники прихлебывали из бутылки водки – чтобы не отморозить ноги. Заркан получил оставшиеся полбутылки для загонщиков, но следил, чтобы дети не пили, хотя они тоже мерзли. Веселая охотничья жизнь. Последняя большая охота, прежде чем стало не до шуток.

– Как тебя зовут? – покровительственно спросил Блонски Петера Ашмонайта. Петер впервые видел Блонского по-настоящему вблизи. Блонски и на самом деле был меньше его ростом, даже со своей большой сигарой.

– Твой отец погиб на войне, так ведь? – вспомнил Блонски.

Петер ничего на это не сказал. Неожиданно Блонски, тот самый Блонски, который потчевал Петера за ловлю рыбы кнутом, который своим мощным голосом много раз сгонял его с яблонь и с клубничных грядок поместья, этот Блонски положил Петеру руку на плечо и сказал: "Ты отличный парень!"

Школьные каникулы затянулись чуть не до середины января. Первый день школы был 13 января 1945 года. Накануне вечером Марта просмотрела книги и тетради, приготовила чулки, штаны и свитер, завернула в пакет красивую длинную морковку. День сырых овощей. Каждый должен был показать в школе что-нибудь из заячьей еды. Чтобы были витамины и здоровые зубы. Великой Германии нужно много здоровых детей.

Утром 13 января будильники не понадобились. Подъем всех школьников от мазурских лесов до Мемеля обеспечила русская артиллерия. Она покатила свои громовые раскаты с северо-востока на Тильзит, Гумбинен и Инстербург. Это были не отдельные выстрелы, а сплошной непрерывный гул, от которого тихо дрожали оконные стекла.

Марта подогрела одежду и принесла Герману в спальню.

– Это на границе, – сказала она, натягивая на него теплую рубашку.

– Русские или немцы? – спросил Герман.

– Никто не знает.

Марта взяла его на руки и понесла в теплую кухню. На нее иногда находило желание обращаться с ним, как с маленьким ребенком, особенно когда они были одни.

Она налила теплой воды в таз, позабыв, что член союза гитлеровской молодежи должен мыться холодной водой и закаляться. После мытья она посадила его к себе на колени и тщательно вытерла, в особенности уши. Потом она вычистила его ногти, потому что в первый день школы наверняка будет осмотр рук. Наконец, она села с ним к столу, но только чтобы смотреть. Возьми еще немного меда. Или хочешь хлеба с колбаской? Добавить сахару в кофе? А хочешь овсяные хлопья?

Штепутат с покрасневшими ушами вошел в дом и протянул замерзшие руки над плитой.

– Это продолжается без остановки с четырех часов утра.

Мазур Хайнрих тоже беспокойно расхаживал взад и вперед, не мог усидеть за рабочим столом.

– Может быть, мы наступаем, – с надеждой в голосе прокомментировал канонаду на границе Герман.

– Это ураганный огонь, – сказал Хайнрих.

– То же самое было, когда начиналась русская война, – заметила Марта.

Да, гул был совершенно такой же. Канонада, начавшаяся тогда в сенокосном месяце 1941-го, вернулась, как эхо, в волчьем зимнем месяце 1945-го.

Низкое серое небо не могло решиться – сыпать снегом или замерзать. Герман брел через пруд к школе и встретился на льду с другими детьми. Еще много чего оставалось рассказать о Рождестве, о подарках, о катании в санях. Танк "тигр" Петера больше не стрелял, потому что кончились пистоны – но его мать обещала принести из Дренгфурта еще, она все приносила оттуда. Они рисовали фигуры на снегу, например, настоящего немецкого гербового орла. Для этого нужно было только лечь на спину и, раскинув руки в стороны, хлопать ими по снегу, и птица была готова.

Учительница из-за долгого телефонного разговора, ради которого она ходила на общественный переговорный пункт в дом Штепутата, пришла в класс с опозданием на полчаса. Прежде всего она велела всем петь:

С утра начинается радость,

Я встаю чуть проглянет свет,

Восхожу на высокую гору,

Шлю отчизне сердечный привет,

Шлю Германии мой привет.

С помощью этой бодрой песни удалось на пару минут заглушить гул ураганного огня. Но когда они закончили, большие оконные стекла продолжали петь, откликались на каждый звук, доходивший от Гумбинен, тихо и непрерывно дребезжали, гудели, звенели. От этого звука становилось жутковато. Учительница всеми силами пыталась отвлечь йокенских детей от поющих стекол. Пожалуй, если приняться за действия с дробями. Чтобы разделить дробь на число, нужно...

В полдень все стихло.

– Теперь они пошли в наступление, – громко сказал Герман во время урока чтения.

Тут учительница не выдержала. Она отпустила детей на час раньше. А в следующие дни школы не будет. У нее больна мать. Она задала уйму уроков. Прежде всего дроби, правильные и неправильные. Она будет спрашивать, когда вернется, вне всякого сомнения.

В сводке вермахта о гуле и грохоте на востоке было сказано так:

На Вислинском фронте началось давно ожидаемое зимнее наступление русских. После чрезвычайно сильной артиллерийской подготовки противник атаковал западный фланг Барановского плацдарма. Завязались ожесточенные бои. В пограничных районах Восточной Пруссии по обе стороны Роминтенской пущи наблюдалась мощная артиллерийская подготовка противника.

Волчий месяц январь в Восточной Пруссии! В суровые зимы волки стаями приходили через границу из русских лесов.

Попытки русских прорвать фронт между Эбенроде и Шлосбергом были сорваны.

Началось под Барановом. В южной части Вислинского фронта. Первый Украинский фронт атаковал западнее Сандомира, сразу же зашел далеко вглубь и вклинился танковыми колоннами в направлении Верхней Силезии и устья Вислы.

– У мазуров пока все спокойно, – с облегчением заметил Хайнрих.

Волчий месяц в Восточной Пруссии. Только на этот раз вместо волков из восточных лесов вышло сто шестьдесят дивизий. На Гольдап и Гумбинен двинулся Третий Белорусский фронт. С севера через Мемель шел Первый Прибалтийский.

На всем протяжении фронта от северных отрогов Карпат до Мемеля с крайним ожесточением идут зимние бои.

– Если бы нам только удержать крепость Лотцен, – как бы подбадривая себя, сказал Штепутат.

Они сидели над Германовым школьным атласом. Мир так съежился, что великие события из сообщений вермахта уже можно было проследить на простой краеведческой карте Восточной Пруссии!

На севере прекратила свое существование Третья немецкая танковая армия. Двадцать первого января пали Гумбинен и Тильзит.

– Они заходят и с юга, из Польши, – с удивлением заметил Хайнрих, показывая пальцем на то место на карте, где были Алленштайн и Дойч-Эйлау.

– Хотят затянуть мешок. Если падет Эльбинг на Фришской лагуне, Восточная Пруссия превратится в остров, – сказал Штепутат.

У них у всех был этот островной комплекс. Быть отрезанными от рейха, от всякой помощи и всех надежд – это было худшее, что могло случиться с Восточной Пруссией. Фюрер вернул их домой, сделал из узкого коридора твердую землю, хотя и ценой мировой войны. И вот сейчас потоп угрожал снести плотину. Обратно в это проклятие одинокого острова! Почему Адольф Гитлер покинул их? Почему он сменил свою ставку? Так думал Штепутат, глядя на школьную карту Восточной Пруссии. И у него впервые появились сомнения.

Русские танковые клинья продвинулись до Кенигсберга. Двадцать первого января части Четвертой немецкой армии отступили на линии фронта Ангерапп-гольдап-Аугустово.

У Четвертой армии тоже был островной комплекс. Она хотела прорваться на юго-западе к Висле, и за такое решение командующий армией, генерал Хосбах, поплатился своим постом. Фюрер, говорят, пришел в состояние бешенства. Он хотел, чтобы был остров. Не прорываться на запад! Держать! Держать!

Парашютно-танковый корпус "Герман Геринг" оставили на восточной границе. Он должен был удерживать Мазурский канал, пока не будет разорвано кольцо на юго-западе. Но ведь от Мазурского канала до Йокенен всего тринадцать километров, если напрямую через лес. Да и замерз он сейчас, Мазурский канал. Русским ничего не стоило его перейти! Двадцать третьего января пал Инстербург. "Аннушка из Тарау".

Нет ураганного огня, но нет и тишины. Отдельные выстрелы. То и дело показываются самолеты, разворачивающиеся над горой Фюрстенау, стреляющие и попадающие под обстрел. Однажды утром прибежал Петер Ашмонайт: "Сегодня утром ликвидируют склады в Дренгфурте. Поехали, там есть печенье и конфеты". На Ангербургском шоссе навстречу Герману и Петеру уже с раннего утра тянулись фургоны беженцев. И танк "тигр" с гигантской пушкой, от которого им пришлось сворачивать на своих велосипедах аж в сугробы на краю дороги.

– Почему он катится на запад? – удивлялся Герман.

– А плевать на него, – заявил Петер. Он никак не мог понять, почему Германа беспокоит, что танк катится на запад, в то время как стреляют на востоке. Петер думал только о печенье и конфетах, которые оставались на дренгфуртском продовольственном складе.

– Елки-палки, даже часового не поставили, – поражался Петер, когда они добрались до хранилищ. Они прошли с велосипедами мимо пустой караульной будки, поставили их за первым корпусом, так чтобы их было не видно с улицы (а то еще утащат). В конца прохода между хранилищами они обнаружили военную легковую машину и солдат, возившихся с длинными шнурами.

Петер открыл слегка приотворенную дверь. Они вошли в помещение, напоминавшее покинутую в панике контору. На полу лежал опрокинутый стул, клочки бумаги и множество пустых пачек из-под сигарет. Дверь в складское помещение болталась на одной петле.

– Что я говорил! – торжествующе закричал Петер, показывая на длинные ряды картонных коробок, сложенных штабелями по обе стороны прохода. Петер вскрыл одну коробку, вытащил банку, посмотрел на надпись.

– Мармелад зачуханный!

Петер швырнул банку на пол. Она с грохотом покатилась по всему пролету, пока не ударилась в дощатую стенку. Герман поражался невероятному количеству коробок. Здесь можно было обмазать мармеладом целые армии.

– Мармелад – ерунда! – заявил Петер и помчался к следующему корпусу.

Ржаные лепешки! Ржаные лепешки в таком количестве, что ими можно было бы кормить всю конюшню поместья. Герман начал запихивать пакеты с лепешками в карманы, хотел уже привязать целую коробку к багажнику, но Петер покачал головой.

– Мы не из-за этого добра тащились сюда за шесть километров.

Петер искал сдобные сухари и нашел в конце здания. Целая стена сухарей. Но нужно следить, чтобы выбрать коробки не с солеными, а со сладкими сухарями. Они сели на пол спиной к дощатой стенке, стали разрывать коробки и пробовать сухари.

– С этим хорошо бы попить, – сказал Герман.

– Не-е, пить здесь нечего. Только сухое молоко.

Герман размышлял, как это можно высушить молоко, когда раздался страшный взрыв, бросивший к их ногам выбитые оконные стекла, опрокинувший в проход три штабеля сладких сухарей (а что, если бы они там сидели?), метнувший в стенку куски дерева, грязь и камни и пробивший в крыше дыру такой величины, что в нее могла бы проехать телега. Петер мгновенно оценил ситуацию: взорвали последний корпус, с плавленым сыром.

– Бежим! – завопил он.

Пока они бежали по проходу, перепрыгивая через коробки с сухарями, грохнуло еще раз. Легковой автомобиль медленно ехал вдоль хранилищ, и следом за ним один корпус за другим взлетали на воздух.

Велосипеды!

– Если что-нибудь случится с велосипедами, как мы доберемся до дома?

Они забрали велосипеды от корпуса с мармеладом, побежали к будке часового, хотели добраться до шоссе, прежде чем раздастся следующий взрыв. Тут их заметил сидевший в кабине унтер-офицер.

– Какого черта вы тут делаете? – заорал он. Он остановил свою подрывную машину, прекратил взрывать дощатые стенки и ящики с плавленым сыром. – Есть там еще кто-нибудь? – спросил он сердито.

Петер отрицательно покачал головой.

Человек вдруг начал смеяться.

– Ну хоть нашли что-нибудь?

Он наклонился к заднему сиденью машины, вытащил бумажный мешок, бросил мальчикам.

– А теперь сматывайтесь, только быстро!

Петер поднял мешок на багажник.

– Слушай, это конфеты, – засиял он. Ему хотелось тут же на месте обследовать мешок, развязать его, попробовать, что там есть, но в этот момент взлетел на воздух корпус с сухарями, солеными и сладкими. Теперь уж точно надо было бежать.

Тем временем на улице собралась толпа. Когда начались взрывы, дренгфуртцы сбежались, чтобы попытаться хоть что-нибудь спасти из банок с мармеладом и пакетов с сухарями. "Проходите! Проходите!" – кричал солдат (откуда он только взялся?), стоявший у входа и следивший, чтобы взрывная операция прошла без осложнений. Герман и Петер, нажав на педали, проехали мимо него, свернули на шоссе, дребезжа звонками, прокладывали себе дорогу среди столпившихся людей. Отъехав на надежное расстояние, они остановились. Петер осмотрел содержимое мешка. Действительно, конфеты. Попробуем. Вкус малины.

– Делают одну большую кучу, – сказал Герман, оглядываясь на склад.

– В Йокенен этого хватило бы на сто лет, – ворчал Петер, разгребая обеими руками конфеты.

Все один сорт. Только малиновые.

Начался пожар. Белый дым клубился над разрушенными хранилищами и тянулся низко над землей на северо-запад.

– Я думаю, так же делают дымовую завесу, – сказал Герман.

Все сравнялось с землей, только мармеладный корпус остался стоять рядом с караульной будкой. Военная легковая встала поперек шоссе, оттесняя людей обратно в предместье. Теперь прощай, мармеладный склад. Боковые стены подались, повалились на землю, через потолок вылетели куски толя, дерева и картона. Свалилась, как будто опрокинутая невидимой рукой, и контрольно-пропускная будка. По улице покатились банки с мармеладом, разбитые и целые. Желтый абрикосовый мармелад потек в дренгфуртскую придорожную канаву.

– Ну вот и будке конец, – сказал Герман.

На обратном пути они обогнали обоз беженцев. Просторные повозки не спеша катили по шоссе. В них было очень уютно. Люди поставили на телегах деревянные стойки и натянули на них шерстяные одеяла.

– Правда получается, как фургоны на диком Западе? – спросил Герман.

Петер прицепился к одной телеге, разговорился с плотно закутанным детским лицом, выглядывавшим из-за навеса.

– Хочешь конфетку? – спросил он детское лицо.

Девочка приподняла брезент, и Петер бросил в телегу семь, а то и восемь конфет.

– Откуда вы? – поинтересовался он.

– Из Ангербурга, – ответила девочка.

Это было не так уж далеко, километров двадцать пять к востоку от Йокенен.

"Хорошо хоть фюреру ничто не угрожает", – думал Герман. Когда его штаб-квартира находилась в лесу между Ангербургом и Растенбургом, он был в крайней опасности. А без фюрера все пропало.

Прямо перед Йокенен затор на шоссе: транспорт остановлен большим стадом. Коровы запрудили всю проезжую часть, некоторые пробовали пастись по обеим сторонам шоссе и громко мычали, не найдя под твердым снегом ничего съедобного. Один крестьянин из Ангербургского округа о чем-то договаривался с группой солдат. Нужно пристрелить его корову, которая стояла в придорожной канаве с подвернутой ногой и отказывалась двигаться дальше. Герман и Петер протискались вперед и все видели своими глазами. Видели, как самый маленький из маскировочных халатов зарядил винтовку и отвел затвор. Эти тупоумные глаза там в канаве. Выстрел был совсем не таким громким, как его себе представляют. Корова какое-то мгновение стояла, как будто не могла шевельнуться на своих парализованных ногах. Потом вдруг повалилась на бок, задрала две ноги вверх, перекатилась обратно, свесила язык в снег, который тут же стал окрашиваться в красный цвет.

– Она сейчас замерзает, – сказал Петер. – Мясо не испортится, еще весной можно будет есть.

Да, это было время, когда придорожные канавы заполнялись консервированной говядиной. Иногда там попадались и лошади, потом овцы, потом и люди. То, что не мог пропустить большой поток, оседало в канавах.

Перед поворотом на улицу Йокенен опять пробка. Саксонцы отступали. Они перегородили шоссе, чтобы спокойно вывести свои тяжело нагруженные машины на дорогу.

– Эти тоже не на фронт, – заметил Петер. Ну, это-то было понятно, с отвертками и клещами на фронт не едут. Их дело было чинить, что возвращалось с фронта.

Герман и Петер поставили велосипеды возле двери дома Ашмонайтов. С гордостью внесли в кухню мешок с конфетами. Петер с размаха бросил мешок, и он громко шлепнулся на каменный пол. "Ну", – сказал он и разрезал мешок кухонным ножом. Мальчики лежали на полу и делили: тебе одну, мне одну.

– Уже вечер, Петерка? – спросила из своей кровати слепая бабушка, хотя для нее, собственно, всегда был вечер.

– Ты бы помолчала, бабушка, а то мы собьемся.

Они еще не закончили дележ, когда в дверях появилась Марта.

– Боже мой, наконец-то вы здесь! – захлебнулась она. Да, да, она опять натерпелась страху, что ее Герман мог попасть под колеса. Приходить домой так поздно!

– Двести семьдесят две конфеты! – торжествующе закричал Герман.

– Дети, дети, ведь уже темнеет. А все шоссе забито беженцами и военными!

Герман протянул матери малиновую конфету в фантике.

Разве это не удачный день? Двести семьдесят две конфеты. Когда такое бывало? Не бывало даже на Рождество или на день рождения.

Петер понес слепой бабушке целую пригоршню, просто высыпал сладкий дождь на красное клетчатое одеяло.

– На, бабушка! Ты тоже попробуй сладенького.

Спали плохо. Из-за взрывов в мармеладном корпусе – все время мармеладный корпус – Герман всю ночь то и дело вскакивал в испуге, его преследовал запах горелого, языки пламени, вырывающиеся сквозь стены хранилища. Потом шум в гостиной Штепутата. Рано утром, когда еще все спали, через выгон явился инспектор Блонски – что совсем неожиданно, не на лошади. Нервно кусая сигару, он произнес: "Надо сматываться".

Инстербург пал. Перед Ангербургом стояла Красная Армия. Кенигсбергу грозило окружение.

Штепутат силой усадил Блонского на диван. Были ведь приказы из округа, из управления области, лично от гауляйтера Эриха Коха. Немцы Восточной Пруссии не бросаются в бегство, они своими руками защищают свои дворы – если нужно, оглоблями и навозными вилами. В Эйдткунен эсэсовцы по приговору военно-полевого суда расстреляли бургомистра за то, что его деревня снялась с места раньше времени.

– Но в Ляйтнервальде уже никого нет, и в Норденбурге, и во всех деревнях за горой Фюрстенау.

Штепутат позвонил в Дренгфурт районному секретарю партии Краузе. Он должен знать.

– Этого Краузе уже давно и след простыл, – буркнул Блонски.

И ошибся. Партийный секретарь Краузе 23 января 1945 года сидел в своем партийном бюро на дренгфуртском рынке прямо напротив бывшего магазина маленького еврея Самуэля Матерна. Краузе изучал обстановку: прежде всего сохранять спокойствие! Парашютно-танковый корпус "Герман Геринг" удерживает Мазурский канал. Несомненно! Я это знаю из надежных источников. Мы сегодня из соображений безопасности отправляем женщин с маленькими детьми из Дренгфурта в Растенбург... По узкоколейке... Конечно, она еще работает... Только без паники! Кто бросается бежать, только напрасно забивает дороги и мешает подходу наших резервов!

Именно так. Подвести резервы. Штепутат перевел дух. Он был непоколебимо уверен, что высшее начальство не оставит маленький Йокенен в беде. На все свой порядок. Если бы была опасность, йокенцам сообщили бы.

– Но нужно быть готовыми к худшему, – сказал Блонски.

Да, тут он, пожалуй, прав. Быть готовыми – это не идет в разрез ни с какими приказами. Достаточно ли вообще повозок в Йокенен, чтобы двинуться в путь? Работников поместья придется объединить по три семьи на повозку. А что будут делать те, у кого нет ни лошади, ни телеги? Шорник Рогаль, например, дорожный сторож Шубгилла со своим множеством детей? Блонски предложил составить план, включив в него все повозки и всех лошадей деревни. Сегодня же, сейчас. Он зажег свою наполовину изжеванную сигару, ушел, не прощаясь, обдумывая свой план, подсчитывая лошадей и телеги, распределяя йокенцев. Жалко, что не было Микотайта – он со своим практичным умом организовал бы все наилучшим образом.

Не успел уйти Блонски, как появился дядя Франц.

– Я тебя понимаю, – спокойно сказал он Штепутату. – Как бургомистр, ты должен думать об этом по-другому... но как сосед... В общем, не удивляйся, если мы двинемся заблаговременно. Ты знаешь, родственники в Реселе. Мы собираемся там... Когда начнется, мы все вместе поедем оттуда.

Дядя Франц предпочел отправиться к своим католикам в Ресель. Там у Богоматери гораздо больше влияния на ход событий. Тетя Хедвиг всегда говорила: надо полагаться на Бога! А их Бог, Бог католиков, конечно, был в Реселе совсем близко.

Штепутат промолчал.

– Слушай, – продолжал дядя Франц, – я тебе оставляю Зайца. И телегу для тебя подготовил, стоит смазанная в сарае. Возьмешь себе еще одну лошадь в поместье, и у тебя будет отличная упряжка... На Зайца вполне можно полагаться.

Штепутат что-то пробормотал про себя, хотел, наверное, поблагодарить за Зайца и за смазанную телегу.

– Что будет с твоей скотиной? – спросил он спустя некоторое время.

– Скотину я отвяжу и наложу им корма. На неделю хватит. А за неделю все решится. Или мы вернемся, или придут русские и позаботятся о животных.

Марта молча сидела в кресле, вязала для Германа серые шерстяные чулки, хотя он и не любил их носить: они были такие колючие. Зато они очень теплые, мальчик! Пока Штепутат и дядя Франц подробно говорили о скоте (прежде всего, как поить коров), Марта думала о казаках, которые в августе четырнадцатого трясли для детей сливы с деревьев. Вспоминала их усатые лица, маленьких лохматых лошадей. Тогда все было совсем не так плохо. Но почему сейчас все начинается в самой середине зимы? В собачий холод, среди льда и снега? Не будет стряхивания слив. Жалко.

Старый каменщик Зайдлер сидел у окна на кухне. Он выпускал на стекло горячий дым из своей трубки и смотрел, как оттаивали ледяные цветы. Сначала стало видно серое небо, потом ветви яблони, потом Зайдлер увидел пруд и проложенные в снегу тропинки.

– Штепутат идет, – сказал он жене, сидевшей в кресле у печки с завернутыми в одеяло изуродованными ногами.

– Что ему надо?

Штепутат отряхнул с ног снег, громко постучал в дверь и уже стоял в кухне, прежде чем Зайдлер успел пригласить его войти. Было видно, что у него мало времени. Он сразу же и приступил к делу. На случай, если дойдет до эвакуации, решено так: Зайдлер со своей женой и Марковша поедут в одной повозке. С ними шорник Рогаль. Повозку дает поместье. Разумеется, взять с собой только самое необходимое, скоро ведь вернемся. И вообще все это только меры предосторожности на случай действительной опасности. Самое вероятное, что йокенцам никуда и не придется ехать, потому что Мазурский канал удерживается за нами.

– А старый Зайдлер никуда и не поедет, – проворчал старик у кухонного окна.

Он медленно поднялся, прошаркал в своих деревянных шлепанцах к шкафу, стал доставать оттуда всякий хлам, пока не добрался до того, что искал.

– У нас вот что есть, – сказал Зайдлер и развернул красный флаг размером почти метр на метр. Он осторожно сдул с красного полотнища пыль и паутину.

– Мы его сейчас вывесим, а, Минна? – закричал он в комнату.

Штепутат смотрел на него в полном недоумении.

– Еще до этого не дошло, – раздраженно сказал он. (Отвратительное впечатление будет, если где-то в Йокенен будет висеть красный флаг.)

– Но скоро, – торжествовал старик.

Зайдлер набил трубку, еще раз выпустил дым на оттаявшие стекла и сказал:

– И чего вы только боитесь? Думаете, наверное, Красная Армия будет жечь и убивать. Но это все пропагандистская болтовня этого Йозефа, вашего хромого Геббельса. Солдаты Красной Армии это не монгольские полчища царя. Они хотят освободить человечество, понимаешь? Они не собираются нести нам убийство и смерть. Они накажут только тех, кто того заслужил. Зато у остальных откроются глаза! Все Германия увидит, что кроме этого мира помещиков, священников и офицеров есть и другая жизнь. А после Германии коммунизм пойдет победным маршем по всему свету.

Старый Зайдлер заводился от своей речи, пару раз для убедительности стукнул в пол костылем и все время обращался к своей Минне, которая молча сидела у печки и грела кривые ноги.

– Здесь еще немцы, – сказал Штепутат. – Если они увидят твой красный флаг, бросят тебе в кухню пару гранат.

– Я знаю, что делаю.

Так и осталось. Старый Зайдлер не дурак. Коммунизм хочет завоевать весь мир. У кого такие цели, тот не может запугивать людей ужасами. Разве это не логичный ход мыслей для старого человека в далеком Йокенен?

Штепутат вышел, все еще качая головой. В сущности, упрямство старика оборачивалось и пользой: на телегах оставалось два свободных места.

В то время как Штепутат в служебном качестве носился по деревне, Марковша воспользовалась случаем, чтобы нанести Марте визит. Она больше всего любила приходить, когда Марта была одна. На этот раз она застала Марту за тайным укладыванием. Марта – Штепутат не должен был об этом знать начала с вещей, мало бросающихся в глаза, например, с белья. Накрахмаленные рубашки, кальсоны, толстые женские трико и длинные ночные рубашки исчезли в пододеяльнике, который она поспешно запихнула за шкаф при появлении Марковши. Но старая уже давно догадывалась, что происходит в гостиной Штепутата.

– О Господи Боже! – ахнула она. – Значит, нам тоже надо ехать.

Марта пыталась ее переубедить. Но Марковша уже не успокаивалась. Она хотела тут же бежать к себе и побросать все в мешок. Нужно ли взять прялки? И, конечно, солидный кусок ветчины из коптильни. И закатанное в банки: фарш и студень, битки и кабаньи ноги. А что будет с животными? Да в это время года! Ах, бедные курочки! Нет, она никуда не двинется! И кошке тоже нечего есть. Ну, может быть, какое-то время она будет ловить мышей. Но кролики. Нет, так не пойдет! Их, бедненьких, нельзя бросить. И вообще, здесь мы дома, здесь дым идет из трубы и печка теплая. Здесь нужно и оставаться, где все на своем месте.

– И где только наш Гинденбург? – удивлялась старушка.

– Он же умер, матушка Марковски.

– А-а, умер.

Марковше больше не на что было надеяться. Не будет битвы под Танненбергом, зимнего сражения среди Мазурских озер во спасение Восточной Пруссии. Да, вот если бы был жив Гинденбург! Она не могла знать, что спаситель Восточной Пруссии в этот день сам пустился в бегство. Вечером, когда забитый беженцами крейсер "Эмден" собирался выходить из Кенигсбергской гавани, к пристани подъехал военный грузовик. Солдаты потащили на борт саркофаги Гинденбургов. Они в последнюю минуту вынесли трупы из башни государственного памятника в Танненберге и доставили их в Кенигсберг. Добрый гений Восточной Пруссии покидал страшное место. Памятник Гинденбургу -похожее на крепость сооружение с шестью башнями – было взорвано немецким динамитом, чтобы не дать русским солдатам замарать своими свинскими надписями священные стены. Но после освобождения Восточной Пруссии Танненберг будет возведен опять! Так было провозглашено общегерманским радио.

И сбежавший Гинденбург тоже вернется, будет сидеть в своей башне и обозревать поле сражения под Танненбергом.

Положение улучшилось. На кладбище – прямо за могилами – 25 января заняла позиции немецкая артиллерия. Йокенские мальчишки были вне себя от радости, что артиллерия использовала вырытые ими окопы. По всем военным правилам артиллерия располагается на достаточном удалении от фронта, так что далеко перед ней находится пехота, а там еще большой кусок нейтральной полосы между нашими и противником. Если все это сосчитать, то для Йокенен дело выглядит не так уж плохо.

В обед Герман принес домой новость: дядя Франц уехал. Рано утром, еще до восхода солнца, он отправился на двух плотно набитых повозках к своим католикам в Ресель. Штепутат только рассеянно кивнул, однако после обеда пошел с Германом на покинутый двор и убедился, что дядя Франц на самом деле оставил Зайца и смазанную телегу. Перед входом в свинарник Герман увидел мертвую дворовую собаку. Почему собак не берут с собой? Неужели дядя Франц сам застрелил ее? "Для собаки это лучше", – сказал Штепутат и потащил Германа в сторону.

Но Герман не мог этого понять. Остановился. Посмотрел назад. Даже не похоронили собаку. Просто бросили перед свиным закутом.

"Мальчику нужно к такому привыкнуть", – думал Штепутат. А то плачет из-за мертвой собаки. А когда режут свинью, убегает в кусты на пруд. Но жизнь не только в том, чтобы есть колбасу – прежде чем получится колбаса, нужно убивать свиней. Они подошли к бургомистерской одновременно с почтальоншей. "Это последний раз", – сказала женщина, развозившая на велосипеде письма по окрестностям Дренгфурта. Сегодня вечером – последний поезд на Растенбург. После этого почты не будет.

Но 25 января она еще принесла Штепутату в Йокенен "Окружной бюллетень" и "Народный наблюдатель" со статьей о трудностях положения англичан в Индии. Письмо из районного военкомата с запросом сведений о призванном в народное ополчение Буби Хельмихе. Открытка от некоей фрау Шобевиц из Берлина, жившей в Йокенен в эвакуации и забывшей две книги – очень важные книги, за возвращение которых она будет очень признательна. И, разумеется, возместит расходы. "Вестник законов рейха" с постановлением от 12 января 1945 года об учреждении знака отличия за сбитый вражеский штурмовик завершал последнюю служебную почту Штепутата. Какие после этого еще объявлялись законы рейха, бургомистру Йокенен уже не суждено было узнать. Никогда не прибыли в Йокенен Второе постановление об администрации Сельскохозяйственного института в Тетчен-Либверд, распоряжение о прекращении действия особых правил в отношении восточных рабочих и прискорбное, но, по тогдашней обстановке, пожалуй, неизбежное уведомление, что ввиду серьезного военного положения 20 апреля 1945 года – день рождения фюрера – будет рассматриваться как обычный рабочий день. После этого вестник законов смолк.