Текст книги "Влюбленный призрак (Фантастика Серебряного века. Том V)"

Автор книги: Аркадий Аверченко

Соавторы: Владимир Ленский,Борис Садовской,Георгий Северцев-Полилов,Дмитрий Цензор,Александр Измайлов,Александр Федоров,К. Мурр,Всеволод Трилицкий,Н. Энш,Константин Льдов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

Аркадий Бухов
ЧЕРТОВА ПРАВДА

I

Это был самый страдный спор. Встретились они где-то над березовой рощей, совершенно случайно, и не сразу узнали друг друга.

– Ах, это вы, – с деланной улыбкой сказал господин средних лет, вежливо вильнув хвостом. – Я вижу, что фея, а какая, не знаю. Далеко изволите лететь, мадмуазель?

– Так… Туг городишко небольшой…

– Филантропией заниматься? – насмешливо спросил черт. – Как вам не надоело это, Аспазия…

– Что же, по-вашему, – колко бросила Фея, – дома поджигать мне, что ли… Это уж ваше дело, господин Яспер…

– Каждый занимается, чем может. Тем более, что результаты…

– Может быть, вы хотите, чтобы человек, которого вы сунули вчера ногой под трамвай…

– Был мне так же благодарен, как и вам за подсунутую вами жену…

– Извините, я видела слезы благодарности на…

– Пьян был. Или на мозоль наступили.

– Вы воспитывались в конюшне.

– Я жалею, что вы, мадмуазель, не получили и этого воспитания…

– Мне в ту сторону.

– Куда? впрочем, мне как раз в другую…

Черт снял шляпу, немного помолчал и вдруг оказал искренним, теплым тоном:

– Знаете что, Аспазия… Слетаем вместе… Давайте заключим пари на что угодно, что эти ваши идиоты…

– Я понимаю, что вы хотите, сказать. Пожалуйста…

– На что? – черт радостно достал блокнот и приготовил карандаш. – Вы дама; ваше первое слово.

– Я вчера видела розоватое облачко…

– Целиком? Может, в нем четыреста пудов…

– Ну, тогда… Недели две тому назад в этой роще гуляла девушка-блондинка…

– Я вегетарианец, – сухо кинул черт, – что я с ней буду делать…

– Зачем же есть…

– А, вы про другое… Извините, женат.

На чем-то сошлись.

II

Партынин чувствовал, что проедает последние деньги и что достать больше не от кого. И все-таки уходить не хотелось. Он заказал еще бутылку другого вина, сел удобнее в кресло и стал смотреть.

– Ну, подойдите к этому, – услышал он около себя чей-то грубоватый мужской голос, – видите, человеку скверно.

– И пойду, и увидите, что будет…

Партынин обернулся. Кругом него сидели те же посетители, и только против него внезапно выросла красивая женщина с золотистыми волосами и голубыми глазами.

– Вы один? – мягким, нежным голосом спросила она.

Партынин посмотрел внимательно на изящный туалет и белые изящные руки женщины и галантно пододвинул стул.

– Надеюсь, что теперь будем вдвоем, сударыня…

– Вам скучно?

– С вами? С женщиной, у которой такие прелестные ножки? Помилуйте…

– Вы, наверное, женаты?

– Холост, как гвоздь, цыпочка… Пьете?

– Нет.

– Прикажете кофе?

– Н пью. Я хотела вас спросить…

– Весь к вашим услугам…

– Говорите со мной откровенно… Я пришла, чтобы утешить вас…

– О, такая утешительница… Я готов, чтобы вы меня утешали не только весь день, но…

– У вас, наверное, нет денег…

– Милочка! – тревожно и в то же время весело кинул Партынин, – если у вас небольшие аппетиты…

– Может быть, вам нужны деньги?

– Что значит нужны, если подваливается такая расхоро…

– Хотите, я вам дам мечтательную сероглазую невесту…

– Не-ве-сту? – удивленно спросил Партынин. – Я думал, вы сами… – и вдруг, спохватившись, добавил: – так вы вот чем занимаетесь…

– Да. Я делаю людям добро…

– Я понимаю. Это очень, очень мило с вашей стороны… Конечно, известные проценты…

– Мне от вас ничего не надо. Я вам дам денег.

– Сударыня… Партынин, может быть, не богат, но честен. Я не могу жить на средства женщины…

– Я вам хочу создать спокойную жизнь, чтобы ваше горе, чтобы ваши невзгоды…

– Вы купчиха? – искоса поглядывая, спросил Партынин. – Из Москвы или так, из Твери?

– Я фея…

– Фея, – хихикнул Партынин, – а по лицу не похожи… Совсем как институточка… По ресторанам работаете?..

Женщина печально улыбнулась и ушла.

– Ну? – услышал за собой тот же грубоватый голос Партынин. – Поговорила?.. Дай-ка теперь я…

– Послушайте, вы, Партынин…

Партынин поднял голову. Господин в смокинге спокойно теребил перчатку и в упор смотрел на бутылку на столе.

– Дешевенькое льете. Раньше, кажется, другое было…

– Какое у вас лицо знакомое?..

– Еще бы. Помните, в клубе вы мне триста двадцать остались…

– Я так, извиняюсь, – сконфузился Партынин. – К сожалению, у меня сейчас с собой…

– Да мне и не надо. Послушайте, Партынин… Можно с вами говорить совершенно серьезно?

– Пожалуйста… Может, сядете?

– Хорошо, сяду. Деньги есть?

– Нет.

– Будут. Сегодня вечером свободны? Дело одно есть.

– Свободен. Чистое?

– А вы мильонер, что ли? Женаты?

– Нет. И не хочется…

– А если приволокнуться придется… Девочка с приданым в четыре миллиона…

– Ну, уж вы скажете…

– Сахарные заводы Биркина знаете?

– Знаю.

– Наследница. Сегодня в девять в клубе встретимся… Вы один здесь?

– Один. Дама какая-то сейчас приставала.

– Кокотка?

– Наверное… Не то сводница… Жену предлагает, денег, говорит, дам… Потом прямо говорит: «Я фея…»

– А вы что?

– Дура она, а не фея… А, может сумасшедшая…

– Ну, прощайте…

Через две секунды Партынин услышал за спиной тот же голос:

– Слышала?

– Слышала… Пойдем к другим…

– До третьего раза…. Пошли.

III

Бледный молодой человек, сжимая виски худыми костлявыми руками, сидел за столом и истерически кричал:

– И это жена?.. И это брак… Тебе нужен был идиот с деньгами, а не мягкий, чуткий человек, который творческой работой…

– Да, но я не могу ходить в рыжей накидке… Твоя работа, твоя работа! – визгливо отвечала женщин с птичьим некрасивым лицом. – Плевать я хочу на твои стихи!..

– Виновата… кажется, у вас сдается комната? – слегка приоткрыв дверь, спросила какая-то дама. – Дверь открыта, я и вошла без звонка…

– У нас третьего дня тоже без звонка вошли, – крикнула женщина, – а потом зонтик пропал, с перламутровой ручкой…

– Ну, что вам нужно? У нас сдается комната, – сухо произнес бледный молодой человек.

Дама ласково посмотрела на молодого человека.

– Вам нужен отдых. Вы так измучены…

– Без вас знаю…

– У него есть жена, которая…

– Вы, кажется, насчет комнаты?

– Это только предлог. Я хожу по домам бедных людей и раздаю им…

– Вы не туда попали, – раздраженно крикнул молодой человек, – мне не нужно ваших двух рублей и старого пиджака…

– Я приношу людям счастье, – нежно сказала дама, – я хочу поцелуем освежить твое усталое сердце…

– Что? При жене, – взвизгнула женщина, – ага, негодяй… Это одна из твоих модисток… Нашла богатого содержателя, а теперь лезет к старому любовнику…

– Вы ошибаетесь… Я могу вам дать богатую квартиру, деньги…

– Ну, что же, иди, иди, – хрипло крикнула женщина, – бросай меня… Эта богатая, иди, мерзавец…

Она упала на стул и забилась в истерике.

– Это, может, быть, ты хочешь уйти на содержание, – со спазмами в горле крикнул молодой человек, – ты давно уже…

Он хотел шагнуть вперед, но схватился за грудь и зарыдал.

– Вы не поняли меня…

– Она еще здесь? – приоткрывая глаз, спросила жена.

– А, вы еще здесь, – бешено заревел молодой человек. – Пойдите к черту. Я дворников крикну… Нахалка, врываться в семью, будоражить покой!..

IV

– Попробуй третий раз… Только потом уж не отнекивайся… Проиграла, так проиграла!..

– Хорошо, – уныло ответила фея, – видишь, вот там бедный рабочий сидит за бутылкой разбавленного спирта…

– Вылакает и сдохнет, – хладнокровно сказал черт, – пойди к нему…

Слесарь Швыркин вежливо встал и поклонился.

– По слесарному делу, барыня… Сызмальства этим промышляем…

– Ты что, с горя?

– Горе, не горе, а уж ежели под праздник не выпить…

– А знаешь ты, что это яд?.. – ласково спросила фея.

– Я-а-д? – недоверчиво протянул Швыркин. – А ежели я за него восемь гривен…

– Не пей. Отравишься…

– Да как же это… Вон и Митька с огурцом бежит. Опять же хлеб припасен…

Фея наклонилась, взяла бутылку, и ядовитая пахучая жидкость блестящей лужицей легла на полу. Швыркин всплеснул руками, глотнул воздух и в ужасе выпучил глаза. Видно было, что он хотел сказать что-то большое и укоряющее, но оно завязло в корявом горле и только камнем вылетело:

– Ну и стерва…

– Я тебя спасла… – со слезами на глазах шепнула фея.

– Митька! – не своим голосом крикнул Швыркин, – бери болт, кошкин сын, обходи ее сзади…

– Ты чего бесишься? – со смехом спросил какой-то господин, удерживая Швыркина у дверей, в которые он бросился, чтобы догнать фею. – Ты что, с цепи сорвался…

– Я ей покажу, рвани… Я ей бока-то выбелю… Бутылку разбила… Я почитай что три дня выклянчивал…

– А ты другую купи…

– Что, у меня мелочная лавка, что ли, – рубли-то швырять…

Господин усмехнулся и протянул Швыркину трешницу. Швыркин робко схватил ее грязной потной рукой и даже подбросил на ладони.

– Этто, барин, – с нескрываемым восхищением произнес он, – барин, так барин… В котелке, а рабочего человека понимает… А то пришла… Думает, если шляпку одела, так и над бедным человеком издеваться может… Шлюха мокрохвостая…

V

– Да ты не плачь, – ободряюще похлопал черт по феиному плечу, – проиграла пари и ничего… Молода еще, глупа…

– И все они так, – всхлипывая, бросила фея, – третьего дня одному две тысячи подкинула, а он меня у крыльца накрыл… Камнем хотел пустить… Какой-то дурак, говорит, деньги оставил, а ты вынюхала и подбираешься…

– Ну, а ты что?

– Заплакала и убежала…

– Дура. А сама ругаешься, что я одному ногу под трамвай подсунул… Прямо свиньей визжал. Черненький такой, в панаме…

– Постой, постой… А на щеке родинка… и пиджак у него синий?

– Да…

– Этот самый, мой и есть… Ты что ему, одну ногу только…

– Одну…

– Жалко… Может, мимо будешь проходить, сунь и другую… Другую под лошадь можно.

– Ладно уж… Напомни только… Благотворительница..

Аркадий Бухов
О НЕЧИСТОЙ СИЛЕ
Святочный набросок

В нашей литературе последнего дня наметилось страшное тяготение к черту. Сама ли она подошла к нему, читатель ли ее послал – дело другое, только около всякой нечисти вертится целая беллетристическая и поэтическая каша. Обладая самым скептическим умом, все же приходится согласиться, что нет дыма без огня, и если заговорили о черте целыми страницами и томами – значит, черт есть. Может быть, он, как экс-король португальский – пребывает в постоянном инкогнито – это его личное дело – только с фактом его существовании считаться приходится…

Главная страда у нечистой силы – святки, до шестого января; в это время у каждого черта, начиная от мелкой канцелярской сошки и до старого беса с генеральским чином – хлопот по горло. Порча христианских душ принимается поштучно, сдельно и поденно – причем в принимании подрядов немалую роль играют и особые черти-интенданты, которых еще не обревизовали.

Для того, чтобы познакомить читателя с той нечистой публикой, с которой мы имели дело на святках, я порылся в нескольких томах наших современников-беллетристов и поэтов и познакомился с самой разнообразной нечистью, работающей на территории европейской и азиатской России, не исключая и городов с усиленной охраной…

Вот несколько видов русского черта.

* * *

В отдаленных от больших городов селах и деревнях, особенно, где много леса, вся администрация нечисти находится в монопольном пользовании у лешего. Это невоспитанное, грубое существо, всегда грязное, голодное, зубоскальствующее и которое, несмотря на свой страшный рост и силу, ничего не может сделать опасного русскому человеку, кроме мелкой пакости – завести его в овраг, спихнуть в канаву или просто заорать из-за дерева и испугать до холодного пота… Авторитета у лешего нет. В сказках он – глуп, неповоротлив – вообще, все функции простого лешего слегка сходны с ролью «истинно-русских» организаций в нашей политической жизни – он делает глупости, запугивает, и с ним никто не считается…

* * *

Хуже – домовой. Он бывает и в городах. В деревнях заплетает гривы лошадям; в городах, наверное, пробовал делать то же самое с автомобилями или с трамваями, но вряд ли у него что-нибудь вышло… Курит и пьет и очень любит обнимать сонных женщин, особенно кухарок – по крайней мере, от представительниц высшего света не было слышно жалоб на синяки от домового… Домовой часто бывает добр – предупреждает несчастья: для того, чтобы не украли золотые часы, предусмотрительно бросает их в помойное ведро; во избежание пожара заранее выливает на пол приготовленный к утру самовар.

Походит в этом отношении на русских критиков, которые прибегают к однотипным способам: для того, чтобы похвалить писателя А., ругают ослом Б…

* * *

Русское привидение страшно отличается от западноевропейского. У него особый колорит. Там оно всегда легко, воздушно, является в прозрачном голубом сиянии, в руках какой-нибудь цветок и говорит оно что-нибудь очень легкое и изящное:

– Возьми цветок с моей могилы.

– Ах, мне тяжело. Не изменяй мне…

У нас привидение всегда приходит в образе недавно умершей тещи или тестя, в пиджаке, полусгнившее, со скверным запахом, начинает сводить семейные счеты до материальных («от-д-а-а-а-й Ма-а-а-р-ь-е ее кру-у-у-у-же-вно-ой пла-а-а-ток!..») включительно. Наше привидение не мелькает, а, явившись несчастному человеку, засиживается у него до утра, пока его насильно не вытолкнет утренний свет и шум за стеной. И входит оно не через замочную скважину, а вдоволь настучавшись в окно, поцарапавшись в дверь и пошуршав за обоями – чуть ли не подав предварительно визитную карточку: привидение, мол, такое-то, прикажете ли принять…

Ведьмы – преимущественно сельские жительницы. С легкой руки Ф. Сологуба они мало-помалу переселяются в город, но скоро ли они здесь ассимилируются, сказать трудно. В нашем обиходе они заменяют западноевропейских русалок, сильфид, наяд. Они врываются в дом, зачаровывают первого попавшегося мужчину и начинают нить кровь. Это их профессия и любимое дело. Увидав ведьму, мужчина, конечно, сейчас же тает. Ведьма отдается ему со скоростью хорошего курьерского поезда. После этого мужчина начинает худеть, бледнеть и чувствовать головокружение… Ведьма, за это время, усиленно питается кровью мужчины, превращенного в своего рода «Гематоген». Освободившись от цепких чар красавицы, мужчина всех женщин объединяет с этого момента в однотипное существо и к жене, если только он женат, обращается не иначе, как:

– Послушай, ты, ведьма…

* * *

Упырь, вурдалак то же, проскальзывает в большие города и тоже, большей частью, под видом женщины, хотя амплуа потребителя человеческой крови твердо занято ведьмой. Упырь живет на кладбище, ходит полуголый, в потрепанном саване, щелкает зубами и, большей частью, разбирается только провинциальными фельетонистами (и то самыми захудалыми) для рождественских рассказов. Успеха не имеет. На хорошую работу – не годится.

* * *

Наконец, заключительным номером современной русской нечистой силы является особый юмористический черт, работающий сдельно на святках с фельетонистами, юмористами и газетными весельчаками… Когда-то, в руках Гоголя, он был остроумным, едким малым. Теперь, в руках современников, он поглупел, остроты его отзываются вокзальным раскрашенным юмором. За черта страшно… В фельетонах он проводит социал-демократическую программу, – в юмористических рассказах высказывает мысли, за которые стыдно даже отдаленной родне автора. В стихах говорит скверной прозой.

* * *

Может быть, еще какие-нибудь есть черти?

Николай Архипов
СТАТУЙ
Невероятная история

I

Был жаркий июль.

Каменные дома и тротуары накалились до последней степени. От духоты трудно было дышать.

Памятник стоял на открытой площади, среди чахлого сквера, ничем не защищенного от горячих лучей солнца, сосредоточившихся на широкой шляпе Статуя.

Равнодушно взирал Статуй на людей, суетившихся вокруг него. Он давно уже – лет двести – наблюдает эту бесконечную суету, и порядком она уже надоела. А потопу и стоять было довольно скучно.

Памятуя, однако, свое назначение украшать город, он мирился со всеми неудобствами двухсотлетнего стояния на пьедестале.

Зной увеличивался.

В полдень, когда жестокие лучи солнца отвесно падали на бронзовую шляпу и накалили ее докрасна, когда асфальт мостовых размяк, а собаки лежали с высунутыми языками, – Статуй недовольно наморщил нос и, с нескрываемой злостью посмотрев вверх, промычал какое-то ругательство.

Солнце, однако, не смутилось этим и продолжало накалять лежащий под ним мир.

Долго еще терпел Статуй и, наконец, после двухсотлетнего спокойного стояния, решил переменить ногу и поправить шляпу, которую скульптор, неизвестно для чего, нахлобучил на самый лоб.

От этого раздался треск.

А дети и няньки, игравшие туг же у памятника, с удивлением заметили, что шляпа Статуя легкомысленно сидит на самой макушке, а вместо левой ноги – вперед выставлена правая.

Подивились, неодобрительно покачали головами и продолжали свои игры и занятия.

Тем временем солнце продолжало посылать на землю огненные лучи, от которых трескалась земля, высыхали ручьи.

Статуй опять переменил ногу и, сняв шляпу, бросил ее на пьедестал и с досадой плюнул.

Тогда дети и няньки еще с большим недоумением увидели совершенно голый, лоснящийся от солнца череп Статуя.

И опять подивились и покачали головами.

Однако, и это не помогло Статую… Во рту пересохло, а в голову то и дело лезли разные воспоминания о крепкой, холодной браге, которую он пивал лет триста тому назад.

– Гм… Хорошо бы, черт возьми, выпить чего-либо этакого, прохладительного… – пробурчал он недовольно.

Но как же это возможно, ежели он Статуй, долженствующий безотлучно находиться на памятнике! Однако, фантазия продолжала работать все в том же направлении. Вспоминались медные ковши с пенящимся медом, пудовые кубки холодного пива… Или даже просто холодная, искрящаяся ключевая вода.

И, наконец, нестерпимо захотелось слезть с пьедестала и хоть на минутку зайти в первое же питейное заведение.

Эта мысль сверлила бронзовый череп и ни на минуту не давала покоя.

И вот, махнув рукой на все этикеты, кряхтя и громыхая металлическим телом, надел Статуй шляпу и слез с пьедестала.

Тогда дети и няньки совсем дались диву: как же это – Статуй, – и вдруг сошел на землю, оправляет широкие штаны, сморкается и, кажется, собирается идти в город, как настоящий человек.

К детям и нянькам присоединились прохожие. Поднялся шум удивления и протеста.

А через минуту к собравшейся толпе грозно подходил городовой.

– В чем дело, разойдись! – кричал он еще издали на всякий случай.

– Да вот господин Статуй сошли с памятника! – заявили собравшиеся.

– Сошел? Как же это вы, господин? – строго обратился городовой к Статую.

– Как? – да вот взял и сошел… – спокойно, зычным металлическим голосом ответил тот, застегивая на туфле пряжку.

– Да как же… без разрешения начальства? Ведь вашему брату, по положению, надобно быть на памятнике.

– Помилуй, братец, – взмолился Статуй, – сорок пять градусов по Реомюру, ведь это же прямо геенна огненная… Попробуй-ка выстоять, – выстоять, к тому же, двести лет.

– Оно, точно, – затруднительно, а все-таки непорядок.

На лице городового мелькнула вдруг новая мысль:

– А потом опять-таки, в рассуждении вида на жительство…

– Но ведь я же из семнадцатого века!.. – громыхал Статуй.

– Это нас не касаемо… А лучше всего вам в участок пожаловать, господин медный. Там уж все разберут в лучшем виде-с.

Нечего было делать: вместо питейного заведения пришлось отправиться в участок.

II

Франтоватый пристав с закрученными усиками встретил Статуя очень сухо и официально.

– Ваше звание, возраст, профессия?

Ответить на эти вопросы оказалось делом весьма трудным, и сам пристав долго тер лоб, и, в конце концов, должен был сознаться, что положение этакое, совсем исключительное…

– Вам необходимо приписаться к сословию и взять вид на жительство…

– Помилуй Бог. Мне ведь только прохладительного выпить… А потом я опять вернусь к памятнику.

– Это ровно ничего не значит: всякий гражданин, ступивший на твердь нашего государства, должен иметь паспорт… Паспорт – это душа человека! Вот, извольте подписать это заявление.

Пристав продвинул к нему бумагу, отметил ногтем – где именно следует подписать.

– Вы уж извините, я только по церковно-славянскому умею.

– Это не совсем удобно, но на первый раз пусть уж будет так… Вот вам временный вид на жительство. Потрудитесь предъявить его дворнику для прописки.

– Да что вы, господин пристав, – мне квартиры совсем не требуется…

– Это уж, простите, меня не касается… Мой долг – предупредить. Честь имею кланяться…

Пристав церемонно поклонился, давая понять, что аудиенция окончена.

III

Выйдя из участка, Статуй поспешил зайти в первый же трактир.

– Пивка бы мне… – прогремел он толстому, бородатому целовальнику в засаленном жилете.

– Вам бокал или кружечку?

– Чего-нибудь покрупнее.

– Стало быть, большую кружку?

Когда Статую подали бутылочную кружку, он посмотрел на нее с превеликим удивлением:

– Этакий-то наперсток!

– Помилуйте, самая большая, в двугривенный идет у нас.

И целовальник беспомощно развел руками.

– Тогда уж разве ведерко? – нерешительно предложил он.

– Это дело веселей – давай ведерко!

– Никита, нацеди-ка господину ведерочко пива! – распорядился целовальник.

Кряхтя и перегибаясь, половой принес ведро аппетитно пахнущего пива.

– Славно! – изрек Статуй, в несколько глотков осушив ведро.

– Давай-ка, борода, второе.

После второй порции зашумело в бронзовой голове и захотелось третьего ведра.

– Давно, брат, не пивал этакой благодати, почитай, лет триста!

– Что и говорить, ваше дело табак: ни тебе выпить, ни тебе закусить, знай – стой да помалкивай.

– Да, брат, – глубоко вздохнул Статуй, – украшать город – дело тяжелое… Ну-ка, нацеди, паренек, еще посудинку…

– Четвертое-с?..

– Кажется… Не люблю считать.

Целовальник нерешительно топтался на месте:

– Оно точно-с… А только позвольте получить сперва за выпитое-с…

– Что получить? Не понимаю…

– Деньги-с, пятнадцать целковых за три ведра-с.

От такого неожиданного оборота Статуй опешил и в раздумье наморщил чело.

– Как же быть? Денег у меня нет. Совсем забыл, что теперь деньги эти самые пошли…

– Ежели денег нет, не надо было и угощения требовать. Которые господа благородные этак не поступают с… Никита, кликни-ка с поста городового – в участок требуется свести господина памятника…

– Опять в участок? Я ведь только что оттуда… – тоскливо громыхнул статуй.

– Вот как-с?

Целовальник призадумался. Потом стал глядеть на камзол Статуя и что-то смекать.

– А знаете что-с? – заметил он, наконец. – Заместо денег сорвите-ка у себя с кафтанчика пуговочку одну – в ней, поди, фунтиков пяток бронзы набежит… Вот и разочтемся по душам…

– Как же мне без пуговицы – это ведь неряшливость!..

– Пустяки-с: завсегда всякий человек может одну пуговку потерять.

– Ты думаешь, борода?!

– Очень даже просто-с.

Немного это, конечно, странно: были все пуговицы, и вдруг одной не стало?.. Да ведь нечего делать – надо расплачиваться. Не может же он, Статуй, остаться в мошенниках.

– Ну уж, ладно, получай.

Статуй оторвал от камзола верхнюю пуговицу и вручил целовальнику.

Тот любезно расшаркался.

– А между прочим, ежели желаете, – за вторую пуговочку можем еще три ведерочка нацедить?

– Нет, борода, это невозможно!.. Ну, без одной куда еще ни шло. А украшать город без двух пуговиц – это уж одна срамота!..

– Напрасно так изволите думать… Ну, действительно, стоит, скажем, памятник… Но кому же, скажите на милость, придет охота в пуговицы всматриваться!.. Серьезный который человек никогда не станет на такие пустяки внимание обращать… Поверьте-с!

Статуй призадумался. И выпить большая охота и пуговицы жаль.

– А, пожалуй, ты прав – пуговица штука мелкая; ее и заметить-то трудно… Да, кстати, уж одной нет. Получай– ка, борода, и вторую.

Статуй оторвал вторую пуговицу и швырнул ее на стойку.

– Благодарим покорно-c…. Никита, нацеди-ка, паря!

– А мошенник ты, борода: в пуговицах-то фунтов по пятнадцати верных будет?!

– И што за счеты, господин… Человек вы, можно сказать, одинокий, а у меня детишки. Двое в гимназиях обучаются… хе… хо… – денег много требуется….

– Ну, уж ладно, скули…

Три новых порции еще больше разожгли хмельную жажду. Захотелось уже Статую выпить чего-нибудь покрепче.

– Послушай, борода, а нет ли у тебя каких других напитков – посерьезнее чтобы?

– Как не быть! При вашей комплектности первеющее дело – водка… А пить ее вам надобно штофами, чтобы, значит, в пропорцию…

– Ну, так давай водки!..

– Хе-хе… шутник-с… А как же насчет монеты?

– Ах ты пропасть – все забываю ваши порядки!.. Тек– c… Монеты, брат, в наличности не имеется…

– Плохо-с, плохо-с… Придется, видно, без водочки… А, между прочим, средство имеется: пуговичка одна на кафтане у вас осталась… Зряшная она совсем – только, можно сказать, беспорядок один делает… Ежели угодно – три штофика за нее отмерим…

– На этот раз ты, пожалуй, прав: одной пуговице торчать совсем уж не к чему. Получай!

Водка еще больше пришлась по вкусу. Этакой благодати еще не приходилось пивать.

– Славно, борода, это придумано!

Большими глотками пил Статуй водку и закусывал всякой снедью, расставленной у стойки.

После первого же штофа он съел всю закуску. Целовальник смотрел и раздумно качал головой:

– Обмахнулся я малость – совсем не рассчитал аппетита вашего… Ну, уж ничего-с – моя ошибочка.

– Не скули, борода, больше пуда бронзы получил!.. Давай-ка еще закуски.

– Можно-с. Никита, подай-ка там за перегородочкой два хлеба, да насыпь мисочку соли!..

Половой принес дна увесистых ржаных хлеба в глиняную миску соли.

– Вы уж извините-с, ха… ха… – деликатес не припасли.

– Ладно, скаред ты этакий!.. А знаешь, брат, ваша водка похмельнее нашей браги… В голове у меня этакое делается, развеселое…

– Водку мы, господин, держим правильную – водой не разбавляем.

– А не можешь ли ты, борода, музыку мне предоставить? Страсть люблю, ежели музыка играет!

Целовальник на минуту призадумался.

– Оно, конечно, можно для хорошего гостя постараться, только для этого надобно в кабинетики перейти – там фортепьяно имеется, а за музыкантом пошлем.

– Вот за это, брат, молодчина!.. Люблю широту натуры!..

– Что и говорить: оно приятно, ежели при широте натуры… Только за кабинетик и музыку вам придется пряжечки от туфелек оторвать.

– Ах ты, дьявол!.. Да как же я без пряжек останусь город украшать!!. Ни пуговок, ни пряжек… Это уж не памятник, а какой-то золоторотец.

– Подумаешь – большое украшение пряжка!.. Да кто и смотрит-то на ноги! Завсегда лицо обозревают, фигуру, а пряжек этих самых – хоть бы и совсем не было…

– Ну, черт с тобой, пожалуй, можно и без пряжек. Согласен – распорядись! Получай пряжки.

– Зачем же вперед, не требуется – порядочным господам завсегда верим… Только вот что-с – скучно вам будет в кабинете без вина-с… А вы уж изволите третий штоф окончательно допивать… Опять же в рассуждении компании: ежели господа берут кабинет, го обязательно с дамой-с…

– С дамой, говоришь?

– Даже непременно – дама или мамзель которая…

На бронзовом лице Статуя заиграла улыбка.

– А ведь это любопытно, черт возьми! Никогда, брат, не бывал еще в этаких переплетах… Ну что же, я согласен – вполне, можно сказать, согласен!..

– Опять же для мамзели потребно угощение: балычку там, ликерцу и прочей фрукты.

– Ну, натурально, борода – как же без угощения!

– Хе… хе… правильно рассуждаете-с… Ну вот-с: вы вам дадите вашу шляпенку, а мы вам мигом представим все удовольствие в наилучшем виде-с…

– Шляпу?.. Ах ты, чудак бородатый – да как же я без шляпы? Памятник – можно сказать, монумент, и вдруг без шляпы!.. К тому же, братец, я совершенно лыс: в мое время никаких еще средств для волосоращения не было…

– Все это, извините-с, пустяки нестоющие… О прошлом годе я был в Москве и видел этакий огромнейший памятник, а на нем мужчина, – видный такой из себя. А, однако же, лысый. И ничего-с… Человек вы не молодой. Даже почету больше, ежели лысый.

Статуй серьезно призадумался: насколько, собственно, важна для памятника шляпа? В стародревние времена вообще ведь ходили без шляп… Подумал-подумал, да и махнул рукой.

– Ну, дьявол бородатый, соблазнитель – получай!..

Стащил с головы шляпу и швырнул на стойку, от чего задребезжала и заплясала вся посуда.

– Хе… хе… полегче, господин – шляпенка-то у вас того… не соломенная.

IV

Пиршество было в полном разгаре.

Худенький веснушчатый тапер играл веселые песни, приглашенная разрумяненная мамзель плясала до упаду.

Статуй, довольный всем окружающим, стоял, широко расставив бронзовые ноги, и с полной приятностью тянул из медной кастрюльки красное вино, которое пришлось по вкусу.

Вообще, он находил, что по части питий родина далеко шагнула, и весьма сожалел, что в его время все было столь скудно.

– Ну, что это за питие, – жаловался он мамзели, – брага да мед, мед да брага – вот и все… А теперь поди ты: водки, вина, ликеры там разные.

– Миленький Статуйчик, выпьем шампанского… Отменный это напиток, и вообще все благородные господа пьют.

– Ну что же – выпьем, мамзель моя распрекрасная… Эй, борода!

V

Поздно ночью жители города были встревожены не– киим шумом.

Где-то рушились заборы, где-то трещали ломаемые деревья, громыхали железные крыши.

И кто-то громовым, металлическим голосом распевал неведомые песни…

Это возвращался восвояси выпровоженный целовальником, не в меру разгулявшийся Статуй.

Идет он и горланит песни и приплясывает.

И гудит земля от его пляса, ломаются каменные плиты, глубоко уходя в землю.

Ежели забор на пути попадался – валил на него кутила.

И трещали ломаемые доски, гнулись железные изгороди.

Ежели дерево на пути – вырывал его с корнем и швырял далеко-далеко, угождая иногда на чью-либо крышу.

И ломалась крыша, громыхая.

Дивились сонные жители: что за оказия – уж не землетрясение ли?

И было большое смятение…

А наутро обеспокоенные власти прибыли и направились по следам разрушения – отыскивать загадочного разрушителя.

Долго шли власти и пришли к чахлому скверу на городской площади.

Но у самого памятника след совсем потерялся.

И остановились власти в нерешительности. Остановились и взглянули на памятник…

А взглянув, обомлели: поперек пьедестала лежал Статуй, положив лысую голову на медную кастрюлю. Одна нога свисала с пьедестала, другая подвернута к животу…

Ни камзола, ни иного платья на нем не было.

И лежал в полном неглиже, при единой лишь туфле.

И спешно собирались градоправители обсуждать вопрос: как быть с непристойным памятником?..