Текст книги "Влюбленный призрак (Фантастика Серебряного века. Том V)"

Автор книги: Аркадий Аверченко

Соавторы: Владимир Ленский,Борис Садовской,Георгий Северцев-Полилов,Дмитрий Цензор,Александр Измайлов,Александр Федоров,К. Мурр,Всеволод Трилицкий,Н. Энш,Константин Льдов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Ник. Энг
ЧЕРТ ДАНИЛОВА

«Сегодня четверг. Значит, придет он, мой странный гость».

Подходя к дому, Данилов очень волновался. Как отнесется он к его ослушанию, к его смелости и своеволию?

Он – это черт, который вот уже четыре месяца, как приходит к Данилову по четвергам. Приходит, садится и ведет длинные беседы.

Он именно такой, каким Данилов рисовал его себе в детстве: черный, лохматый, рогатый, с хвостом и рожками, очень маленький и какой-то прозрачный, туманный. Но совсем не страшный.

В первые дни Данилов его боялся. Одно время он даже подумывал, не сошел ли он, чего доброго, с ума. Одиночество, затворничество и аскетизм могли довести его до сумасшедшего дома. Это говорили многие.

Но через несколько визитов он понял, что это, так сказать, воплотившаяся галлюцинация, почти живой черт, которого окружающие не видят только потому, что не могут допустить факта его существования.

А он, Данилов, допускает и потому видит его, осязает и даже беседует с ним.

Беседы они ведут, главным образом, на отвлеченные темы. Преимущественно о любви и женщинах.

Может быть, потому, что за свою жизнь Данилов ни разу не поцеловал ни одной женщины, ни разу не пожал горячей женской руки и потому, что с чужими он избегал, стыдился говорить о женщинах, может быть, потому он охотно говорил о них со своим гостем.

Смешно было бы стыдиться черта!..

– Ты не видел близко ни одной женщины? – говорил Данилову его лохматый друг. – От души поздравляю тебя. Ты от этого только выиграл. Посуди сам: тебе 27 лет, а ты еще юноша. Разве это не прелесть! Что может дать тебе женщина, самая прекрасная, самая красивая, самая молодая и обаятельная? Свое тело? Но разберемся, что хорошего в этом теле женщины?..

И он пускался в такие описания, в такие подробности, с таким вдохновением рисовал картины объятий, страстных поцелуев и ласк, что Данилов горел, как в огне – от стыда и желания. И всю неделю он бродил по городу, как зачарованный, не смея взглянуть на встречных женщин, и в то же время подглядывал за каждой из них, мечтая о каждой и… ненавидя каждую.

Он страдал и, в то же время, в этом страдании он находил блаженство, счастье, безмерную радость, рай, который открывался ему.

И он мечтал о четверге, как о моменте свидания с человеком, который откроет наконец перед ним двери рая…

В этот четверг Данилов очень боялся предстоящего свидания.

Он нарушил клятву, данную другу: не подходить близко к женщине. Он подошел.

Это была жена его старого приятеля, Ольга Михайловна. Он знал ее лет восемь и, встречаясь с ней ежедневно за обедом, он, в сущности, не видел ее.

Но недели три назад его черный и лохматый друг, громя женщин, нарисовал портрет Ольга Михайловны, и в его описании образ ее получился до того соблазнительным, манящим и загадочным, что на другой же день Данилов, впервые за 8 лет, увидел за столом рядом с собой молодую, очень красивую женщину с глубокими черными глазами и капризной складкой около губ.

И когда, после обеда, ее муж отправился к себе в кабинет, как он говорил, «вздремнуть», а в действительности, чтобы улечься спать часа на два, Данилов не ушел домой, а начал на полке разбирать знакомые книги.

Ольга Михайловна подошла к нему и, улыбаясь одними глазами и наклоняясь к его лицу, сказала:

– Что это с вами сегодня? Всегда такой серьезный и вдруг какие-то чертики в глазах?

Он очень смутился и покраснел, потер для чего-то лоб и, отворачиваясь, пробормотал:

– Я такой, как всегда… Это вам показалось…

Но она вдруг вынула руки из-за спины и осторожно, двумя указательными пальцами, точно боясь разбить его, взяла за плечи и, почти касаясь своих лицом его усов, она тихо и задумчиво проговорила:

– Нет, вы не такой, как всегда.

Потом вдруг засмеялась, отошла к окну и сказала:

– Смотрите, не влюбитесь в меня. Я вас съем тогда!

Данилов почувствовал ужас, точно он поверил, что эта красивая женщина сейчас съест его. Он отыскал свою шляпу, кое-как, чувствуя стыд, простился с хозяйкой и ушел.

Но всю ночь ему снилась эта женщина. Во сне он звал своего лохматого друга, но он не пришел…

А сегодня произошло нечто ужасное.

После обеда, когда Данилов и хозяйка снова остались одни, он опять не ушел, а вышел на террасу маленького садика и сел в плетеное кресло.

И сейчас же за ним вышла и она.

Она лениво постояла на пороге, потом подошла к Данилову и боком присела на перила. Ее легкое платье обтянуло ее полное здоровое тело, и Данилову вдруг показалось, что она голая. Он отвернулся. Но легкое платье пестрело перед ним, касалось его колен, от него пахло как-то особенно, пряно, от чего кружилась голова…

Покачивая ногой, Ольга Михайловна, улыбаясь, смотрела на него и потом спросила:

– А сегодня у вас есть чертики в глазах? Покажитесь!

Она взяла его за руки, подержала их.

– У меня красивые руки? – спросила она.

– Да, красивые.

– А что надо делать с красивыми руками?

Он не знал хорошо, что надо делать с красивыми руками, но на всякий случай осторожно положил их ей на колени.

Боже мой! как она стала смеяться. Он боялся, что ее легкое платье лопнет по всем швам!

– Их целуют! – наконец выговорила она, поднося свои руки к его губам. – И крепко, и нежно, и страстно. Ну!

И он целовал. А потом он вдруг обнял ее за талию, чувствуя теплоту ее тела через легкое пестрое платье, и привлек к себе.

Кажется, он целовал ее, а она его.

И вдруг он оттолкнул ее, перепрыгнул через перила и выскочил на улицу, шляпу даже не взял.

У ворот он послал дворника за шляпой и почти побежал домой.

К чаю, как всегда в четверг, он спросил два стакана.

Гость никогда не пил у него чая, но Данилов боялся обидеть его и неизменно спрашивал два прибора: для себя и для гостя. Обязывало гостеприимство.

Около девяти часов, как всегда, гость вдруг оказался сидящим против Данилова за столом.

Его маленькая черненькая мордочка была грустна. Очевидно, ему было уже все известно.

Данилов не знал, как приступить к рассказу, но черт пришел ему на помощь.

– Это вышло у тебя очень глупо, – сказал он с печалью. – Но еще не все погибло. Перестань ходить к ним, и все забудется…. Конечно, она изберет себе вместо тебя кого– нибудь другого. Но это ее дело, а не твое.

Данилову было стыдно. И чтобы как-нибудь скрыть смущение, он сказал:

– Можно тебе налить чая? У меня сегодня есть варенье.

– Нет, благодарю. Я пил уже. Но дело не в том. Ты сегодня был на волоске…

– На волоске от чего?

– От того, чтобы стать, как все.

– Разве это так плохо, – быть как и все?

– Дорогой мой, – перебил его друг, – я ведь только оттого и навещаю тебя, что ты не такой, как все. Ты выше, чище, умней, прекрасней других… Конечно, ты можешь, если захочешь, пережить минуту небывалого счастья, счастья, за которое можно отдать всю прошлую жизнь, пообещать будущую, отдать все и всех… Но ведь это минуты, а потом?..

Черт передернул маленькими лохматыми плечами:

– Фу! какая гадость! Я не понимаю, как это люди могут сходиться с женщинами!

И, не жалея красок, он описал весь ужас и всю грязь падения человека.

Данилову стало противно.

– Если я буду еще раз на волос от этого, – попросил он, – ты приди и спаси меня. Ну – удержи, стань между мной и ею. Хорошо? Пожалуйста!

– Хорошо. Я обещаю тебе. Но… ты не пожалеешь?

– Нет, нет! Я прошу тебя!

– Что с тобой делать, – улыбнулся гость. – Ладно, сделаю!

– И что хорошего? – заговорил он вдруг. – Чужая жена, толстая, захватанная руками мужа. Все испытавшая, опытная… Ты знаешь…

И он рассказал Данилову, как она целуется со своим толстым и лысым мужем, как он обнимает ее и тискает, а она тихо хохочет и говорит:

– Дмитрий, мне щекотно… Ах, Дмитрий!..

Данилов ясно представил себе, как красивая, полуобнаженная Ольга Михайловна, которая еще сегодня целовала его, обнимает за шею своего мужа, а тот…

Еще незнакомое ему, страшное, непреодолимое чувство занялось в нем, чувство дикой зависти к мужу, к черту, который видел все, ко всем тем, кто когда-нибудь, быть может, будут обнимать Ольгу Михайловну…

Его маленький лохматый друг, так просто и беззастенчиво раздевавший эту женщину, вдруг стал ему ненавистен.

– Проклятый черт! Как смеет он так говорить о ней!

И, не сознавая, что он делает, Данилов вдруг схватил черта за шиворот и со злобой швырнул его в угол. Он видел, как черт, превратившись в серенькую мышь, вильнул узким хвостом и шмыгнул за печку…

Когда он обернулся к двери, на пороге стояла Ольга Михайловна. Она улыбалась растерянно и смущенно и робко смотрела на него.

– Ну вот, – сказала она тихо, – я пришла…

Данилов обнял ее и посадил на диван. Она шептала:

– Я… я… люблю тебя… я пришла…

Вся комната вертелась перед глазами Данилова, прыгали мутные окна и качался диван, на котором он сидел рядом с Ольгой Михайловной.

Он обнимал ее за талию и дрожащей рукой гладил ее грудь, колени, волосы…

И вдруг кто-то грубо схватил Данилова за плечи и отбросил в угол дивана, и в вертящейся комнате он увидел между собой и Ольгой Михайловной своего лохматого черного друга.

Черт улыбнулся ему, даже, кажется, подмигнул и затем обнял Ольгу Михайловну и своими желтыми, длинными противными губами прижался к ее лицу…

Потом Данилова кто-то больно ударил по лицу, по левой щеке, и при этом он ощутил знакомый пряный запах. Потом он потерял сознание…

Когда он очнулся, в комнате никого не было. На столе, около потухшего самовара, стояло два стакана: один с недопитым чаем, другой – чистый…

Через два года Данилов приехал в знакомый город по делам, дня на два. Он был уже женат и черта больше не видел никогда.

На второй день приезда под вечер он зашел к старому приятелю, у которого когда-то обедал, проведать и заплатить давнишний небольшой долг.

Приятель спал после обеда. Данилова встретила нянька. Она рассказала, что барыня умерла больше года назад от родов. А мальчик остался. Но лучше бы не выжил. Нехороший мальчик.

В столовую вышел и сам мальчик.

Ему было уже больше года, но он еле ходил на тонких и кривых ножках. Маленькая, остроконечная голова ребенка, с лицом обезьяны, что-то вдруг напомнила Данилову…

Лицо и руки ребенка были покрыты рыжеватым пухом, уши торчали в стороны, и желтые губы ехидно сжимались в недетскую улыбку.

И Данилову вдруг показалось, что перед ним его старый забытый лохматый друг, являвшийся ему в галлюцинациях, и этот мальчик и весь этот дом стали неприятны ему, отвратительны…

Он вложил в конверт деньги, передал конверт няньке, стараясь ни разу не взглянуть на мальчика, и вышел на улицу.

А через час, переходя площадь, он попал между извозчиком и несущимся прямо на него вагоном трамвая.

На месте вагоновожатого сидел черт, тот, старый друг и, улыбаясь, несся прямо на Данилова…

Вагон смял Данилова, подмял его под себя и завяз тяжелыми колесами в клочьях человеческого мяса. Остановился.

И последнее, что видел Данилов, это была улыбающаяся, кивающая ему знакомая морда, которая звала его за собой…

Н. Александрович
ИНТЕРВЬЮ С ЧЕРТОМ

В наше время самая захудалая, никчемная профессия – профессия черта.

Кто теперь боится черта? Или кому придет в голову нелепая фантазия продавать ему свою душу?

Человеческая душа совершенно обесценена. Она идет за грош, на который в наше мародерское время не купишь, как известно, даже коробки спичек.

Чем же прикажете существовать честному черту?

Черти, настоящие, хорошие, гоголевские черти, с хвостами и рожками, сходят со сцены. Их заменили мародеры и спекулянты, германские дипломаты и Марков-второй[13]13
  …Марков-второй – H. Е. Марков (1866–1945), политик, один из лидеров Союза русского народа, монархист, черносотенец и животный антисемит; с 1920 г. в эмиграции, с 1930-х гг. пособник нацистов.


[Закрыть].

Именно портретами этих лиц деревенские бабы пугают нынче капризных детей:

– Ось, бачь, яка кака намалевана!

Прошли те времена, когда черт был непременным действующим лицом рождественской ночи, когда в каждой порядочной семье хранилось несколько преданий, связанных с именем черта, о котором и говорили с уважением и страхом.

А теперь даже гимназисты вспоминают о нем в покровительственном тоне, и выражение «пошел к черту!» употребляется так же часто и с той же простотой, как, например, – «сходи в кинематограф».

Ясное дело, что черт утерял свое значение.

Редакция «Синего журнала», в целях осветить современное положение черта, командировала своего сотрудника в Союз русского народа.

Там, на чердаке, между номерами «Русского знамени» за 1905 г., посудой из-под казенного вина и использованными разрешениями на хранение огнестрельного оружия, нам удалось найти маленького захиревшего чертенка, закутанного в старый пиджак доктора Дубровина[14]14
  …доктора Дубровина – Речь идет о черносотенном враче, политике А. И. Дубровине (1855–1921), одном из основателей и лидеров Союза русского народа. Был арестован и расстрелян ВЧК.


[Закрыть].

В живой и интересной беседе черт сообщил нашему сотруднику, как живут и работают современные черти.

Наш собеседник был настроен чрезвычайно пессимистически.

– Праведников нынче нет, а грешники – что может стоить их душа? Лучше торговать кремнями для зажигалок или ханжой, нежели этими душами!

Лет шесть назад я был командирован в одно купеческое семейство – напугать и поссорить между собой его членов. И что бы, вы думали, получилось? Ерунда, и больше ничего!

Явился я ночью в спальню хозяев и разбудил их, усевшись в ногах супружеской постели. Хозяйка увидела меня первая и вздохнула:

– Никак черт? Должно, за ужином грибов переела.

Хозяин спросил:

– Тебе чего?

Тогда я сделал мефистофельское лицо, подмигнул и сказал, обращаясь к хозяину:

– Если вы продадите мне свою душу, – завтра же самая красивая девушка Петрограда будет ваша!

Обыкновенно, как рассказывают наши деды, такие заманчивые предложения производили эффект. Теперь – вызвали смех.

Хозяева засмеялись.

– Черт, а дурак! – сказал хозяин, тяжело дыша от смеха. – Да на что она мне, – самая красивая девушка? С чаем ее пить, что ли?!

– Вы будете самым красивым мужчиной в столице! вы помолодеете на 20 лет! – продолжал я соблазнять.

Они опять засмеялись.

– Самым красивым, говоришь, буду? – захлебывался хозяин. – И дурак же ты, брат! Ну что я, из твоей красоты шубу, что ли, сошью?

– Ой, не могу! – хохотала хозяйка, качаясь из стороны в сторону. – Ой, уморил, батюшка! Что твой Глупышкин!..[15]15
  …Глупышкин – прозвище комедийного героя французского киноактера и режиссера А. Дида (А. Шапюи, 1879–1940).


[Закрыть]

Я продолжал скороговоркой сыпать обещаниями:

– Я вам дам славу, талант, знание, мудрость…

Они так хохотали, что я прыгал на постели, точно меня трясли в мешке. А когда кончили, хозяин оглядел меня и сказал:

– И жалкий же ты, чертенок, – смотреть тошно.

– Молока, может, ему дать? – задумчиво предложила хозяйка.

Хозяин зевнул.

– Нечего их тут баловать! Нынче молоко – 30 копеек бутылка пополам с водой. Иди, брат, спать охота. В другой раз когда зайдешь!

И погасил электричество.

До зари я проспал в ногах постели на теплом ватном одеяле, а когда на улицах потушили фонари, пришел сюда, да так и сижу здесь… Может быть, вы продадите свою душу? Я не постою за ценой.

– Как-нибудь в другой раз.

– Не хотите? Ну, ваше дело… Нет ли у вас, в таком случае, газетки почитать – надоело это «Знамя» – сил моих нет! Может быть, «Русская воля» есть или «Биржевка»?

Я дал ему «Журнал для Женщин» и вышел, унося с собой грустное убеждение, что настоящий, исконный русский черт вымирает.

Аркадий Бухов
НОЧНОЕ УНИЖЕНИЕ
Бытовой рассказ из жизни чертей

I

Старый черт вздохнул, сплюнул и закурил папироску.

– Страшно чивой-то, – пробормотал он, – смола не кипит, новеньких нет… Спать, что ли? Газеты все прочел…

Молодой чертенок, обсасывавший какого-то цыпленка, отложил пишу в сторону и посмотрел на него.

– Темнеет, папаша… Ночь-то уж наступает. Может, на землю поехали бы. Прикажите – повезу…

– А на земле-то что: лучше? – кисло фыркнул старый черт. – Та же скука… Это бывало раньше, грехов наворачивает так, что по горло купаться. А теперь так норовят – сосиски стянуть либо окна выбить. Здесь и мировому-то дела не хватает, не то что нашему брату… Давно уж я там не был…

– А все-таки, пошли бы, папаша… Ночь-то ведь рождественская.

– Да уж не знаю… Разве что воздухом подышать… Дайка сюртучишко – оденусь…

Одевался старый черт недолго и через несколько минут он уже сделал распоряжения по хозяйству, потрепал за ухо сынишку и спрыгнул на землю.

II

В детской было темно, и только из-под двери чуть-чуть выбивалась узкая полоска света. Гувернантка помогала маме шить белье, а Саня и Катя спали вместе после двухчасового утомительного обсуждения, кому достанутся с елки игрушки стеклянные и кому картонные. Несмотря на свою молодость, Катя быстро соображала, что преимущество картонных заключается в том, что из каждой лошади можно сделать две, стоит только расклеить посередине, а из стеклянного шара ничего не выйдет, кроме неприятности, когда он упадет на пол – и сладко спала, довольная выгодной сделкой.

Было слышно только ровное дыхание, когда что-то зашуршало в углу и упала на землю коробочка с кнопками.

Первой проснулась Катя.

– Я боюсь… – жалобно пропищала она, толкая Саню, – шумит в углу… Наверное, мышь пришла…

Перешагнув за семилетний возраст, Саня уже перестал бояться мышей и на него плохо подействовала эта угрожающая опасность:

– Спи… Это так…

Шорох скова повторился.

– Саня… Саня… Санечка… я боюсь… Это, может, жулики…

Саня приоткрыл глаза. В предположении сестры было уже что-то более страшное, чем простая мышь, которая даже кошки боится, а не то что его, уже взрослого, сильного человека…

– Это не они… не жулики, – не совсем доверяя себе, прошептал он на ухо Кати, – кабы жулики, так слышно бы было, как у них кожи брякают. Они с ножами ходят.

– Почему с ножами?.. – с дрожью в голосе спросила Катя. – Я боюсь… Я маму позову.

– А ты закройся одеялом, – посоветовал Саня, с недоверием вглядываясь в темноту. – Я тоже влезу под него…

Шуршание повторилось снова, и одновременно с ним из угла раздался хриплый, сдерживаемый голос:

– Это я здесь. Черт.

Это было до того неожиданно, что Катя даже не заплакала.

– Чертей нет, – робко возразил Саня с дрожью в голосе, – это, наверное, Мишка из кухни пугает… Я, брат, завтра маме пожалуюсь, а подойдешь к кровати, по морде дам…

– Я не Мишка, – ответил тот же хриплый голос, – я – черт…

– Настоящий? – снова только пискнула Катя.

– Настоящий. У меня и рога есть.

– А они у тебя не подпилены, чтобы не бодался?.. А чего я боюсь…

– Ничего не подпилены, – грубо прохрипел черт, – так мотну рогами, что дух вон. Я – страшный…

– А… какой, – трясясь от непредвиденности обстоятельств, осведомился Саня, – на змею не похож?

– Много хуже, – подумав, ответил черт, – у змеи копытов нет, а у меня есть…

– Надо говорить «копыт», – несмело поправила Катя. – Я сейчас крикну маму и вам дадут по шее… Как вчера одного торговца…

– Крикни только, – пригрозил из темноты черт, – я тебе голову оторву.

Положение было безнадежное. Оставалось или вступать с чертом в переговоры, или бежать. Бежать – черт может догнать и оторвать головы, а что мама сделает с оторванной головой на Рождество? Пришлось прибегнуть к первому.

– А что вам надо?.. – робко спросил Саня.

– Да ничего собственно, – уныло ответил черт, – я к вам нечаянно попал… У вас квартира которая – наверное, восьмая?

– Да, восьмая… А дом четырнадцатый.

– Ну, вот, а мне надо в одиннадцатую. Там один банкир живет…

– А ты сейчас уйдешь? – тихо прошептала Катя. – Ушел бы, право… Завтра елка, а ты выспаться… не даешь…

– А где у вас елка-то?.. В гостиной, чай…

– Нет, в столовой. Там места больше. А ты что – посмотреть хочешь?..

– Да уж показали бы старику, – вздохнул черт, – скучно что-то…

– А ты пугать не будешь? – деловито осведомился Саня. – Я не люблю, когда пугают…

– Что я – маленький, что ли, – обиделся черт, – посижу, да пойду дальше.

– Ну, идем.

Четыре детских босых ноги замелькали по холодному паркету. Сзади глуховато постукивали старые помятые копыта.

– Только ты тише, – предупредил Саня, – а то папа услышит – выгонит… Экий ты навязался…

В столовой было темно.

– Как же, – запротестовала Катя, – зажжем свет, а вдруг ты страшный. Я боюсь…

– Ну уж страшный, – улыбнулся в темноте черт, – ты скажешь. Ничего особенного, черт как черт… А хотите, я вам покажу, как я умею делать свет. Махну рукой и светло будет.

Черт взмахнул лапой и в комнате стало светло. Ничего особенного в черте не было: лицо сморщенное, рожки рельефно выделялись на лысине и из-под сюртука беспомощно висел тяжелый, немного мокрый от снега хвост.

– Видал-миндал? – хвастливо произнес он, подмигивая Кате.

– Чего же особенного? – иронически спросил Саня. – Ну-ка, потуши свет…

Черт подул, и в комнате снова стало темно. Саня подошел к кнопке от электричества и сказал:

– Ну-ка, а считай теперь ты до трех раз.

– А зачем?.. Ну, раз…

– Ну, дальше.

– Два… Еще??? Три.

Саня повернул кнопку. Люстра брызнула ослепительным светом.

– Здорово… Ловко ты… – с нескрываемым восхищением прошептал черт. – Как это ты?..

– Да уж так, – самодовольно ухмыльнулся Саня, – а не понимаешь…

Черт сконфуженно засмеялся и поправил хвост.

– А я, брат, вот что умею.

Он сел на стул, раскрыл рот и вдруг в комнате раздался вой ветра, скрип сосен, шум саней и крики сов. Катя порывалась уже заплакать, когда Саня, боязливо оглядываясь на черта, отошел к какому-то ящику в углу и завертел металлическую ручку.

– Что, брат, страшно? – засмеялся черт, боязливо поглядывая на электричество. – Я еще не то умею…

Саня перестал вертеть ручку, что-то зашипело и Катя бросилась запирать плотнее дверь.

Из черного ящика понеслись трубы, барабаны, валторны и четкий марш завертелся в большой комнате.

Черт вскочил со стула и отбежал к окну.

– Это ты как же, – робко спросил он Саню, – животом?..

Саня подмигнул Кате. Положение у черта было самое незавидное. Ни одна из прежних штук не выгорала.

– Фу ты… Лучше бы уж к банкиру пойти, – проворчал он, застегивая сюртук. Но самолюбие не допускало такого позорного ухода и, цепляясь за соломинку, черт завертел круто хвостом и бросил вскользь:

– А я, знаете, как серой умею здорово пахнуть… Многие хвалили…

Катя отскочила от двери и робко жалась к елке.

– А у нас вот портниха вчера йодоформом намазалась, – робко вставила она, – так пахла, что мама обедать не могла…

Пропустив мимо ушей этот ловко унижающий его факт, черт зевнул и сказал:

– А я так вот летать умею. Встану здесь, а прилечу туда. Хотите, покажу…

– Ты елку зацепишь хвостом, – предупредила Катя, – не надо…

– У меня папа летает, – холодно заметил Саня, – третьего дня четыре часа летал…

– Ну уж это ты врешь, – торжествующим тоном произнес черт, – твой папа летать не умеет. Дудочки.

– А вот, посмотри-ка – и Саня ткнул черту пальцем на фотографию, где сам Саня сидел на руках у отца, взлетающего на какой-то страшной машине с крыльями на воздух, – и я тут. Вот, налево, в матроске. Мама не хотела пускать…

Черт потрогал фотографию лапой, удивленно свистнул и вдруг заторопился.

– Ну, пойду уж… Спасибо за компанию…

Катя вспомнила, что при прощании нужно сказать что– нибудь вежливое и, присев, ответила:

– Благодарю вас… Мы уже ели…

Черт неловко мялся в дверях.

– А снова сделать темно ты можешь? – спросил он Саню.

– Могу, – электричество мигнуло и в комнате стало темно.

– У-у-у, – прохрипел черт, – а теперь я вас пугать буду…

– Не смеешь, – твердо заявил Саня, – я электричество зажгу.

– А я шуметь буду, – тупо настаивал черт, – совой кричать.

– А я оркестр пущу…

Черт немного подумал и, не найдя ничего лучшего, прибавил:

– А я вот возьму да пну елку… Всю, брат, переломаю…

– Не смеешь, – всхлипнула Катя, – я маму крикну…

– Не смею? – рявкнул черт. – Не смею?..

В темноте раздался какой-то треск, и елка с шумом и шелестеньем упала на пол. Звякнули стеклянные игрушки, и что-то острое ударило Катю по плечу…

– Ага, чья взяла? – радостно закричал черт. – Ага?..

Взвизгнуло стекло, посыпались осколки и черта не стало…

III

К утру черт вернулся домой. Почти вся семья спала, и только ведьма-тетка обшивала скелет красной тряпочкой в подарок племянничку, у которого только что стал пробиваться хвостик.

– Ну что, – спросила она, не отрываясь от работы, – достал чего?..

– Хорошее дело, – огрызнулся черт, – сама бы попробовала, старая ведьма…

И, ввалившись прямо в одежде в постель, он вдруг приподнялся и, убив хвостом клопа, подбиравшегося к нему по стенке, бешено крикнул в сторону крепко дрыхнувшего сына:

– То есть я прямо скажу… Если хотя кто-нибудь будет еще посылать меня на землю, я так дам по морде, так дам по морде, что у меня с ног свалится… Черти…