Текст книги "Влюбленный призрак (Фантастика Серебряного века. Том V)"

Автор книги: Аркадий Аверченко

Соавторы: Владимир Ленский,Борис Садовской,Георгий Северцев-Полилов,Дмитрий Цензор,Александр Измайлов,Александр Федоров,К. Мурр,Всеволод Трилицкий,Н. Энш,Константин Льдов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Валентина Корш
ЖЕНЩИНА-ПРИЗРАК

В маленьком городишке одной из северных губерний царило необычайное оживление. Открылась ярмарка. В этом году съезд был настолько велик, что уже давно все харчевни, постоялые дворы и единственная небольшая гостиница города были переполнены. А люди все приезжали…

К 7-ми часам утра к двухэтажному деревянному зданию, арендованному каким-то купцом с целью устроить в этом помещении общественный клуб, подъехала коляска, запряженная рослыми породистыми лошадьми.

Из коляски вышли несколько человек. Это были соседние помещики.

Узнав от сонного швейцара, что их знакомый Николай Михайлович приехал еще накануне, они направились к нему.

Несколько мину спустя компания уже сидела в небольшом номере, прислуга хлопотала у самовара, а Николай Михайлович с какой-то загадочной улыбкой рассказывал, что прибыл сюда еще накануне вечером и провел всю ночь в полном одиночестве в этом двухэтажном здании.

– Вы были совсем одни? И вы не боялись? Вас могли ограбить!..

Николай Михайлович разливал чай и таинственная улыбка не сходила с его лица. По глазам было видно, что он собирается рассказать что-то необыкновенное.

Наконец он произнес:

– Вообразите… Сегодня ночью я видел привидение.

– Привидение?.. Ну, полно! Вы шутите! Этого не может быть! – раздались кругом возгласы.

Николай Михайлович задумчиво произнес:

– Нужно вам сказать, что это самый замечательный случай в моей жизни… Вы прекрасно знаете, что я ни во что не верю… Я большой скептик… Но вчера поздно вечером я несомненно видел привидение!

Кто-то усмехнулся.

– Это было в коридоре, – продолжал Федоровский.

– И вы говорили с этим… привидением?.. – полюбопытствовал один из присутствующих.

– Мы вели весьма продолжительный разговор.

– И что же? Ваше привидение оказалось веселым… собеседником?

– Бедняжка… Это была женщина… Она была такая грустная… Она плакала! – сочувственно произнес Николай Михайлович. Он вздохнул и, вызывая свои ночные видения, продолжал:

– Она рыдала…

– Быть может, вы расстроили ее?

Но Николай Михайлович продолжал:

– Я никогда не мог бы себе представить, чтобы привидения могли быть такие грустные…

Наступила пауза.

– Видите ли, – заговорил он после нескольких минут молчания, – привидение сегодня ночью навело меня на некоторые размышления. Я думаю, что существа, покинувшие этот мир, ничуть не изменяются… и на том свете…

Я вижу, что мои слова вас заинтересовали… Я расскажу вам совершенно откровенно то, что произошло сегодня ночью со мною. Заранее предупреждаю вас, что передаю вам факт. Я увидел женщину-призрака, как уже говорил, в коридоре. Она стояла ко мне спиной… Я первым ее заметил. Сразу понял, что это привидение. Это было прозрачное воздушное существо… Она так беспомощно, так растерянно водила руками по обоям…

Она была маленькая, худенькая, изящная… Напоминала тот тип женщин, которых мужчины называют миниатюрными… Тело плоское… Худенькие, чуть ли не детские плечики, крохотные ручки и ножки… Маленькая головка… Темные волосы ее были небрежно заплетены в косы. И вся она была закутана в газовые волны… В коридоре горела маленькая стенная лампочка… Проходя мимо призрака, я как-то невольно остановился. Уверяю вас, господа, я не испытывал никакого страха… Я был удивлен… и заинтересован…

Когда я остановился, она меня заметила. Быстро повернулась по моему направлению. Тогда я заметил матовую бледность ее лица, большие глаза какого-то странного стального цвета, маленький рот с бескровными губами… И во всем ее существе был отпечаток чего-то слабого, детского… Сперва мы молча смотрели друг на друга. Потом она что-то сообразила, словно вспомнила. Выпрямилась, вытянула вперед руки и направилась прямо на меня. В это время она издала слабый неопределенный звук… Мне ничуть не было страшно. Казалось, что на меня направляется летучая мышь.

– Прошу вас без шуток, сударыня! – сказал я. – Меня не испугаете! Скажите-ка лучше, что вам здесь угодно?

Она вздрогнула и опять издала какой-то странный звук.

Я продолжал:

– Скажите мне, кто вы?

И, чтобы доказать, что я ее не боюсь, я ближе подошел к ней.

– Ответьте, прошу вас.

Она посторонилась и едва внятно прошептала:

– Я – призрак!

– Призрак! – весело повторил я. – Я видел много женщин, но призраков – никогда. Но скажите, что вам здесь угодно? Быть может, вы желаете кого-нибудь видеть? Вы ищете кого?

Теперь женщина-призрак стояла передо мною, опустив руки, нерешительно, словно ребенок, застигнутый врасплох за шалостями.

Она тихо проговорила:

– Я исполняю роль привидения…

– Скажите, пожалуйста, – спросил я, – кто вам позволил совершать ночные экскурсии?

– Но ведь я же – призрак… – робко объяснила она.

– Я не спорю с вами… Но вы не имеете права показываться здесь. Этот дом – общественный клуб. Внизу для членов отдаются меблированные комнаты. Мы будем останавливаться здесь с нашими женами, с детьми. А при вашем блуждании по коридорам вы можете встретиться с кем-нибудь и страшно напугать… Мне кажется, что вы это обстоятельство упустили из виду. Не правда ли?

– Да, вы правы… Но ведь в этом доме никто не жил уже больше года… Я думала, что никому не помешаю.

– Вы ошибаетесь, сударыня… И знаете, если бы я был на вашем месте, я немедленно улетучился бы.

Она казалась смущенной.

– Вот в этом-то и суть, – грустно заговорила она, – что я не могу исчезнуть. Я пробовала уже несколько раз. Я так утомилась… Сил больше нет… Я забыла один маленький прием… И никак не могу его вспомнить…

Она так беспомощно смотрела на меня, что мне ее стало жаль. В это время внизу стукнула парадная дверь. Раздались чьи-то шаги. Я предложил моему призраку пойти в мой номер и рассказать мне боле подробно, что с ним произошло… Откровенно говоря, я ничего не понимал… Я хотел было ее взять под руку, но никак не мог уловить ее руки… Я осязал что-то воздушное, неуловимое… Мысли путались в голове, я совершенно забыл, где находилась моя комната. И прежде, чем ее отыскать, мне пришлось открыть несколько соседних дверей. Наконец, я нашел свой номер. Мы вошли. Я опустился в большое кресло и предложил моему призраку сесть напротив. Но она продолжала летать по комнате… Это не мешало нам разговаривать друг с другом…

Да, я забыл сказать вам, что обедал я вчера с шампанским и выпил изрядно. Но вскоре винные пары рассеялись, и я стал трезво смотреть на вещи. Это было весьма оригинальное положение. Я находился в номере вдвоем с женщиной-призраком. Хотя это был призрак, но все же это была женщина… Я не спускал с нее глаз… Когда она пролетала мимо зажженной свечи, я видел, как ее тело просвечивало.

Она рассказала мне историю своей земной жизни. Она выросла в бедной семье. Вышла замуж за чахоточного субъекта, которого не любила… У нее не было детей, несмотря на ее страстное желание… После семи лет скучной семейной жизни, она влюбилась в красавца-доктора. По ее словам, этот мужчина умел любить… Она была безгранично счастлива с ним. Но счастье ее продолжалось недолго. Доктор ей скоро изменил. Это был ветреный человек. Он не только изменил ей, но даже издевался над ее любовью… В конце концов, она была так несчастлива, что отравилась.

После долгой беседы она вновь пожелала исчезнуть. Но все усилия были тщетны; она расплакалась…

– В чем выражались ее усилия? – перебил Сорокин.

– Она делала разные жесты руками… То быстро вертела ими в воздухе, то протягивала их в мою сторону.

– Я не могу… – говорила она. – Мне не удастся никогда исчезнуть с земли.

При этих словах она упала в кресло и разразилась громкими рыданиями… По-видимому, это была истеричная натура…

– Вы знаете, господа, я не могу видеть женских слез…

– Ну, полно, – говорил я, – не плачьте!.. Не приходите в отчаяние.

В эту минуту я забыл, что передо мной привидение и по привычке, видя плачущую женщину, я подошел к ней, чтобы ласками ее утешить, поцелуями осушить ее слезы… Но мои руки скользили по воздуху… И впервые легкая дрожь пробежала по телу, я отошел от нее к этому туалетному столу. Внезапно мне пришла в голову блестящая мысль.

– Хотите, я вам помогу? Давайте жестикулировать вместе!

– Неужели вы на это решились? – раздались возгласы. – И вы не боялись исчезнуть вместе?

Николай Михайлович загадочно улыбнулся.

– В то время я об этом совершенно не думал, – тихо про говорил он. И его красивые глаза задумчиво остановились на ярком пламени камина.

Наступила пауза.

– И вообразите, – вновь заговорил Николай Михайлович, – исчезновение ей вскоре удалось. Она несколько раз приходила в отчаяние и просила меня жестикулировать с ней.

– Когда вы одновременно со мной делаете движения, я вижу их недостатки, – говорила она.

И после нескольких минут совместной плавной работы руками она радостно произнесла:

– Я, кажется, вспомнила. Но вы не смотрите на меня, иначе ничего не выйдет. Вы видите, я такая неопытная, нервная…

Мы начали спорить. Я непременно хотел видеть эту метаморфозу. Я страшно упрям. Мы долго спорили. Но она, наконец, меня утомила. Я подошел к этому трюмо и начал смотреть в зеркало. Она по-прежнему таинственно махала руками и постепенно ускоряла взмахи. Внезапно вся она как– то странно вытянулась и замерла… И ее не стало. Я обернулся. В комнате не было никого. Что с ней произошло? Куда она девалась – я ничего не мог понять… В это время в ночной тиши часы на лестнице пробили три удара. Я стоял посреди комнаты и как-то странно себя чувствовал…

Николай Михайлович умолк.

– И вы легли спать после этого привидения?..

– Ну конечно, что мне еще оставалось делать? – смеясь, ответил Николай Михайлович.

К. Мурр
КРОВАВЫЕ ПРИЗРАКИ

Илл. В. Новодворского

Ломжину очень скучно было Новый Год встречать одному. Судьба занесла его в уездный городок Т***; дело, по которому он поехал, было спешное и неотложное, и для этого он выехал из Петербурга чуть ли не в самый день Рождества.

Комната, отведенная ему в гостинице, смотрела грязно и неприветливо, в окно бились оголенные ветви каких-то кустарников и при каждом порыве ветра что-то жалобно пищало и вертелось над дверью. Убогая обстановка номера, полинялые обои и мебель, безотрадный вид из окна, – все действовало угнетающе на настроение, а между тем, деваться было некуда, так как знакомых в городе у него не было никого.

Ломжин с отвращением опустился на кровать с дрожащими ножками и погрузился в размышления, как скоротать бесконечный вечер и как встретить Новый Год?

Чтобы удобнее было соображать, он постелил под голову чистый платок, лег на спину и закрыл глаза. Через несколько минут он уже спал крепким сном, слегка всхрапывая и равномерно и спокойно дыша.

В коридоре послышались шаги, защелкали замки, опустили на пол что-то тяжелое, заскрипела корзина. Кто-то приказал втащить се в номер, и рядом с Ломжиным, почти у самого его уха, раздались голоса. Но он ничего не слышал и спал, не двигаясь, все в том же положении, утомленный суетой проведенного дня.

В соседней комнате было шумно; развязывали корзину и веревка беспрерывно шлепала по полу, хлестала дверь и била по чем попало. Слышно было, как спешно раскладываются двое: мужчина и женщина. Сквозь дверные щели потянуло дымом папироски.

– Это безобразие, – жаловалась капризным голосом, – некуда шляпы класть, так и придется в картонке оставить.

– Не знаю, куда фрак пристроить. Ну, гостиница! И эта считается лучшей. Могу себе представить, какие должны быть остальные, – сказал он мягким, низким голосом с едва уловимым, но приятно действующим на слух, ясным произношением.

– Нельзя терять ни минуты, – снова заговорила она, – надо успеть закусить, потом тебе повидать Лукошкина и условиться, в котором часу собираться завтра.

– Да, да, но прежде платья важнее всего развесить, все сомнется, – волновался он. – Легко сказать, – один шкаф на двоих! Придется все спинки стульев превратить в вешалки.

Началось какое-то передвижение, затем звякнула посуда, звали слугу, и через четверть часа голоса и шум в соседней комнате доносились уже сквозь шип и бульканье самовара.

Ломжин мерно посвистывал носом, не меняя положения и слегка полуоткрыв рот.

Рядом было тихо: от времени до времени по полу постукивали каблучки, и нежный голос напевал: «Не зажигай огня. Не отгоняй мечты…».

Но тишина и тихое пение продолжались недолго. Вскоре хлопнула дверь и вновь заговорил мужской голос.

– Завтра, в десять часов, все будут в сборе. Заходил к нашим. Можно сказать, что они прямо в конурах пристроились. Знать бы заранее, – не стоило бы и заезжать в этот городишко, только риск простудиться, и больше ничего.

Она что-то отвечала, но шум передвигаемых стульев заглушил ее слова.

– Нельзя терять времени, давай скорее начнем, – снова заговорил он. – Возьмем с конца. Не стоит устраивать, – все равно тало места.

– Постой, постой, – перебила она, – все же так легче.

Несколько стульев разом поехало по полу, один зацепил за что-то и упал.

Ломжин перестал всхрапывать и наполовину проснулся.

– Верна ли ты мне, Анна? – послышался за стеной вкрадчивый голос.

– Опять за старое? – раздалось в ответ. Ломжин насторожился.

– Как мне не спрашивать, как мне не мучиться, – внезапно застонал он, – когда ты так прекрасна, когда глаза твои, как сказочные звезды, испускают волшебные нити и влекут к себе и неудержимо притягивают всех… Я люблю тебя, Анна, люблю… Любила ли ты когда-нибудь, поймешь ли ты, какая это мука любить и вечно сомневаться в той, которую любишь?..

– Довольно, довольно, – нетерпеливо перебила его она и топнула ногой, – есть дело важнее, чем твои старые песни, кстати, все они звучат на старинный, избитый мотив. Если хочешь удержать Анну возле себя, то возьми гитару и настрой струны на новый лад и спой мне песнь новую про любовь. Спой песнь такую, чтобы я могла назвать ее твоею песней, песнью Андрея и больше ничьей, тогда и я буду только твоей, слышишь? А теперь за дело и повинуйся.

Ломжин протер глаза, убедился, что не спит и, боясь пошевельнуться и выдать свое присутствие, стал слушать.

– Я раб твой, Анна, приказывай, – услышал он голос Андрея.

В комнате нависло тяжелое молчание и Ломжину стало жутко.

– Анна, Анна, – наконец, простонал Андрей и упал на колени, – все, что хочешь, заклинаю тебя, но только не требуй от меня ключа, молю тебя, сжалься…

– Дай мне ключ, – раздался ее холодный, бесстрастный голос.

– О, пощади его, молю тебя! Меня, лучше меня убей, но не его, он невинен, клянусь тебе…

– Дай ключ, – грозно прозвенел ее голос.

У Ломжина на лбу проступила испарина и он стал спускать одну ногу с кровати.

– Так знай же, я не отдам ключа, будь что будет, – решительно заявил Андрей, – но я не допущу, чтобы волос упал с его головы.

– Так вот она, твоя любовь, ха-ха, много она стоит. Какой же ты мужчина! Ты тряпка, ты ничтожество… ты…

– Ты посылаешь меня на преступление?

Ломжин спустил обе ноги на пол и нащупал в боковом кармане револьвер.

– Пойми, – вдруг страстным голосом зашептала она, – если удача, – мы спасены, мы богаты, мы, как птицы, развернем крылья и под звон золота, упавшего нам с неба, умчимся в далекие края.

– Ты говоришь: с неба, Анна. Может ли небо благословлять убийство!

– Ах, брось твои проповеди, мне скучно слушать… довольно говорить, пора действовать.

Внезапно произошло что-то ужасное: очевидно, она вцепилась в него, и завязалась борьба. Ломжин слышал, как они упали на пол и она, стиснув зубы, повторяла: «Дай ключ, дай ключ…», а он всеми силами отбивался от нее..

Ломжин бросился в своей двери, – ключа не было.

Он попробовал отворить дверь, – она была заперта. Он ясно почувствовал, как волосы зашевелились у него на голове.

Что теперь делать? Ясно, что они вытащили ключ, и если Андрей уступит, – его убьют, как мышь, запертую в мышеловке.

– А!! – раздался торжествующий крик, от которого у Ломжина мороз пробежал по коже, – вот он! Пропусти меня, жалкое создание.

– Ты не пойдешь, – прохрипел Андрей, и опять завязалась борьба.

Ломжин бросился к звонку, но проволока болталась по стене: звонок срезан и он заперт!

Он кинулся к окну, но перед ним были двойные рамы, без признака форточки. Он схватился за голову и уже не слышал, что творится рядом. Он ждал, что вот-вот распахнется дверь и его убьют, зарежут, свяжут. Он зажал в руке револьвер и, готовый на все, решил дорого заплатить за свою жизнь.

– А!! Ты не слушаешь меня, – так я сама покончу с ним, – раздался над самой его головой истерический вопль. Он, не помня себя, вскочил и, потрясая револьвером, что было силы, заорал:

– Назад или убью на месте!

Внезапно кругом наступила могильная тишина. Сколько времени продолжалась она – Ломжин не мог бы сказать; из соседней комнаты не доносилось ни звука, будто и Андрей, и Анна внезапно умерли. Сердце больно ударяло в грудь, а рука судорожно сжималась и разжималась, стискивая рукоятку револьвера.

Внезапно и совершенно неожиданно для самого себя Ломжин выстрелил и рядом громко воскликнули.

– Струсили! – как молнией пронеслось у него в голове и он крикнул не своим голосом:

– Отдайте мне ключ немедленно!

В комнате зашептались и послышались торопливые, заглушенные шаги.

– Вы слышите, отдайте ключ немедленно или я стрелять буду в перегородку, – орал Ломжин, в упор целя в стену.

– Кто там? Что вам надо? – послышались испуганные голоса Анны и Андрея.

– Я все слышал, – ревел Ломжин. – Вы заперли меня, отрезали звонок!

В коридоре затопали, заходили, очевидно, прислуга сбегалась на выстрел. Ломжин облегченно вздохнул и еще смелее крикнул:

– Ну что же, скоро отопрете мою дверь?

Но вместо ответа за перегородкой послышался неудержимый хохот.

Ломжин невольно опустил руку с револьвером в карман и нащупал ключ!

За стеной с кем-то делалось дурно от смеха, а мужской голос все надсаживался и заливался на самых высоких нотах.

Смутно предчувствуя что-то необычайное, Ломжин отпер дверь и лицом к лицу столкнулся с высоким господином, в упор глядящим на него.

Господин этот безобразно морщил нос и хохотал до упаду.

– Позвольте представиться, – сквозь слезы, выступившие от смеха, проговорил он. – Несмелов-Сокольский, драматический артист, а это супруга моя, известная артистка – Чайкина-Горева… ой… не могу… мы репетировали конец драмы «Кровавые призраки». Завтра выступаем.

Никогда Ломжин не встречал Нового Года так весело, как в этот раз в городке Т*** среди веселых, гостеприимных артистов труппы Несмелова-Сокольского.

Аркадий Аверченко
ЭКЗЕКУТОР БУРАЧКОВ

Илл. О. Арбина

Еще если бы я рассказывал все нижеследующее со слов других, то можно было бы усомниться в правдивости рассказа; но так как все нижеследующее происходило на моих глазах, – то какое же может быть сомнение?

Я ведь знаю не хуже других, что лгать – стыдно.

* * *

На спиритическом сеансе нас было немного, но народ все испытанный: генерал Сычевой, владелец похоронного бюро Синявкин, два брата Заусайловы, хозяйка квартиры, где происходил сеанс, старая дева Чмокина, медиуме и я.

Собирались мы в этом составе уже не первый раз, и начало сеанса не предвещало ничего особенно выдающегося: когда медиум заснул, начались стуки, подбрасывание коробки со спичками и обычное, довольно немузыкальное треньканье на гитаре.

– Это все скучно! – зевая, сказал Синявкин. – Сегодня, для ради сочельника, можно было бы ожидать чего-нибудь и получше. Не правда ли, госпожа медиум?

Так как это был перерыв и женщина-медиум уже пробудилась от своего медиумического сна, – она застенчиво поежилась и сказала извиняющимся тоном:

– Можно положить на пол простыню! Дух ее подымет.

– Ну, тоже важная штука! Это и на прошлом сеансе было и на позапрошлом… Нет, вы нам чего-нибудь побойчей покажите!

– Что ж я могу, – пожала плечами Фанни Яковлевна (так звали медиума). – Вы же сами знаете, что это не от меня зависит!

– Так-то оно так, – разочарованно протянул Синявкин. – Ну-с, приступим.

Притушили свет, и Фанни Яковлевна, глубоко и судорожно вздохнув, почти моментально заснула.

Минуты три мы сидели в глубоком молчании.

Наконец, генерал Сычевой спросил сонным, сиплым голосом:

– Дух, ты здесь?

Дух стуком ответил:

– Здесь.

– Кто ты такой?

Дух потребовал азбуку. Девица Чмокина монотонно начала:

– А, б, в, г…

Несколько стуков – и мы узнали не только фамилию духа, но и его профессию:

– Экзекутор Бурачков.

– Новый дух, – прошептала Чмокина. – Такого еще не было.

– Зачем ты здесь, дух? – осведомился Синявкин.

– Что за вопрос? Вызвали. Сами же вы вызывали.

– Да мы вызывали не тебя. К нам, обыкновенно, является дух Иды, танцовщицы…

Дух обиженно промолчал.

– Дух, ты здесь?

Дух слабо стукнул.

– Он еще слабенький, – ласково сказал старший брат Заусайлов. – Вы его пока не мучайте. Видите, как медиум дергается.

И продолжал еще более ласково, нежно:

– Ты слабенький еще, Бурачков? Ну, ничего, ничего. Ты усиливайся, голубчик, набирайся силы. Потом ты нам что– нибудь сделаешь… Сделаешь, Бурачков, а?

– Сделаю, – стукнул дух.

– Ну, вот и умница… Нам спешить некуда, мы подождем. Ты усиливаешься, а?

– Усиливаюсь, – более громко и уверенно отвечал дух.

– Вот и замечательно. Вот и приятно. Ты нам покажешься?

– Постараюсь.

– Вот и хорошо, милый. Старайся, трудись. Бог труды любит. Бурачковым тебя зовут?

– Бурачковым.

– Ну-ну. Это хорошо. Мы тебя уже любим, Бурачков.

Непосвященному в дебри спиритизма может показаться странным такое беспардонное подмазывание к духу, такое заискиванье, такая грубая, ни на чем не основанная лесть. Но дело в том, что после случая с сенатором К., которого дух ударил по голове гитарой, мы все стали чрезвычайно осторожны в своих беседах с духами и старались все время мазать их елеем. Нам это ничего не стоило, а духа умягчало.

– Ты бы, может, показался нам, Бурачков? – проворковала Чмокина. – Конечно, если тебе не трудно…

При слабом свете было видно, как что-то туманное, белое завозилось в углу около рояля, заколебалось и стало сгущаться.

– Дух, что ты делаешь? – спросил генерал.

Дух явственно простучал:

– Я уплотняюсь.

– Ну, ну. Уплотняйся, голубчик. Это хорошо. Это ты здорово придумал. Уплотнишься, как следует, – и тебе приятно, и нам на тебя посмотреть любопытно.

Дух капризно простучал:

– Молчите.

– Молчим, молчим, – залебезила Чмокина. – Тссс! Тссс, господа. Дух просит молчать.

По мере того, как тише становились мы – дух делался все громче и громче: он шелестел нотами на пюпитре, судорожно хватался за крышку рояля, будто вытаскивая свое тело из какого-то узкого невидимого мешка, и кончил тихим, заглушенным, но довольно схожим с человечьим – кашлем.

Белое туманное пятно все густело, темнело и, наконец, стало настолько непрозрачным, что сквозь него перестали быть видимы предметы на заднем плане.

Это уже не было туманное, расплывчатое пятно.

Это было – тело.

Молчание среди нашего кружка сделалось тяжелым, жутким. Такую материализацию мы видели в первый раз.

…Стул, поставленный около рояля, заскрипел под тяжелым материальным телом… и кашель послышался еще явственнее.

– Ну, что дух, уплотнился? – медовым голосом проурчал Синявкин.

И в ответ на это около рояля раздался уже не стук, а тонкий, какой-то заржавленный и сонный голосок:

– Какой же я дух?.. Хорошего духа нашли.

Все вздрогнули и сдвинулись ближе.

– Тебя зовут экзекутор Бурачков? – дрожащим голосом спросил Сычевой.

– Ну, без хамства, – с неудовольствием отвечал Бурачков, – что это еще за «ты»! Не люблю.

– Вот тебе и материализация, – прошептал трясущимися губами старший брат Заусайлов. – Что-то мне нехорошо делается.

– Вы, господин Бурачков, себя хорошо чувствуете? – спросила деликатная Чмокина, стремясь загладить происшедшее.

– Неважно, – с протяжным вздохом простонал Бурачков. – Очень даже неважно. Холодно мне.

– Генерал! Можно дать ему ваше пальто?

– Ну вот еще, – боязливо и недовольно пролепетал генерал. – А как же я… Ведь пальто с бобровым воротником.

– Но ведь он отдаст. Ведь при дематериализации не возьмет же он его с собой.

– А не зажечь ли свет? – предложил младший Заусайлов, трясясь всем телом.

– Господин Бурачков… Можно зажечь свет?

– Ну, а то что ж… Впотьмах сидеть, что ли?

Щелкнул выключатель.

Фанни Яковлевна сильно втянула ноздрями воздух, вздрогнула и проснулась.

Взоры всех обратились в дальний угол, к роялю…

Около него, сгорбившись сидел человек с нездоровым землистым цветом лица, одетый в синий поношенный фрак и клетчатые нанковые панталоны со штрипками. Шею охватывал высокий воротник с черным галстуком.

Человек этот был не страшен.

Все встали со своих мест и, боязливо сбившись в кучку, стали подвигаться к нему.

– Ваша фамилия Бурачков? – робко спросил Заусайлов.

Бурачков поднял на нашу компанию свои измученные больные глаза и прохрипел в промежутке между кашлем:

– Ну да же! А то кто? Он самый. Экзекутор.

– Вы знаете, откуда вы явились?

– Не знаю. А что? Как-то я очутился тут, а почему – прямо-таки вот не знаю, и не знаю. Холодно тут и беспокойно.

Сгрудившись, все смотрели на эту понурую фигуру и молчали.

– О чем же с ним разговаривать? – недовольно спросил Синявкин. – Что может быть за разговор, если он ничего не помнит?

– Все-таки, это замечательно, то, что мы сделали, – весь трепеща от радостного возбуждения, сказал старший Заусайлов.

– Конечно, замечательно, – поддержал младший. – Этакая материализация! Другие кружки его у нас с руками бы оторвали.

Я осмелился и, бочком приблизившись к Бурачкову, спросил:

– Где вы были раньше, – помните?

– Не помню, – лениво промямлил Бурачков. – Что-то у меня нынче голова тяжелая.

– Замечательный случай, – радостно сказала Чмокина. – Совсем живой человек. Послушайте… а где вы живете?

– Тут, – устало сказал Бурачков.

– То есть, как это – тут?! Это моя квартира.

– Ваша?

– Ну, да. А где вы живете?

– Не знаю. Я думаю, здесь живу. Раз я здесь, значит, здесь и живу. Спать мне хочется.

Все мы снова расселись по стульям и стали молча любоваться на вызванное к жизни произведение рук наших.

– Господа, – спросил Заусайлов-старший. – А он может дематериализоваться?

– Я думаю, – неуверенно сказала Чмокина. – Что ж ему тут делать?..

– Толку с него мало, – скептически заметил Синявкин. – Вызвать вызвали, а он ничего не рассказывает о том, что там. Тоже – дух называется!..

– Не помнит, – примирительно сказал я. – Мне его, в сущности, жалко. Смотрите, – сидит и ежится, и дрожит от холода. Отправить бы его обратно.

– А не оставить ли его так, как есть – в интересах науки?

– Ну, какие там интересы науки. Человек ничего не помнит, двух слов связать не может. Черт с ним! Дематериализируем его и конец.

У всех было странное тягостное ощущение и тайное желание избавиться от этого чересчур уплотненного призрака.

– Притушите свет, – скомандовал Сычевой. – Пусть медиум заснет.

– И верно, – подхватил Заусайлов. – Я думаю, что это даже грешно, то, что мы делаем… Действительно: вызвали человека, а зачем, и сами не знаем.

– Ну, и успокойтесь: отправим обратно! – раздраженно сказал Сычевой. – Тушите свет. Медиум, засните!

Все погрузилось в напряженное молчание. Только слышалось напряженное дыхание медиума.

– Дух, ты здесь? – несмело спросила Чмокина.

Ответом было молчание.

– Ты здесь, дух?!

Молчание.

– Ну, слава Богу, исчез. Давайте свет, да и пора расходиться по домам. Я сам не свой.

Щелкнул выключатель.

– Да, – недовольно сказал Сычевой, – исчез. Черта с два исчез! Торчит на том же месте.

Синявкин встал первый, потянулся и сказал:

– Ну, кто как хочет, а я спать пойду. Устал, да и поздно.

– Позвольте! – ахнула девица Чмокина. – А как же он? Ведь он сидит?!

– Да, действительно, – закусил Сычевой свой полуседой ус, – сидит. Гм!.. Ну, знаете что, Аглая Викентьевна?.. Пусть посидит до утра, а там видно будет!

– То есть, как это так? – плаксиво сказала Чмокина. – Я так не хочу! Я – девушка, не забывайте вы этого! И мне, кроме того, страшно одной.

– Да ведь не одна же вы! – утешил Заусайлов-старший. – Он ведь тут тоже будет.

– Спасибо вам за такую компанию! Сами с ним оставайтесь!..

– Действительно, это неудобно! – задумчиво сказал Синявкин. – Надо, чтобы он ушел. Послушайте, вы… как вас?.. Бурачков! Ступайте домой!!

Бурачков поднял на него свои страдальческие больные глаза и жалобно простонал:

– Куда же я пойду! Я не знаю, где мой дом. Это, вероятно, и есть мой дом. Мне холодно.

– Нам наплевать на то, что вам холодно! А шататься по чужим домам тоже не фасон! – вспылил Сычевой. – И что вам вообще угодно?

Бурачков испуганно взглянул на сердитого генерала и понурился.

– Я не знаю, куда мне идти! Мне некуда идти..

– Вот тебе! Нажили на свою голову! – раздраженно сказал Синявкин. – А все Заусайлов. «Голубчик, ты уплотняешься? Ну, уплотняйся, уплотняйся!..» Вот он тут и уплотнился. Попробуйте, сковырните его теперь!

– Вы зачем здесь?! – сердито сказал младший Заусайлов. обращаясь к призраку. – Вам что нужно? Это – ваша квартира? Это – чужая квартира! Вы хотите, чтобы мы полицию позвали? Она вам покажет, как уплотняться!

Бурачков молчал и только испуганно, исподлобья на всех поглядывал.

– Медиум! – вдруг освирепел генерал. – Чего ж вы смотрите?! Это ваше дело избавить нас от него. Вы вызвали, вы и разделывайтесь, как знаете.

– Я же пробовала, – беспомощно пролепетала Фанни Яковлевна. – Ничего не выходит. Очевидно, он слишком уплотнился… Вы же сами просили…

В глубине комнаты тихо, как обиженный ребенок, плакала девица Чмокина. Ей казалось, что Бурачков никуда не уйдет отсюда и поэтому вся ее налаженная жизнь должна пойти прахом.

Генерал не мог видеть женских слез.

Он почти вплотную приблизился к Бурачкову и бешено гаркнул ему в лицо:

– Пошел вон!!

Бурачков только скорбно улыбнулся и прошептал:

– Ну, куда я пойду, ей-Богу?..

Положение создалось невыносимое; все стояли, переминаясь с ноги на ногу, и не знали: уйти ли, бросив хозяйку Чмокину на произвол судьбы – или остаться вместе с ней до утра.

– А не позвать ли полицию? – спросил Синявкин.

– Неприятности могут быть. Ведь паспорта у него нет. Пойдут догадки, всякие подозрения…

– Да уж, без паспорта – это непорядок. Еще, если ты призрак, так сквозь пальцы посмотрят, а уж если уплотнился – тогда ни на что не посмотрят. Пожалуйте на цугундер!..

Я протиснулся поближе к Бурачкову и начал очень дипломатично:

– Скажите, господин Бурачков, а у вас тут, в городе, нет никого знакомых? Постарайтесь вспомнить.

– Позвольте… – призадумался совершенно измученный Бурачков. – Ну конечно же, есть! Столоначальник третьего стола Адриан Игнатьич Кокусов… Не изволите знать?

– Кокусов? – дипломатично сказал я, подмигивая своим компаньонам. – Кажется, знаю. Это какой Кокусов? Адриан Игнатьич?

– Ну да, – оживился он. – Это мой большой приятель. Он на Вознесенском в доме номер семь жил.

– Так поздравляю вас, – фальшиво засмеялся я. – Он там и сейчас живет. Я это доподлинно знаю.