Текст книги "Король смеха"
Автор книги: Аркадий Аверченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 43 (всего у книги 50 страниц)
Петербург. Литейный проспект. 1920 год. В антикварную лавку входит гражданин самой свободной в мире страны и в качестве завсегдатая лавки обращается к хозяину, потирая руки, с видом покойного основателя Третьяковской галереи, забредшего в мастерскую художника:
– Ну-ну, посмотрим… Что у вас есть любопытного?
– Помилуйте. Вы пришли в самый счастливый момент: уник на унике и уником погоняет. Вот, например, как вам покажется сия штукенция?
«Штукенция» – передняя ножка от массивного деревянного кресла.
– Гм… да! А сколько бы вы за нее хотели?
– Восемьсот тысяч!
– Да в уме ли вы, батенька… В ней и пяти фунтов не будет.
– Помилуйте! Настоящий Луи Каторз.
– А на черта мне, что он Каторз. Не на стенке же вешать. Каторз не Каторз – все равно, обед буду сегодня подогревать.
– По какому это случаю вы сегодня обедаете?
– По двум случаям, батенька! Во-первых, моя серебряная свадьба, во-вторых, достал полфунта чечевицы и дельфиньего жиру.
– А вдруг чека пронюхает?
– Дудки-с! Мы это ночью все сварганим. Кстати, для жены ничего не найдется? В смысле мануфактуры.
– Ну прямо-таки вы в счастливый момент попали. Извольте видеть – самый настоящий полосатый тик.
– С дачной террасы?
– Совсем напротив. С тюфячка. Тут на целое платьице, ежели юбку до колен сделать. Дешевизна и изящество. И для вас кое-что есть. Поглядите-ка: настоящая сатиновая подкладка от настоящего драпового пальто-с! Да и драп же! Всем драпам драп.
– Да что же вы мне драп расхваливаете, когда тут только одна подкладка?!
– Об драпе даже поговорить приятно. А это точно, что сатин. Типичный брючный материал…
– А вот тут, смотрите, протерлось. Сошью брюки, ан – дырка.
– А вы на этом месте карманчик соорудите.
– На колене-то?!!
– А что же-с. Оригинальность, простота и изящество. Да и колено – самое чуткое место. Деньги тащить будут – сразу услышите.
– Тоже скажете! Это какой же карман нужен, ежели я, выходя из дому, меньше двенадцати фунтов денег и не беру. Съедобного ничего нет?
– Как не быть! Изволите видеть – настоящая «Метаморфоза» – Перль-де-неж!
– Что же это за съедобное: обыкновенная рисовая пудра!
– Чудак вы человек: сами же говорите – рисовая, и сами же говорите – несъедобная. Да еще в 18-м году из нее такое печенье некоторые штукари пекли…
– Ну отложите. Возьму. Да позвольте, что же вы ее на стол высыпаете?!.
– А коробочка-с отдельно! Уник. Настоящий картон, и буквочки позолоченные. Не я буду, если тысячонок восемьсот за нее не хвачу.
– Вот коробочку-то я и возьму. Жене свадебный подарок. Бижутри, как говорится.
– Бумажным отделом не интересуетесь? Рекомендовал бы: предобротная вещь!
– Это что? Меню ресторана «Вена»? Гм… Обед из пяти блюд с кофе – рубль. А ну, что ели 17 ноября 1913 года? «Бульон из курицы. Щи суточ. Пирожки. Осетрина по-русски. Индейка, рябчики, ростбиф. Цветная капуста. Шарлотка с яблоками». Н-да… Взять жене почитать, что ли.
– Берите. Ведь я вам не как меню продаю… Вы на эту сторону плюньте. А обратная-с: ведь это бристольский картон. Белизна и лак. На ней писать можно. Я вам только с точки зрения чистой поверхности продаю. И без Совнархоза сделочку завершим. Без взятия на учет. Двести тысячонок ведь вас не разорят? А я вам в придачу зубочистку дам.
– Зачем мне? Все равно она безработная будет…
– Помилуйте, а перо! Кончик расщепите и пишите, как стальным.
– Да, вот кстати, чтоб не забыть! Мне передавали, что у Шашина на Васильевском острове два стальных пера продаются № 86.
– Да правда ли? Может, старые, поломанные.
– Новехонькие. Ижицын ездил к нему смотреть. № 86. Тисненые, сволочи, хорошенькие такие – глаз нельзя отвести. Вы не упускайте.
– Слушаю-с! Кроме – ничего не прикажете?
– Антрацит есть?
– Имеется. Сколько карат прикажете?
* * *
Этот рассказ написан мною вовсе не для того, чтобы рассмешить читателя для пищеварения после обеда.
Просто я, как добросовестный околоточный, протокол написал…
ОпытКогда государственному человеку приходит в голову какая-нибудь государственная идея, у него нет времени самому возиться с разработкой деталей проекта.
Для этого есть специалисты, которые должны взять на себя черную работу.
Поэтому я нисколько не был удивлен, когда получил от болгарского премьер-министра Стамболийского такого рода письмецо:
«Дорогой Аркадий Тимофеевич!
У меня есть проект – устроить «опытные коммуны» для коммунистов. По моему проекту, следовало бы огородить какое-нибудь место, напустить туда коммунистов, дать им машины, одежду и продовольствие, а потом через годик взглянуть: как расцветает коммунизм в этих идеальных условиях? Вот моя мысль в сухой схеме. Прошу разработать детали».
Считая мысль Стамболийского неглупой, а предстоящую мне разработку деталей очень заманчивой, я с головой погрузился в работу…
– Везут, везут!
– Кого везут?
– А коммунистов!
– Что же их, вешать будут, что ли?
– Зачем вешать, дубовая твоя голова?! Это Стамболийский переносит их в идеальные условия.
– А ограда зачем построена?
– Чтоб со стороны никто не видал. Опять же, чтоб не разбежались.
– Гляди, гляди, ребята, в клетках они!..
– А как же? Все рассчитано! Каждую клетку вплотную подвезут к воротам, потом откроют ворота – чтоб по бокам щелей не было, потом поднимут решетку клетки, они и выпрыгнут внутрь. Ни побега, ни скандала быть не может.
– И как это, ей-богу, Стамболийскому не стыдно людей мучить?!
– Помилуйте, мадам, какое же тут мученье?! Наоборот, Стамболийский хочет поставить их в идеальнейшие условия. Ведь раз они коммунисты – они должны быть в восторге от этой идеальнейшей коммуны. Всего предоставлено в избытке – устраивайся и процветай!
– Да ведь они горло друг другу перегрызут.
– Коммунисты-то? Эх, не знаете вы, мадам, коммунистов. Это настоящее братство на земле – как в раю жить будут!
Когда вытряхивали из ворот первую клетку с коммунистами, произошел инцидент, который можно было рассмотреть сквозь прутья клетки: один дюжий парень растолкал всех других внутри клетки, дал кому-то по шее, кого-то сбил с ног и, вскочив в ворота, закричал:
– Стоп, товарищи! Я буду председателем совета народных комиссаров!
– По какому праву? – обиделся другой коммунист.
– А вот по какому, что ты у меня еще поговори. Знаешь, что бывает за восстание против советской власти? Товарищи! Прошу у меня регистрироваться. За нарушение – общественные работы и мытье полов в казармах.
К вечеру все клетки были опорожнены. Любопытная толпа стала задумчиво расходиться.
На другой день у внешней стороны ограды прохожий поднял записку, с камнем внутри, для весу:
«Товарищ Стамболийский! Вы говорили, что дадите все, что ни в чем нужды не будет – и обманули! А где же оружие? Как же совет народных комиссаров будет поддерживать порядок?? Пришлите срочно».
Оружие послали – и ночью случайные прохожие могли слышать, что в присланном продукте действительно была большая необходимость.
Одна стена ограды сделалась совсем красной. Вторая записка, перекинутая на волю через месяц, была самого отчаянного содержания:
«Не хватает машин и продуктов! Мы трестировали промышленность и социализировали продукты сельского хозяйства – и всего оказалось мало! Считаем это обманом с вашей стороны. Пришлите еще. Большая нужда в машинах для печатания кредитных билетов (прежние износились) и в рулеточной машине. Хотим государственным способом ввести азарт в берега».
Несмотря на то что на вторую записку Стамболийский ничего не ответил, – за ней через месяц последовала третья:
«Не хватает людей! Людской материал расходуется, а притоку нет. Если можно, пришлите побольше буржуазии. Товарищи коммунисты расхватали командные должности, а над кем командовать – неизвестно! И работать некому. С буржуазией же пришлите и патронов, ввиду угрозы буржуазного саботажа. В случае отказа буржуазии явиться к нам – наловите их побольше и пришлите.
С коммунистическим приветом – совет народных комиссаров».
Четвертая и последняя записка была всего в три слова:
«Настойчиво требуем интервенции». Прошел год.
Однажды Стамболийский вдруг вспомнил об опытной коммуне и сказал:
– А как моя коммуна? Пригласите представителей общественности и прессы – любопытно съездить и посмотреть внутрь, что у них там.
Поехали.
Когда подошли к воротам – внутри была тишина…
– Откройте ворота!
Не успели открыть ворота, как оттуда выскочил человек с искаженным от ужаса лицом и помчался по полю, оглашая воздух страшными криками:
– Городовой! Городовой!..
За ним вылетел другой, держа в руке нож и крича первому:
– Стой, дурак! Куда ты? Я только кусочек. Что тебе, правой руки жалко, что ли?
Их поймали.
– Куда вы бежали? Кто этот другой?
– Это командующий вооруженными морскими и сухопутными силами. Он хотел меня съесть.
– Сумасшедший, что ли?
– Какой сумасшедший – есть нечего!
– Позвольте! А ваша промышленность?! А сельское хозяйство?! А мои продукты?!
– Пойдите, поищите. Сначала социализировали, потом национализировали, потом трестировали, так все и поели.
– А где же остальные?
– Да вот остальных только двое. Третьего дня пообедали председателем комитета по распределению продуктов – последнего доели.
– А почему из ворот такая вонь?
– Ассенизации не было! Все сделались председателями, а город чистить некому.
Стамболийский закрыл нос надушенным платком, который ему дала сердобольная дама, покачал головой и задумчиво сказал:
– Такая была простая идея – устроить «опытную коммуну», и только одному мне она пришла в голову. Закройте ворота. Оттуда тифом несет.
От автора:
– Надеюсь, мой дорогой читатель согласится, что детали проекта Стамболийского разработаны мною совершенно точно.
Скорая помощьЕсли бы одна из мировых конференций происходила не в роскошном палаццо, украшенном бронзой, мрамором и коврами, а происходила бы она на берегу честной русской реки, то вот бы как протекали ее заседания по русскому вопросу.
* * *
Пустынный, неприветливый, унылый берег реки…
В реке тонет человек.
Его судорожно сжатая рука то показывается на поверхности воды, то снова скрывается, а когда из воды на несколько секунд показывается голова – тихий воздух оглашается страдальческим воплем.
На берегу кучка людей.
Расселись на камушках, смотрят.
Кто посасывает коротенькую трубочку, кто жует табак, кто затягивается сигарой.
Смотрят.
– Сэр! Никак там человек в воде?
– Да, мусью, он, кажется, тонет.
– Да, и мне тоже кажется. Для простого купанья это слишком судорожно.
– Я думаю, он просто в водоворот попал. Как вы думаете, какой он национальности?
– Безусловно, русский!
– Н-да… Нет ли огонька, сэр? Проклятая сигара второй раз тухнет.
– Сделайте ваше такое одолжение. Гм… да! А ведь, знаете, может потонуть человек!
– И очень просто.
– А хорошо бы спасти его, а?
– Замечательно бы.
– Взять бы да вытащить!
– Да на сухое бы место!
– Да суконкой бы его хорошенько растереть!
– Да коньяку бы ему влить в рот!
– Пожалуй, я бы суконку дал!
– А я бы коньяку полбутылочки пожертвовал!
– Ну?..
– Что ну?..
– Вся остановка за тем, что вытащить его надо.
– Еще бы не надо. И как еще надо!
– Взять бы за волосы…
– Ну что вы. Как же можно такой некультурный способ! Да позволь я себе сделать такую грубость – рабочая партия в нашей Палате такой бы запросище двинула!
– Тогда, может быть, сделаем так: бросим ему в воду и суконку и коньяк – пусть сам разотрется и выпьет.
Бросили.
– Не долетело. Видите, потонуло.
– Н-да! Если бы у меня не новый френч, да не холодная бы вода, я бы…
– Знаете что? Мысль! Давайте бросим ему спасательный круг?
– А где он?
– Он в сторожке у старого сторожа.
– А сторож где?.. Дома?
– Нет, он в гостях у знакомых.
– Не пошел ли он в таверну «Рыбий глаз» в Нижнем Городе, а если его и там нет, надо искать у его сестры. А может, и у зятя. Можно сначала послать к его знакомым, нет его там – пошлем в таверну, нет в таверне – к сестре, нет у сестры – к зятю.
– Значит, сторожка заперта?
– Заперта. А нельзя ли взломать дверь? А то того и гляди этот потонет!
– Что вы, как же можно ломать чужую дверь? Давайте пошлем за ключом к сторожевым знакомым!
– А если он уже оттуда ушел?
– Значит, в таверне.
– А кого мы пошлем?
– А вот мальчишка бежит. Эй, мальчик, алло! Старого сторожа из сторожки, в которой спасательный круг – знаешь? Возьми у него ключ от спасательного круга. Для этого пойди сначала к знакомым, потом в «Рыбий глаз», нет его там – пойди к зятю, потом к сестре…
– Сейчас не могу: для мамы в аптеку бегу.
– Вот осел-то! Ну сбегай в аптеку, отнеси лекарство, а потом и иди за сторожем!
Когда мальчик скрылся с глаз, кучка людей успокоилась и снова вернулась к безмятежному куренью, жеванью и посасыванью.
– Сэр!
– Мусью?..
– Я думаю, что мы сделали все, что могли.
– О, yes! [39]39
Да! ( англ.)
[Закрыть]
– Мы не вытащили его за волосы!
– Потому что это было бы насилием!
– Мы не взломали двери сторожки!
– Потому что это было бы незакономерно!
– И наконец, бросили ему суконку и коньяк!
– Не наша вина, что все это потонуло!
– Глядите-ка! Не кажется ли вам, что пузыри пускает?
– Конечно: это от удовольствия, что помощь близка.
Старого сторожа нашли только к вечеру. На пленарном заседании конференции. Избранник рабочей партии, он как раз в этот день произносил очередную речь, посвященную возрождению России.
Гибель КозявкиныхЖила-была в Москве простая русская семья – Козявкиных. Одним словом, семья как семья, короче говоря:
– Советская буржуазная семья.
А еще короче говоря:
– Совсемья совбуров.
Вот сидела однажды эта семья за утренним чаем, или, короче говоря, за какой-то мутной бурдой из смеси сушеной малины и лаврового листу, а вместо сахару ели черный, осиный мед.
В одной руке отец семейства держал кусок хлеба, в другой газету.
Хлеб был грязный, как мочалка, и газета была грязная, тягучая, как мочалка.
Жена перемывала стаканы, сделанные из пивных бутылок, и перетирала их куском кретона, отодранного от дивана.
– Вот тебе, – сказал муж, – опять этот идиотический Ленин талдычит о продналоге. Ограбили бедных мужичков соверш…
Жена пошевелила головой и сделала молниеносный знак глазами…
Муж испуганно оглянулся: за спиной его стояла кухарка.
– Да… взял Ленин у этих проклятых мужичишек хлеб – так им и надо: пусть подыхают, лишь бы жила и благоденствовала симпатичная советская власть!.. Так-то, Анисья, голубчик…
– А на обед чего? – угрюмо спросила Анисья.
– Откуда же мы знаем, – пожала плечами жена, щекоча пальцем лежащего на подоконнике худого кота. – Что сегодня выдают в очереди? Картошку и мыло? Ну, значит, обед из картошки.
– Это что ж, мне, значит, пять часов в очереди стоять? – еще угрюмее спросила Анисья. – И когда же все это кончится?! – вдруг завыла она в голос. – При царе-то и картошка была, и говяда, и хлеб чистый белый, а как это жулье поналезало…
Она вдруг опомнилась, пугливо покосилась на хозяев и закончила:
– А как пришла народная коммунистическая власть – так и нам, народу, вздохнулось легче. Что нам – царь? Имперлист и больше ничего! Да Ленин-то наш, может, почище всякого царя – вот вам что!
Вошла свояченица, кутаясь в мужское пальто.
– В комнате у меня, – сказала она, – такой холодище, что нос из-под одеяла трудно высунуть… Дров – ни полена! И когда, наконец, этих мерзавцев-коммунистов черт унесет!!
Хозяин поглядел на нее и сделал незаметный знак, указав глазом на Анисью. Сестра ее мигнула на Анисью и мужа, а Анисья, в свою очередь, приложила палец к губам и указала подбородком на хозяйку.
– Я, собственно, не против советской власти, – поправилась сестра хозяйки. – Конечно, в недостатке дров повинны только белогвардейские банды! Но Ленин не прав в том, что слишком ослабил террор… Или нет, он – прав! Виноваты Милюков и Бурцев…
Вошел сынишка – Костя.
Он первым долгом подскочил к столу, сунул палец в осиный мед и облизал.
– Ты чего не в училище? – спросил отец.
– А чего я не видел в этом сумасшедшем доме?! Только и заставляют петь ихний паршивый «Интернационал» и молиться на портрет этого сволоча Левки Троцкого…
Ужас написался на всех лицах: мама кивнула на Анисью, Анисья – на папу, папа – на маму, мама – на тетю, – и все отвернулись друг от друга.
– …Конечно, я не спорю, – добавил Костя, – что Лев Давидович Троцкий почти гениальный человек и добрый гений России… А «Интернационал» – этот бодрый гимн пролетарского народа… который… А ну вас всех к черту!..
Он швырнул на стол недожеванную корку хлеба, заплакал и выбежал, хлопнув дверью.
– Вы на него не обращайте внимания, Анисьюшка, – робко сказал отец. – Он так переутомился, что совсем как помешанный…
– Да и я ничего такого не сказала, – возразила Анисья. – Мне-то что? Очередь так очередь! Постоим и в очереди, лишь бы хорошо жилось Совнаркому. Вот что-с!
И вышла.
– А я насчет дров продолжаю повторять, что не будь белогвардейских банд – и все было бы замечательно! Вот все, что я хотела сказать!..
И свояченица тоже вышла.
– Пойду и я на службу, – вздохнул муж. И добавил, опасливо поглядывая на жену: – А ты… никуда не пойдешь? Смотри же! Ведь я тоже ничего такого не сказал. Не спорю, есть некоторые неурядицы, но почему? Потому что власть еще в периоде мощного строительства. Кстати, напомни мне вечером, чтобы выпороть Котьку.
– Обязательно! Все-таки это лучше, чем тащить мальчишку в чека.
И она вышла вслед за мужем.
* * *
Кот остался в комнате один. Он огляделся, вспрыгнул на стол и стал принюхиваться. Сочно выругался:
– Буржуи собачьи! И мед, и хлеб – все слопали! Коту хоть бы крошку оставили. Ну ладно же! Вспомните вы меня…
Вышел в переднюю, оттуда на кухню, из кухни черным ходом во двор, на улицу – и побрел, крадучись вдоль стен.
Вошел во двор чека, пробрался к комиссару, вспрыгнул ему на письменный стол и сказал:
– Честь имею донести, что, состоя жильцом в семье Козявкиных, сегодня слышал своими ушами, как вся семья поносила всячески советскую власть: муж, жена, сын Котька, свояченица и даже эта толстая дура – Анисья. Расстреляйте их всех, а мне за информацию прошу выдать полфунтика печенки… Жить-то ведь надо, не подыхать же с голоду!
Когда козявкинский кот возвращался домой, на морде у него было сознание исполненного долга, а на усах остатки печенки.
«Печеночки подъел, – думал он разнеженно, – да, пожалуй, когда наших поведут в чека – на кухне кой-что раздобуду. Неплохо живется умному коту в свободной стране. Вообще, здоровый эгоизм – великое дело!»
Советский словарьАристократ.– По советской орфографии – Ористократ. Потому, что ори русский человек сто крат, ори двести крат – все равно Европа не услышит его.
Булка.– Круглый хлеб, изготовляемый из лопуха, одуванчика и березовой коры. Две булки считается пир, три булки – спекуляция.
Виселица.– Место, где Совнарком будет чувствовать себя на высоте положения.
Голод.– Пословица говорит: «Голод не тетка, чека не дядька. Ложись без пессимизма, да и подыхай во славу социализма».
Дантон.– Старинный французский большевик. Составлен из двух слов: дан и тон. У нас в России дан тон из Берлина (1917 г.)
Един бог без греха.– Фраза Луначарского, когда его поймали в краже из публичной библиотеки редких книг.
Жемчужные серьги.– Государственный фонд, добываемый из ушей с мясом.
Зубы.– Праздные придатки во рту гражданина, выбиваемые за ненадобностью.
Идиот.– Был бы я, если бы признал советскую власть.
Керенский.– Манекен для френча модного торгового магазина «Зензинов, Минор и Кº». Перед употреблением взбалтывать. Когда говорит – бьет себя в грудь. Так ему и надо.
Лам-ца-дрица-ца-ца.– Сокращенное наименование многих советских учреждений. Государственный язык.
Москва.– Китайский город внутри России. Внутри Москвы – Кремль, внутри Кремля – Ленин, а внутри Ленина – такое, о чем в приличном обществе не говорят.
Наган.– Единственное кушанье, которым надеются кормить голодающих. Если же обед из трех блюд, то на второе – «маузер», на сладкое – «парабеллум».
О, чтоб вас черти побрали.– Фраза, произносимая шепотом от хладных Финских скал до пламенной Колхиды.
Пипифакс.– Изделие государственного станка, испорченное уже при выходе из печати. Имеет хождение наравне с другой оберточной бумагой.
Робеспьер.– Тоже французский большевик, вроде Дантона. Тоже состоит из двух слов: Робес и Пьер. Лицам, знающим французский язык, известно, что такое робес (напр., робес эт модес). Робес – верхнее платье. Пьер по-русски – Петя. Поэтому всякий Петя, надевший кожаную куртку, считает себя Робеспьером…
Серп и молот.– Государственный герб, символ строительства и хлебопашества. Поэтому советская власть молотом хлеб жнет, серпом гвозди заколачивает.
Триллион.– Карманная мелочь советского гражданина на дневные расходы. Возится за ним на трех грузовых автомобилях.
Тумба тротуарная.– Материал для изготовления памятника. Сверху приделывается голова, снизу пишется «Карл Маркс». Лошади не пугаются, потому что их нет.
У, чтоб вас черт побрал.– Такой же крик, как и «О, чтоб вас черт побрал», но несущийся не от Финских скал до Колхиды, а от Амура до Днепра.
Финкельштейн.– Аристократическая фамилия для советского посланника. В переводе на русский язык – Литвинов.
Хабар.– Расчетная единица при столкновении с советским учреждением. Расстреливаются: 1) взявший хабара, 2) давший хабара. Впрочем, не давший тоже расстреливается.
Цинга.– Единственное кушанье, находящееся во рту всякого гражданина.
Чичерин.– Министр иностранных дел. Знаменит тем, что ввел новый стиль в язык дипломатических нот. Напр.: «В ответ на меморандум вашего идиотского правительства, имею честь сообщить, что мы плюем на вас с высокого дерева. Лучше молчите, а то мы вам надаем по морде, чтоб вас черт побрал, империалисты проклятые! С коммунистическим приветом – Чичерин, которому вы должны ноги мыть, да воду пить. Накось, выкуси».
Шапка.– Ввиду отсутствия материала заменяется суррогатом: голова покрывается вшами, скрепленными колтуном. При встрече с чекистами эта шапка из почтения снимается… вместе с головой.
Щ.– По новой орфографии не полагается. Напр., нужно писать так: «положи за счеку счи со сченком». «Эта счука боится счекотки».
Электрификация.– Испорченное слово от «электрофикция», что в переводе значит: «Электричество тебе? А к стенке хочешь?»
Юбка.– Содранная с женщины. Служит для Внешторга главным предметом вывоза.
Я.– «Я обокраден Лениным, ты обворован Троцким, он убит Дзержинским, мы от них убежали, вы от них дали деру, они от них подрапали.
Ъ.(твердый знак). – При мягкости отношения советской власти к населению не нужен.
Ь.(мягкий знак). – Остается на теле после допросов в чека.
Ъ.– Составная необходимая часть хлѣба. Пока его писали через ять – хлѣб был. Стали писать «хлеб» – и нет хлеба, а есть одуванчики, лопух и березовая кора, как известно, буквы «ять» не имеющие.
V. – Пока ее нет, но скоро пропишут.
F. – Фу, как я устал, сочиняя этот точный словарь советских слов!
