Текст книги "Про других и про себя"

Автор книги: Аркадий Минчковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

МУЗЫКА

В жизни мне, в общем-то, немало везло. Не то чтобы всегда выпадало дьявольское везенье. Я, скажем, не выигрывал швейной машины на билет вещевой лотереи, не опаздывал на пароход, который потерпел кораблекрушение, и не был стотысячным посетителем выставки чешского стекла, которому вручалась хрустальная ваза.

Тем не менее я имею основание считать, что мне всё-таки именно везло. Не скрою, в особенности это стало понятным за время войны, когда, без малого четыре года пробыв на передовой, пережив Сталинградскую оборону и штурм Севастополя, я был, что называется, едва поцарапан осколком немецкого снаряда.

Словом, если верить людям, которые всерьёз убеждены в том, что каждому человеку сроду уготована та или иная судьба, то ко мне она благоволила с детских лет.

Ещё десяти годов в благоухающем липовым цветом июня Павловске мы с моим приятелем Женькой Большаковым нашли нечто очень схожее с ручными часами с металлическим браслетом, однако же не тикающее и лишённое циферблата. Понятно, что мы не могли оставаться в неведении, что скрывалось за жестяной оболочкой этой аккуратной кругляшки с хвостиками-пластинками, и нам захотелось вскрыть её, чтобы добраться до нутра. Мы уже раздобыли молоток и долото и собирались приняться за работу, как меня, совсем не кстати, позвали обедать. Взяв с Женьки честное слово, что он без меня ничего делать не станет, я с большой неохотой пошёл есть суп и котлеты.

Когда, наскоро проглотив всё, что от меня требовали, я прибежал обратно, увидел своего приятеля лежащим на кровати с руками и головой настолько замотанными, что в щель меж бинтов едва проглядывал один, к счастью оставшийся даже не опалённым, Женькин глаз.

Неверный Женька, не дождавшись меня, сам вскрыл жестянку. Круглая металлическая баночка оказалась не чем иным, как железнодорожной петардой, какие укрепляют на рельсах, чтобы взрывами дать сигнал машинисту к немедленному торможению.

Так вот, требование мамы идти домой обедать и спасло меня от несчастья. Потому что – нет сомнений – я, со своим несносным любопытством, конечно же, первым сунул бы нос в эту самую злополучную коробочку, когда бы мы её вскрыли, и кто знает, чем бы всё это кончилось. К счастью для Женьки, взрывная волна пошла в сторону и лишь обожгла моему приятелю лицо и руки, которые полгода оставались у него красными, как лапы у гуся.

Но и это явилось не первым испытанием моей доброй хранительницы-судьбы. Начало было положено раньше.

То, о чём пойдёт речь, произошло в городе Вятке, когда мне едва ли стукнуло пять лет, поскольку из дальнейшего сделается понятным, что события моего рассказа происходили в годы военного коммунизма, когда на земле молодой Республики Советов ещё догорал огонь гражданской войны.

Так вот, в те памятные дни в Вятку, не знаю уж откуда, примчался папин младший брат дядя Миша. Как-то с утра он объявился у нас в квартире при заводе на улице К. Маркса, совсем недавно переименованной из Владимирской. Он был одет в соответствии с «модой» тех грозных лет в длинный, суженный к талии френч с гигантскими накладными карманами, широченные брюки-галифе и высокие – выше колен – вызывающе скрипящие сапоги.

Наше с ним знакомство началось в столовой комнате возле буфета, когда дядя Миша, вскинув меня чуть ли не до потолка и сказав что-то приятное маме, тут же опустил на ноги и, спохватившись, сказал:

– Да, эту музыку лучше положить сюда.

При этом он вытащил из кармана брюк что-то мне неизвестное, по-видимому тяжёлое, отливающее синевой металла, и уложил на верх буфета.

Дальше всё пошло так, как идёт, когда приезжает человек, кого долго не видели и встрече с кем рады. Дядю Мишу поили и кормили. Громким голосом отец расспрашивал его про какого-то барона и про Крым. Слышались мало знакомые мне имена Будённого и Фрунзе и уже хорошо знакомое имя Ленина. Но меня не интересовали не понятные мне рассказы про «Перекоп», «Антанту» и каких-то там ещё японцев. Меня манил предмет, загадочно темневший на верху буфета. В конце концов я не выдержал и, вмешавшись в разговор взрослых, спросил:

– Дядя Миша, а какая у тебя там музыка?

Дядя, кажется, даже не сразу понял меня, но, поймав мой устремлённый на буфет взгляд, рассмеялся и ответил:

– А-а, эта? Это, брат, теперь очень нужная музыка.

И, тут же обо мне забыв, снова заговорил о том, что, по всему видимому, горячо интересовало отца и маму.

Но я, не получив вразумительного объяснения, про «музыку» не забыл.

Наверно, часом позже, когда дядя с отцом удалились продолжать разговор в его кабинет, а мама пошла заниматься своими делами по хозяйству, я всё-таки решил посмотреть, что там за «музыка» лежит на буфете.

Уж не знаю как, но я изловчился влезть и дотянуться до места, где и лежала эта самая, такая сейчас необходимая дяде Мише, «музыка». Однако, завладев ею, едва не полетел с буфета, когда слезал: «музыка» оказалась очень тяжёлой.

Но всё же я сумел справиться с тяжестью и минут через пять, усевшись на стул, уже рассматривал и вертел в руках до тех пор мне не известный странный металлический предмет. Поскольку, рассуждал я, это была музыка, значит, она должна заиграть. И мне страшно хотелось, чтобы она заиграла.

«Послушаю, – думал я, – и положу на место. Никто и знать ничего не будет». В центре железной «музыки» находился какой-то, тоже железный, барабанчик. Я догадался, что он-то, наверное, и играет, и решился его покрутить.

Но барабанчик крутиться не хотел.

Что-то ему там мешало. Дома всегда считалось, что ребёнок я был пытливый. Оправдывая семейное наблюдение, я догадался, что барабанчику поворачиваться не даёт какая-то штука, на которую он закреплён.

И что вы думаете? Я отыскал эту штучку-закорючку. Что-то прижал, что-то сдвинул, и, когда затем нажал крючок, неподатливый барабан щёлкнул и сам повернулся на месте. Музыка всё ещё не играла, и я нажал крючок ещё раз.

Барабанчик снова щёлкнул и опять передвинулся вокруг своей оси.

И вот – попробуй тут не верь в судьбу – когда я уже собирался дёрнуть крючок в третий раз, надеясь хоть в трубочку, идущую от барабана, послушать музыку, в этот момент в столовую вошла мама. Увидев меня, она так страшно вскрикнула, что я мгновенно, как от раскалённой сковороды, оторвал пальцы от непослушной мне дядиной музыки.

Никогда не забуду маминого лица. Оно стало бледным, как лист белой бумаги, а глаза такими, будто к нам в квартиру проник волк, про которых в Вятке тогда много говорили, и чуть-чуть меня не съел.

Мама схватила меня на руки, оттащив в сторону от упавшего на пол металлического предмета, перепуганно закричала:

– Миша, Миша!.. Мирон!..

Встревоженные её криком, из соседней комнаты выбежали отец с дядей.

Увидев снятую с буфета «музыку», дядя Миша вскинул руки над подстриженной ёжиком головой и воскликнул:

– Мой наган!.. Он заряжен!..

Он тут же кинулся к «музыке», которая была не чем иным, как револьвером.

Схватив его, направил дулом в пол и что-то там передвинул.

– С ума сойти! – Он спустил предохранитель. – Там патроны, – продолжал дядя. – Ещё бы один поворот и...

Мама всё ещё прижимала меня к себе, хотя грозившая мне опасность быть раненым или даже убитым давно миновала. Что до папы, то он стоял поражённый.

На его хорошо выбритом лице застыла какая-то странная, неестественная улыбка. То ли он был восхищён степенью моей любознательности, то ли это было состояние шока от ещё не осознанного до конца понимания, что я чудом остался жив и невредим.

Ну, а что сказать о себе?

Поняв, что я натворил такое, за что мне крепко нагорит, я, всё ещё находясь на маминых руках, принялся реветь, повторяя сквозь слёзы:

– Да-а... Дядя Миша сказал, что это музыка... Музыка!.. Музыка!..

Откуда мне было знать, что дядина музыка – это его оружие системы наган, с каким в годы военного коммунизма многие советские работники ездили по стране.

В Вятке войны не было, и револьвера я до того дня не видел. Игрушечных их тоже не продавали, так как все игрушечные лавки и склады были давно закрыты.

Нашим единственным с Подвальским Колькой оружием были выструганные его отцом – недавним солдатом – деревянные сабли, с которыми мы и играли в красных и белых.

Я не помню, чтобы мне здорово попало.

Уж очень счастливо окончилась вся эта история, в которой в конце концов были виноваты и взрослые, и в особенности легкомысленный, тогда ещё совсем молодой папин брат.

Знаю только, что случай рассказывали дома долгие годы.

Ахали и вздыхали.

Дескать, не войди мама в ту минуту в комнату... И так далее...

Уверяли, что в барабане дядиного нагана из семи гнёзд четыре были заряжены патронами и мне оставалось нажать на курок ещё раз, чтобы прогремел выстрел.

Может быть, и так, а возможно, эта история с годами обросла преувеличениями.

Что же касается меня, то о далёкой вятской музыке я вспомнил, когда, впервые приняв под Сталинградом взвод, получал своё личное боевое оружие – тульский воронёный наган.

НЕПРИЯТНАЯ ИСТОРИЯ

Воскресенье начиналось просто замечательно.

Но если бы оно так и кончилось!..

Проснувшись, Витяй глянул на окно во двор. Солнце ярким клином врезалось в дворовый угол, деля его на светлую и будто залитую тушью часть. Стёкла в окнах солнечной стороны горели жёлтым слепящим огнём. Витяй даже зажмурился. Потом открыл глаза и посмотрел на небо. Оно синело в квадрате крыш без единого облачка.

Витяй вскочил на подоконник и отворил форточку. Хотел было делать зарядку, да раздумал. Воскресенье – можно обойтись. Спрыгнув, босиком, в одних трусиках прошёлся по комнате. На столе аппетитно белела бутылка молока. Перевёрнутой тарелкой была прикрыта сковорода с макаронами. Рядом два бутерброда с колбасой. Надо было, как велела мать, вымыться и поесть. Но Витяй решил, что руки у него и так во сне не запачкались, и стал есть колбасу. Потом следовало пойти на кухню и разогреть завтрак. Этому Витяй давно научился. Он нередко оставался дома один. У матери бывали и ночные смены, и в праздники она, случалось, работала. Теперь мать была уже не кондуктором, а водителем троллейбуса. Про это Витяй рассказал всем своим знакомым. Не у каждого и отец водит троллейбусы.

Покончив с бутербродами, Витяй решил, что макароны прекрасно проглотятся неразогретые, и тут же принялся их уплетать, ловко подхватывая вилкой. Так он и кончал завтрак, в одних трусах. Это было даже интересно, а вымыться успеет и потом.

Как раз в это время зазвонил звонок в коридоре: «Ти-ир-р-ли... Ти-ир-р-ли... Ти, ти, ти».

Ясно, что Лёшка. Он всегда так звонил. В квартире никто, кроме Витяя и его мамы, на эти сигналы открывать двери не ходил.

Витяй проглотил макаронину и побежал в прихожую. Интересно, с чего это Лёшка явился с утра?

Открыв двери, он увидел друга аккуратно одетым, в чистенькой полосатой рубашке под курточкой.

– О! Ты чего это дикарём, чудик? – спросил Лёшка вместо «здрасте!».

– Зарядку делал, – придумал для порядка Витяй. – Проходи.

Вошли в комнату. Лёшка сразу увидел, что завтрак был съеден. Он всегда всё замечал.

– Ты это до физзарядки или после? – спросил Лёшка, показав глазами на стол.

– И до, и после, и посередине, – уклонился от ответа Витяй. – Хочешь молока?

– Можно, – вяло проговорил Лёшка. Но Витяй-то знал, что его приятель всегда не прочь поесть. Он протянул Лёшке полный стакан.

– На, я уже.

Лёшка со смаком выпил молоко и, поставив стакан, сказал:

– Нормально.

Витяй ждал. Сейчас он объяснит, зачем пришёл, да ещё в нарядном виде. И Лёшка сказал:

– Ты ничего не знаешь?

– А что?

– Не знаешь?

– Про чего?.. Про то, что в «Искре» в десять «Неуловимые»? Знаю.

– Не-а, не про то.

– Что на Суворовском машина асфальт сама кладёт и катает?

– Не-а. Про это всем известно. – Лёшка загадочно не спешил с новостью.

– Космонавты на орбите?! – взволновался Витяй. Он бросился к динамику, крутанул ручку. Заиграла музыка.

– Никто не на орбите. Все дома, – успокоил его Лёшка. – «Весенний базар» открылся, вот что. В саду на Невском.

По радио передавали. Всякие штуки продают, и тир работает, аттракционы... Помотали туда!

Новость была действительно стоящая. Витяй объявления по радио не слушал. Проспал. Теперь стоял и чесал в затылке. Потом, вздохнув, сказал:

– Денег нет. Есть двадцать копеек всего. – Он показал оставленную ему на кино монету.

– Базар смотреть бесплатно, – хитро ухмыльнулся Лёшка. – У меня пятьдесят три. Прибавить двадцать... Семьдесят три. Проживём.

Всё-таки он был ничего, Лёшка. Не ушёл на базар один.

– Я – р-р-р!.. В три момента! – Босиком Витяй кинулся к шкафу, отыскивая новую рубаху. – Пей ещё молоко. Там осталось, хочешь?!

Лёшка покосился на бутылку:

– Да хватит. Там лимонаду попьём. Ты давай скорей, физкультурник.

Для экономии до Невского шли пешком. Тем более и так вполне поспевали к открытию. Витяй тоже выглядел по-воскресному. Куртка и брючки в порядке, и ботинки начищены. Лёшка – в своей любимой кепочке. Витяй – в берете. Шли, наслаждались редкостным днём. Май, а тепло, как летом. На углу улицы Некрасова даже продавали квас из цистерны. И очереди никакой. Дядька сидел на табурете и читал газету. Но пить квас не стали. Берегли деньги на базар.

В саду на фонарях были установлены алюминиевые динамики, из всех гремела одна и та же музыка.

Витяй с Лёшкой сперва неторопливо обошли все ларьки. По-разному разрисованных киосков было много. В одних продавали детские матроски, летние костюмчики и другую никому не нужную ерунду. В других были книжки. Тоже детские. Их разбирали мамы для своих малышей. Потом ещё была палатка спорттоваров. Тут продавались мячи, ракетки, удочки и другие толковые вещи. Рядом торговали резиновыми надувными игрушками. Под крышей ларька навешаны разные полосатые зебры, крокодилы, жирафы и глазастые рыбы. Витяю и Лёшке всё это было ни к чему. Что они, маленькие, что ли? Вот если бы купить в «Спорттоварах» надувную лодку. Накачать её и поплыть по Неве. Это бы – да!.. Но какая тут лодка, когда у них на двоих семьдесят три копейки?!

Постояли у культтоваров. Витяю понравился набор цветных карандашей. Целых две дюжины в металлической коробочке. Хорошо бы ими порисовать! Рисовать он любил. Но сейчас об этом не имело смысла думать. Лучше потом попробовать поговорить с матерью.

К тому времени, когда закончили обход всех аттракционов, прикидывая, как лучше потратить деньги, Лёшка уже проголодался и предложил съесть по булочке с маком, которые продавались в открытом со всех сторон буфете. Купили и, стоя у высокого стола без стульев, уплетали их, запивая лимонадом. Очень было приятно есть под музыку сдобу и пить лимонад. Почему-то именно в эту минуту у Витяя появились хорошие мысли, вроде того, что неплохо бы попасть на представление в цирк, где выступает Карандаш, или подарить Лёшке трубу. Лёшка давно мечтал играть в духовом оркестре. Но в оркестр при Дворце пионеров его не взяли. Послушали, как он тянул ноты, и сказали, что у него не тот слух. Лёшка считал, что его не поняли. Если бы у него была труба, он бы показал им, какой у него слух. Витяй особенно-то в это не верил, но всё же полагал: бывают случаи. Человека не признают, а он вдруг оказывается потом – талант! Про это он и в книжках читал.

Погуляв по базару и постояв у тира, решили, что стрелять не стоит. Деньги простреляешь наверняка, а попадёшь ли куда-нибудь – это ещё вопрос. Так сказал Лёшка, а Витяю – что, ему хоть и хотелось стрельнуть раз-два, пришлось согласиться. Тогда на оставшиеся деньги купили по самому большому брикету мороженого. Вот это было да! Раскошелился Лёшка. Витяйкины-то копейки давно кончились. Особое удовольствие заключалось в том, что с брикетами можно было ходить и разглядывать где и что хочешь.

Когда уже приканчивали брикеты, оказались у длинного прилавка, где продавали картинки, нарисованные на дереве.

Люди стояли у прилавка, и каждый выбирал, что ему нравилось. Картинки были разные. Аист в гнезде, на дощечке, похожей на косой срез берёзы. На других – кипарисы над морем, в нём столбиком отражается луна. Ещё яхта с парусом, а на лакированной фанере – павлин с распущенным разноцветным хвостом.

Медленно приятели двигались вдоль прилавка, любуясь картинками. Посетители охотно покупали их. Друзья уже дошли до конца прилавка, и тут Витяй замер. Перед ним лежали светленькие дощечки величиной немногим шире и длинней записной книжки. На них был нарисован Чарли Чаплин. Стоял в своём смешном пиджачке и опирался рукой на согнутую тросточку. Ноги в широченных, гармошкой, штанах – врозь. Башмаки длинные, с загнутыми вверх концами. Стоял и смотрел из-под шляпы на Витяя своими добрыми, доверчивыми глазами.

Витяй видел по телевизору несколько картин с Чаплином. А во дворе у них жил невысокий дядька с усиками, какой-то музыкант. Мальчишки его называли Чарли Чаплином. Называли все, а придумал Витяй. Тот дядька забавно ходил, почти бегал, похоже на Чарли, и здоровался с соседями, приподнимая шляпу, совсем как Чарли свой котелок.

Витяй и сам умел ходить под Чаплина, чем потешал всех в классе. Он умел и рисовать великого комика, но, понятно, не так ловко, как было на дощечке. Имей Витяй такую, он повесил бы её над кроватью и по утрам здоровался с артистом: «Привет, Чарли!» Всё это, по душевной простоте, он сейчас высказал Лёшке. Потом жалел, что и завёл этот разговор. Денег у Лёшки всё равно оставалось не больше гривенника. Но тот понимающе согласился:

– Хороший Чарлик.

И принялся внимательно разглядывать дощечки, то ту, то другую, будто выбирал, какую лучше купить. Продавщица меж тем моталась от одного конца прилавка к другому, получая деньги и выдавая сдачу. Неизвестно зачем Лёшка очень громко сказал:

– Хватит смотреть. Всё равно не купишь, пошли, – и потянул приятеля из толпы.

Теперь Лёшка быстро шагал впереди. Витяй едва успевал за ним, не понимая, куда так спешит друг. Наконец они оказались в глубине сада у высокого каменного забора. От людей, ходивших по базару, здесь их заслонял начинавший зеленеть густой кустарник. Лёшка остановился, поглядел на своего приятеля и, подмигнув, спросил:

– Понравились тебе эти Чарлики, ага?.. Хотел бы иметь дома такого?

К чему было спрашивать? Витяй пожал плечами. Но тут Лёшка, довольно улыбаясь, произнёс:

– Держи, мечтатель!

При этом из рукава его куртки выскочила и оказалась в Лёшкиной руке фанерка с Чаплином. Витяй был ошеломлён.

– Откуда у тебя?

– От верблюда, – сказал Лёшка и крутанул дощечкой перед глазами друга.

– Бери. Дарю!

Но Витяй не взял дощечку с Чарли Чаплином. Уши его вспыхнули. Невольно он спрятал руки за спину.

– Ты это что?.. Ты свистнул, да?.. – тихо и немного испуганно проговорил он.

– Подумаешь! Видал, их там навалом!.. – никак не ожидая такой реакции, не очень уверенно продолжал Лёшка.

Витяй не находил слов. Ему сделалось так стыдно за друга, будто дощечку с прилавка стащил он сам. А Лёшка ещё стоял с протянутой рукой. Кажется, до него начало доходить, что случилось неладное, но он ещё хорохорился.

– Не беспокойся, не обеднеют. Я же для тебя... Берёшь?

– Нет, – решительно мотнул головой Витяй. – Ни за что!

– Ну и не надо. Задрожал, да?.. Бери. Им и не сосчитать их. Никогда не узнают. – И так как Витяй продолжал отнекиваться, Лёшка сердито крикнул: – Не хочешь – и не надо. Вот твой Чарли! – размахнулся и забросил дощечку в кусты. Но бросил недалеко, а так, чтобы её было легко найти. И Витяй сейчас же кинулся за картинкой, поднял её и вернулся.

– Нужно назад отнести, – мрачно сказал он.

Лёшка даже свистнул от удивления.

– Ага! И сказать, что она к нам с неба упала?

– Ну, может, незаметно положить, где была... И всё.

– Иди положи, если сумеешь. Сцапают тебя и – будь здоров – в милицию. Я не понесу. Выбросил, и всё тут. Да ну тебя!

Витяй стоял растерянный. Потом заявил:

– Пойду и отнесу.

– Приятель увёл, скажешь?

– Нет, про тебя не скажу.

– Тогда тебя и сграбастают.

– Пусть. Потом отпустят.

– Матери сообщат и в школу.

– Ну и пускай, – упрямо стоял на своём Витяй. Сжимая дощечку в руке, он двинулся в сторону базара, но не сделал и нескольких шагов, как Лёшка догнал его и потянул за рукав:

– Притормози, чудило! Видали, какой!.. Ты что, значит, порядочный, а я, значит, по-твоему, последний мазурик, так, да?!

Казалось, Лёшка был готов зареветь от обиды. Какое-то время оба молчали. Не глядя на друга, Лёшка было снова попытался уговорить его:

– Давай бросим. И точка. Никакой для нас пользы. Значит, мы в порядке.

– Нет, – совсем как-то по-взрослому возразил Витяй. – Нельзя так. Не по-честному.

– Не по-честному! – передразнил его Лёшка. – Ладно, пусть по-твоему. Сейчас будет на месте. – Лёшка вырвал дощечку из рук товарища и, снова упрятав её в рукав, зашагал дальше. Витяй поспешил за ним. Вскоре они уже были у злополучного прилавка. Как нарочно, народу сейчас у прилавка было совсем мало. Лёшка в нерешительности остановился и поглядел на Витяя. Тот понимал: положить картинку было куда труднее, чем тогда стащить. Витяй ждал, не зная, как помочь другу. Повременив, Лёшка всё-таки решился. Он подошёл к прилавку и, будто разглядывая дощечки, двинулся вдоль него. Недолго постояв возле Чарли Чаплинов, вернулся к ожидавшему его Витяю.

– Не могу. Смотрит она. Погорим как пить дать.

Не знал, как быть, и Витяй.

– Давай в милицию снесём. Я видел, тут есть, – придумал он. – Скажем, нашли. Кто-то, скажем, наверно, стащил, да испугался и бросил...

– Ага! Поверили тебе! Дураки там сидят, в пикете?!

– Ну и что, что не поверят, а мы пришли. Боишься?

– Во, видали – герой! Ясно, что боюсь.

– А свистнуть не боялся?

– Ну, знаешь!.. Я же... – Не находя слов, Лёшка запыхтел от возмущения. – Сейчас узнаешь, как я боюсь. Поглядишь, какой я тебе боязливый!

С отчаянием всё это выпалив, Лёшка круто повернулся и быстро зашагал в сторону. Витяй догнал его и пошёл рядом. Он знал: если уж Лёшка сказал – сделает. Может, остановить его?.. Может, и в самом деле? Подумаешь, картинка на фанере, всего за девяносто копеек... Бросить, и всё тут... Витяю было жаль друга. Сам он его надоумил пойти в милицию, а что будет теперь?.. Может, остановить?.. Но внутри кто-то другой словно твердил Витяю: «Нет, иначе нельзя. Как же потом ты станешь дружить с Лёшкой? Следить за ним станешь везде, что ли?! Да и сам, получается, чем лучше?» Одно он решил для себя твёрдо: не оставит он Лёшку одного, что бы там ни было.

Так, не обмолвившись больше ни словом, они дошли до домика, на дверях которого краснела стеклянная табличка:

[ПИКЕТ МИЛИЦИИ]

На миг Лёшка задержался. На Витяя он не смотрел. Может быть, ждал, что тот остановит его. Но Витяй молчал, и Лёшка шагнул на ступеньки, ведущие к двери в пикет.

– Я с тобой, – сказал Витяй, шагнув за товарищем.

Лёшка пожал плечами, дескать: «Ты-то при чём тут?» – но всё-таки его, наверно, тронуло, что приятель не оставлял его.

Они вошли в совсем небольшую комнату. За столом сидел милиционер с погонами капитана и говорил по телефону. Он поднял взгляд на вошедших, но ничего не сказал, а продолжал слушать кого-то в трубке. Мальчики ждали. Наконец капитан сказал в телефон: «Есть! Так и сделаем... Всего» – и положил трубку. Он выпрямился и, оглядев вошедших, спросил:

– В чём дело?

Витяй ждал, что Лёшка сейчас, ища поддержки, взглянет на него, но Лёшка, будто Витяя тут и не было, подошёл к столу и положил дощечку с Чарли Чаплином перед капитаном.

– Вот, – тихо сказал он. – Я взял. Сам не знаю, как это... Капитан посмотрел на дощечку, потом опять на Лёшку и, наверно не поняв его, спросил:

– Где взял?

– Там. – Побледнев, Лёшка мотнул головой в сторону сада. – Называется «Сувениры»... Тётенька торгует.

– Украл?

Это резкое слово прозвучало так, что Витяй вздрогнул. Внезапно у него заныло в животе. Капитан взял дощечку и посмотрел на неё, потом опять обратился к Лёшке:

– Украл, а потом испугался и сам пришёл, так?

– Взял, – глухо повторил Лёшка, и Витяй увидел, что плечи его друга мелко дрожат. – Взял, а потом...

– Берут что-либо только со спроса, – продолжал капитан, разглядывая Чаплина. – Ты и дома так всё берешь и уносишь?

– Дома – не-а, – еле выдавил Лёшка. – Иначе отец поддаст.

– Ага, а чужое, государственное, значит, можно?

Лёшка молчал, уставившись в пол. Он снял свою кепочку и мял её в руках.

– Отец кто у тебя? – серьёзно спросил капитан, оставив фанерку.

– Обыкновенный. Жестянник... Кровельщик.

– Так, рабочий человек, значит, а сын – воришка? Витяй похолодел. Дело, кажется, приобретало плохой оборот. Сделав шаг вперёд, он, неожиданно для себя, выпалил:

– Мы вместе, товарищ капитан!

Милиционер метнул на него быстрый взгляд:

– Что вместе? Сговорились заранее?

Не понимая, зачем он это делает, Витяй кивнул.

– Понятно, – медленно проговорил капитан. – Вдвоём, выходит... С чего же пришли сюда?

– Не-а, – отчаянно запротестовал Лёшка. – Врёт он. Он и не знал... Я ему подарить хотел. Ему Чарли нравится.

Милицейский капитан опять взял в руки дощечку, перевернул её, посмотрел на цену и сказал:

– Та-ак. Хороший подарок. А вы знаете, что за такой подарок бывает?

Мальчики молчали. Витяй был даже рад тому, что теперь они как бы оба виноваты.

– Трудовая колония – вот что за такой ворованный подарок полагается, хоть вы и несовершеннолетние, – строго продолжал капитан. – Знаете?

– Знаем, – еле слышно проговорил Лёшка.

Капитан всё ещё рассматривал дощечку. Наверно, Чаплин нравился и ему.

– Это ты его надоумил сюда прийти? – мотнув головой в сторону Лёшки, обратился он к Витяю.

– Он сам решил, когда я не взял. Зачем мне такой?..

– Ворованный, – подсказал капитан. – Выговорить трудно, да? Давно вы в приятелях?

– С детского сада. Живём в одном доме. И в школе вместе.

– Старые друзья, значит. – Теперь капитан почему-то обращался к одному Витяю. – Бывало с ним раньше такое, не помнишь?

– Не было, – твёрдо сказал Витяй. – Иначе бы мы не дружили.

– Ничего я не таскал, дядечка капитан, и теперь никогда не буду, я сдуру... Честное пионерское! – торопливо заговорил Лёшка, но милиционер оборвал его.

– Ты этим словом не кидайся! – прикрикнул он. И уже спокойнее добавил:– Узнают пионеры про твой фокус, что скажут?

Лёшка снова стих, а капитан переводил взгляд с Лёшки на Витяя и опять на Лёшку. Помолчав, он задумчиво проговорил:

– Что же мне делать с вами?

И снова умолк. В Лёшкиной голове, наверное, теснились самые горькие предчувствия, а капитан меж тем поднялся из-за стола, взял Чарли, опять посмотрел на Лёшку:

– Можно тебе после этого верить?!

– Можно, товарищ капитан! – вырвалось у Витяя. – Ручаюсь за него.

– Ручаешься?..

В свободную руку капитан взял цепочку с лежащими на столе ключами и звякнул ими. Вышел из-за стола и как бы скомандовал:

– Пошли!

– Куда? – перепуганно спросил Лёшка. У Витяя хуже прежнего заныло в животе. Неужели Лёшку посадят в камеру? Ну и натворил он, Витяй! Единственное, что его успокаивало, так то, что милиционер, кажется, не хотел уводить Лёшку одного.

– Туда, – ответил капитан. – Отнесём, откуда взяли, в «Сувениры». Скажешь продавщице, что взял, а заплатить забыл.

– У нас и денег нет. Всего одиннадцать копеек, – совсем потерянно проговорил Лёшка.

– Да ну, а я думал – ты богач. Скажи пожалуйста...

Делать было нечего, они пошли за милицейским капитаном. Шли по дорожке, чуть отступив от него, по правую руку. И хотя по радио по-прежнему звучала развесёлая музыка, они шли, с трудом делая каждый шаг. Так, наверно, подумалось Витяю, шли в кандалах каторжники.

Они уже приближались к прилавку, как капитан неожиданно приказал:

– Стойте здесь!

До «Сувениров» оставалось всего шагов с десяток. Приятели видели, как он подошёл к продавщице и, показав ей фанерку, положил её на прилавок. Тут тётка открыла рот и, всплеснув руками, закачала головой. Потом она посмотрела в сторону Витяя и Лёшки и сердито погрозила им кулаком. Капитан ей ещё что-то сказал, и продавщица ответила ему, тут же занявшись отвлёкшим её покупателем. Капитан козырнул ей и направился к ожидавшим своей дальнейшей судьбы друзьям.

– Ну вот что, – сказал он, подойдя. – Уголовного дела на первый раз, ввиду раскаяния в поступке, решено не возбуждать. – Он внимательно взглянул на Лёшку. – Надеюсь, и в последний раз? Стращать не стану. Большие уже. Сами понимаете, шутки с уголовным кодексом плохи.

И хотя говорил он самым серьёзным и даже строгим тоном, Витяй заметил, что глаза капитана будто улыбались.

– Свободны. Можете идти.

Тут произошло самое невероятное. Капитан козырнул Витяю. Да, именно ему, уж это точно. На Лёшку он даже больше не посмотрел и сразу же пошёл назад к своему домику.

Музыка, раздававшаяся из десятка динамиков, опять показалась Витяю весёлой. Что касается Лёшки, то он стоял, не решаясь сделать и шага. Скорее всего ему не верилось, что всё для него так благополучно закончилось и про всю эту историю не узнают ни дома, ни в школе. Уж на Витяя-то он мог надеяться.

– Идём отсюда, – сказал Витяй.

И они пошли. Молча вышли из огромных распахнутых чугунных ворот, свернули направо и зашагали через мост. Понемногу всё глуше доносилась музыка из сада. Они, не говоря друг другу ни слова, шли рядом. «Может быть, – думал Витяй, – Лёшка злится на меня за пережитый страх. Шутка ли, колония!.. – Но Витяй молчал, он не начинал сейчас разговора и ни в чём не раскаивался. – Пройдёт время, – рассуждал про себя Витяй, – и Лёшка поймёт, что я поступил правильно. А капитан этот – молодец. Поверил, что Лёшка и верно так, сдуру». Нет, Витяй не сомневался: Лёшка потом всё поймёт, хоть он и занозистый. Иначе как же дальше дружить?! А Лёшка вдруг остановился и сказал:

– Поехали на троллейбусе. На троллейбус у нас хватит.

И в троллейбусе и дальше, пешком до дома, они молчали.

Но было уже ясно: дружба их не распадётся. Ещё им придётся попадать в разные истории. Будут и хорошие, а эта, неприятная, когда-нибудь и забудется. Ведь они с Лёшкой ещё молодые!