Текст книги "Про других и про себя"

Автор книги: Аркадий Минчковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

В гостинице, где произошёл казус, о котором пойдёт речь, они жили уже четвёртые сутки и надеялись пробыть ещё дней пять. Город был не маленький. И в нём, и по соседству хватало и концертных залов, и рабочих клубов. Зрители посещали выступления цирка на сцене охотно. Клоун со своим смешным Тимошей нравились и детям и взрослым.

В то злополучное утро, когда случилась неладная история, поначалу всё было как всегда. В ранний час Рюмкин стаскал Тимошу погулять на пустырь подальше от гостиницы. Вернувшись, затворил дверь и выпустил пса из ящика. Как и всякий день, Иван Аполлоныч сбегал в буфет и покормил пса. После чего они привычно прилегли вздремнуть.

Кто знает, сколько проспали, но разбудил их настойчивый стук в дверь из коридора.

Тимоша мгновенно поднял голову и лёг на все четыре лапы, тревожно и молча глядя на хозяина. Проснувшись, тот сделал псу знак: дескать, цыц! И уже спустил с дивана ноги в полосатых носках.

– Ага, ага!.. Кто там меня? – крикнул он.

– Иван Аполлоныч, вы дома? Бурлак всех к себе требует. Сказал, чтобы немедленно... Слышите?

– Слышу, слышу!.. Сейчас я, мигом!

Рюмкин вскочил с дивана и, отбросив в сторону тёплые меховые шлёпанцы – он их любил носить дома, – стал торопливо надевать ботинки. Потом нырнул головой в заготовленную петлю галстука, глянув в зеркало, махнул расчёской по редким волосам и заторопился на вызов.

У двери клоун ещё обернулся к Тимоше:

– Смотри, ни гу-гу тут!

Только Иван Аполлоныч вставил ключ в скважину, кто-то из дали коридора прокричал:

– Рюмкин, нельзя побыстрее? Тебя только и ждут.

– Лечу, лечу!..

Подгоняемый товарищами, он как мог поспешил на второй этаж, где пребывало их гастрольное начальство – администратор Аскольд Львович Бурлак. Вообще-то это был довольно покладистый человек, но стоило ему куда-либо выехать с группой актёров, как свойский Бурлак превращался в командующего. Требовал, чтобы к нему являлись минута в минуту, ни в чём не прекословили и выполняли всё, что тут он найдёт нужным. Не только скромный Иван Аполлоныч, но и разбитные ребята-музыканты побаивались Бурлака и на гастролях бывали дисциплинированными как никогда в жизни. А уж наш Рюмкин, тут и говорить нечего. Он ни у кого не вызывал нареканий. Ну вот, засуетился, торопясь к администратору, и... Надо же!.. Всегда обычно щёлкнет замком и ещё потянет ручку: заперлось ли? А тут замешкался и позабыл ключ в дверях.

Оттого всё и произошло. Ну, слушайте дальше.

В номере-люкс, который занимал Бурлак, только вбежал туда Рюмкин, началось совещание. В воскресенье предполагалось не намеченное раньше дневное представление в загородном совхозе. Мудрёного в том ничего не было, но встревало это представление между двумя другими – утренником и вечерним в городе. Вот администратор и созвал артистов, чтобы сообразить, как всё это потолковее сделать, чтобы нигде не опоздать и везде одинаково хорошо выступить.

Тут и началось. Музыканты зашумели, что их звукоусилительные колонки возить с места на место и подключать в сеть дело не простое. Эквилибрист на лестницах говорил, что он куда угодно готов, только бы ему аппаратуру доставили в целости. Артистка, которая приехала с попугаями, забеспокоилась, как бы их по дороге не простудили. Птица африканская, а на улице ужас какой ветер. Фокусник заявляет, что три раза в день, да ещё с передвижением, так он вряд ли успеет зарядить все свои штуки, чтобы ни в чём не было осечки. Только Иван Аполлоныч помалкивает. Ему что, везите куда хотите. А уж к детям – что может быть лучше. Они с Тимошей оба очень любили выступать на ребячьих утренниках.

Аскольд Львович слушал всех, слушал. Потом сказал:

– Ну, ладно, поговорили. Теперь вникайте, как будем действовать, чтобы всё, как говорят, всё было в ажуре.

И начал отдавать приказания, кому когда готовым быть и с чем в машину грузиться. Всё это, оказывается, у него уже решено было. Зачем и расспрашивал каждого, что они по тому поводу думают, непонятно.

А тем временем, пока длилось совещание у администратора на втором этаже гостиницы, в номере, где оставался Тимоша, происходили, можно сказать, значительные события.

Давняя уборщица номеров, хорошо всем тут знакомая тётя Фенечка, шла по длинному коридору с ведром и щётками. Невысокая, чуть сутуленькая, она неслышно ступала тапочками по ковровой дорожке. За спиной, будто козлёнка на привязи, везла на кишке пылесос на колёсиках. Были в кармане передника Фенечки ключи от номеров, обитатели которых с утра отправились по своим командировочным делам. Пока тех не бывало дома, тётя Фенечка и наводила у них порядок. С останавливающимися в гостинице артистами получалось хуже. Кто, устав с вечера, спал до полудня. Кто сам с собой репетировал и просил, чтобы ему не мешали. Другие вообще запрутся – не постучи, не беспокой... Вот и жди, когда какой куда уйдёт, чтобы у него там прибраться.

Шла тётя Фенечка по коридору и увидела: в дверях, где жил артист с разукрашенным сундуком, торчал ключ. Тут уборщица остановилась и потихоньку постучала в номер. Ответа не было. Тогда Фенечка крикнула:

– Кто там?.. Прибрать-то можно?

Но ей снова никто не ответил, а дверь оказалась запертой.

– Или нету никого? – громко спросила уборщица, повернувшись к сидевшей за столиком толстой дежурной по коридору, которая разглядывала журнал «Огонёк». Та, оторвавшись от страницы и глянув поверх круглых очков, ответила:

– Нету их. Без пальто кудай-то ушли. Поди, недалече.

– Ну дак я приберусь малость, – решила уборщица.

– А чего, прибирайся, Феня.

Дежурная согласно кивнула и снова принялась за «Огонёк». Тётя Фенечка отворила дверь и двинулась с ведром в номер, пока что оставив пылесос на колёсиках в коридоре. Вошла она в комнату и видит: и вправду никого. Самое подходящее время для уборки.

Между прочим, отдыхавший на ковре Тимоша, услышав стук в дверь, на всякий случай убрался в свой чемодан. Тот лежал на полу растворённым нараспашку. Одна его часть была сделана на манер глубокого корытца, куда и залез пёс. Другая – крышка, корытце помельче. В фанерном корытце повместительней собака могла улечься так, что со стороны её не было и видно.

Тоненьким, почти что девичьим голоском напевая любимую с молодости песню «По Дону гуляет...», тётя Фенечка стала вытирать пыль с лакированного столика и шкафчика, перетирать тяжёлую стеклянную пепельницу, совсем почти чистую, потому что Рюмкин не курил. Тимоша догадывался, что уборщица женщина спокойная, ничего дурного ему делать и не подумает. Лежать в чемодане было скучно, и он собрался помочь спеть песню. Взял и слегка подскульнул Фенечке. Та услышала. Не поняла, откуда такое. На мгновение умолкла, взглянула на молчавший динамик и, решив, что ей почудилось, продолжала петь про донского казака громче прежнего. Тимоша принял это за одобрение участия в концерте и заскулил уже вовсю, как, бывало, скулил под скрипку на сцене. Тетя Фенечка как раз уже подходила к середине песни и выводила:

 
Умрёшь, молодая... Умрёшь, молодая...
 

Тут-то она и услышала громкое повизгивание. Уборщица обернулась и, увидев поднявшуюся из чемодана, как ей показалось, зверскую собачью морду, кое-как в третий раз протянула:

 
Умрё-ёшь, моло-да-а-я-я... —
 

и в недоумении и испуге тут же замерла с открытым ртом.

Добродушный Тимоша сообразил, что настало время им познакомиться. В самом благорасположенном настроении он ловко выскочил из ящика и даже негромко гавкнул, как бы говоря: «Здравствуйте, хорошо, что зашли, а то лежишь, лежишь – скука!» Он даже улыбнулся, приглашая разделить с ним компанию.

Но разве Фенечка могла понять бульдожью улыбку. В ужасе она отступила назад и, не издав и звука, плюхнулась на диван. Не спуская немигающих глаз с неизвестно откуда взявшейся страшной собаки, она ждала, что будет дальше.

Тимоша думал, что маленькая старушка с ним не прочь поиграть. По доброте натуры, он любил делать подарки. Стоило, например, Ивану Аполлонычу вернуться домой, как пёс тут же нёс ему домашние туфли, сперва одну, потом другую, и, пока Рюмкин освобождался от уличных ботинок, терпеливо ждал, стоя возле него на задних лапах, с туфлей в зубах. А когда дома, бывало, клоун о чём-то задумывался и молча сидел в кресле, Тимоша увидит, что тот заскучал, сбегает на кухню и принесёт Ивану Аполлонычу не доглоданную до конца кость, готовый отдать её Рюмкину. И что вы думаете, ведь добьётся своего. Иван Аполлоныч возьмёт кость, отложит её в сторону и, благодарно улыбаясь, потреплет большие Тимошины уши. И настроение у клоуна переменится в хорошую сторону.

Вот и тут отзывчивый пёс решил расшевелить уборщицу. Но что ей подарить? Кости не было. Разве что туфлю?..

Тимоша прикинул: Рюмкину, может, и одного шлёпанца хватит. Не долго раздумывая, он бросился к дивану, схватил в рот мохнатую туфлю хозяина и, встав на задние лапы, пошёл с нею в зубах к Фенечке.

Но та, по своей непривычке к подобным собачьим повадкам, не догадалась о добрых его намерениях. При виде идущего на неё пса, который, поднявшись на задние лапы, оказался даже выше маленькой Фенечки, у бедной уборщицы сердце ушло в пятки. Струхнув, она вскочила с дивана и, оставив все свои щётки и тряпки, кинулась к выходу с криком:

– Ой, страсти!.. Ой, кусит!..

Выбегая из номера, тётя Фенечка задела ведро. Ведро с грохотом опрокинулось, и вода вылилась на старательно натёртый пол.

Насмерть перепуганная уборщица рысью понеслась по коридору мимо читавшей журнал «Огонёк» дежурной по этажу. Та, не понимая, в чём дело, во все глаза глядела вслед убегающей Фенечке.

Меж тем соскучившийся Тимоша принял происшедшее за то, что уборщица согласилась с ним поиграть. Не выпуская изо рта меховой туфли, он как мог почти побежал за ней на своих задних ногах в коридор, появившись там как раз в тот момент, когда дежурная обернулась в сторону номера, чтобы понять, чего испугалась Фенечка. Тут-то дежурная по этажу и увидела по-человечески идущую в её сторону собаку. Со страху через очки пёс показался ей величиной со ставшую на дыбы лошадь. К тому же в пасти он держал что-то лохматое, похожее на пойманную огромную крысу.

Было с чего испугаться. С неожиданным проворством для грузного тела хранительница ключей четвёртого этажа, взмахнув руками, вскочила со стула и, метнувшись в сторону, понеслась вслед за уборщицей.

Насмерть перепуганная толстуха бежала по коридору, топая каблуками разношенных бареток, и срывающимся голосом вопила на всю гостиницу:

– Караул!.. Ой батюшки-светы, спасите!..

А простодушный Тимоша понял, что и эта весёлая женщина решила включиться в затеянную им игру. Он опустился на все четыре ноги и, бросив туфлю, галопом поскакал за обеими служащими гостиницы. При этом, от радости позабыв, кем он был, учёный Тимоша на бегу лаял, как самая обыкновенная, необразованная дворняга с улицы.

Администратор Бурлак отдавал последние распоряжения по поводу выездного утренника, когда в дневной тиши гостиницы послышались отчаянные крики и собачий лай. Сидящий ближе к двери Иван Аполлоныч, вздрогнув, узнал голос друга. Не соображая, что могло произойти, он, не дослушав циркового начальства, выскочил в коридор второго этажа и побежал к лестнице, так как лай слышался уже снизу.

Перепрыгивая через ступеньки, он с промежуточной площадки увидел Тимошу, который, широко раскинув передние лапы и подняв зад, отчаянно гавкал, требовал, чтобы ему открыли дверь с красной стеклянной на ней табличкой «Директор».

– Тим, молчать!.. Тихо!

На ходу отдавая эту команду, Рюмкин в несколько прыжков оказался возле директорской двери, за которой слышалось:

– Какая крыса?! Откуда ещё крыса?.. С ума сойти!..

Не находя нужным прислушиваться дальше к тому, что там происходило, Иван Аполлоныч схватил сразу же замолкнувшего при его появлении Тимошу за ошейник и, пригнувшись, заспешил с ним назад вверх по лестнице, а затем и вдоль опустевшего коридора четвёртого этажа, где по пути нашёл свою туфлю и, покачав головой, захватил её с собой.

Догадавшийся, что он натворил недозволенное, Тимоша, как только очутился в номере, поджав свой обрубленный хвостик, забрался в оставленный им чемодан и затих там, пригнув голову ко дну, боялся даже выглянуть, чтобы не встретиться взором с хозяином. Тимоша хотел бы затвориться в своём спасительном сундуке, да сам не умел этого делать.

Вернувшийся домой Иван Аполлоныч сперва поднял перевёрнутое ведро и вынес его в коридор. Потом он затворил дверь, но на ключ её запирать не стал, потому что это уже всё равно не имело смысла. Возвратясь в номер, Рюмкин присел у стола и, вздохнув, сказал:

– Ах, Тим, Тим!.. И что это тебя угораздило. Я-то ведь считал, что ты и меня не глупее.

И Тимоша у себя в чемодане тоже тяжело вздохнул, что, наверно, значило: «Сам не знаю, как это получилось. Сидишь, сидишь тут, вот и... Да, плохо».

Но ругать его клоун не стал. Что было ругать Тимошу. Сам оплошал. Как можно было забыть запереть дверь?!

Так и молчали они оба, ожидая, что будет дальше. Рюмкин понимал: в гостинице им дольше не жить, а Тимоша, может, того и не соображал, но чувствовал: ничего хорошего в ближайшее время для него не сложится.

Не зря Рюмкин ждал дальнейших событий. Так оно и произошло. Очень скоро к ним пришёл сам администратор Бурлак.

– Ну, – начал он, как только вошёл в номер. – Нечего сказать, устроил ты, Иван Аполлоныч, клоунаду со своим Тимкой. Директор мне такую лекцию прочитал... Что это, говорит, за трюки, что за обман? Злостное нарушение всех предписанных правил... В общем, говорит, чтобы этого Рюмкина с его собакой к вечеру в отеле не было... Вот так!

Иван Аполлоныч только молча кивал головой. Да и на самом деле, что тут говорить. А уж что сказать о Тимоше... Тот, услышав голос Бурлака, догадался, о чём может идти речь, и так затих на своём месте, будто и нету его на свете.

Но Аскольд Львович, хотя и был строг на вид и любил, чтобы всё делалось по нему, всё же оставался человеком добрым. Посмотрел он на печального Рюмкина, кинул взгляд в сторону открытого чемодана, где рыжела Тимошина спина, и сказал:

– Мужик-то, между прочим, оказался директор понятливый. Другой бы нас всех отсюда за подобные штуки. А он ещё посмеялся. «Я, – говорит, – догадывался, что у этого вашего фокусника в чемодане какое-то живое чудо, да молчал. Что поделаешь с вами, циркачами. Ну, посчитал, раз с этажа тревожных сигналов не поступает – пусть его живёт. А теперь, после этого шума...» Администратор чуть помолчал и продолжал: – Да, теперь уж ничего не попишешь. Словом, ищи срочно, Рюмкин, куда вас с Тимофеем пустят. Я тоже порасспрошу, где что может быть... В общем, до вечера вопрос нужно решить. Ну, так. Я двинул. У меня ещё дел – полный портфель. Иду! А ты, Рюмкин, думай, как быть. Возможно, что и надумаешь...

С этими словами гастрольный начальник покинул номер, в котором пребывали последние часы перед их выселением клоун и его пёс.

Дверь за Бурлаком затворилась, а Иван Аполлоныч остался думать, что ему сейчас делать и как быть.

И, представьте себе, надумал.

Минут через пятнадцать после того, как Аскольд Львович ушёл, в коридор с Тимошей на поводке вышел и сам клоун Рюмкин. Ведя чинно шагавшего рядом пса, Иван Аполлоныч проследовал мимо столика дежурной, которая снова утвердилась на месте. Видя, что собаку ведут на ремне, да и к тому же, что она вовсе не такая страшная, как сперва казалось, толстуха теперь сидела совершенно спокойно и даже проводила Рюмкина с Тимошей удовлетворённым взглядом. Вероятно, решив, что пса навсегда уводят из гостиницы, она неожиданно для себя даже чуть пожалела собаку артиста. Но как же иначе? Правила есть правила. Не она же, дежурная по этажу, их писала. А с этими фокусниками из цирка... Недоглядишь – они, чего доброго, медведя с собой поселят.

Но насчёт Тимоши она ошибалась.

Дальше вот что было.

Во вновь наступившей тиши гостиницы директор сидел в кабинете, куда совсем недавно ворвались перепуганные женщины, и печатал на маленькой портативной машинке проект приказа по гостинице: кому объявить благодарность за труд, а кому поставить на вид за нерадивость.

В эту минуту в дверь из коридора негромко постучали. По деликатности стука директор понял, что это идёт очередной приезжий с просьбой поместить его в гостиницу, и, не отрываясь от машинки, воскликнул:

– Да, входите!

При этом он и головы не повернул, а продолжал одним пальцем выстукивать слова сочиняемого приказа. Но затворивший за собой дверь вошедший не приближался к столу. Тут уже директор окончательно понял, что к нему явился ещё один проситель. Он заранее знал, что тот станет умолять устроить его хотя бы на одну ночь, хоть в общем номере... Но у директора не было ни свободных номеров, ни даже коек, и он, приготовившись выслушать и сказать то, что вежливо объяснял десяткам приезжих по многу раз на день, оторвал взгляд от клавиш машинки и повернул голову в сторону вошедшего. Увидел его и обомлел.

В этот самый момент от двери на него пошёл Тимоша. Чуть постукивая коготками, он ступал по паркету на кривоватых задних лапах, а передние держал на весу. В уголке сомкнутой скобой вверх бульдожьей пасти пёс держал лист бумаги, который, свисая, закрывал нижнюю часть морды. Длинные уши пса, будто на собаку надели шапку-ушанку, висели без движения. Лиловые глаза, как подумалось директору, смотрели на него устрашающе.

Глава гостиницы не был трусом. Над карманом его пиджака помещалась планочка с несколькими полосатыми ленточками, которые говорили о том, что в молодости директор воевал с фашистами. Ему ли было страшиться хоть на вид и грозной собаки?! Директор, конечно, не стал спасаться бегством, как это сделали женщины с четвёртого этажа. Да и куда было бежать? За спиной была глухая стена, а единственные из кабинета двери загораживал направлявшийся к столу пёс. И всё-таки глава гостиницы несколько оробел и ухватился за подлокотники кресла.

А молчаливый пёс, достигнув стола, положил на него лист бумаги, который нёс в зубах, и, сделав два шага назад, опустился на свой хвостик, по-прежнему держа передние лапы на весу, и застыл в позе собаки, которая готова «служить». Директор покосился на окаменевшего пса и увидел в его глазах не злость, а просьбу, с какой все псы всего мира смотрят на людей, когда надеются получить что-нибудь вкусное.

Придя в себя, директор подвинул к себе листок бумаги и прочитал написанное там крупными печатными буквами:

ПОЖАЛУЙСТА, ИЗВИНИТЕ МЕНЯ! Я НИКОГО НЕ ПУГАЛ, Я ТОЛЬКО ХОТЕЛ ПОИГРАТЬ. Я НИКОГО НЕ УКУСИЛ И НИЧЕГО НЕ ИСПОРТИЛ. ПРОШУ ВАС, ОСТАВЬТЕ НАС В ГОСТИНИЦЕ. ОБЕЩАЮ БОЛЬШЕ НЕ ЛАЯТЬ И ВООБЩЕ ВЕСТИ СЕБЯ ТИХО-ТИХО.

С УВАЖЕНИЕМ ПЕС-АРТИСТ ТИМ-ТИМОША.

Директор перечитал удивительное прошение и опять посмотрел на присевшую поблизости учёную собаку. А Тимоша, наверное чтобы человек за столом убедился в самых лучших намерениях пса, даже чуть жалобно подскульнул.

И вдруг директор рассмеялся. Сперва почти неслышно, а затем громче и громче и вскоре уже хохотал вовсю.

Цирковой пёс знал: когда люди смеются, это значит, что он, Тимоша, им нравится. Обрадованно гавкнув, он тут же кинулся к двери и ткнулся в неё своим курносым кожаным носом.

И сейчас же дверь отворилась, а в ней показался неуверенно улыбавшийся Рюмкин.

– Можно? – извинительно спросил он.

Директор не ответил. Продолжая смеяться, он кивнул, чтобы клоун входил в кабинет. А сообразивший, что всё складывается к лучшему, Тимоша запрыгал между ними и даже, по душевной простоте, умудрился лизнуть директору руку, когда тот вынимал из кармана платок.

Вытерев выступившие от охватившего его смеха слёзы, директор, всё ещё похохатывая, наклонился над принесённым ему листком и написал на нём резолюцию. Потом, стараясь стать серьёзным, протянул Тимошино заявление Рюмкину. По диагонали на листке было написано:

В порядке исключения разрешить пребывание на пять суток ввиду уважения к собачьей образованности.

– Спасибо, – произнёс счастливый Рюмкин.

– Да уж что там, – махнул рукой директор. – Схлопочу за вас выговор от начальства, как пить дать... Ну, что сделаешь... Ах, циркачи!.. Что хозяин, что пёс – артисты. Ладно, пойду на риск. Дам распоряжение. Только чтобы – тихо! – И он погрозил пальцем Тимоше.

Так по-хорошему и закончилась вся эта история, о которой позднее Иван Аполлоныч рассказывал уже как только о забавном случае. Прожили они в той гостинице до самого конца гастролей. Тимоша вёл себя тише не придумать. Но это уже он на всякий случай, потому что теперь все там знали, кого носит клоун в своем разукрашенном чемодане. Знали и делали вид, что о том не догадываются.

Ну, а что до Фенечки, то она, познакомившись с Тимошей, совсем перестала его бояться и, когда прибирала в номере, угощала пса пряником, который Тимоша – большой сладкоежка – осторожно брал из её рук, хотя вообще-то принимать угощения от чужих ему строго-настрого запрещалось. Но разве мог Тимоша в том отказать Фенечке? Хватит, он её достаточно попугал.

По-прежнему Рюмкин со своим учёным псом разъезжали по разным городам и селились в гостиницах, но больше клоун уже никогда не забывал надёжно спрятать своего друга. С тех пор Тимоша ни с кем, кроме Рюмкина, не забавлялся и никому не дарил его домашних туфель. Правда, пёс постарел и между представлениями предпочитал потихоньку подремать.

Не знаю, выступает ли эта славная пара теперь. Ивана Аполлоныча я давно нигде не встречал.