Текст книги "Про других и про себя"

Автор книги: Аркадий Минчковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

Всё будто завершалось самым лучшим образом, но я приметил, что управляющий, как только он оказывался рядом с секретарём, о чём-то с ним вполголоса переговаривался, кидая быстрый взгляд на находящегося тут Иона.

Вскоре, к полному торжеству старшины Грищенко, полуторка была загружена картошкой и другими прекрасными овощами. Тяжело урча, машина покидала обнесённый высоким забором боярский склад. Сверху на картошке сидели старшина с Ионом. Провожая полуторку, управляющий снял соломенную панаму и старательно мне кланялся:

– Ларевидери, ларевидери, домнуле капитан! До свидания!

Так не без стараний Иона хорошо закончилось дело с пополнением солдатской кухни овощами.

Однако позже выяснилось, что это был далеко не конец всей истории.

Конец оказался иным.

На вторые сутки после того, как мы побывали в боярском поместье, пришёл приказ двигаться дальше.

Хоть и привычное дело на войне перемещаться с места на место и делать это без задержки, но всякий раз не так-то бывает просто покинуть насиженное место.

В хлопотах по сборам Грищенко, которому в такие часы дела находилось немало, упустил с глаз своего воспитанника и помощника.

Солнце уже закатывалось за бурые крыши домов, которые приобретали багровый оттенок, когда ко мне пришёл старшина. До тех пор я ещё не видел таким встревоженным, казалось, всегда спокойного украинца.

– Разрешите, товарищ капитан, – начал он и, уже не скрывая волнения, продолжал: —Ион пропал. Як обед кончился, с глаз сгинул. Уразумить не уразумию, куда мог сховаться хлопец. 3 утра нам двигать, а где вин? Нема Иона. Вот це какое дило, товарищ капитан!

Старшина Грищенко, когда что-нибудь особо принимал близко к сердцу, обильно перемешивал русскую речь с украинским выговором.

– Может, где-нибудь уснул под яблоней после обеда? День-то какой! Тут недолго.

– Ни, капитан. Мои хозвзводовские усюду шукали. Ну, нигде нема хлопчика.

Я спросил:

– А не обидел его кто часом, Грищенко?

– Та шо вы, товарищ капитан! Кто у нас Ваню буде обижать. С ним и Ушаков як с дитём родным.

– Куда же он, действительно, мог затеряться. Пусть ещё по домам походят, хозяев поспрашивают.

Обеспокоенный старшина ушёл. Меж тем затревожился и я. Если мальчишку не найдут, что же делать? О том, что с восходом солнца мы должны покидать село, вовсе не должен знать каждый, особенно из местного населения. Дело всё же боевое. Не знал того и наш полувоенный доброволец. Может быть, надеясь, что часть никуда не собирается, он отправился к землякам погордиться своим нынешним положением.

Вскоре стемнело. На серо-синем небе обозначились тускло зажёгшиеся звёзды. Кончился ещё один день войны. Легли отдыхать счастливые тихой ночью солдаты. Уже гасли огни и в домах, где остановились командиры. Мне ложиться спать не хотелось. Старшина не являлся. Никаких сведений о Ионе мне от него не поступало. Стали охватывать недобрые предчувствия. Прогоняя их от себя, я то брался за книгу, то крутил ручку трофейного приёмника «Телефункен», пытаясь услышать Москву. Электричества в селе не было. Приёмник работал на аккумуляторах. Московские станции не принимались.

Не знаю, в котором уже часу я уснул. Разбудил меня мой ординарец ефрейтор Фоминых. Он спал в те тёплые ночи на улице, раскинув там складную койку у двери. Вижу, Фоминых уже зажёг лампу. Она тоже светила от аккумулятора. Почему-то очень таинственно говорит:

– Товарищ капитан, там Ион пришёл.

Я спросонья ответил:

– Ну, пришёл, и ладно. Что, старшина доложил, что ли?

– Нет, товарищ капитан. Он к Грищенко не идёт. Меня добудился и просится до вас. А на него аж смотреть страшно.

– Что ещё такое?

Тут уж я проснулся совсем. Натянул брюки-бриджи, накинул на плечи китель.

– Ну, давай. Пусть идёт сюда.

Фоминых ушёл и вернулся с Ионом. Увидел я того и ужаснулся. Стоит передо мной не подпоясанный, без пилотки, бледный. Левый глаз подбит. Лицо в синяках и засохших кровоподтёках. На гимнастёрке не хватает пуговиц, и ворот разорван чуть ли не до живота. Я даже ахнул, на него глядя.

– Что это? Кто тебя так?!

Ион всхлипнул. Слёзы потекли по его щекам.

– Парни меня так деревенские, товарищ капитан.

– Ещё не хватало. В чём дело?

– Я в лавочку пошёл. Хотел старшине, товарищу Грищенко, подарок покупать – платочки. У него завтра день ангельский. Не знаю, как по-вашему... Лавка была заперта. Я стал ждать. Пришли маленькие, говорят: «Пока магазин закрыт, пойдём, расскажи, как у русских живёшь». У нас есть место, на брёвнышках, у реки. Я пошёл с ними, а они идут и идут... Потом маленькие убежали, а из леска вышли большие, больше меня. Они сразу на меня, и давай бить. Ещё и четвёртый был. Он у боярина живёт. Я его тогда видел, когда ездили туда. Он не бил. Он только кричал: «Бейте его, бейте, он Румынию русским продаёт!» Один ремень с меня сорвал и ремнём в лицо... Пилотку сбили, ногами топтали, потом её в реку бросили... Ещё меня ногами били... У них ноги босые, но больно было. Потом тот, хорошо одетый, крикнул: «Гата!» И все убежали... Ремень с собой украли... Товарищ капитан, велите мне другой ремень выдать. Как мне без ремня, будто арестованный...

Я прервал его.

– Ладно, – говорю, – тебе с ремнём. Скажи ещё спасибо, что сам целым остался. А насчёт ремня, так тебя по военным законам за то, что самовольно ушёл, и верно надо арестовать суток на трое. Хорошо, что ты доброволец и почти что гражданский человек. А имеешь ли ты право после этого форму носить, надо ещё подумать.

Жаль мне его было, но хотелось хорошенечко пробрать, чтобы почувствовал, что виноват.

Ион слёзы рукавом вытирает. Размазал грязь по лицу. А слёзы от моих слов и того больше потекли. Он уже их глотать начал – и сквозь рыдания:

– А значок я им не дал. Я его сорвал, когда меня били. – Сжатым кулачком он ткнул в то место груди, где ещё с утра был значок с Лениным. Разжал пальцы. Значок был на его ладони. – Когда они убежали, я сперва ничего не видел. С закрытыми глазами лежал. Они, может быть, думали, что убили меня. Я до речки дополз и воды попил. И ещё лицо вымыл... Деньги мои, десять лей, украли... Я там не плакал. Я в кустах лежал. До ночи лежал. Как ночь стала, сюда пошёл. По улице не иду. Кругом пошёл... Товарищ капитан. Это не сами они придумали меня бить, я знаю. Это их тот секретарь-собака нанял. Они за деньги, и ещё он их обманул, сказал, что вы враги Румынии... Он фашист. Да, знаю. Он против бедных, секретарь... Меня били за то, что зачем я вам рассказал, что с бедных взять всё хотели... Его надо арестовать, секретаря, и боярского управителя тоже... Дайте мне солдат. Мы их схватим, фашистов, и к вам приведём. Я их найду, только дайте солдат с автоматами.

Выпалив всё это сквозь слёзы, с трудом отыскивая нужные слова, Ион умолк, принявшись вытирать кулаками и без того уже красные глаза.

Я видел, что Фоминых сочувственно смотрел на него. Велел ординарцу смочить водой полотенце и принести, чтобы Ион вытер своё грязное лицо в синяках. Спросил мальчика:

– Это ты от старшины таким красавцем пришёл ко мне?

– Нет, нет! – вытираясь и несколько успокаиваясь, запротестовал Ион. – Я сам к вам сюда. Я к товарищу старшине Грищенко не пошёл. Он рассердится, что я ушёл, ему ничего не сказал. Он меня может за то назад к хозяину отправить... Товарищ капитан, арестуйте вашего врага – секретаря. Все люди будут довольны. Спасибо станут говорить.

Я велел Иону сесть и стал объяснять.

– Не могу я, Ион, твоего вредного секретаря забрать. Никого мы тут не можем арестовывать. Власть тут румынская – цивильная. Погоди немного, придёт время, сам ваш народ до таких доберётся. И ты сам виноват. Знал ведь, что тебе заступничество за бедняков не простят, а пошёл хвастаться, как теперь живёшь. Да ещё в лес пошёл. Ничего. Хватит тебе страдать. У нас так говорят: до свадьбы заживёт. Теперь иди к старшине и уж терпи, раз провинился, что он тебе скажет.

Приказал Фоминых, чтобы он отвёл Иона к нашему фельдшеру: пускай поможет парню. И пусть уж сегодня старшина его не ругает. Ион и сам на своей спине всё понял.

– Спасибо, господин капитан! – проговорил Ион. Вырывался у него иногда этот «господин». – Спасибо, товарищ капитан!.. Я теперь сто лет никуда один не уйду. Может, и товарищ старшина простит. Он добрый, я знаю.

Надевший свою фасонную фуражку с маленьким козырьком Фоминых позвал мальчишку. Тот поклонился. Знал, что без шапки руку к голове не прикладывают. Но поклонился низко, как, видно, учили его кланяться господам. Потом, дойдя уже до двери и осмелев, обернулся и сказал:

– А секретарю ничего не забуду. Убить его, фашиста, поганую свинью, надо!

Двери за Ионом затворились. Обрадованный тем, что мальчик, хоть и избитый, но целый, нашёлся, я намеревался проспать до утра. Но сон не приходил. Глядя в густо синеющий ночным небом юга прямоугольник окна, где светились звёзды, думал я о том, что парни, которые избивали Иона, сами не понимали, что делали. Да и откуда им, науськанным властвующими здесь негодяями, было понять, что бьют они своего товарища, который чутьём маленького батрака понял, что несут его стране советские люди. Как могли это распознать тогда ребята, учившиеся в начальных классах королевской Румынии, где только что стали снимать со стен портреты фашистского диктатора.

С наклеенным под глазом пластырем, в гимнастёрке с уже пришитым воротом, в не по размеру просторной пилотке, утром посадил я Иона на заднее сиденье нашего газика с брезентовым верхом и сказал ему, чтобы не высовывался, пока будем проезжать село. Пусть те, кто с ним расправлялся, останутся в неведении, куда делся избитый ими мальчик.

Ион послушно забился в угол машины. Со стороны заднее сиденье могло показаться пустым. Так я его и вывез на открытую дорогу. Пострадавший заступник бедняков, сидя за моей спиной, сначала молчал, но, когда село уже оставалось позади, вздохнув, сказал:

– А товарищ старшина Грищенко со мной не говорит. Он на меня и смотреть не хочет. Наверное, не будет меня прощать.

– Будет. Простит, – засмеялся шофёр Петя Садовников. – Раз смотреть не хочет, обязательно простит. Я его знаю.

Но это было далеко не последнее приключение с нашим добровольцем.

Конечно, Грищенко сердился на Иона недолго и вскоре простил парнишке его оплошность, хотя тому и пришлось пережить несколько горьких дней, пока старшина не перестал делать вид, будто его и не замечает.

Потом всё наладилось. Мальчишка Ион был выносливый. В нашей части, на добрых хлебах повара Ушакова, которому подросток также приглянулся, заметно окреп. Не сразу бы, может, и мать Иона узнала в нём своего худенького сына, которого вынуждена была отдать в работники богачу. Нечего уж говорить про синяки и шишки, они скоро зажили, чему помогло и щедрое румынское солнце. С утра до заката ласкало оно смуглую кожу Ионова лица под уже успевшей выгореть и новой пилоткой.

Фронт приближался к венгерской границе с Румынией. Пока что мы, сапёры, шли в арьергарде и по нескольку дней задерживались то в малых, то в больших населённых пунктах.

Так и сложилось. Инженерные части временно оказались во фронтовом резерве. Нужно было ждать и готовиться к выполнению новых заданий. Приказ мог прийти в любой час.

Но ещё на родине Иона произошло далёкое от боевых дел, довольно-таки забавное событие. Впрочем, пожалуй, как сказать. Не для всех оно было забавным. Одним из главных героев той памятной истории был всё тот же наш Ион Петреску.

На этот раз располагались мы в небольшом предгорном местечке, неподалёку от города Сибиу. Край красивый – загляденье. Выдалось несколько спокойных погожих дней. Мы готовили к новым дорогам свою передвижную боевую технику. К тому времени гитлеровцы, отчаянно цеплявшиеся за каждый клочок ранее оккупированной ими земли, стянули силы к востоку Венгрии. Нарыв теперь окопов на склонах её земли, укрепив линию обороны, они надеялись хоть тут сдержать натиск войск Красной Армии. Понятно было, что с осатаневшим врагом ещё предстояли нелёгкие бои.

В те дни дивизия, в которую мы входили, стала гвардейской. Гвардейцами сделались и мы. Всем выдали красивые значки, где на знамени было написано: «Гвардия». С тех пор наши офицеры именовались не просто капитан или лейтенант, а гвардии капитан и гвардии лейтенант. И солдаты стали гвардии рядовыми, сержанты – гвардии сержантами. Старшина, конечно же, выхлопотал гвардейский значок и Иону. Тот, к великой своей гордости, прикрепил его рядом со спасённым в драке – ленинским. Не будь он ещё мальчишкой, ничем бы не отличался от других наших солдат. В шутку тут кто-то назвал его гвардии Ионом. Так это к нему с того времени и пристало.

В том румынском местечке всё и произошло.

Через несколько домов по улице от дома, где остановились мы с Фоминых, готовилась свадьба. По всему, свадьбу собирались играть богатую. Приготовления к гулянке были заметны всему селу.

Дня за два до того, как быть бы уже этой свадьбе, утром спозаранку является ко мне Ион. Вид у него какой-то странный. Переминается с ноги на ногу, будто сам не свой.

– Разрешите, – говорит, – товарищ гвардии капитан, обратиться к вам. Большая беда. Вы не думайте, не про вашу часть и не про меня. Чужая беда.

– Что ещё за беда, какое дело, Ион?

– Да вот, товарищ гвардии капитан. Тут одна Мариора до вас, разрешите ей.

– Какая Мариора? Ничего не понимаю.

– Сейчас, товарищ капитан. Одна минута!

Тут он вернулся назад к двери, отворил её и кого-то позвал. С улицы робко входит совсем молоденькая, очень красивая девушка с насмерть перепуганными большими чёрными глазами. Волосы у неё тоже чёрные, блестящие, собраны назад под гребень. Ни с того ни с сего эта девушка вдруг бац передо мной на колени – и в слёзы. А сквозь слёзы что-то говорит и говорит, из чего единственное, что мне понятно: «Капитан, капитан...» Я чуть ли не силой заставил её подняться и спрашиваю Иона:

– Что случилось? О чём она?

Ион, стараясь не сбиваться, стал мне объяснять, что это и есть Мариора – невеста, свадьба которой должна состояться здесь в ближайшие дни. А плачет она потому, что её выдают за кабатчикова сына, которого она совсем не любит и даже ненавидит. Он противный, толстый и старый. Ему уже двадцать пять лет, а ей семнадцать. Она за него выходить не хочет, но родители заставляют силой, потому что кабатчик богатый, у него ещё лавка и мельница. А Мариора любит совсем другого – Тудора, который молодой, красивый и хороший. Он работает в Бухаресте. Уехал отсюда, чтобы заработать денег и тогда посвататься к Мариоре и жениться на ней. Её теперь выдают за другого, чтобы не досталась Тудору. Но тот всё узнал и примчался сюда. Пока что он прячется у товарищей, но сказал, что если Мариору выдадут за того кабатчикова сына, то он, Тудор, или себя убьёт, или Мариориного жениха, или всех троих. Мариора и сама говорит, что без Тудора жить не будет, всё равно утопится.

Едва Ион досказал до конца всю эту историю, как девушка опять бух на колени и тянет ко мне руки, как в старом кино, только со словами:

– Капитан, командате, пофтим, пофтим!..

Значит: «Пожалуйста, пожалуйста, молю!»

Я рассердился, даже прикрикнул на неё и опять поднял на ноги.

– Она вас, товарищ гвардии капитан, называет комендантом и просит за неё заступиться, – торопится объяснить Ион. – Она просит не дать им выдать её за того кабатчикова сына. Она говорит, вас испугаются. Она просит: не велите быть этой свадьбе.

Девушка меж тем продолжала плакать и вытирать глаза платочком с кружевами. Платочек уже весь мокрым стал.

Я говорю Иону:

– Ты ей объясни. Я тут сделать ничего не могу. Ничем им помочь не способен. Мы власть временная, военная и в дела населения получили приказ не вмешиваться. Тем более устанавливать тут свои законы. У нас дома никто никого выдавать замуж насильно не имеет права. Тут другое – их порядки. Ну, а если она за сына кабатчика не хочет выходить, то пусть попросит заступиться за неё примаря или священника, я уж не знаю кого.

Ион покивал головой и снова своё:

– Она всех просила, товарищ гвардии капитан. И жандарма тоже. Ни один за неё не заступается. У кабатчика денег много. Над ней все смеются, говорят: «Что ещё тебе надо? У твоего отца ничего нет, радуйся, глупая, богатой будешь...» Только вы и можете заступиться. Мы сюда садом пришли. Никто не видел.

Девушка платок к губам приложила и, сдерживая рыдания, умоляюще на меня продолжает глядеть. Догадалась, о чём идёт речь. Ну, просто беда.

Я тяжело вздохнул.

– Нет, нет, Ион. Как бы я ни хотел им помочь, не имею на то права. Гражданское это дело, цивильное, как они говорят.

– Так она же не понимает. Она думает, вы всё можете.

– Нет, не могу, – развожу руками. – Жаль мне очень её с любимым, но я бессилен. Ничего не могу.

Тут Ион, хотя были мы в доме одни, перешёл на таинственный шёпот:

– А вдруг они, товарищ гвардии капитан, убегут с Тудором подальше, в Бухарест, и женятся там? Потом уж никто ничего не сможет сделать.

– Что же, это уж их дело, – пожал я плечами. – Решатся бежать – значит, убегут.

Но Ион не отступает.

– Так им надо до поезда только убежать, чтобы не поймали. Или, если Тудора найдут, до смерти забьют, а Мариору всё равно за того противного выдадут. Живо поженят. Поп заодно с богатыми.

– Тогда не знаю, что им и делать.

Но участливый мальчишка не хотел сдаваться.

– Товарищ гвардии капитан, – заговорщически продолжал он. – А если их на машине до поезда? Там сядут и уедут. До поезда их никто не догонит. Тут же машин нет, только лошади.

– Да ты что, Ион? Как же это так, на нашей машине?! Что люди здешние скажут? Откуда взялось этакое самоуправство у советского командира? Почему он в цивильные дела вмешивается, свадьбы расстраивает? Большой шум будет. Дойдёт до генерала, он нам такого задаст! Ты ещё его не знаешь.

Но Ион не останавливается.

– Так мы же тихонько. Вы будто, капитан, ничего и не знали. Я уже с Петей, товарищем ефрейтором Садовниковым... Он сказал, если капитан позволит машину... Мы, как темно будет, уедем подальше, до лесочка. В лесочке до ночи и будем ждать. Мариора из дому убежит, когда уже все спать лягут. Она сумеет. Никто и не увидит. А Тудор – он тоже станет её в лесочке ждать. Мы их до поезда увезём, а сами поскорее на машине сюда, к нашим солдатам. А вы себе спите, ничего не знаете. Машину у вас никто и не спрашивал. Товарищ ефрейтор мало ли куда ездил.

Ну, думаю, хитрец. Понял я: всё это у него было заранее придумано и Мариору он сюда притащил, чтобы меня разжалобить.

Смотрю. Девушка притихла. Плакать перестала, сцепила руки как в молитве, а глазами, ещё блестящими от слёз, то на меня, то на Иона. Ах, пройдоха! Понимал же он: не могу я приказать отменить свадьбу, вот и решил организовать побег молодых.

В трудное я попал положение. С одной стороны, вмешиваться в гражданские дела никак не наша забота. Ну, а если посмотреть по-человечески... Можно ли было равнодушно пройти мимо такого случая?! Ведь в Румынии, думал я про себя, если всё пойдёт нормальным образом, старые порядки сгинут в прошлое. Настанет иное время, а для красавицы Мариоры счастье будет потерянным навсегда. Чем тогда она вспомнит советского капитана, который прошёл мимо её горькой судьбы? Возможно, сумей мы сейчас помешать совершиться насилию над девичьей волей, молодая пара потом обретёт свою счастливую жизнь в новой Румынии. Выходило, так или иначе, а помочь им следовало.

Взвесил я всё это и решил: была не была. Говорю Иону:

– Ладно, шельмец. Делайте с Садовниковым как знаете. Я тут будто ни при чём. Ничего не слышал. И Мариоре скажи, чтобы не проболталась кому, иначе всё погубит.

Ион даже засиял от радости. Замахал руками: дескать, я могу быть совершенно спокойным. Всё они сделают как надо. Торопливо переводит девушке наш разговор. У неё глаза мгновенно высохли и на щеках выступил румянец. Она было опять собралась кинуться на колени, теперь уже в знак благодарности, но тут уж Ион не дал ей того сделать и поскорее увёл с собой.

Всё у него было, видимо, рассчитано. И то, что хозяева нашего дома были в этот час в поле, и что маленькие их дети наверху ещё спали. Никто не должен был видеть того, что Мариора сюда приходила.

В ту же ночь затея его была исполнена. И надо сказать, сделано было всё ловко. Сквозь сон слышал я, как зафырчал наш легковой газик. Звук его мотора скоро растаял в дали посёлка. Утром пришёл один из участников ночного приключения, ефрейтор Садовников, и рапортует:

– Так что, товарищ гвардии капитан, особое задание по вашему приказу выполнено.

Я покачал головой.

– Что ещё за задание? Никаких приказов я тебе, помнится, вчера на ночь глядя не давал.

– Точно, – озорно соглашается он. – Никакого приказа не было. Сплошное самовольство. – А сам глазами смеётся.

– Ну так что, в порядке всё? – однако же не выдержал я.

– В полном порядке, – уже по-простому рассказывает мне бравый шофёр. – Полетели голубки... Подъехали мы, а тут как раз поезд. Ну, они сели и укатили. А сказать вам, парень ничего такого особого. Тоже чернявенький, небольшого росточка, но хваткий. Они, как встретились, сразу друг к другу, будто десять лет не видались. Выходит – любовь. Я про такую раньше только в книгах читал. Думал, на самом деле и не бывает. Получается, что есть. Как вы думаете, товарищ гвардии капитан, есть она, любовь?

– Сам же говоришь, видел. Значит, есть.

– Да, приходится верить, – согласился мой верный водитель. – А того пузатого, кабатчика, мне Ваня показывал. Нет, не в пару он ей.

– Ладно, – остановил я его. – Сделали – и помалкивай. А где же этот гвардии Ион? Его-то хоть никто не видел?

– Всё было в ажуре, товарищ капитан. Ехали – ни одного огонька в домах не светилось. Я пулей село проскочил и фар не зажигал. Иону сказал на пол машины садиться, чтоб и головешка его ни-ни...

Велел я его позвать. Мальчишка, видно, того только и дожидался, сразу влетел. Счастливый, щёки горят. Был безмерно доволен, что помог молодой паре бежать. Ему же кроме доброго дела всё это ещё и очень интересно было. Ну и благородный поступок.

Но я сказал:

– Ты вот что, друг. Теперь из расположения никуда. Чтобы до самого отъезда нашего отсюда быть на глазах старшины. Потому, как узнают, кто всему этому изобретатель, тебя не то что побьют – убьют без сожаления.

– Что вы, товарищ гвардии капитан! Я только сейчас от старшины и опять буду к нему... Одного шага не стану делать от ваших военных.

Предостережение, между прочим, было не зряшным. С утра в местечке началась паника. Бегали со двора на двор, громко переговаривались и размахивали руками женщины. Одна с другой сходились и секретничали молодые девушки. Собрав несколько односельчан, что-то кричал возле своего дома кабатчик.

Его толстый сын посадил приятеля в коляску с пароконной упряжью и куда-то с ним умчался. Вернулись они к вечеру, так же только вдвоём. Крепко, видно, выпившие. Пролетели мимо окон нашего штаба. Непонятно было, не то пели, не то просто орали и нещадно нахлёстывали взмыленных лошадей.

Вскоре после этой истории покидали мы уже обжитый посёлок. К тому времени о несостоявшейся свадьбе, кому на счастье, кому на беду, и разговоры затихли. Красавица Мариора исчезла в неизвестном направлении. Конечно, все понимали, что тут всё дело в Тудоре, но, где теперь молодые, пока не знали и её отец с матерью. Не видно было, чтобы и почтальон носил им письма. Сын кабатчика, немало попив, шумно кому-то погрозившись, уехал. Понемногу стихло всё. К великому моему удовольствию, нас в содействии побегу, кажется, никто не подозревал.

И всё же, когда, покидая местечко, чтобы уже никогда сюда не возвращаться, мы проезжали по главной его улице,

Ион попросился ко мне в машину, на секретное место. Наверно, побаивался, не догадывается ли кто-либо о его участии в расстройстве свадьбы...

Наступила последняя военная осень. Она застала нас на восточном краю венгерской земли. Наш доброволец перешёл границу юным бойцом Красной Армии. Да собственно, границы в те дни никакой и не было. Она стала полосой фронта.

В Венгрии безраздельно хозяйничали фашисты. Их командование изо всех сил стремилось сдерживать продвижение наших войск. За Венгрией начиналась Чехословакия, которую Гитлер присоединил к фашистскому рейху, как тогда называлось немецкое государство.

На оккупированной захватчиками венгерской земле развернулись новые сражения. Тяжёлой оказалась участь местного населения.

Тыла в Венгрии не было. Некуда было укрыться от войны и женщинам с малыми детьми.

Здесь, в боевой осенней обстановке, Ион Петреску нежданно проявил себя, можно сказать, настоящим солдатом-фронтовиком.

В один из дней, когда бои передовых частей уже шли в отдалении от румыно-венгерской границы, пришёл нам приказ: навести переправу для переброски артиллерийской части, которая ударит по флангу закрепившегося неподалёку врага. Артиллерия со своими полевыми орудиями должна была перебраться скрытно, чтобы оказаться там, где её гитлеровские генералы никак не ждали. Моста здесь не было, а реку, хотя и невеликую, вброд с пушками не перейдёшь.

В этих местах наши войска на западный берег не выходили. По сведениям армейской разведки, у противника вблизи ни артиллерии, ни танков не наблюдалось. Точка для переправы была выбрана штабом. Нам приказывалось произвести инженерную разведку местности и, кроме того, убедиться в том, что на другом берегу нет сил врага, которые могли бы помешать успеху задуманной операции. Назавтра, лишь стемнеет, следовало приступить к сооружению наплавного моста. К утру в рассветном тумане артиллерия, перейдя на западный берег, должна была приблизиться на расстояние выстрела и открыть огонь по вражеской линии укреплений.

В инженерную разведку мы назначили бывалого сапёрного лейтенанта Сердюка. И тут мне пришла в голову мысль: а не использовать ли к тому же в роли разведчика нашего сообразительного Иона? Ведь одетый деревенским мальчишкой, он мог бы обойти ближайшие хутора и посмотреть, что за силы противника стоят вблизи от переправы. Наши военные разведчики могли действовать только ночью, а Ион – и в самое светлое время. Ну, вышло бы у него. Вот бы здорово было!

Разумеется, посылать в разведку румынского мальчишку было риском, хотя в верности юного батрака Иона Петреску я не сомневался.

Так-то это было так, но всё-таки... А ну гитлеровцы заподозрят в разгуливающем по прифронтовой полосе пареньке неладное. Кто знает, сумеет ли Ион выбраться из трудного положения. Охватывали меня сомнения. Не наделать бы мне своей выдумкой беды!

Я вызвал мальчика и всерьёз, как со взрослым, с ним поговорил. Спросил, согласен ли он, не боится ли и сумеет ли выполнить столь нелёгкое задание.

У Иона даже вспыхнули уши – так он, видно, внутренне запротестовал. Как это я могу о нём думать, что он испугается? Он неподдельно обрадовался, что заслужил доверие командира. Встал передо мной, как настоящий разведчик. Сказал, что всё увидит и разузнает самым лучшим образом и что никто про него ничего настоящего не поймёт. Будет ходить от двора к двору, как батрачонок, который ищет работы. Тут, у границы, многие знают румынский и ему не удивятся.

Ну, а если и в самом деле кому-нибудь потребуется батрак, во что трудно верить, тогда он не сойдётся в цене и уйдёт дальше.

Пока я предупреждал Иона об опасностях, которые ему могут угрожать, и объяснял, как быть, если ему не повезёт, он понятливо кивал головой и, глядя на меня своими внимательными глазами-угольками, повторял:

– Да, товарищ гвардии капитан!.. Да, капитан. Да, да!

– Ну, так, – закончил я инструктаж. – А теперь нужно найти тебе одежду, и победнее, чтобы ни у кого и мысли не явилось, кто ты на самом деле.

Ион неожиданно засмеялся.

– Можно, я сейчас, товарищ капитан?

И, не успев дождаться моего разрешения, сорвался с места, выскочил на улицу.

Минут через десять он уже опять был здесь с каким-то узлом, завязанным в старый платок, что ли. За Ионом тут же явился недоумевающий Грищенко, которому тот, в чём дело, не объяснил.

– Позвольте мне туда, товарищ капитан, – кивнул мальчик на вход в соседнюю комнату.

– Иди, если надо.

Как только дверь за Ионом затворилась, старшина с удивлением и некоторой опаской спросил:

– Что это с ним? Як свихнувшийся, прибёг. Узял всё своё барахло – и опять до вас.

– Какое барахло?

– Та ж свою одежонку неладную... Я ж ему давно сказав: выкини ты сю рвань. А вин – не. Подальше её от меня заховал. Он, товарищ гвардии капитан, в страхе, что если мы его отправим до дому, то и обмундирование назад заберём. В чём тогда, думает, домой пойдёт, чи голый?

– Ах вот оно что.

Про себя я подумал, что жизнь научила маленького батрака не очень-то верить людям и на всякий случай быть себе на уме.

Не прошло, наверное, и десятка минут – в комнате, будто в сказке, стоял тот самый бедный подросток – Гекльберри Финн, каким мы его увидели летом. В старой соломенной шляпе, в прохудившейся, неумело зашитой рубахе и в тех же, ни длинных, ни коротких, штанах и с босыми ногами.

Вид у него для разведки был лучше не надо. Но ведь хоть и тёплая, но уже осень, а он босой. Но Ион сказал, что он всегда до самой зимы ходил босиком и это ему ничего. Было и другое. Шляпа теперь уже прикрывала не грязные, давно не стриженные волосы, да и лицом он сейчас был мало похож на голодающего мальчика. Но ведь прежним, невзрачным и худым, знали мы его. С чего другим представлять его таким, каким он был раньше.

– Ну, а если спросят, откуда тут взялся, что станешь отвечать?

– Буду, – сказал он, улыбаясь, – буду говорить, от красных казаков ушёл. Боюсь их. Хозяин мой, скажу, убежал в Бухарест. Меня с собой не взял, бросил. Вот и хожу.

– Вид у тебя, понимаешь, сытенький.

– Буду сказать, что, как боярин убежал, мы, батраки, без него ели что хотели, и сало ели.

– Вин башковитый, – одобрил сообразительность воспитанника старшина. – Найде шо казать.

Тут явился лейтенант Сердюк. Старшину мы отпустили с обмундированием Иона, которое Грищенко унёс от лишних глаз завёрнутым в тот же платок. Втроём мы склонились над картой местности. Старались, чтобы Иону тоже всё стало понятным. Установили, где он переберётся через реку. Показали, какие нужно посетить хутора и когда возвратиться туда, где будет ожидать Сердюк. Никакого и подобия часов у Иона не могло быть. Догадываться о времени он должен был по солнцу.

Наше совещание происходило ранним утром. Вскоре оба разведчика покинули расположение части. Ион ушёл из деревни садами, так, чтобы его и в старом наряде не увидел никто. Сердюк отправился минут на двадцать позже. Встретиться они договорились поблизости к излучине реки, где намечалась переправа. Оттуда уже Иону предстояло пробраться на территорию, контролируемую противником.