Текст книги "Мир приключений 1980 г."

Автор книги: Аркадий и Борис Стругацкие

Соавторы: Кир Булычев,Александр Грин,Дмитрий Биленкин,Андрей Балабуха,Александр Кулешов,Всеволод Ревич,Георгий Шах,Егор Лавров,Борис Володин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 54 страниц)

Глава VII. РАБОТА КАК РАБОТА

Я хорошо помню эту историю, случившуюся много лет назад. Впрочем, говорить «помню» неправильно. Эту историю я знаю по прочитанным очеркам и корреспонденциям в газетах тех лет.

В тот год в теплом синем небе над зелеными виноградниками, что раскинулись вблизи Еревана, пролетал самолет. Неожиданно самолет дернулся, завалился на крыло и стремительно понесся к земле.

Он упал в виноградники. Из поломанного самолета колхозники вытащили четырех человек. Один разбился насмерть, двое получили серьезные ушибы и переломы, один чудом остался невредим. И тем не менее он был весь в крови, избит, полузадушен, глубоко изрезан ножами.

Чьими? Тех троих.

В живых остался только он. Двух других вылечили, судили и расстреляли.

А Эдик Бахшинян, летчик Армянского отделения Гражданского воздушного флота, поправился и продолжал летать. Его наградили орденом Красного Знамени. Боевым орденом.

Трое преступников задумали бежать за границу; они долго и поразительно тщательно готовились к этому (вплоть до того, что один научился управлять самолетом), взлетели на воздушном такси и, напав втроем на летчика (один из преступников был мастером спорта по борьбе), потребовали перевезти их за границу.

Бахшинян отказался, но, увидев, что бандит садится за штурвал, согласился, а когда взял управление в свои руки, то направил самолет в землю, чтобы погибнуть вместе с преступниками. Они душили его, резали ножами, но так и не смогли оторвать рук от штурвала…

Тогда еще угон, похищение, уничтожение самолетов не стало поветрием. Эти преступления были единичными. Бессмысленный терроризм не коснулся воздушных трасс. И уж совсем далеко все это было от наших границ.

К сожалению, за последние годы были и у нас случаи нападения на самолеты.

Зачем?

Вот что рассказывал нам кандидат юридических наук, начальник сектора воздушного права Государственного научно-исследовательского института гражданской авиации Ю. Малеев.

«Материалы советских судебных органов показывают, что попытки угона самолетов (речь идет о нашей стране) являются, как правило, результатом умышленных действий группы лиц, вступивших в преступный сговор с целью бежать за границу. Выявилось два четких мотива такого побега: или стремление избежать заслуженного наказания за уже совершенное преступление, или попытка придать дополнительную остроту какой-нибудь из антисоветских кампаний на Западе».

Разумеется, подобные случаи в нашей стране уникальны. Но бывали.

Подвиг Эдика Бахшиняна, светлый образ стюардессы Надежды Курченко напоминают нам об этом.

И наша задача, моя и моих товарищей, чтобы таких случаев не было вовсе. Ну если все же? Что происходит тогда? Я хорошо себе это представляю.

Вот в московском кабинете генерала раздается звонок, и голос дежурного четко докладывает о чрезвычайном происшествии – захвате иностранными преступниками советского лайнера ИЛ-62, следующего по маршруту Москва – Токио, который через сорок минут приземлится в далеком городе для дозаправки. Преступники требуют, грозя перебить детей, чтобы их доставили в район Цейлона.

В этих случаях, согласно существующим международным соглашениям, во имя сохранения жизни невинных людей, полагается выполнить требование воздушных пиратов.

Казалось бы, все ясно.

Но, как я узнал позже, тут возникло совершенно непредвиденное обстоятельство.

При посадке навигационное оборудование самолета получило повреждения. Не столь значительные, чтобы нельзя было лететь, однако такие, при которых серьезно снижается безопасность полета. В нормальных условиях дальнейший полет был бы, разумеется, запрещен. Но в данном случае преступники категорически настаивают на продолжении пути.

Они грозят, что, если их требование не будет выполнено, они каждый час будут убивать одного пассажира. До тех пор, пока самолет не поднимется в воздух.

Только что, открыв двери, они выбросили из самолета труп человека.

Что же происходило в те ночные часы на аэродроме далекого города?

К тому моменту, когда огромный лайнер приземлялся на взлетной полосе, когда он несся по бетону, когда ревели, тормозя, двигатели, были приняты все возможные меры к его приему.

Но дело в том, что в сложной полетной обстановке, когда Новосибирск и другие ближайшие крупные аэродромы были плотно закрыты туманом, за короткий срок невозможно перестроить расписание воздушного движения, и, выполняя требования преступников, ничего другого не оставалось, как посадить самолет на этот аэродром, могущий принимать ИЛ-62; но уже давно не делавший этого, поскольку существовали другие, куда более совершённые.

Посадить лайнер ночью на незнакомый и лишенный некоторого важного оборудования для ночной посадки аэродром, да к тому же когда за спиной стоит человек с направленным на тебя пистолетом, нелегко даже очень опытному летчику.

И так совершенная первым пилотом посадка могла бы служить образцом работы в подобных обстоятельствах. Но все же случилось повреждение. Лететь при нем можно, но безопасность полета намного снижена. В этих условиях, выполняя требования налетчиков, перелетать Гималаи, а может, и океан, следовать неизвестным маршрутом, садиться на неизвестных, а возможно, совершенно неприспособленных к приему такого самолета аэродромах граничит с самоубийством. Летчик так и сказал главарю бандитов.

Вся сложная громадная машина, созданная для борьбы с подобными преступлениями, глубоко продуманный, точно отлаженный механизм, включающий меры и действия на все, даже самые, казалось бы, невозможные случаи, могущие возникнуть в этой ситуации, пришла в действие автоматически буквально через минуту после того, как стало известно о захвате самолета.

Я словно вижу это воочию. В одно мгновение заработали все наши невидимые, но крепкие, ни на миг не замирающие линии связи между штабом и его подразделениями и дальним аэродромом. Все офицеры спокойно приступили к выполнению положенных по расписанию, стократ оттренированных обязанностей. С аэродромов поднялись самолеты и вертолеты со всем необходимым для проведения любой операции.

Будто сотни могучих рук протянулись со всех сторон к застывшему на ночном аэродроме лайнеру, готовые схватить преступников, готовые спасти людей. Руки, управляемые одним мозгом – штабом.

…В Москве, в штабе, в кабинете генерала, идет срочное совещание. Необходимо принять решение.

Я представляю, каково сейчас начальству.

Что выбрать?

Поднять в воздух самолет и отправить, как того требуют преступники, в дальний путь, рискуя жизнью десятков людей?

Или настаивать на том, что лайнер для полета непригоден, рискуя каждый час подбирать очередной труп, который налетчики будут выбрасывать из самолета, – быть может, детей?

Ни то, ни другое решение не годится.

Остается третье. Единственное.

Освободить самолет.

Но это решение надо принять, взять ответственность за него. Пусть, выслушав все советы и мнения, все возражения и предложения, пусть, все взвесив и все учтя, пусть перебрав все варианты, но принять единолично – нашему генералу.

Теперь он, и только он, отвечал за жизнь этих десятков людей, запертых на далеком аэродроме в поврежденном самолете, во власти преступников.

И никакие санкции и одобрения еще более высоких начальников, никакое единодушное мнение подчиненных не снимет с него этой страшной ответственности.

Формальную – может быть, человеческую – нет.

И генерал принимает решение: атаковать самолет, освободить пассажиров, захватить, а если не будет другой возможности, уничтожить преступников. А как бы я, лейтенант Лунев, поступил на его месте? Я потом много раз задавал себе этот вопрос. И каждый раз отвечал: наверное, так же.

Так или иначе, непривычно рано раздается у меня телефонный звонок. Снимаю трубку. Дежурный сообщает, что машина за мной уже вышла. Вадим не проснулся. Но Лена уже вскочила, натягивает халатик, никак не может попасть ногой в туфлю.

– Что случилось? – Глаза ее полны тревоги.

– Ничего, Ленка, спи, срочная командировка, – успокаиваю ее.

– Что-нибудь серьезное? – растерянно спрашивает она. Улыбаюсь. «Серьезное»!

Не отвечаю. Да она и сама поняла. Лена бестолково суетится в ванной – собирает мне пасту, зубную щетку, бритву.

Когда она возвращается в комнату, я уже застегиваю плащ.

Подхожу к Вадиму, целую в розовый нос.

Потом обнимаю ее, говорю:

– Все будет в порядке, Ленка, не опоздай с Вадимом в садик.

А что сказать? Сбегаю вниз по лестнице, машина с включенным мотором уже ждет.

Летим долго, хоть и на скоростном самолете.

Я, Коршунов, Тверской, Рунов, другие…

Пока мы летели, переговоры с преступниками продолжались. Нам сообщили местные встречавшие нас товарищи, что по требованию налетчиков самолет был дозаправлен. Тянули сколько могли, но в конце концов пришлось это сделать. Бандиты грозили, что убьют еще кого-нибудь. Они все больше нервничали, и чувствовалось, что им ничего не стоит привести свою угрозу в исполнение.

Самолет приземляется в дальнем углу аэродрома.

Ночь – тихая, безлунная, но ясная, свет идет от звезд.

Издалека, из левов, слышатся крики ночных птиц, тарахтит где-то движок, где-то голосисто поют деревенские девчата.

Пахнет лесными далями, остывающим бетоном, бензином…

На фоне ночного неба хорошо различаю длинную сигару ИЛ-62 с крупным пунктиром светящихся иллюминаторов.

Выглядит грозно и зловеще.

Я смотрю на гигантскую черную тушу самолета, что возвышается надо мной, пытаясь представить, что там внутри происходит.

Я представляю себе всех этих измученных, запуганных, отчаявшихся людей, старых и молодых, женщин и мужчин, здоровых и больных, наших и иностранцев.

У каждого из них где-то есть своя жизнь, кто-то их ждет, кто-то провожал. Каждого в конце пути встретят какие-то радости, какие-то приятные события, люди, дела (ну, может, не каждого, но наверняка большинство).

Там летят японские артисты – они возвращаются домой довольные, их чудесно принимали у нас, а быть хорошо принятыми в Советском Союзе для танцоров и балерин – это что-нибудь да значит. Там летят наши ученые – они наверняка долго готовились к своему научному конгрессу, их ждет интересная работа, диспуты с коллегами, увлекательные доклады. А наши гимнастки-студентки, ручаюсь, рассчитывали на высшие награды в этом первенстве мира по художественной гимнастике, на этом светлом празднике, который небось только и снился им последнее время. А этих старых туристов-американцев ждут новые города, неизвестная и хорошо известная им страна – Японская империя.

Там и дети – им легче всего. Они ничего не понимают. Ну что делает сейчас этот ребенок, о котором сообщали летчики, которого держат заложником возле их кабины? Может, плачет, а может, спит, а может, с любопытством трогает пальцем непонятную блестящую игрушку, которую тетя держит все время около его виска.

Я представляю себе и эту «тетю» (японцы сообщили нам приметы бандитов). Совсем молодая девушка, хорошенькая, элегантная, хрупкая на вид. Чудовище! Как может быть такое!

Ну, троих других я тоже себе хорошо представляю: два настоящих бандита, профессиональные убийцы, и вторая женщина – наркоманка, преступница. Но первая-то, судя по данным на нее, воспитанная дочка порядочных родителей!

Представляю себе летчиков – этих здоровых, сильных парней, для которых вдвойне невыносимо бездеятельно и беспомощно сидеть, выполняя указания каких-то подонков.

Мне подумалось, что их героизм в том и заключается сейчас, что они сдерживают себя. Ведь куда легче было бы вступить в борьбу, в такие минуты о своей жизни не думаешь. Но речь-то идет не о твоей – о жизни других и многих. Вот и сиди молчи, выполняй…

И еще с особой тоской я представляю себе стюардесс – этих красивых, приветливых девушек, но ведь совсем девчонок, которым бы разреветься да позвать «мама!», но которые сами успокаивают пассажиров, нянчат детей, оказывают, какую могут, помощь, не оглядываясь на нацеленные на них пистолеты….

Сердце сжимается, когда я думаю о той, которую убили. Убили все-таки, мерзавцы! Какая она была? Постарше других, помоложе, задумчивая, веселая, высокая, миниатюрная – какая?..

Кто ее ждет – отец, мать, брат, жених? Небось беспокоились каждый раз, отговаривали летать – самолет, вдруг что случится, разобьешься еще…

Самолет не разбился.

А ее вот нет. Уже нет. А они ждут. Ничего не знают.

Ну что она видела в жизни, эта девчонка, кроме дальних стран и городов! Так разве в этом жизнь?

Меня охватывает жгучая ненависть к этим четырем. Голыми бы руками их задушил – и неважно, женщины они или мужчины, – голыми руками!

Вот сидели бы в этом самолете Ленка с Вадимом (а ведь там сколько женщин, двадцать семь детей!), что бы я тогда чувствовал здесь, на земле? Да и там, если б был с ними?

Нет страшнее преступления, чем похищение людей! Только смерть! Только смерть похитителям!

Я гоню эти мысли. Перед операцией нельзя давать волю чувствам. Голова должна быть ясной и холодной. Думать только о деле. О том, что надо делать, как, в какой последовательности.

Чтобы ничто не отвлекало, ничто не рассеивало внимания, не ослабляло напряжения. Сейчас, в эти предстоящие минуты, да какие там минуты – секунды, доли секунды, крошечная деталь, каждый миг времени – все будет иметь решающее значение. Все будет невероятно важно, вырастет в гору.

И все же не могу прогнать это видение: моя Ленка, всегда веселая, белозубая, румяная Ленка, с серым лицом, с ввалившимися глазами, в которых затаилось отчаяние, мой курносый Вадим, притихший, словно чувствующий всю огромность несчастья.

Это последний заряд для меня, заряд ненависти.

А теперь прочь из головы, из сердца, из души все, что может отвлечь!

Теперь только выполнение задачи. Это ведь работа. Работа как работа.

Сейчас кончается последняя отсрочка.

Летчик сказал, что, раз они настаивают, он готов поднять машину в воздух, хоть и не гарантирует безопасного рейса, но может это сделать лишь в светлое время. Ночью, пусть его застрелят, это невозможно.

Воздушные пираты согласились после долгих споров, угроз и уговоров ждать до утра.

Теперь утро приближалось.

У нас оставалось два, самое большее – три часа времени.

Что известно?

Как тщательно ни следил главарь бандитов за переговорами между летчиками и аэропортом и несмотря на то, что переговоры эти велись по-английски, пилотам все же удалось передать существенные данные.

Между прочим, летчики всех авиакомпаний мира имеют теперь свой особый код, с помощью которого незаметно для воздушных пиратов они всегда сумеют передать то, что захотят.

И этому нельзя помешать, разве только прекратить всякую связь между самолетом и землей, что невозможно хотя бы потому, что пираты не смогут тогда диктовать свои условия и выслушивать ответы. Не говоря уже о необходимых технических переговорах.

Итак, известно, что лайнер захвачен четырьмя вооруженными людьми. Что они очень опасны, так как убили уже двух человек, им нечего терять, а следовательно, они пойдут на все.

Известно, что это не политические террористы, поскольку никаких требований в этом плане они не выдвигали. Единственное, что их, видимо, интересует, – это улететь куда-нибудь, как можно дальше, в какую-нибудь далекую от Европы маленькую страну.

В Москве долго анализировали ситуацию.

Стало ясно, что налет совершен четырьмя пассажирами, которые пересели из застрявшего в Шереметьево «боинга», в том числе двумя женщинами, что план захвата лайнера не был заранее подготовлен, иначе преступники располагали бы взрывчаткой, гранатами, возможно автоматами.

Отсюда следовал вывод, что решение об угоне самолета возникло у них во время полета. Что-то заставило их принять подобное решение на отрезке пути между Москвой и Иркутском.

Видимо, бандитов напугали два других пассажира «боинга», пересевшие вслед за ними в ИЛ-62.

Судя по виду этих двух, можно было предположить, что они являются или агентами полиции, или членами какой-нибудь соперничающей банды.

Возможно, уже в полете между ними возник разговор, в результате которого четверо поняли, что в Токио прилетать им нельзя, и единственное, что остается, – это вынудить летчиков перевезти их в другое место, как можно дальше. Связались с Токио, и все стало ясно.

Вот что нам сообщили, когда мы прилетели на этот дальний аэродром. Никакого облегчения задачи это не принесло.

Наоборот, теперь уже не приходилось сомневаться, что речь идет об очень опытных, решительных, ни перед чем не останавливающихся бандитах, имеющих на своем счету ряд убийств и других преступлений.

Они попали в безвыходное положение, особенно после совершенных уже в самолете убийств.

Даже если оставалось пятьдесят, двадцать пять, да хоть один процент за то, что самолет с поврежденным навигационным оборудованием сможет долететь до намеченного преступниками пункта, они будут настаивать, так как в этом случае у них будет хоть один шанс на спасение. В случае же сдачи властям смертной казни им не удалось бы избежать. Но летчики категорически настаивают на том, что лететь крайне рискованно.

Таким образом, в конечном итоге, ситуация подтвердила решение генерала: риск, что отдельные пассажиры могут погибнуть во время освобождения самолета, был куда меньше, чем вероятность гибели всего самолета в случае, если он полетит по маршруту, указанному бандитами.

Уж я – то представляю, какая колоссальная работа была проделана за эту бессонную для десятков, для сотен людей ночь.

Вызывались специалисты, непрерывно работали линии связи между Москвой и Токио, Москвой и далеким аэродромом, между различными учреждениями, ведомствами, подразделениями Министерства внутренних дел. Регулярно в самые высокие инстанции докладывалась обстановка, шли совещания, поиски, восстановление картины преступления, выявление личности преступников. Когда принимается решение исключительной важности, решение, от которого зависит жизнь многих ни в чем не повинных людей, важна каждая мелочь, каждая деталь. Принявший решение должен быть уверен, что оно единственно правильное, что сделано все возможное для его обоснования. И другого решения быть не может. Так нас всегда учили. И это одинаково относится и к лейтенанту, и к генералу.

Сомнений не оставалось. Надо было атаковать самолет.

Генерал сделал свое дело.

Теперь черед был за нами. Нам предстояло сделать свое.

…Мы двигаемся во мраке, быстро, бесшумно приближаясь к самолету со стороны хвоста, чтобы нас нельзя было увидеть.

Аэродром оцеплен милицией в несколько рядов. Люди заняли позиции на опушках близлежащих лесов, в оврагах окружавшего аэропорт поля, в кустарниках. Снайперы, вооруженные винтовками с инфракрасными прицелами, находятся в здании аэропорта, в навигационной башне, на крышах ангаров и других аэродромных построек. Они залегли вдоль взлетной полосы и рулежных дорожек. Внимательные, настороженные.

Лишь тихие потрескивающие голоса слышатся в портативных рациях, лишь порой в небо взлетают ракеты, оставляя красный или зеленый дымный след.

Застыли с заведенными моторами пожарные и санитарные машины. Притаились машины специальные.

Руководители атаки стоят у передатчиков и телефонов.

Ни одного гражданского лица не осталось в аэропорту. Все полеты в зоне прекращены.

В Москве, за тысячи километров, сидят у аппаратов офицеры милиции. Ждут сообщений.

Речь идет о жизни десятков людей…

Но разве если б речь шла о жизни всего лишь одного, принималось бы меньше мер, меньше людей участвовало в спасательной операции, меньше ответственности чувствовали бы мы?

Да нет, конечно, все было бы так же.

…Мы приближаемся вплотную к самолету. Теперь он нависает над нами своим огромным, кажущимся снизу черным, телом, своими гигантскими крыльями.

Он кажется таким высоким. До его дверей, до трапов, до фюзеляжа так далеко… Он так герметично и надежно закрыт от какого-либо вторжения извне.

До истечения срока ультиматума, то есть до того, как рассветет, остаются уже не часы, а минуты.

Где-то вдали, на самом краю горизонта, небо бледнеем желтеет.

И вот наступает момент, когда я трижды мигаю карманным фонариком – «Все готово для атаки».

Казалось, проходит вечность, и на командном пункте мигают три ответные вспышки – «Начинайте атаку!».

Операция по освобождению самолета начинается…

Не проходит и нескольких секунд – мы в самолете.

Глава VIII. В САМОЛЕТЕ

Когда летчик сказал мне, что лететь – равносильно самоубийству, я ответил ему:

– Наплевать, вы должны понять, пилот, что, если мы окажемся в руках полиции, нам смертная казнь обеспечена. А так есть все же шансы спастись. Ясно? Это я к тому говорю, чтобы вы знали – терять нам нечего.

– Вам, может быть, нет, – пытался возразить летчик, – но ведь самолет набит пассажирами. Плевать вам на взрослых, так хоть детей пожалейте – их же двадцать семь.

– Вы что, идиот, – я рассердился по-настоящему, – или притворяетесь? При чем тут пассажиры, дети? Да я не двадцать семь – двадцать семь миллионов детей готов отправить на тот свет, чтобы спасти свою шкуру. А вы мне – дети… Так вот, слушайте: если через час мы не поднимемся в воздух, я пристрелю одного из пассажиров. Еще через час – второго, и не гарантирую, что это будет взрослый.

– Я должен сообщить о ситуации начальству, – говорит летчик. – Без его разрешения я самолет в воздух в таком состоянии не подниму.

И я понимаю, что в этом деле его не переуговоришь.

– Сообщайте, – ворчу. – И мои условия тоже. Ждем.

В салоне, который я приказал ярко осветить, пассажиры неподвижно и молча сидят. На них словно напал столбняк. Дети только тихо плачут, что-то бормочут, но большинство спит.

Белинда так же спокойно, как в первую минуту, стоит с пистолетом в руке в хвосте самолета. Казалось, ее не коснулись усталость и волнения. Молодец все-таки. Внимательно следит за каждым движением, за этими десятками затылков (пассажирам мы приказали не оборачиваться).

А у первого ряда кресел стоит Утиный Нос, и его взгляд тоже непрерывно скользит по салону.

В отсеке возле пилотской кабины сидит на откидном стульчике Ру все с тем же япончонком на коленях. Тот спит себе, посапывает носом. А она не отнимает пистолета, приставленного к его гладким, черным волосам.

– Ну как, Рокко, – спрашивает Ру, – все в порядке? Ей-богу, ей все это нравится, для нее идет игра!

С моего разрешения стюардессы унесли тело их убитой подружки в кухню.

Стою у входа в кабину летчиков и внимательно слежу за переговорами с аэродромным начальством.

– У них нет соответствующего горючего, – безразличным тоном сообщает пилот. – Для «Ила» необходимо особое, которого здесь нет.

Врет пилот или не врет? Я не разбираюсь в этих делах. В конце концов, разные марки автомобилей требуют разных сортов бензина. Может быть, и у самолетов так?

– Скажите, чтобы подвезли! – приказываю.

– Везут, но на это требуется время.

– Сколько?

В ответ пилот молча пожимает плечами.

Ждем.

Так дальше продолжаться не может. Надо их встряхнуть.

Смотрю на часы и нарочно громко говорю Ру:

– Если хоть один из летчиков перешагнет порог кабины, стреляй в мальчонку. И скажи мне, если кто-нибудь из них попробует говорить по радио.

Вхожу в салон, куда мы пересадили этих двух типов. Подхожу и жестом приказываю поджарому следовать за мной. Второй при этом весь сжимается, вобрав голову в плечи. Герои!

Прохожу к головной двери, приказываю стюардессе открыть. Струя свежего ночного воздуха врывается в самолет.

Поворачиваю этого типа лицом к выходу, подвигаю на край и стреляю ему в затылок. Грохот выстрела гулко разносится окрест.

Опрокинувшись вперед, тело исчезает в ночи.

Запираю дверь. Стюардесса стоит белая, едва держится на ногах. Иду к кабине летчиков, говорю:

– Можете выбросить свои часы: вы теперь будете знать точное время по моим. Каждый час – один пассажир. Пока не взлетим.

– Но ведь все равно нет еще горючего! – на этот раз кричит пилот. Он не может сдержать себя.

– Пусть поторопятся, – говорю, – если не хотят еще покойников. Передайте.

Летчик поворачивается к рации. Ждем.

Летчики молча сидят в своей кабине, стюардессы продолжают неслышно ходить по салону, разнося воду, подавая последние остатки лекарств, кому-то массируют сердце, кому-то делают укол. Некоторым пассажирам стало плохо.

Белинда, не скрываясь и не выпуская из руки пистолет, вколола себе уже третью за эту ночь порцию и теперь борется с разными видениями, плывущими перед ее глазами. Хоть бы не подвела!

Утиный Нос – вот тот не испытывает ни малейшей усталости. Он внимательно следит за пассажирами. Надежный парень.

Ру перекладывает спящего ребенка с одного колена на другое и тяжелый пистолет из одной руки в другую. Пистолет-то тяжелей япончонка. Но ей хоть бы что. Железная!

А я сную по самолету, слежу, чтобы ноги не расслабились, подбадриваю своих, особенно Белинду, поглядываю на часы, периодически напоминаю летчикам, что срок ультиматума истекает и, возможно, следующей жертвой я выберу кого-нибудь из них…

На щеках у меня иссиня-черная щетина, глаза болят, но пистолет я держу твердо – пусть кто попробует шелохнуться!

Но что это?..