Текст книги "На свободное место"

Автор книги: Аркадий Адамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

И делаю шаг к ребятам. Еще шаг, еще… Они молча, настороженно следят за мной. Они ждут, что будет дальше. А я подхожу, спокойно, уверенно раскидываю в сторону руки, чтобы ухватить за плечи двух ближайших из парней, и тем довольно рискованно подставляю под любой удар грудь.

– Пошли, блатнички, – весело говорю я. – Пошли, пока ходится.

Я увлекаю их за собой. Они не очень уверенно подчиняются.

Славка смотрит нам вслед. Представляю, какая борьба происходит сейчас у него в душе. Уйдет он? Нет? Уйдет…

– Стой!.. – вдруг орет Славка и срывается с места, бежит за нами. – Стой, сволочи!.. Порежу!.. Стой!.. Порежу!..

Он выхватывает из кармана нож, подбегает к нам и начинает исступленно размахивать им вокруг себя. Лицо его перекошено от бешенства, на губах выступают белые пузырьки пены, он почти невменяем. И в какой-то неуловимый миг он вдруг наносит себе удар, потом второй, прежде чем я успеваю выбить нож из его руки.

Славка с коротким воплем валится на асфальт, ребята кидаются к нему, пытаются поднять, он не дается, бьется у них в руках, рычит:

– Убью… Кровью зальюсь… Уйди… Уйди…

Он вырывается, стонет.

А один из ребят вдруг поднимает вверх мокрую руку и отчаянно кричит:

– Он кровь пустил!..

Славка словно ждет этого крика. Он вдруг опрокидывается на спину, хрипит и, кажется, в самом деле теряет сознание.

Мы все вместе тащим его на руках по улице. Вскоре я останавливаю первую проходящую мимо нас машину.

– В больницу! – кричу я водителю, задыхаясь. – Срочно! Вот эти двое с вами поедут.

И указываю на первых же подвернувшихся мне под руку ребят. Те безропотно лезут в машину.

С остальными я молча возвращаюсь на набережную. Ребята притихли, и хмель, кажется, окончательно выветрился у них из головы.

– Вот так-то, – укоризненно говорю я. – Не выдержал Славка.

– Псих, – откликается один из ребят.

– Отродясь он психом не был, – возражает другой. – Просто накатило.

– Видать, жену любит, – встревает в разговор третий парень.

Четвертый отмалчивается. Их со мной осталось четверо.

– Ну что, пойдем к Хромому? – предлагаю я.

– Чего нам у этого гада делать? – зло спрашивает первый из парней, назвавший Славку психом. – Его на нож ставить будем. Увидишь.

Я все еще не могу их всех как следует разглядеть. Кажется, этот старше других.

– Пора, соколики, кончать эту поганую блатную жизнь, – говорю я. – Сами видите, чего из нее получается. Чуму знаете?

– Ага, – отвечает за всех все тот же парень, постарше.

– С ним кончено, – жестко говорю я. – Снова его увидите, когда состаритесь. А то и вовсе на том свете. В Москве по мокрому сидит. Ну, и, конечно, все старается на Леху свалить.

По-моему, они до сих пор не могут понять, кто я такой, и теряются в догадках.

– Это он умеет, на других валить, – неожиданно заявляет один из парней.

– Твой кореш, Жук, – обращается он к тому, кто постарше. – Много ты ему лизал.

– Кончай, Рыжий, – примирительно говорит третий, молчаливый парень.

– У-у, зараза!..

Жук кидается на Рыжего, но тот же молчаливый парень ловко подставляет ему ножку, и Жук, падая, хватается за меня. Я его ставлю на ноги и говорю:

– Погоди, ребята. Слушай дальше. Не все еще. С Чумой ясно?

– Куда уж яснее, – отвечает Жук. – А не брешешь?

– Брешут псы. Теперь Леха. Вот он уже помер. Нету Лехи.

– Ну да? – недоверчиво откликается Жук.

Я уже стал отличать его в темноте.

– Точно говорю, – подтверждаю я. – Под машину попал. Спер, понимаешь, чемодан с поезда и дунул через вокзал на площадь. Ну, а там машина. И все. Вот такая поганая смерть.

– Бог наказал, – насмешливо говорит Рыжий. – Не бери чужого.

Я его тоже начинаю отличать – он тощий, подвижный и к тому же еще, видно, балагур.

– И вот глядите, – продолжаю я. – Третий теперь уже с рельсов сходит, Славка. У вас, можно сказать, на глазах. Ну, кому такая жизнь светит?

Мы проходим темную часть набережной, и теперь у нас над головой в легком тумане светят яркие молочные лампы. И тут я наконец могу как следует рассмотреть своих спутников. Между прочим, ребята как ребята. Ничего разбойничьего в них уже нет. Даже чем-то симпатичные, по-моему, когда трезвые. Особенно Рыжий и второй, молчаливый, по имени Гарик. Да и Жук, кажется, неплохой малый. Он-то меня неожиданно и спрашивает:

– А ты сам-то кто будешь?

– Приезжий, – отвечаю я беспечно. – Из Москвы.

– Мент небось?

– А похож?

Они уже давно приглядываются ко мне, я же вижу, и про себя каждый решает эту немаловажную проблему, кто я такой, в конце концов.

– Вроде не очень, – с сомнением в голосе говорит молчаливый Гарик.

– Похож, похож, – словно успокаивая всех, говорит Жук. – Они теперь все знаешь какие стали? От отца родного не отличишь.

– Только когда отец с тебя портки стянет и за ремень возьмется, вот тогда его, сердечного, узнать можно, – смеется Рыжий. – Тогда его с ментом не спутаешь.

Мы подходим к мастерской хромого Сережки, и вопрос обо мне так и остается временно не решенным.

– Ну, кто со мной? – спрашиваю я.

– Не. Мы тебя тут обождем, – снова за всех отвечает Жук. – Рано еще нам к Хромому в гости ходить.

– Ладно, – соглашаюсь я. – Тогда ждите. Кое о чем еще надо поговорить.

– Давай, – говорит Жук. – По-быстрому только.

Я киваю в ответ и толкаю дверь мастерской.

Несмотря на поздний час, она открыта. Я захожу.

Сиротливо горит лампочка над низенькой табуреткой за барьером, вокруг нее, как и вчера, разбросаны инструменты, старая обувь, куски кожи.

Пусто. Никого в мастерской нет. Я удивленно оглядываюсь и вдруг замечаю притаившегося за моей спиной Сергея. Он весь словно влепился в темную стенку, в руке у него нож.

Сергей медленно приближается ко мне, заметно припадая на больную ногу, прячет нож в карман, незаметным движением сложив его пополам, и протягивает мне руку. Это молниеносное движение руки с ножом я оцениваю по достоинству. Опасное движение, ловкое. Сергей жмет мне руку. Светлая прямая прядка волос прилипла к вспотевшему лбу. Но сейчас Сергей улыбается, показывая мелкие острые зубы.

– Опаздываешь, – говорит он. – А точность – это вежливость королей, между прочим. Пролетариям надо учитывать.

– Зато не один пришел, – многозначительно говорю я.

Сергей кивает.

– Видел. Потому и приготовился. Чего тебе от них надо?

– И мне надо, и тебе. Дружбы и понимания.

– Жди от этих волков понимания.

– Почти дождался. Теперь они вон меня дожидаются. Ну, а завтра вместе, надеюсь, в больницу пойдем.

– Это еще зачем?

Разговаривая, Сергей запирает дверь мастерской на засов и ведет меня в заднюю комнату. Мы усаживаемся возле стола, и я закуриваю.

– Зачем в больницу? – повторяет Сергей.

– Славка порезал себя сейчас.

– Ну да?! – удивленно восклицает Сергей. – Лепишь.

– На моих глазах. Даже, пожалуй, из-за меня.

– Это как же понять?

– Душу я ему разбередил. Не учел, понимаешь, что нервы-то у него никуда.

– Это у Славки-то душа? – иронически спрашивает Сергей.

– У него.

– У него вместо души сучок с наклейкой.

– Мы, Сережа, часто в людях до их души не докапываемся. А там порой всякие, понимаешь, неожиданности нас ждут, всякие открытия.

– Ну и что ты у Славки открыл, интересно?

– Любовь. Он ее затоптать думал. А я вот ее воскресить попробовал.

– Красиво говоришь, – грустно усмехается Сергей.

– А что? Не все в жизни плохо, – возражаю я. – Есть кое-что хорошее, даже красивое. И у Славки тоже. Кстати, и остальные ребята не такие уж пропащие, если разобраться.

– Это все пока, – машет рукой Сергей. – Найдут главаря вроде Чумы, увидишь, чего творить начнут. Ахнешь.

– А вот главарем, Сергей, должен стать ты, – тихо говорю я.

Он вскидывает голову и пристально, недоверчиво смотрит мне в глаза.

– Вполне серьезно говорю, – отвечаю я на его немой вопрос. – Сейчас они еще колеблются. Но завтра, после больницы, они колебаться перестанут, я знаю. И примут тебя. А дальше все будет зависеть от тебя самого. Надо спасти этих ребят, Сергей.

– Это точно, – задумчиво соглашается он.

– Начинай с Жука, – советую я.

Сергей все так же задумчиво кивает и вдруг усмехается:

– А ты, я гляжу, мастер.

– Еще только хочу им стать. Учитель мой в Москве остался. Ну ладно, Сергей. Теперь ты рассказывай, если есть что.

– Кое-что есть. Человек у меня утром был. Сказал так: этих двоих, Чуму и Леху, точно наняли. И в Москву недавно послали.

– Для этого и наняли?

– Не-а. Их давно наняли. Для охраны вроде. И в Москву отправили для этого.

– Счеты сводить?

– Ну, это точно никто не знает.

– А квартира?

– Не их работа.

– Не-ет, тут ошибки быть не может. В квартире нашли перчатку Чумы. Обронил он ее там. Куда дальше-то?

– Это сам разбирайся. На то ты и мастер. А вот про мокрое дело их в Москве здесь уже знают.

– Не все.

Я вспоминаю испуг Шпринца.

– Кому надо, тот знает.

– А от кого знает?

– Вот ты мне тогда имя одно назвал… – досадливо щелкает пальцами Сергей. – Как его?.. Ну-ка, напомни.

– Виктор Арсентьевич?

– Не-а.

– Лев Игна…

– Во, во! Игнатьевич! Лев Игнатьевич!

– Тебе случайно о нем ничего не сказали?

– Вроде он живет в Москве, а работает на здешних.

– А что за человек у тебя был?

Сергей качает русой головой.

– Неохота его подставлять, Виталий. Слово дал. Привык держать.

– Ну что ж. Тоже верно. Оставим это тогда, – киваю я. – Итак, выходит, Лев Игнатьевич работает на кого-то, кто Чуму и Леху нанял, так, что ли?

– Вроде так.

– Кто же это может быть и чем занимается, интересно знать.

– У них бизнес какой-то, – поясняет Сергей. – Дикую деньгу, говорят, зашибают. А кто, не знаю. Но тут они сидят, у нас. Один, говорят, на синей «Волге» катает. Регулировщики будто бы честь отдают.

– Интересное кино, – усмехаюсь я. – Взглянуть бы самому.

Сергей снисходительно машет рукой.

– Ну, может, и брешут насчет «Волги», кто их знает.

– А за что Гвимара Ивановича прикончили, тоже не знаешь?

– Вроде бы этот самый Лев и приказал. Чем-то ему тот мужик помешал.

– М-да… Что-то не складываются картинки, – задумчиво говорю я, стряхивая пепел с сигареты. – Что-то мешает…

– Шевели мозгами давай. Тебе за что платят? – смеется Сергей. – Хотя и не густо, я слыхал. Но иной раз я, например, и бесплатно шевелю. Особенно там пришлось шевелить, в местах далеких, на окраине.

– Решал, как жить дальше?

– Во-во. И где жить.

– Сергей, – неожиданно спрашиваю я, – а кто у тебя отец с матерью были?

– А что? – сразу настораживается он.

– Да так, – улыбаюсь я. – Язык у тебя такой, не типичный.

– Отец у меня завгаром был, а мать учительницей русского языка. Ну, и литературы, конечно. Много у нас книжек дома было.

– Ну, а потом?

– Потом помер отец. Несчастный случай в гараже. Мать одна осталась. Я тогда уже второй срок тянул. Ну, болела, болела и за отцом ушла. Все без меня… Эх!..

Он умолкает и пристально смотрит куда-то в пространство перед собой, словно что-то видит там и не может оторвать глаз.

– Но почему же так, Сергей? – снова спрашиваю я. – Вот ты говоришь, что кодлу не признаешь. Как же судимости тогда схватил, одну, вторую?

Сергей хмурится.

– Тебе это для дела надо или так? – нехотя спрашивает он.

– Для размышлений. Ты уж мне поверь.

– Верю, – кивает Сергей. – Первая судимость – драка. Пошла по первой части двести шестой. Вторая судимость – опять драка, уже пошла по части второй. Схлопотал три года усиленного. Первый раз – за друга вступился. Второй раз… за женщину, словом. Тут уж я кое-кого порезал. Тут мы с Чумой первый раз и сошлись.

– Его порезал?

– Его…

– Можно ему это напомнить при случае?

– Напомни, напомни. Веру напомни. Он на стенку полезет. Как тогда от меня лез, шкуру спасал, – он стискивает зубы и умолкает.

– Как же дело было?

– Ох, Виталий, – вздыхает Сергей, по-прежнему глядя куда-то в сторону.

– Я вижу, ты и до моей души решил докопаться?

– Если тяжело, не говори.

– Нет. Скажу. Пусть, гад, вспомнит. Это моя девушка была, – Сергей злобно ударяет кулаком по столу. – Он ее искалечил. Не доказали только. Тогда я сам с ним посчитался. Надо было кончать, да рука дрогнула. Уполз.

«Как у Лехи», – с неожиданной тоской думаю я.

– Где же Вера сейчас?

– Не знаю, – глухо отвечает Сергей, опустив голову. – После тюрьмы я к ней явиться не смел. А потом и хромым стал.

– Чума?

– Не-а. Дружков подослал. И жизни мне в Сибири не стало. Сюда подался. А потом вдруг он сюда прибыл. Ну, и опять началось. Однако встретиться со мной боялся. Хоть и одна нога у меня осталась. Знал, пока руки есть, я ему горло рвать буду. Потому других подсылает.

– Теперь конец, Сергей, – говорю я. – Всему этому конец.

Некоторое время мы сидим молча. Я докуриваю сигарету и поднимаюсь. За мной поднимается и Сергей.

– Пойду, – вздохнув, говорю я. – Завтра жди… нас.

Сергей кивает в ответ:

– Буду ждать.

Мы снова проходим через мастерскую, на пороге я жму ему руку, крепко жму и смотрю в глаза. Сергей через силу улыбается.

Я толкаю дверь и выхожу.

На полутемной, пустынной набережной свирепо свистит ветер и грохочут волны. Погода разгулялась.

Я оглядываюсь и вижу невдалеке ребят. Они стоят возле какого-то подъезда, курят и о чем-то горячо спорят. Я подхожу, и они умолкают.

И вот мы снова идем по набережной, спокойно идем, все вместе. Ребята провожают меня до гостиницы. Тут мы прощаемся.

Утром я иду в управление вместе с Давудом. Он зашел ко мне в гостиницу, и мы вместе позавтракали в буфете. Давуду не терпится узнать всякие новости. И я ему подробно рассказываю о своих вчерашних встречах. При этом я ощущаю очевидные неясности, недоработки и даже всякие тупики в нашем деле. Вернее, тупик. Проклятая квартирная кража у Купрейчика. Она произошла – это, как говорит Шпринц, «сам по себе абсолютный факт», но она же и не могла произойти, это тоже факт. Вернее, ее не могли совершить ни Семанский, ни Лев Игнатьевич и организовать тоже не могли. Это категорически утверждает Шпринц, и ему можно верить, тут есть своя логика. Дальше. Имеются данные, что в краже не участвовали ни Леха, ни Чума. Кроме того, что это отрицает источник Хромого, об этом же говорят и собранные нами в Москве данные – оба они в то утро были якобы совсем в других местах: Чума – у Музы, а Леха – у Полины Тихоновны. Но с другой стороны, Чума, как тут ни крути, все же потерял перчатку в квартире Купрейчика. К тому же вся четверка бесспорно кружила вокруг этой квартиры. Вернее, шестерка – были еще два московских сообщника, Гаврилов и Шершень. Словом, в этом пункте с квартирной кражей безусловный тупик, и как из него выкарабкаться, совершенно непонятно.

Однако пока что надо завершить дела здесь. И это тоже непросто. Я чувствую, что втягиваюсь в какую-то незнакомую мне область «экономических» отношений, а вернее даже – преступлений, связанную с магазином Шпринца, с какими-то московскими поставками пряжи, в которых участвует и все еще неведомый нам Лев Игнатьевич. Кроме того, если вы помните, Шпринц очень мельком, даже, я бы сказал, нечаянно упомянул Ермакова, Гелия Станиславовича Ермакова. Значит, из трех Ермаковых оперативный интерес представляет именно он. Да, область эта мне мало знакома, консультироваться же с Окаемовым у меня нет желания, я не доверяю ему. Лучше на время пригасить его активность.

Обо всем этом я размышляю, пока мы с Давудом идем уже хорошо мне знакомыми улицами в управление.

Я забыл сказать, что вчера вечером, как только простился с ребятами и зашел к себе в номер, сразу же позвонил дежурному по городу и попросил немедленно выяснить, в какую больницу доставлен с ножевыми ранениями Славка Солодухин, каково его состояние, а также немедленно отпустить, если они задержаны, двух парней, которые привезли Славку в больницу. А у Славки, оказывается, проникающее ранение, задевшее печень. Так что в больнице ему придется проваляться долго, и хорошо еще, если все обойдется благополучно. Я рано утром, еще до прихода Давуда, позвонил Лиде, пока она не ушла на работу. Бедная, как она заволновалась и, конечно, помчалась в больницу. Ее даже не пришлось просить об этом. Я лишь рассказал, как Славка, оказывается, переживает разрыв с ней.

Придя в управление, мы с Давудом обсуждаем куда более сложную и деликатную операцию. Дело в том, что мне хотелось бы лично познакомиться с Гелием Станиславовичем Ермаковым, директором магазина готового платья, о котором так неосторожно упомянул Шпринц в минуту сильного душевного волнения.

В конце концов, мы с Давудом кое-что придумываем. Ого, двенадцатый час! Мне уже пора в больницу к Славке. Там меня будут ждать ребята, если, конечно, не обманут. Не должны. Славкина история здорово, кажется, на них подействовала. Как, впрочем, и судьба Чумы, да и Лехи тоже. Есть о чем подумать даже самому отпетому из этой компании.

Больница, как я выясняю, находится довольно далеко от управления, но я все же решаю отправиться туда пешком, времени должно хватить, а полезным привычкам изменять не следует.

Сегодня здесь совсем тепло, ярко светит солнце с голубого, без единого облачка неба, и ласковый ветер треплет волосы. Влажный асфальт даже слегка дымится. О недавнем снеге напоминает только черная грязь во дворах.

Шагается легко, весело бегут мимо чисто умытые троллейбусы, автобусы. Даже прохожие кажутся мне словно помолодевшими, радостно оживленными. Среди обгоняющих меня машин я неожиданно замечаю ярко-синюю блестящую «Волгу» с красивыми дополнительными фарами и зеркальцами и сразу вспоминаю слова Хромого о каком-то неведомом деятеле здесь, который якобы разъезжает в собственной синей «Волге». И невольно обращаю внимание на номер промчавшейся мимо машины.

Я все иду и иду. Уже начинаются совсем незнакомые улицы, в этом районе города я еще не был. Приходится даже спрашивать дорогу у прохожих. Все очень охотно и подробно объясняют, иногда останавливаются двое или трое, и тогда возникают даже короткие диспуты. Почти как у нас в Москве.

Вот, наконец, и больница. Вернее, это целый больничный городок. В большом зеленом парке разбросаны бесконечные корпуса, то совсем старые, низенькие, с какими-то допотопными колоннами, а то новые, светлые и очень гордые, самоуверенные какие-то. На перекрестках аллей стоят столбики с укрепленными на них голубыми стрелами, где обозначены номера корпусов. Мне нужен четырнадцатый. Хотя и не сразу, но все же довольно скоро я его нахожу. Он новый, двухэтажный и очень длинный, почти невидимый за стеной деревьев и необычайно густых, высоких кустарников.

Возле входа На белой скамье сидят мои ребята. Их только двое, Жук и Рыжий. Да, всего лишь двое из шести. Вид у них несколько, я бы сказал, скованный и какой-то взъерошенный. Уж очень непривычная обстановка здесь, я понимаю. Неизвестно, как себя вести. Но Славку все же решили проведать.

Я подхожу. Ребята поднимаются мне навстречу и вполне дружески тискают руку.

– Где же остальные? – спрашиваю я.

– Их дело, – угрюмо отвечает Жук.

А Рыжий ухмыляется.

– Наметились разногласия, – сообщает он. – Что им светит, нам с Жуком светить перестало. К едрене Фене все это. С Чумой вместе.

– Слышь, тебя как звать-то? – спрашивает меня смуглый черноволосый Жук.

– Виталий, – говорю я, улыбаясь. – Кличка Мент или Отец родной, как пожелаете.

Оба добродушно смеются.

– Я же говорил, что мент! – хохочет Рыжий. – Вот такой мент мне подходит.

– А ты у Арсика спроси, ему подходит? – ухмыляется Жук.

– Это кто такой? – интересуюсь я.

– А которому ты вчера прием показал, – уважительно пояснил Жук. – Сегодня, говорит, проснулся, рукой шевельнуть не может.

– Ты, Виталий, с детьми поосторожнее, – смеется Рыжий. – Я слыхал, год ребенка сейчас.

– Баловник попался, – улыбаюсь я. – Острые игрушки любит.

– Как там Славка-то? – с напускным равнодушием спрашивает Жук.

– Плохо, – я невольно хмурюсь. – Проникающее ранение печенки. Знаешь, что это такое?

– Догадываюсь, – резко отвечает Жук. – Не помер бы часом.

Мы заходим в просторный прохладный вестибюль.

– Ребята, – негромко и строго говорю я, – по особому разрешению халаты сейчас выдадут всем. Прошу, – с ударением продолжаю я, – чтобы было тихо. И всего разрешено видеть пятнадцать минут. Состояние тяжелое. Жена около него.

– Во, – одобрительно кивает головой Жук, – это дело. – И неожиданно добавляет: – Цветочков бы принести, как положено.

– Могу сбегать нарвать, – лукаво предлагает Рыжий.

Но шутку никто не поддерживает.

Мы по очереди получаем в гардеробе халаты. Нянечка поглядывает на нас с опаской и с любопытством. Интересно, чего ей про нас сказали. Она даже не спрашивает, к кому мы идем. Все ей, очевидно, известно.

Мы проходим через стеклянную дверь в длинный коридор. Вокруг стены, белые двери, вдали видим столик дежурной сестры. Нужная нам палата оказывается совсем близко. Стучать, кажется, не принято. Я просто нажимаю ручку, и дверь открывается. Мы гуськом заходим.

Палата большая, светлая и душная. Коек много, стоят тесно, в два ряда.

Возле одной из коек, около самой двери, я вижу заплаканную Лиду. Она поднимает голову и боязливо смотрит на нас. Мы молча протискиваемся к кровати, и я спрашиваю у Лиды:

– Вы что же, меня не узнаете?

– Ой, это же вы! – тихо восклицает Лида – Правда, не узнала. А это?..

– Это товарищи Славы, – коротко поясняю я.

Жук неожиданно пробирается к ней и протягивает руку.

– Володя, – говорит он.

Я смотрю на Славку. Он лежит бледный, с закрытыми глазами и все время тихо стонет. Изредка по лицу пробегают легкие судороги. Плохо ему.

Несколько минут мы стоим молча, не отрывая глаз от Славки, потом так же молча прощаемся с Лидой и выходим из палаты. В гардеробе возвращаем нянечке халаты. Ребята хмуры и неразговорчивы.

Только в парке мы немного приходим в себя. И Жук задумчиво говорит, с трудом подавляя раздражение:

– Да-а… Ну его к…, Чуму этого со всеми его сказочками.

– Точно, – усмехается Рыжий. – Вместо него у нас теперь Виталий будет. А вместо сказочек – Уголовный кодекс. – И, обращаясь ко мне, спрашивает: – Всех нас на карандаш взял, так, что ли?

Он смотрит на меня, однако, вполне дружелюбно.

– Зачем на карандаш? – я пожимаю плечами. – Достаточно, я думаю, взаимного понимания и понимания момента, конечно.

– Да уж, момент серьезный, – бурчит Рыжий.

– А потому есть предложение, – говорю я. – Сегодня вечером собираемся у Хромого. Он нас ждет. Я предупредил. У этого парня, если вы мне верите, есть характер, совесть и светлая голова. На него можно положиться.

– Кому, мильтонам? – не удержавшись, ехидно спрашивает Рыжий.

– Цыц! – обрывает его Жук. – Со Славкой лечь хочешь? Тогда ступай отсюда – И добавляет: – Виталий сказал, я принял. Все. Вечером у Хромого.

– И я принял, – соглашается Рыжий.

– Значит, сговорено, – объявляет Жук. – Я пошел. На, держи.

Он подает мне руку.

Мы уже на улице. Ребята, молчаливые, хмурые, уходят в разные стороны.

Но вечером, я надеюсь, мы соберемся у Хромого. Я приведу и Давуда, познакомлю ребят с ним. Моего друга они примут, я убежден. Ведь я их кое от чего спас, и оба, кажется, это поняли и мне поверили. Это здорово, скажу я вам, это просто отлично. Пусть пока их двое. Но если бы я добился только этого, приехав в Южноморск, то, честно говоря, посчитал бы, что приехал недаром.

Все это будет вечером. А пока что я иду в центр города, отыскиваю хорошо запомнившуюся мне красивую улицу, где среди бесчисленных магазинов расположился и нужный мне магазин готового платья, образцово-показательный Магазин с симпатичными продавщицами и выдающимся молодым директором.

Я без особого труда нахожу этот магазин, хотя был тут всего один раз. Зрительная память у меня профессиональная.

В магазине меня, как и в первый раз, окружают вниманием. Я разглядываю один костюм за другим, придирчиво разглядываю, со знанием дела, обсуждаю с молоденькой продавщицей их фасон, покрой. Я тяну время. Неужели и сейчас мне не повезет? Но нет. На этот раз везет. В зале неожиданно появляется человек лет сорока, невысокий, стройный, с длинным холеным лицом, на тонком носу изящные очки в светлой оправе, темные волосы модно подстрижены, как у эстрадного артиста, и аккуратно прикрывают уши. Большие эти вялые уши – единственный, кажется, признак далекого родства с рыночным верзилой Ермаковым, у того уши точно такие же. На Гелии Станиславовиче очень красивый костюм, темно-серый, спортивного покроя пиджак и светло-серые брюки из плотной ткани в «елочку». И еще я обращаю внимание на глаза Гелия Станиславовича, умные, зоркие, спокойные, чуть ироничные. Очень неглупый господин, очень. Сейчас он почему-то направляется прямо ко мне и приветливо улыбается.

– Здравствуйте, дорогой товарищ, – говорит он. – Удовлетворяет ли вас наш ассортимент и обслуживание?

Я рассыпаюсь в комплиментах его магазину, Гелий Станиславович слушает внимательно и одобрительно. И очень внимательно оглядывает меня, потом уже другим тоном спрашивает:

– Ну, а что вам лично требуется?

– Модная сорочка бежевых теплых тонов. Такой здесь, к сожалению, нет.

– А костюм вам не требуется, отличный финский костюм?

– Пока нет.

– Жаль. Имеется ваш размер. Когда потребуется – заходите. Прямо Ко мне. Надо дорожить такими покупателями, – улыбаясь, приветливо говорит Гелий Станиславович, но в глазах его холодок и настороженность.

И меня вдруг охватывает какое-то беспокойство, ощущение допущенной ошибки. Но я решительно не могу понять, откуда это ощущение взялось, а понять необходимо, и потому я не собираюсь пока что заканчивать так легко завязавшийся разговор.

– Спасибо, спасибо, – говорю я. – Если буду еще раз в вашем городе, то непременно загляну к вам.

– Вот и мне, представьте, показалось, что вы приезжий, – подхватывает, Гелий Станиславович, продолжая улыбаться. – Вы не из Москвы?

– Именно. Но и в Москве далеко не каждый магазин так хорош, как ваш.

– А вы у нас в городе еще долго пробудете? – вежливо интересуется Гелий Станиславович.

– К сожалению, завтра улетаю. А впрочем, слава богу. Надоела гостиница, слякоть, ресторанная еда, скука. Хочется домой.

Гелий Станиславович сочувственно кивает.

– Служебная командировка? – усмехнувшись, спрашивает он.

И усмешка его мне не нравится.

– Именно. Вот, может быть, летом приедем сюда с женой отдыхать, тогда другое дело, – говорю я, вздыхая. – Тогда, может, и костюм у вас куплю.

– Пожалуйста. Заходите.

Гелий Станиславович любезно прощается со мной и задумчиво смотрит мне вслед, поглаживая пальцами бритый подбородок.

Я выхожу на улицу и вижу, как большой автофургон с фирменной надписью «Готовое платье» осторожно въезжает в соседний двор, куда, видимо, выходят служебные помещения магазина. И я, проходя мимо ворот, невольно в этот двор заглядываю. Фургон медленно подается задом к распахнутой двери магазина, возле которой его уже поджидают двое рабочих в серых халатах. Сейчас начнется разгрузка.

Мой взгляд обегает двор, и неожиданно я замечаю чуть в стороне от двигающегося фургона, возле стены, уже знакомую мне сверкающую синюю «Волгу», ту самую, что я видел сегодня на улице.

В это время мне навстречу выходит со двора какой-то небритый человек с кошелкой в руке, и я восхищенно спрашиваю его, указывая в глубь двора:

– Это чья же такая красавица стоит, интересно знать?

– Ну-у, – жмурясь, мечтательно цокает языком человек с кошелкой. – Ясно чья, директорская. Здесь, брат ты мой, такой директор, что ого-го! Будь здоров и не кашляй, одним словом. Понял ты?

– И спокойно живет?

– А чего ему спокойно не жить, спрашивается, коли такие деньги есть? – иронически усмехается мой собеседник.

– Все до поры, – говорю я.

– Э, браток, пока эта пора настанет, нас с тобой давно закопают. Хотя… – он оглядывает меня и снова усмехается. – Ну, ты еще, может, и доживешь.

– Постараюсь, – серьезно отвечаю я.

И мы, кивнув друг другу, расходимся. Человек, позвякивая чем-то стеклянным в своей кошелке, торопливой рысцой направляется к расположенному невдалеке продуктовому магазину.

Я не спеша бреду по улице и пытаюсь сообразить, какой все-таки промах Допустил с Гелием Станиславовичем. Не случайно возникло у меня это ощущение, нет, не случайно. Я даже могу точно передать диаграмму его состояния в ходе нашего разговора. Сначала была очевидная, подозрительная, почти враждебная настороженность, словно он ждал этой неприятной для него встречи. Потом он как будто успокаивается. А под конец вдруг мелькает эта усмешка, презрительная, мне кажется, усмешка, как бы говорящая: «Ну, тебя-то я не боюсь, тебя-то, я вижу, бояться нечего». Неужели таким я ему показался дурачком? Это бы неплохо, совсем неплохо. Прошло время, когда такая усмешка могла меня задеть и обидеть. И все же вначале-то была подозрительность, даже опаска! Откуда? Значит, промах был совершен в момент моего прихода. Или даже еще раньше? Но тогда… Что тогда?

Вот и управление. Я разыскиваю Давуда, и мы уже вместе обдумываем все с самого начала. Возможно, кто-то нас с ним видел вместе. Произошла какая-то не замеченная нами случайная встреча. Как у меня с той синей «Волгой». Давуда узнали, меня зафиксировали. И об этом, видимо, сразу стало известно Гелию Станиславовичу. Или же Шпринц сообщил о нашей встрече и описал мою внешность. Это, пожалуй, самое вероятное. Но все это было бы еще полбеды, не появись я в магазине. И Гелий Станиславович, конечно, сразу меня узнал. Ах, какой досадный промах! Придется и об этом доложить своему руководству, то есть Кузьмичу. Представляю, что он мне при этом скажет.

Вечером мы с Давудом идем к Хромому. А вслед за нами появляются в мастерской и мои ребята. Их по-прежнему двое. Но можно считать, что опасной той компании, в том виде, как она была, уже не существует. Во всяком случае, она стала куда менее опасной. Хорошую встряску получили они. А вот в Жуке и в Рыжем, которого, кстати, зовут Сашей, я вообще уверен. И вижу, что Давуду под конец они тоже начинают нравиться.

Мы мирно и понемногу выпиваем, закусывая удивительной вяленой рыбешкой, которую притащил Жук, и дружно дымим, все, кроме Сергея. Он пытливо и добродушно поглядывает на ребят, слушает и сосет рыбий бочок.

Долго тянется наш неторопливый разговор. Расходимся поздно. И, по-моему, довольные друг другом.

Все-таки некая компенсация за неудачу с хитроумным Гелием Станиславовичем.

Наутро я улетаю.

Давуд едет провожать меня в аэропорт. За эти четыре дня мы подружились еще больше. На память о нашей встрече я увожу две бутылки великолепнейшего вина. Одну мы разопьем дома со Светкой и нашими стариками. А вторую я принесу на работу, и поздно вечером, перед тем как разъехаться по домам, когда уже нестерпимо ломит голова, я попрошу разрешения у Кузьмича угостить всех по рюмке этого волшебного напитка. В конце концов, в такой поздний час выпить за здоровье далекого друга не преступление.