Текст книги "На свободное место"

Автор книги: Аркадий Адамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)

Решительно поднявшись со своего кресла, я, ни слова не говоря, направляюсь в переднюю.

– Что с вами, Виталий Павлович? – пугается Купрейчик, бросаясь вслед за мной.

– Ничего особенного.

В передней я подхожу к выходной двери и поворачиваю торчащий в старинном замке большой, фигурный ключ, который заметил еще в первый свой визит сюда и которым, вероятно, уже много лет не пользовались. Для запирания двери имелись два вполне современных, обычных замка, а этот, очень старый, врезной замок сохранили, наверное, только чтобы не портить толстую, добротную дверь. Теперь этот замок пригодился мне.

– Что вы делаете? – удивленно и испуганно спрашивает Купрейчик.

Я кладу ключ в карман.

– Сейчас объясню, – отвечаю я. – Теперь можно вернуться в кабинет.

Когда мы снова усаживаемся в свои кресла, я, повернувшись к двери в соседнюю комнату, нарочито громко говорю, искоса поглядывая на встревоженное лицо Виктора Арсентьевича:

– Я сказал, «наконец, час назад…», так ведь?

– Ну, сказали. И что это значит? – раздраженно отвечает Купрейчик и снова тянется за сигаретой.

– Это значит, что я не окончил фразы, – насмешливо говорю я. – А конец такой: час назад Лев Игнатьевич пришел к вам и сейчас слушает наш разговор из соседней комнаты. Не так ли? Так вот, передайте ему, что теперь он от меня уже не уйдет.

– От-ткуда… в-вы… в-взяли?.. – заикаясь, спрашивает Купрейчик, наливаясь краской, и глаза его слегка даже округляются от испуга.

– Не имеет значения, – отвечаю я и указываю на письменный стол за спиной Виктора Арсентьевича – Дайте-ка мне телефон, если вам не трудно. Я попрошу прислать машину. А вы тем временем, – я все еще говорю подчеркнуто громко, – попросите Льва Игнатьевича сюда. Пора наконец нам…

И не успеваю закончить.

За своей спиной я слышу осторожный скрип двери. Виктор Арсентьевич как ошпаренный отскакивает в сторону и куда-то мгновенно исчезает.

Я резко оборачиваюсь и вижу в дверях знакомого мне невысокого, плотного человека с седыми усиками. Он стоит на пороге, в нескольких шагах от меня, расставив короткие ноги, в руке у него пистолет.

Гремит выстрел.

Я скатываюсь на пол и, прячась за креслом, кричу:

– Вы с ума сошли, Лев Игнатьевич! Немедленно бросьте оружие!

– Не брошу.

– Лев, я тебя заклинаю! – дрожащим голосом просит из дальнего угла кабинета Виктор Арсентьевич.

Я его не вижу. Вообще из-за своего кресла я, лежа на полу, вижу только ноги Льва Игнатьевича. Он по-прежнему стоит в дверях и скрипучим голосом говорит, обращаясь ко мне:

– Сейчас я вас застрелю, уважаемый Виталий Павлович. Вы не послушались доброго совета. Вы слишком опасный человек.

– Опомнитесь, Лев Игнатьевич, – говорю я из-за своего укрытия. – Вы знаете, что вас тогда ждет?

– Знаю, знаю. Я все, милостивый государь, знаю. И экономику, и политику, и даже сферу услуг. Вот я и окажу людям услугу, отправлю вас на тот свет.

Нет, это ненормальный человек. Он, конечно, слышал весь наш разговор с Виктором Арсентьевичем. Он нарочно остался для этого.

– Выходите, черт возьми! – жестко приказывает Лев Игнатьевич. – Будьте, в конце концов, мужчиной.

– А вы не подумали, что я тоже умею стрелять? – спрашиваю я из-за кресла. – И даже получше, чем вы.

– Не успеете. Я сейчас подойду к вам.

О черт! Неужели придется на самом деле в него стрелять?

– Не делайте глупости, прошу вас, Лев Игнатьевич, – снова обращаюсь я к нему.

Да, в такой идиотской ситуации я еще не был. Что делать? Как этого ненормального схватить? Уговаривать его, видимо, бесполезно. И он в самом деле может в любой момент выстрелить.

Я все время ощущаю локтем кобуру под пиджаком и теперь медленно вытаскиваю из нее пистолет, не спуская глаз с ног Льва Игнатьевича. В крайнем случае придется стрелять по ногам. А что, если…

Чуть заметно я шевелю кресло. Да, оно на роликах и очень легко перемещается по натертому полу. И у меня созревает новый план.

– Лев Игнатьевич, считайте до пяти, мне надо приготовиться, – нерешительно говорю я. – Только следите, пожалуйста, за этим негодяем Купрейчиком. Вы его видите? Он что-то задумал.

– Я его застрелю, как собаку, вместе с вами, – рычит Лев Игнатьевич. – Трус, предатель…

В это время я незаметно двигаю вперед кресло. До Льва Игнатьевича остается шага четыре. Тут я упираюсь спиной в ножку дивана и неожиданно изо всей силы толкаю кресло вперед Оно с грохотом летит прямо на Льва Игнатьевича Удар такой, что сбивает его с ног. В тот же миг я перемахиваю через опрокинувшееся кресло и всей тяжестью наваливаюсь на своего противника, заученным приемом выбивая пистолет из его руки.

Дальше уже дело техники. Как ни отчаянно отбивается Лев Игнатьевич, что он, в самом деле, может со мной поделать?

Через пять минут он лежит на диване со связанными руками и ногами. А я, сидя возле него, уже звоню к нам в отдел. Телефон принес мне с письменного стола полумертвый от страха Виктор Арсентьевич, еле двигаясь на ослабевших, подгибающихся ногах.

Пока не пришла машина, я тут же, используя его состояние, провожу с ним душеспасительную беседу. В результате я звоню снова, но уже Эдику Албаняну. В случае, если бы я его не застал, я бы тут же позвонил его начальнику или любому из сотрудников их отдела. Ведь завтра с Виктором Арсентьевичем будет разговаривать куда труднее. Но, к счастью, Эдик оказывается на месте, и я ему сообщаю, что сейчас со мной приедет гражданин Купрейчик, который желает дать добровольные признательные показания Эдик, восхищенно присвистнув, обещает ждать нас.

В это время в передней раздается звонок. Виктор Арсентьевич, взяв у меня ключ, со всех ног кидается открывать. Ноги у него уже не дрожат. И вот в кабинет входит очень озабоченный Петя Шухмин.

До управления мы добираемся в считанные минуты.

Уже довольно поздно, но Лев Игнатьевич Барсиков – он только что сам назвал свою фамилию – желает немедленно беседовать со мной. Ему говорят, что в столь позднее время допросы проводить не полагается. Кроме того, официальный допрос может провести только следователь, а если и я, то лишь по его поручению. Сейчас же нет ни следователя, ни поручения. Однако гражданин Барсиков раздраженно отвергает все доводы и требует встречи со мной. Что ж, такими требованиями пренебрегать нельзя. Сегодня Барсиков может сказать куда больше, чем завтра, сегодня он возбужден и взволнован, даже взбешен, а завтра он, возможно, будет спокоен, расчетлив и скрытен. Ну, однако, и характер у этого господина. Обзавелся пистолетом и даже решил пустить его в ход. Среди подобного контингента преступников случай редчайший, это даже Эдик подтвердил «Тебе, старик, повезло», – сказал он мне по телефону, и я не понял, что он имеет в виду: что мне попался такой редкий экземпляр или что я все-таки остался жив.

К сожалению, сам Эдик в предстоящей беседе участия принять не может: у него сидит паникующий Виктор Арсентьевич. Как решительно, однако, изменился за такой короткий промежуток времени этот человек! Каким он только что был самоуверенным, иронично-снисходительным и насмешливым – и как отвратительно жалок сейчас. И именно сейчас, в этих экстремальных условиях, как всегда, и обнаруживается вся суть человека. Ох, как много таких превращений я уже видел!

Совсем не таков Барсиков, надо отдать ему должное, хоть он час назад и стрелял в меня. Этот, при всей его бессовестности и наглости, все же обладает решительностью и смелостью.

Барсиков сидит возле моего стола в свободной позе, перекинув ногу на ногу и откинувшись на спинку стула. Вид у него, правда, довольно потрепанный, на вороте рубашки нет пуговицы, галстук съехал набок, у мятого пиджака не хватает двух пуговиц, причем одна вырвана «с мясом», и в этом месте вылезает бортовой волос. Под глазом у него растекается желто-фиолетовый синяк, губа вспухла. Тем не менее, Барсиков совсем по-хозяйски развалился на стуле и небрежно покуривает. Даже пытается по привычке сжечь до конца спичку в моей пепельнице, но пальцы дрожат, и номер не получается. Он раздраженно швыряет погасшую раньше времени спичку и, отодвигая от себя пепельницу, с досадой говорит:

– Уж не везет, так сразу во всем. Я, признаться, загадал на эту спичку. Так, – он небрежно машет рукой, – психологический атавизм, не изжитые цивилизацией суеверия. Но извините за отступление в чуждую вам область. Надеюсь, это вы мне инкриминировать не будете? – иронически осведомляется он.

– Нет, – усмехаюсь я. – И без того хватит что инкриминировать.

Как ни странно, но я не чувствую к нему какой-то особой, личной злости. Он мне чужд, враждебен и неприятен, но по причинам куда более глубоким.

– Ну, а что именно вы мне будете инкриминировать, если не секрет? – интересуется Барсиков, небрежно интересуется, словно речь идет о ком-то другом, а не о нем самом, да и о пустяковом деле к тому же.

– Теперь у меня от вас секретов не будет, – улыбаюсь я. – Теперь вы нам уже помешать не можете. А что касается вашего вопроса, то уверяю вас, любой прокурор сейчас даст санкцию на ваш арест.

– О чем же вы доложите прокурору?

– Да хотя бы о хранении вами огнестрельного оружия и о попытке убить работника милиции. Мало разве?

– Мало, – решительно объявляет Барсиков и приглаживает растрепанные седые волосы. – Все это пустяки. Главное – не в этом.

– Хорошенькие пустяки, – говорю я. – А если бы вы не промахнулись?

– А, не притворяйтесь трусом, – досадливо машет рукой Барсиков.

– Что же тогда главное, по-вашему?

– Главное – в том, что я разгадал один из секретов нашей экономики и воспользовался им. Тоже, знаете ли, своего рода открытие.

Он саркастически усмехается.

– Ого! – ответно улыбаюсь я. – Прошлый раз, помнится, вы мне говорили, что я умный человек. Но теперь вы, кажется, изменили свое мнение? Почему?

– Что вы хотите сказать, не пойму? – высокомерно спрашивает Барсиков.

Он ведет себя так, словно мы снова сидим с ним в кафе. Удивительный, однако, наглец. И какое самомнение.

– Я хочу сказать, – говорю я, – что сейчас вы меня, очевидно, считаете за дурачка, которому можно преподносить любую выдумку, и он поверит. Кроме того, я не думал, что вы хвастун. Ну что ж, поведайте, какой секрет нашей экономики вы открыли?

– Напрасно смеетесь, молодой человек, – нравоучительно грозит мне пальцем Барсиков. – И вы совсем не глупец, это я продолжаю утверждать. Вы просто умный идеалист. Помните, я вам говорил о такой вымирающей категории? Вы и опасны тем, что умны. Я поэтому в вас и стрелял.

– Ну, ну, не поднимайте этот глупый выстрел на такую принципиальную высоту, – насмешливо говорю я. – Вы испугались за свою шкуру, вот и все.

– Нет, – качает головой Барсиков. – Чего мне пугаться? Семьи у меня нет. И не было. Зачем мне эта обуза? А пожил я так, как вам и не снилось. Все у меня было. Деньги пока еще кое-что значат и у нас.

– А я думаю, больше всего в жизни у вас было страха и еще – одиночества. Вы же всегда возвращались в пустой дом, – говорю я и добавляю:

– Все-таки не уходите в сторону. Вы собирались сообщить о каком-то секрете.

– Секрет заключается в некоем пороке экономики, который я обнаружил, – многозначительно говорит Барсиков.

– Я вижу, Шпринц прав: вы не только готовы перегрызть глотку ближнему, но любите и философствовать.

– Шпринц мелочь, – наполняясь злобой, скрипит Барсиков. – Его не грызть, его давить, как клопа, надо… – Он берет себя в руки и уже спокойнее продолжает: – Так вот насчет порока в экономике. Он заключается в попытке всеобщего, я бы сказал, тотального планирования и одновременно запугивания Уголовным кодексом. Это с одной стороны. А с другой – всяческие возможности для… как бы это сказать?.. для внезаконной деятельности, скажем так. Последняя и выгодна, и интересна.

Я качаю головой.

– Ошибаетесь. Внезаконная деятельность, как показывает опыт, у нас дело неверное, опасное и, в конце концов, обреченное. Ну, к примеру. Сколько времени вам удалось продержаться в последнем деле, скажите честно?

– Что значит «продержаться»?

– Сколько прошло времени, как вы договорились с… Гелием Станиславовичем?

– С каким еще Гелием Станиславовичем? – подозрительно переспрашивает Барсиков.

– Ну, зачем притворяться, что вы его не знаете? – усмехаюсь я. – Вы же умный человек. Ведь я не с неба взял это имя, правда?

– А! В самом деле… Глупо темнить, когда Виктор, этот трус, сидит сейчас где-то и все рассказывает. Что вы спросили?

Я повторяю вопрос.

– Мы сотрудничаем года два-три, – отвечает Барсиков.

– Ну вот. Так стоит ли из-за двух-трех лет такой нервной, хотя и обеспеченной жизни жертвовать куда большим количеством лет, которые вы проведете за решеткой?

– Случайность, – скрипит Барсиков. – Какая-то случайность, ручаюсь.

– У вас это будет первая судимость? – спрашиваю я. – Не скрывайте.

– От вас не скроешь! Третья.

– Ну, вот видите. И дело-то ведь не шуточное, Лев Игнатьевич. Мы до самого конца цепочки пройдем, будьте уверены. Доберемся и до Гелия Станиславовича с его синей «Волгой».

– Пижон несчастный! – сердито фыркает Барсиков. – Только это еще не конец цепочки, между прочим.

– Возможно. Я тут не специалист. Со специалистами вы еще встретитесь. Но вы не ответили на мой вопрос: стоит ли жертвовать столькими годами жизни ради двух-трех «богатых», так сказать? Я этой психологии не пойму. Объясните.

В ответ Барсиков досадливо машет рукой.

– И никогда не поймете, – говорит он. – Я не могу спокойно видеть, как пропадают кругом всякие коммерческие возможности. И тем более, когда ими могут воспользоваться другие. Ведь прорехи всеобщего планирования неизбежно заполняются, имейте это в виду. На свободное место всегда прихожу я или другой предприимчивый человек. Свободное место, которое не хочет или не может занять государственное производство, просто требует внимания. И я становлюсь буквально больным, если его упущу. Буквально. Но я редко упускаю, – самодовольно усмехается Барсиков. – Это я вам, конечно, не для протокола сообщаю. Могу даже привести пример. Вот эта великолепная пряжа, о которой сейчас, обливаясь слезами, рассказывает Купрейчик, дурак, трус. Эта пряжа лежала у него на складе мертвым грузом, она не нужна была производству, и никто не требовал ее обратно, в планах она как бы не числилась.

– Но он же официально отправил ее на продажу в магазин Шпринца, – возражаю я. – По указанию руководства.

– Верно! – подхватывает Барсиков, и в глазах его зажигается хитрый, живой блеск. – Но все это, представьте, сделал я. И пряжа пошла в дело, а сам я, не скрою от вас, очень недурно заработал на этом. Поэтому я, конечно, перегрызу глотку любому, кто захочет это сделать вместо меня. Вот так пришлось убрать Гвимара, – неожиданно заключает Барсиков. – Что поделаешь.

– Значит, организатор убийства вы?

– Я. Доказательств, правда, вы не найдете. Я побеспокоился.

– Найдем. Значит, вы убрали конкурента?

– Убрал. На войне как на войне.

– А послал к вам тех двух Гелий Станиславович?

– Вы очень быстро хотите все узнать, – усмехается Барсиков, закуривая новую сигарету и опять пытаясь сжечь спичку до конца, на этот раз фокус ему удается, и он явно доволен.

– Значит, Виктор Арсентьевич согласился с вами иметь дело, хотя вы убили его лучшего друга? – задаю я новый вопрос.

В каждом деле меня интересуют такие вот моральные и психологические аспекты, это помогает понять побудительные мотивы, разгадать некоторые поступки и характеры. Такое копание входит у меня в привычку.

– Бросьте, – небрежно машет рукой Барсиков. – Какие могут быть в наше время друзья? Это все сладкие слюни, их выдумывают газеты.

Я чувствую, что усталость мешает мне дальше вести этот разговор спокойно. Меня начинает переполнять злость. Нет настоящей дружбы? Это он мне будет говорить?

– В газетах пишут не о вас, когда пишут о дружбе, – насмешливо говорю я. – Какая уж тут дружба. Купрейчик, например, сейчас выкладывает все ваши секреты и всех топит, рассчитывая спасти свою шкуру. Вот такая у вас дружба.

– При чем тут дружба? Это трусость и предательство, – свирепо рычит Барсиков. – От меня вы этого не дождетесь, имейте в виду. Я из другого теста. Понятно вам?

Я пожимаю плечами.

– Надеюсь, вы просили о свидании со мной в такой поздний час не для того, чтобы читать мне лекции по экономике и заверять, что ничего мне не скажете?

– Конечно, – заметно успокаиваясь, кивает головой Барсиков. – Дело в другом. Я думаю, что больше вас не встречу. Мной займется следователь. Так вот: на прощанье хочу вам сказать. Я скоро выйду на свободу. Я знаю много путей для этого. И я вас запомню. С вас началось крушение самого красивого и выгодного моего дела. Я вам этого не прощу. Учтите. И вас найду. Я человек упрямый. Вот что я хотел вам сказать.

– Что ж, Лев Игнатьевич, посмотрим, придется ли нам встретиться. Только о таких планах, как ваши, лучше не предупреждать. Солидные люди так не поступают. Дешевкой пахнет.

– Поглядим, какая это дешевка, поглядим! – снова вскипает Барсиков.

На том наш разговор и заканчивается. Малоприятный разговор.

И вот я еду домой в пустом троллейбусе по пустынным, ночным улицам. Я измучен этим днем до предела и все время, пока еду, нахожусь в каком-то взвинченно-недовольном состоянии, словно день прошел вовсе безуспешно, словно и последний, трудный разговор с Барсиковым ничего нам не дал. А ведь он кое-что дал, вы, наверное, тоже обратили внимание.

Глава 9
ВСЕ, ЧТО ИМЕЕТ СВОЕ НАЧАЛО, ИМЕЕТ И КОНЕЦ

Сегодня с утра у нас собирается еще одно «межведомственное» совещание. Приехал из прокуратуры Виктор Анатольевич. Службу ОБХСС представляют Эдик Албанян и его начальник Геннадий Антонович Углов. Ну, а Уголовный розыск – мы с Кузьмичом, Валя Денисов и Петя Шухмин.

На это совещание мы с Петей идем вместе, и он мне по дороге вдруг, улыбаясь, сообщает:

– Валька-то жениться вроде собрался. Ты ничего не слыхал?

– Ну да? – удивляюсь я.

– Усиленно больно ухаживает за одной девчонкой. Я ее, между прочим, видел.

– И как, понравилась?

– Мне жены и девушки моих друзей никогда не нравятся, – решительно объявляет Петя. – Это уже такая психология. Ну, прямо как отрезает, представляешь?

– Да я не в том смысле, а вообще.

– Ах, вообще. Тогда, конечно, ничего, вполне симпатичная. Только очень уж маленькая. Под стать Вальке, словом. Зовут Нина. Бухгалтер в ресторане.

– Все уже узнал.

– А как же? – смеется Петя. – Служба такая.

– Значит, Валька женится, а за ним и ты?

Петя настораживается.

– Откуда ты взял?

– А ты недавно тоже с одной девчонкой подружился. Зовут Лена. Профессия медсестра, в госпитале работает.

– Вот черти, – добродушно усмехается Петя. – Ничего не скроешь.

– Служба такая, – повторяю я Петины слова. – Знаем даже, что по комплекции она под стать тебе.

– Точно, – довольно кивает Петя. – Местами даже пошире. Я только думаю, что будет, если она когда-нибудь драться начнет.

– Есть такие симптомы?

Но Петя ответить не успевает. У дверей кабинета Кузьмича мы сталкиваемся с Эдиком, тут же подходит Виктор Анатольевич, и мы все вместе заходим в кабинет. Валя Денисов и Углов уже там. Углов о чем-то беседует с Кузьмичом, оба посмеиваются и, видимо, настроены благодушно.

Начинается совещание.

Первым докладываю я о своем разговоре с Купрейчиком, внезапном появлении Барсикова, о его шальном выстреле и обо всем прочем. Особенно всех заинтересовывает наш с ним поздний разговор, не его угрозы, конечно, а его вольные и невольные признания.

– И все-таки, – заключаю я, – мне так и неясна роль самого Барсикова в этой преступной цепочке, а следовательно, и мотив убийства Семанского. Барсиков сказал, что убрал конкурента. Во время их спора во дворе, который слышал Гаврилов, Семанский якобы сказал Барсикову про Купрейчика: «Он с тобой работать не будет». Но что это значит, что это за работа? Ведь ни в получении пряжи фабрикой, ни в отправке ее Шпринцу Барсиков участия не принимал. Выходит, он вообще лишнее звено, ему нет места в цепочке.

– Не совсем так, – качает головой Эдик. – Даже совсем не так!

– Ну, поясните-ка нам пока один этот вопрос, о роли Барсикова, – обращается к нему Кузьмич. – А потом уже обо всем остальном.

– Пожалуйста, – охотно откликается Эдик. – Все объясняет записная книжка этого Барсикова. Я ее просмотрел. Даже уже изучать начал. Там среди телефонов разных лиц, которых еще придется проверять, есть очень странные номера, на первый взгляд, конечно. Вот, кстати, эта самая книжица, – Эдик вынимает из папки весьма потрепанную, в черной клеенчатой обложке записную книжечку с лесенкой алфавита сбоку и показывает нам. – Вот обратите внимание на такие, к примеру, телефоны, – он начал листать. – Вот, скажем, Купрейчик. Рядом записан такой номер телефона: девятьсот одиннадцать, восемь, девять, семь. Но такого номера, из шести цифр, в Москве вообще не существует. Кроме того, дома у Купрейчика и на работе совсем другие номера телефонов, не то что Барсиков какую-то цифру пропустил, скажем.

– Почему вы первые три цифры произносите, как девятьсот одиннадцать? – спрашивает внимательно слушавший Кузьмич. – А следующие называете все по отдельности?

– Виноват, – поспешно откликается Эдик. – Первые три цифры я прочел неверно. Их надо прочесть так: девять, одиннадцать. Между ними точка стоит. И после каждой следующей цифры – тоже точка. И пока что я обнаружил еще пять фамилий с такими же странными номерами телефонов. Вернее, уже пять, я дошел только до «м».

– Шифр, – спокойно замечает Углов.

– Так точно, – подхватывает Эдик. – Шифр. Но тут есть два интересных момента. Первый. Цифры этих, условно говоря, номеров написаны в разное время. Представляете? Это видно невооруженным глазом. И второе. Что касается Купрейчика, то цифры эти совпадают с количеством тонн пряжи, отправленной им в разное время Шпринцу. И вот очень интересно будет проверить, а сколько же этой самой пряжи Шпринц всего получил? Уверен, что больше, чем Купрейчик ему отправил. Намного больше он получил.

– Думаешь, еще кто-то отправлял? – с интересом спрашиваю я. – Те пятеро, например, да?

– Вот именно, – кивает Эдик. – По крайней мере, те пятеро. А то и больше еще наберется. Вот вам, скорей всего, и роль Барсикова.

– Бухгалтер? – смеется Петя.

– Бери выше, – Эдик важно поднимает палец. – Он ищет и находит предприятия, где имеются дефицитные неликвиды, в частности, допустим, пряжа. И вступает там в контакт с нужными людьми. Ведь эти самые неликвиды – готовые, так сказать, живые и, на первый взгляд, совсем безопасные деньги, огромные к тому же деньги. А заместителю начальника Разноснабсбыта нужна информация, докладная о наличии на таком-то предприятии дефицитных неликвидов, чтобы дать указание отправить их для продажи в магазин Шпринцу. И вот Купрейчик, видимо, был самым крупным поставщиком этой пряжи и самым поэтому выгодным. Цифры у остальных пяти значительно меньше. Вот какова роль Барсикова в этой цепочке, – обращается Эдик к Кузьмичу.

– Ну давай уж дальше, все свои соображения по делу, – предлагает Углов.

– Это же у тебя не все.

– Минуточку, – вмешивается Кузьмич. – Кончим уже сперва наши вопросы, чтобы потом не возвращаться. У тебя все? – обращается он ко мне.

– Не совсем, – отвечаю я. – Хотя роль Барсикова и проясняется. Можно даже теперь предположить, вернее, нащупать и мотив убийства. Барсиков решил прибрать Купрейчика к своим рукам. Драка из-за «золотой курочки», как выразился Шпринц. Но остается еще один неясный вопрос, по нашей линии. Помните, Федор Кузьмич, Муза Леснова передала нам интересный разговор. Вернее, не сам разговор, а его схему, что ли. Между Лехой и ее возлюбленным, Чумой.

– Вы, Виталий, все-таки по-человечески их называйте, – замечает Виктор Анатольевич. – Без этих дурацких кличек, пожалуйста.

– Извините, – поправляюсь я. – Хотел сказать – Совко. Так вот, из того разговора становится ясно, что Леху, то есть Красикова, и Совко послал в Москву из Южноморска к Барсикову, а вернее, в распоряжение Барсикова этот самый Гелий Станиславович Ермаков, директор магазина готового платья. Я о нем уже докладывал. Послал он эту пару, видимо, с каким-то заданием. Барсиков на эту тему говорить со мной отказался. Но Ермаков этот, очевидно, может оказаться соучастником убийства. Так ведь?

– Вполне может, – соглашается Эдик. – У тебя все? Тогда разрешите мне доложить соображения по делу?

Кузьмич, как хозяин кабинета, невольно оказывается в роли председательствующего.

– Пожалуйста, – говорит он.

И Эдик раскрывает свою замечательную папку.

– Мы пока ухватили только московские звенья этой опасной преступной цепочки. К сожалению, Купрейчик знает еще меньше, чем Барсиков. Его задача кончилась отправкой неликвида пряжи в магазин Шпринца согласно полученному официальному распоряжению. И деньги он получал за это от Барсикова. А раньше от Семанского. Причем деньги немалые. Сумму мы потом, конечно, уточним. Но путь пряжи из магазина Шпринца мы пока не знаем. А это главная часть цепочки.

– Но опыт подсказывает, – строго замечает Углов.

– Так точно, опыт подсказывает, – увлеченно подхватывает Эдик. – Пряжа должна идти куда-то на изготовление левого товара.

– Это мне еще Барсиков сообщил в первой лекции, – усмехаюсь я.

– Сейчас предстоит установить, – говорит Эдик, – где именно этот левый товар изготовляют из той пряжи и как сбывают.

– На месте надо установить, – снова замечает Углов. – Необходимо будет туда выехать, в Южноморск, и разобраться.

– Да, необходимо туда ехать, – подтверждает Эдик.

– А все-таки какое отношение может иметь директор магазина готового платья ко всей цепочке? – недоуменно спрашивает Петя.

– Да, пока что его роль в цепочке не установлена, – поддерживает Петю Виктор Анатольевич. – Уж не говоря о том, что установить – еще не значит изобличить. Вот, допустим, роль Дмитрия Ермакова, замнача управления, нам ясна. Но изобличить его будет ой как непросто. Каждый шаг его внешне вполне законен. Получил официальную докладную о наличии неликвида пряжи и дал вполне законное и разумное указание направить эту пряжу в свою торговую сеть для реализации, к тому же по безналичному расчету.

– И ему была дана взятка, – говорю я. – Иначе зачем бы ему отправлять пряжу именно Шпринцу с одного предприятия, с другого, с третьего? И еще за тридевять земель, в Южноморск.

– А он вам предъявит какую-нибудь слезную докладную Шпринца, что магазин не может выполнить план оборота и горит. А уж дальше его, замнача, воля посылать Шпринцу эту пряжу или не посылать. Управленческое решение может быть верным или неверным, но преступления тут в любом случае нет. Не себе в карман пряжу положил. А взятку тут доказать непросто.

– Все в этом чертовом деле сейчас непросто, – досадливо говорит Углов.

– Потому что мы включились поздно, когда уголовный розыск всю воду уже взбаламутил и вызвал панику по всей цепочке. Я понимаю, – обращается он к Кузьмичу, – у вас была совсем другая задача. У вас тоже убийство на квартирную кражу наехало и хороший компот возник. Но нам, как говорится, не легче.

– В трудной работе никому легко не бывает, – усмехается в усы Кузьмич.

– Конечно, мы вам не простую работенку подбросили. Но учти, если бы не мы, то еще неизвестно, когда бы вы добрались до этой опасной цепочки вообще.

– Так я же ничего не говорю, – разводит руками Углов. – За сигнал вам вот какое спасибо. Я только на судьбу жалуюсь, что сигнал-то получился больно громкий, что не удалось нам тихо к ним подобраться.

– И еще учти, – продолжает Кузьмич. – Вовсе не вся цепочка взбаламучена пока, а только ее московские звенья, и исключительно в связи с убийством Семанского.

– Так ведь ваш Лосев был уже в Южноморске. Говорил с Шпринцем. Даже с Гелием Ермаковым виделся и мог его встревожить, – не уступает Углов. – Это уже, извините, не московские звенья.

– Я был там исключительно по делу об убийстве Семанского, – включаюсь в разговор я. – Так Шпринц и донес, уверен. Так он…

И тут я все вспоминаю. Ну конечно! Это Шпринц обрисовал меня Гелию Станиславовичу, и когда такая каланча появилась у него в магазине, он меня сразу узнал. И, естественно, насторожился. А потом за дурачка принял. Да и не боится он уголовного розыска. Никакое убийство его не касается, тут уж он позаботился.

Так я все сейчас и докладываю.

А Эдик, верный друг, добавляет авторитетно:

– Лосев в любом деле никогда еще ничего не портил.

Это, пожалуй, тоже преувеличение, Эдику вообще свойственное.

– Видал, какие друзья? – усмехается Углов. – Вас, если что, надо в одной связке пускать. – И, обращаясь к Кузьмичу, добавляет: – У них вместе толково получается, я заметил.

– Я тоже, – улыбнувшись, подтверждает Виктор Анатольевич. – Вот недавнее дело-то, ну, по Вере Топилиной, помните? Они тогда очень удачно, считаю, вместе поработали. Помните это дело?

Он оглядывает поверх очков собравшихся.

Все, конечно, помнят. Да и как его не помнить, это дело? Какую мы потерю на нем понесли, какую тяжкую потерю!

Совещание наше заканчивается. Принимается решение о немедленной командировке Эдика в Южноморск. Мы же тем временем будем завершать расследование убийства Семанского. Снова займемся по этой линии Колькой-Чумой и Барсиковым. Если будут получены какие-нибудь новые данные по Южноморску, то тут же передадим их Эдику. Так же должен поступить в случае чего и Эдик. Тут у нас взаимная информация всегда полная, это уж точно. Углов прав, вдвоем у нас толково получается.

– Пусть они еще раз обсудят детали, – под конец говорит Кузьмич, имея в виду меня и Эдика.

На это обсуждение уходит вся вторая половина дня. После обеда мы с Эдиком запираемся у меня в комнате, обкладываемся бумагами и начинаем подробно, шаг за шагом, вспоминать, как начиналось и разворачивалось все это путаное дело. Особенно тщательно я вспоминаю свою командировку в Южноморск, вспоминаю каждого человека, с которым мне там хоть на миг пришлось столкнуться. Вспоминаю даже продавщицу в магазине Гелия Ермакова, его толстого, седого зама, сонную продавщицу в магазине Шпринца, не говоря уже о людях, которых мне пришлось узнать поосновательней. Я даю каждому характеристику, описываю его внешность, манеры, одежду, вспоминаю чуть не каждое произнесенное им слово. Эдик тщательно все запоминает, кое-что себе записывает, уточняет, задает вопросы, иногда мы с ним спорим, или придумываем, или предполагаем. Причем понимаем мы друг друга с полуслова; иногда я хочу сказать то, что он уже говорит. Очень мне хорошо с ним работается. Эдик человек веселый и умный, знающий и смелый и еще великий хитрец и выдумщик. С ним не только приятно – с ним полезно работать, легко и приятно с ним дружить. Правда, он очень азартен и горяч, это может его когда-нибудь подвести, сто раз я ему уже толковал, и сейчас нет-нет да напомню.