Текст книги "На свободное место"

Автор книги: Аркадий Адамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

Подходим ближе, и я убеждаюсь, что на всех сараях замки на месте и скобы тоже и взламывать их никто как будто не собирался.

– М-да, – качает головой Егор Иванович. – Скажи на милость. Вроде бы все сошлось, а вот на тебе, замочки, видать, целы…

Но в тоне его я не улавливаю никакой досады, наоборот, в нем сквозит даже некоторое облегчение. Я Егора Ивановича, конечно, вполне понимаю. Но… Леха не мог придумать такой двор, с этими зелеными воротами, церковью, сараями… Не мог. Тут я убежден.

Я подхожу к крайнему из сараев и с силой дергаю замок. Еще раз. Потом пытаюсь его выкрутить, повернуть. Все напрасно. Замок держит надежно. Тогда я перехожу к следующему сараю. Хватаюсь за замок. То же самое. Как я ни стараюсь, замок остается на месте. И третий сарай оказывается запертым так же крепко. Но четвертый…

Тот самый громадный, поистине амбарный замок, который я заметил еще издали, вдруг под легким нажимом вместе с одной из петель отваливается в сторону. Я на секунду даже застываю от неожиданности и стараюсь унять волнение. Егор Иванович за моей спиной тихо ойкает. Я оглядываюсь и как можно спокойнее говорю:

– Оставайся, Егор Иванович. Обожди тут. Поохраняй. А я, пожалуй, пойду позвоню.

– Не сомневаешься, выходит? – упавшим голосом спрашивает он.

– Не сомневаюсь, – говорю я и иду звонить.

…Через полчаса двор наполняется людьми. Дежурная оперативная группа нашего управления, следователь прокуратуры, ребята из районного отделения, понятые. Поодаль толпятся жильцы соседних домов и, конечно, вездесущие мальчишки, которых загадочный телеграф созвал, кажется, со всей округи. Их внимание больше всего привлекает наш огромный красавец Марс, он сидит смирно возле проводника, вывалив набок красный язык и щурясь от солнца. Кажется, и он понимает, что вряд ли ему тут будет работа, события разыгрались три дня назад, и все следы давно, конечно, утеряны.

Тем временем мы открываем дверь сарая и, светя фонарями, начинаем осмотр. И наконец, в углу, за грудой досок, я обнаруживаю тело. Человек лежит в неестественной позе, с задранной брючиной, подвернув обе руки под себя. Он в расстегнутом зимнем пальто, без шапки. Синее, в пятнах лицо, остекленевшие глаза, черные волосы прилипли к мраморно-белому, в прожилках лбу. Фотограф делает нужные снимки, затем тело выносят на середину сарая, над ним нагибается врач, рассматривает что-то, потом безнадежно машет рукой и говорит следователю:

– Видите сами. Два удара ножом. И мгновенный летальный исход. Завтра получите подробное заключение. Можно увезти?

– Минуту еще, – говорит следователь и оборачивается ко мне: – Осмотрите, Виталий, его одежду. Внимательно только. Я сейчас протокол закончу.

Да, его не ограбили. Все оказывается на месте – бумажник, кошелек, часы, всякая карманная мелочь. Я все это передаю подошедшему снова следователю. Убитому на вид лет сорок пять, сквозь черные волосы уже проглядывает лысина, смуглое лицо, одет добротно, дорогой меховой воротник на модном пальто, красивый темный костюм, сорочка, галстук, ботинки – все дорогое, все самое модное. Куда он собирался, этот человек в тот вечер? На прием? В гости? В театр? За что его убили? Кто велел это сделать? Как всегда, тысяча вопросов окружает нас в этот момент. И ведь симпатичное лицо. Впрочем, было симпатичным. Нет, невозможно смириться с убийством в мирное время, в мирном городе…

– Какое странное имя, – говорит следователь, рассматривая бумаги убитого. – Гвимар. Слыхали такое имя когда-нибудь? Гвимар Иванович Семанский.

Действительно странное имя. Испанское, что ли? Откуда оно у русского человека может взяться? Кто были родители, давшие такое странное имя? Кто был сам этот человек? Да, это сейчас главный вопрос.

Тем временем тело увозят в морг. Все документы остаются у следователя. Эксперт и оперативники заканчивают осмотр сарая. К сожалению, он ничего не дал, никаких следов, будто ветром убитого задуло в этот проклятый сарай.

Следователь прощается со мной и, взглянув на часы, предлагает:

– Давайте в восемнадцать часов у Федора Кузьмича. Все там обсудим.

– Хорошо, – говорю. – А я тут пока еще покручусь.

– Правильно, – соглашается следователь. – Попробуйте установить, между прочим, откуда он вышел, этот человек, из какой квартиры.

– Именно, – киваю я.

И вот, в конце концов, мы снова остаемся вдвоем, Егор Иванович и я.

Проводив взглядом последнего из уходящих, исчезнувшего в черном проеме ворот, Егор Иванович сокрушенно вздыхает, бросает недокуренную сигарету в снег и машинально придавливает ее каблуком, потом обращается ко мне:

– Знаешь, чего скажу?

– Чего?

– На другой день, как его убили, – Егор Иванович кивает в сторону ворот, куда не так давно унесли труп, – вот тут крупнейшую кражу залепили, – он указывает на окно стоящего во дворе дома.

– Какой этаж? – невольно настораживаясь, спрашиваю я.

– Третий. А что?

– И Семанский в тот вечер спустился с третьего этажа. Когда они его во дворе ждали. Леха сказал.

– Что ж он, по-твоему, из той квартиры непременно шел?

– Кто его знает, – я пожимаю плечами и в свою очередь спрашиваю: – Кто там живет, в той квартире, знаешь?

– Само собой. Как не знать. Я уж после кражи раза два, считай, побывал там. Значит, так. Сам на фабрике работает. Начальник отдела. Солидный товарищ. Персональная машина у него. Ну, и собственная, конечно, имеется. Фамилия Купрейчик, зовут Виктор Арсентьевич. Ну, а жена – доктор, молодая еще.

Егор Иванович умолкает.

– Все? – нетерпеливо спрашиваю я.

– Все, – кивает Егор Иванович. – Двое их, значит, осталось. Ну, у него, правда, еще семья. Но та не в счет. Он с этой законно.

– Ты говоришь, осталось двое. А сколько же их было?

– А недавно еще трое было. Батюшка ее еще. Его квартира-то. Знаменитый профессор, академик. Тоже по медицине. Фамилия Брюханов, не слыхал?

– Слыхал.

– От батюшки небось?

– Ну да.

После того как отец смотрел в госпитале тяжело раненного Игоря, а потом еще двух или трех наших ребят, многие уже знают, кто он у меня, и я чуточку горжусь, а больше, пожалуй, мне неловко от этой популярности.

– Ну, ясное дело, – кивает Егор Иванович. – По одной линии работали. Но Брюханов-то все же академик. После него знаешь сколько осталось. Одних картин не сосчитать.

– Давай-ка уточним, – говорю я. – Кража, значит, когда была?

– Двадцать первого, в среду. А сегодня у нас пятница.

– Так. А убийство, по словам Лехи, произошло во вторник, вечером. Неужели одна и та же группа? Чем же им этот Гвимар Иванович помешал?

– Надо работать, – опять вздыхает Егор Иванович. – Так разве скажешь, чем да почему?

– Сейчас в ту квартиру идти, наверное, бесполезно? – спрашиваю я. – Небось на работе хозяева-то. Как думаешь?

– Кто их знает…

– Давай на всякий случай зайдем, – решаю я. – Все-таки шестой час уже. Его, значит, Виктором Арсентьевичем зовут. А супругу как, не знаешь?

– Инна Борисовна. А фамилию отца оставила. Брюханова, значит.

– Знаменитая фамилия, – киваю я. – Гордиться надо.

Все время, пока мы ведем этот спокойный деловой разговор, я не могу отделаться от мысли, которая не дает мне покоя, просто жжет меня: значит, все-таки убили… Не врал Леха, не хвастал. Убил… Как рука поднялась? Какая должна быть пустая душа, какое тупое равнодушие к людям, к человеческой жизни. Откуда это берется? Человек кричит, а он не чувствует его боли. Вот за себя он, гад, боится, себе плохого не хочет, себе небось желает всех доступных его пониманию радостей. Ну, держись, Леха, держись. Убил ты все-таки человека. Так тебе это не пройдет, не может пройти. И тебе, Чума, тоже… Тебе особенно…

Мы заходим в темный подъезд, и старенький лифт с усилием тащит нас на третий этаж. У высокой, тяжелой двери, аккуратно обитой квадратами красивого дерматина, как спинка кожаного дивана, с медной, слегка потемневшей от времени табличкой «Профессор Б. К. Брюханов» я кручу старинный звонок, и он надсадно, с усилием верещит за дверью. Мы прислушиваемся. Я уже собираюсь снова приняться за работу, когда до нас доносятся чьи-то шаги и женский голос испуганно спрашивает:

– Кто там? Кого вам надо?

– Это я, Инна Борисовна, участковый ваш Савельев, – говорит успокаивающим тоном Егор Иванович. – Откройте, пожалуйста.

Звякает замок, дверь приоткрывается, но она на цепочке. Из-за двери выглядывает настороженное женское лицо. Узнав Егора Ивановича, женщина кивает ему и, сбросив цепочку, распахивает дверь.

– Пожалуйста, – говорит она. – Входите.

Теперь я могу ее разглядеть. Очень высокая и полная, она кажется старше своих лет. А лицо узкое и как бы породистое, что ли, заносчивое какое-то, тонкий рот почти без губ, длинный, крючковатый нос с нервными дугами ноздрей, пышные рыжеватые волосы небрежно собраны на затылке. Словом, малосимпатичная женщина, на первый взгляд во всяком случае. На ней строгий, темный костюм с белым отложным воротничком и белыми отворотами на рукавах вместо манжет.

Женщина проводит нас через переднюю в большую комнату. Старинная, громоздкая и резная мебель вокруг – диван, стулья, шкаф, круглый стол, старинная бронзовая люстра низко над ним, много картин на стенах.

– Уж извините, Инна Борисовна, – говорит Егор Иванович, когда мы усаживаемся возле стола. – Надоели мы вам, конечно. Но вот товарищ из уголовного розыска хочет вас кое о чем спросить.

– Пожалуйста, – она терпеливо и устало смотрит на меня.

– Вы знаете Гвимара Ивановича Семанского? – спрашиваю я.

– Да, конечно, – кивает Инна Борисовна. – Он бывает у нас. Он сослуживец мужа. Вернее, он приезжает в командировку на фабрику, где муж работает.

– Когда он последний раз был у вас?

– Последний раз?.. – Она задумывается. – Кажется… во вторник. Да, да. А на следующий день случилась эта ужасная кража.

– Долго он у вас был?

– Как всегда, часов до одиннадцати. Сначала пили чай. Потом они с мужем перешли в кабинет. Какие-то служебные дела обсуждали.

– Гвимар Иванович был спокоен?

– Как будто. Смеялся. Ах да, – она слабо улыбнулась. – Сообщил, что жениться собрался.

– Кто же невеста, он сказал?

– Нет. Сказал только, что дорого ему досталась, – она снова еле заметно улыбается неохотной какой-то, вялой улыбкой.

– Есть у него в Москве еще знакомые, не знаете?

– Не знаю. Наверное. Я их… Ах, нет. Однажды видела одного. Они с Гвимаром Ивановичем стояли в нашем дворе. Это с неделю назад было. Стояли и спорили. Даже, мне кажется, ссорились. Гвимар Иванович меня тогда не заметил.

Я вынимаю из кармана несколько фотографий. Перед самым отъездом из управления мне вручили фотографии Чумы и Лехи. Их дела отыскали по оставленным ими отпечаткам пальцев. Наши компьютеры работают, как и всюду, мгновенно. И вот теперь я могу показать фотографии этих двух подлецов, среди нескольких других, конечно, и спрашиваю Инну Борисовну:

– Вы не узнаете здесь человека, который говорил с Гвимаром Ивановичем?

Она внимательно рассматривает фотографии и качает головой:

– Нет. Тут все молодые люди. А тот был пожилой. Очень неприятное у него лицо.

– Когда люди ругаются, у них всегда неприятные лица, – замечаю я. – Вы можете мне это лицо описать?

– Постараюсь. Очень приблизительно, конечно. Красное лицо, седые усики, щеточкой. Потом тяжелые такие мешки под глазами. У него, наверное, больные почки. Ужасно они с Гвимаром Ивановичем ссорились. Поэтому Он меня, наверное, и не заметил. А вот я заметила, что за ними наблюдает какой-то человек. Из подворотни. В кепке, кашне зеленое, худой такой.

– Кто-нибудь из этих? – Я снова тянусь к фотографиям.

– Нет, нет. Совсем другой. Я мимо него прошла. Очень внимательно он наблюдал. Я даже забеспокоилась, помню.

Да, это уже совсем непонятно. Словно вокруг квартиры покойного академика кружило в эти дни сразу несколько преступных групп. Странный какой-то узел завязался тут.

За окном уже стемнело. Мы прощаемся.

Глава 4
СТРАННЫЕ СОБЫТИЯ ВО ДВОРЕ ОДНОГО ДОМА

Кражей на Басманной занимается группа из другого отдела во главе с Пашей Мещеряковым. Я к нему заглядываю, как только прихожу утром на работу, и мы уславливаемся о встрече у нашего Кузьмича сразу же после оперативки в отделах. Кузьмич велит Вале и Пете Шухмину тоже явиться к нему. Он уже в курсе наших вчерашних открытий и всяких предположений и планов в связи с этими открытиями. Словом, собирается небольшое оперативное совещание, хотя Кузьмич таких слов не любит и предпочитает говорить: «Заходите, кое-что обмозгуем». Вот мы и собираемся «обмозговывать» странное преступление на Басманной.

Паша, скромный, немногословный паренек в неизменном синем костюме, голубой рубашке и ярко-синем галстуке – за что мы его прозвали, а так же еще и за молчаливость «небесным Пашей», – информирует нас о положении дел с той квартирной кражей. Все сообщаемые им факты мы сразу же «примеряем» к Лехе, Чуме и к их возможным сообщникам. Хотя объяснить при этом, зачем им понадобилось в ходе подготовки к краже убивать какого-то Гвимара Ивановича, пока совершенно невозможно. Однако то обстоятельство, что он тоже приехал из Южноморска, позволяет предположить, что Гвимар Иванович может быть знаком с членами шайки и даже находиться с ними в каких-то отношениях.

Остается также и версия, что убийство организовал или спровоцировал Чума из ревности, ведь у Гвимара Ивановича были, кажется, самые серьезные намерения в отношении Музы. Впрочем, из слов ее матери получается, что Гвимар Иванович тоже знал Чуму, даже куда лучше, чем знала его Муза. Наконец, и сам Гвимар Иванович нам пока далеко не ясен и весьма подозрителен, вспомним хотя бы его подарки Музе. Так что между ними могли существовать и всякие другие отношения, кроме ревности.

Итак, Паша Мещеряков рассказывает нам о той краже, перечисляет, что взято ворами. И тут мы отмечаем, что отбор картин произведен весьма квалифицированно, и это уже не под силу ни Лехе, ни Чуме, тут чувствуется иная рука. И у всех у нас одновременно почти возникает интересная мысль: а не могло ли так случиться, что именно Гвимар Иванович, будучи вхож в ту квартиру и к тому же достаточно образован, наметил вещи для кражи, сообщил все сведения о хозяевах квартиры, а потом был убит сообщниками, ибо потребовал львиную долю добычи?

– Пока что утверждать трудно, – как всегда, уклончиво говорит Валя Денисов. – Ведь не после кражи, а до кражи убили.

– Делили шкуру неубитого медведя, – смеется Шухмин.

– Очень даже возможно, – сердито возражаю я. – Сколько таких случаев уже было, ты вспомни. Добыча-то предполагалась богатейшая. Тут перегрызться уже заранее можно было.

– Ясное дело! – с энтузиазмом поддерживает меня Петя.

– Что дала работа по месту происшествия? – спрашивает Пашу Мещерякова Кузьмич. – Протокол осмотра у тебя? – он кивает на папку, которую принес с собой Паша.

– У меня, – отвечает Паша и раскрывает свою папку.

И тут мы узнаем весьма интересные факты. Во-первых, на месте происшествия, то есть в квартире, не оказалось следов пальцев посторонних лиц. Следовательно, то, что забыли сделать Леха и Чума в квартире художника Кончевского, их заставил кто-то сделать в квартире покойного академика Брюханова. Если, конечно, они вообще туда проникли. Но другие факты говорят, что они вполне могли туда проникнуть, вернее даже… Впрочем, вот эти факты. В прихожей, на полу, обнаружили окурок сигареты «Прима», которые курил Леха. И группа слюны на этом окурке совпала с Лехиной группой. Мы внимательно исследовали окурки, оставленные Лехой и Чумой в квартире художника Кончевского.

Но самым главным фактом – и тут мы, честно говоря, просто ахнули – оказался не окурок. В квартире на полу была найдена перчатка, принадлежащая… Кольке-Чуме. Коричневая перчатка, наполовину кожаная, а наполовину замшевая с металлической кнопкой и выступающими грубыми швами. Вторую такую перчатку я своими глазами видел у Чумы, когда мы вышли за сигаретами в переднюю. У меня их в пальто не оказалось, а Чума достал из кармана своего пальто сначала такую вот перчатку и, выругавшись, сказал, что где-то потерял вторую, а потом и пачку сигарет. Да, теперь уж сомнений не оставалось, теперь уже даже Кузьмич, я вижу, поверил в мою версию. Раз кражу совершили Чума и Леха из той самой квартиры, где бывал тоже весьма подозрительный Гвимар Иванович, то конфликт вполне мог возникнуть у них из-за дележа украденного, это куда вероятнее, чем из-за Музы.

– Они его поджидали во дворе, пока он был в той квартире, – говорит Шухмин. – А потом он вышел, и тут произошла ссора.

– Нет, – возражаю я. – Леха мне намекнул, что кто-то велел им убить этого Гвимара Ивановича. И потом, тот седой во дворе…

– Ну, пока спор бесполезен, – говорит Кузьмич. – Пока мне кажется, что Лосев прав. Велели им убить. И тут не двое, тут, видать, банда действует.

Итак, банда Чумы, где, впрочем, он вовсе не был главарем, им, скорей всего, был тот низенький и седой, который спорил однажды во дворе с Гвимаром Ивановичем, – банда эта приехала в Москву и ограбила квартиру покойного академика. И вполне очевидно, что кто-то дал банде «подвод», навел ее на эту квартиру. В таком случае версия по Гвимару Ивановичу становится вполне реальной. Повторяю, он был вхож в этот дом и вполне мог определить ценность находящихся там картин и вещей.

Непонятной тут пока остается лишь одна деталь: кто мог следить за Гвимаром Ивановичем и седым толстяком, когда они ссорились во дворе? Деталь, казалось бы, пустяковая, тем более что, возможно, Инне Борисовне это просто показалось. И все же… Кузьмич наш любит говорить: «Маленькая деталь – это как на чертеже один малюсенький угол, если он не совпадает, то огромные многоугольники не подобны. А у нас в таком случае лопается самая распрекрасная версия». Впрочем, все в конце концов может объясниться и встать на место. Надо лишь как следует поработать, только и всего.

– Какие интересные связи еще установили у этой семьи? – снова спрашивает Пашу Мещерякова Кузьмич. – Кроме, значит, Гвимара Ивановича.

– Тысячу людей установили, – ворчит Паша.

Он как будто даже недоволен своими открытиями.

– А этого Гвимара Ивановича вы установили? – спрашиваю я.

– До него мы не добрались, – отвечает Паша.

– Ну, давайте разбираться, до кого вы добрались, – говорит Кузьмич. – Списки у тебя есть?

– А как же.

Паша достает списки, и мы углубляемся в работу.

Здесь указаны все родственники Инны Борисовны и Виктора Арсентьевича, все их друзья, сослуживцы, просто знакомые, все случайные посетители квартиры за последнее время – водопроводчик, столяр-краснодеревщик, служащая прачечной, доставщик заказов из гастронома, врач поликлиники, лечивший простудившегося Виктора Арсентьевича, медсестра, приходившая ставить ему банки, почтальон, приносивший очередные подписные тома Толстого и Тургенева. Словом, не был, кажется, пропущен ни один человек, переступивший за последнее время порог этой квартиры, кроме… Гвимара Ивановича.

– Тут вообще нет приезжих, – замечает Денисов.

– Не успели еще, – вздохнув, отвечает Мещеряков. – И так вон сколько за три дня проверили.

– Но банда тянет на приезжих, – вступает в разговор Петя Шухмин. – В первую очередь их сейчас надо выявлять.

– Теперь-то ясно, – угрюмо соглашается Мещеряков.

– Ты не расстраивайся, браток, – утешает его Петя. – Мы сейчас впряжемся знаешь как? Ветер засвистит.

– У тебя здесь есть список украденных картин и всего остального? – спрашивает Кузьмич Пашу и указывает на его папку.

– Есть. Вот он, – Паша достает сколотые листки.

Мы внимательно читаем этот длинный список.

– Да-а… – качает головой Шухмин. – На себе не унесешь.

– Именно что, – подхватываю я и многозначительно смотрю на Пашу. – Как насчет машин, ничего не накололи?

– Кое-что, – говорит Мещеряков. – В тот день у дома заметили четыре машины.

– У дома – это значит во дворе? – уточняю я.

– Ну да, – кивает Паша. – Все четыре нашли и проверили. Отпадают.

– Наверное, была еще, – осторожно замечает Денисов.

– Да, точно была, – говорю я. – Уйма же вещей взята.

– Эх, подзабыли люди небось тот день, – вздыхает Шухмин. – Ограбление в среду было, так? А сегодня у нас суббота. День отдыха, между прочим. Для нормальных людей, конечно, – и снова демонстративно вздыхает.

– По убийству мероприятия осуществляются непрерывно, – строго говорит Кузьмич. – Прекрасно ты это знаешь, Шухмин. А тут мы еще три дня потеряли.

– Так я же не возражаю, Федор Кузьмич Я только констатирую.

– Ты лучше констатируй на пользу делу. Вот с машиной, скажем, это пункт серьезный. Машина должна быть. Где-то она непременно стояла.

– И час уточнить можно, – добавляю я. – Леха сел в такси к Володе около двух часов дня. К этому времени, выходит, кража была уже совершена и вещи куда-то отвезли.

– Точно, – подхватывает Мещеряков. – И по нашим данным кражу они совершили в первую половину дня.

– Словом, так, милые мои, – говорит Кузьмич, прихлопывая ладонями по столу. – С руководством и прокуратурой договоримся, и дела эти, по убийству и по краже, видимо, надо объединять. Совместно будем работать, так, что ли, Мещеряков, не возражаешь, я думаю?

– Думаю, что так, Федор Кузьмич.

– Вот и хорошо. А линии у нас пока такие, – Кузьмич обращается к нам. – Ты, Денисов, продолжи поиск этой Музы. Думаю, не все ее связи выявлены и отработаны. И хотя она сейчас с этим самым Колькой, однако где-то все-таки должна появляться, одна или с ним. Кого-то видит, кому-то звонит. Все это узнать можно. Понял ты меня?

– Понял, Федор Кузьмич. Узнать-то это все, наверное, можно, если только… если не уехали они уже.

– Навряд, – задумчиво качает головой Кузьмич. – Не так это просто теперь для них. И Колька этот лучше выждет. Он же знает, что его стерегут всюду. Он опытный, Колька этот. И хитрый. Из прошлого дела то видно. И потому ищи Музу, она скорей высунется. И приведет к нему. Плохо, конечно, что дочку свою она мало любит. Плохо. И не для нас, мы ее все равно найдем. Для дочки плохо. И для нее самой, для Музы этой.

Он досадливо трет ладонью седой ежик волос на затылке и продолжает рассуждать:

– Значит, так. С тобой ясно, Денисов. Теперь ты, – обращается Кузьмич ко мне. – Лучше познакомиться с тем домом, с жильцами, с той квартирой, конечно. И двор не забудь. Особенно двор. Надо разобраться, кто там все эти дни кружил. И в уме еще машину держи. Их машину. Она, конечно, московская. А значит, в банде есть еще и москвич, у которого своя машина или казенная. Улавливаешь?

– Как-нибудь улавливаю, – бодро отвечаю я. – Не в первый раз.

– Ишь ты, – усмехается Кузьмич. – Тут на двадцать восьмом году не все всегда улавливаешь, а у тебя на пятом, я смотрю, никаких уже сомнений нет.

– Ну что вы, Федор Кузьмич! Я их просто про себя держу, чтобы другим настроение не портить, – довольно неуклюже пытаюсь оправдаться я.

– Гуманист, – смеется Петя Шухмин. – Как нас бережет-то!

– А вообще, милые мои, что-то меня с этой кражей жмет, – задумчиво произносит Кузьмич. – Заурядное дело вроде бы. Так? И все как будто сходится. Но… есть какие-то мелкие неувязочки. Ну, во-первых, состав шайки этой. Какой-то он… – Кузьмич делает неопределенный жест рукой – Допустим, Гвимар Иванович тот – наводчик. А седой кто? И еще какой-то москвич с машиной… И убрали они этого самого Гвимара там же, где наутро предстояло… М-да…

Он качает головой.

– А во-вторых, что? – спрашиваю я.

– А во-вторых, Леха тебе говорил про свои дела как-то не так. Когда вы в квартире Чуму ждали. Помнишь? Мол, живут люди с громадными деньгами, а где берут, туда нас с тобой не пустят. Нам они копейки бросают. И попробуй, мол, поближе сунься.

– Да, да, – подтверждаю я. – Помню. Еще он сказал, что как мы с Чумой того, так они и каждого кончат, если сунется. Они!

– Вот, – кивает Кузьмич. – Что-то не похоже это на обычную квартирную кражу, пусть даже самую крупную.

– Но Чума и Леха все же ее совершили, – убежденно замечаю я. – И убитый Семанский на той квартире бывал.

– Все так, – вздыхает Кузьмич. – Все так. И потому кражей этой нам придется заняться. Но… как говорится, три пишем, а один в уме. Или даже наоборот, милые мои.

– Федор Кузьмич, – спрашивает Денисов, – а что, из Южноморска пока ничего не поступало на наш запрос?

– Нет пока. Сегодня напомним, – отвечает Кузьмич.

– Может, у них что-нибудь есть и на этого Гвимара Ивановича? – продолжает Валя. – Тоже хорошо бы запросить.

– Дело, – соглашается Кузьмич. – Вы пока действуйте, милые мои. К вечеру авось тут уже новости будут ждать. А может, и сами чего добудете. Это еще важнее.

Мы выходим в коридор и все как по команде закуриваем, кроме Вали Денисова. В кабинете Кузьмича мы по-прежнему ни одной сигареты не выкуриваем. При этом замечаем, что и сам Кузьмич закуривать стал гораздо реже.

У меня в комнате мы с Петей Шухминым делим работу, и мне кажется, что я беру на себя более трудную часть – то, что сказал Кузьмич насчет хозяев ограбленной квартиры, а также двора, особенно двора, и странных событий, которые там происходили. А Шухмину достается не такое уж сложное дело, по нашим понятиям – встретиться со всеми четырьмя водителями машин, которые в день ограбления квартиры покойного академика Брюханова побывали во дворе этого дома, и выяснить, не видел ли кто-нибудь из них некую пятую машину в том дворе и кто в ней сидел, что на ней привезли или увезли и что это вообще за машина была. Ну, и вообще, что эти четверо водителей заметили в том дворе и кого заметили. Вот, собственно, все, что от Шухмина требуется. Список этих машин, с номерами, фамилиями водителей и наименованием организаций, кому эти машины принадлежат, мы взяли у Паши. Словом, самое простое задание получает Шухмин. Но если бы я только знал, чем оно для него кончится…

Итак, в списке было четыре машины, все легковые «Волги» «двадцатьчетверки», все учрежденческие, вернее, три из них, четвертая была такси. Все четверо водителей ровным счетом никакого отношения не имели к ограблению квартиры, ребята из группы Паши Мещерякова установили это абсолютно точно. И потому разговаривать с ними можно было вполне откровенно и рассчитывать на их помощь тоже было можно. Так заверил нас Паша, и так оказалось на самом деле, с некоторыми поправками, однако.

…Петя Шухмин отправился выполнять полученное задание.

Первый из водителей, Владимир Павлович Храмов, которого Петя застал дома по случаю полученного им отгула за какие-то переработанные дни, оказался человеком немолодым и хмурым. Одет он был по-домашнему, в старых брюках и шлепанцах.

Узнав, что Шухмин из милиции, Владимир Павлович нахмурился еще больше и через силу пригласил его раздеться и пройти в комнату. Там на чисто прибранном столе лежали очки и развернутая газета. В маленькой квартире никого больше не оказалось.

Выслушав Петю, Храмов почесал за ухом и мрачно изрек:

– Я, между прочим, там галок не считал. По делу приехал.

– По какому же делу? – спросил Петя с единственной целью хоть немного «разговорить» своего собеседника.

– Велено было профессора Томилина Валерия Алексеевича на совещание привезти, для доклада. В путевке все отмечено, можете проверить, если желаете.

– Не желаем, – весело ответил Петя. – Желаем узнать другое: вы долго товарища профессора ждали там, во дворе?

– Кто его знает. Ну, минут, может, двадцать, полчаса.

– Кого видели за это время в том дворе, кто проходил, не помните?

– Всякие проходили. Разве запомнишь.

– Ну, все-таки. Хоть кого-нибудь запомнили? – настаивал Петя.

– Да никого я не запомнил. А так, знаешь, лепить я не привык. Отвечай потом. Ведь затаскаете, что, я не знаю?

– Да что вы, Владимир Павлович! Зачем мне вас таскать? – взмолился Петя. – Мне бы только ниточку какую-нибудь, чтобы ухватиться. Ведь как раз в это время четыре, а то и пять чемоданов вынесли с крадеными вещами, представляете? И непременно в машину должны были погрузить.

– Не видел, не видел, – замотал лысой головой Храмов. – Никаких таких чемоданов не видел. Я вон газету читал, – он кивнул на лежавшую перед ним газету.

– Не может быть, чтобы вы ничего не видели, – сердито возразил Шухмин.

– Вы просто не хотите помочь. В чем дело, Владимир Павлович? Вы же честный человек.

– Честный, – с достоинством согласился Храмов. – Вот уже пятьдесят два стукнуло, а я за всю жизнь не только под судом, но и в свидетелях никогда не был. И не желаю. Нервы беречь надо, еще в «Здоровье» писали. Они на всю жизнь одни, не восстанавливаются.

– Так ведь и я не ради себя стараюсь.

– У вас работа такая. У меня вот тоже, слава богу, работенка нервов требует. Ведь каждый норовит под колеса сунуться. Тут во нервы как дрожат. А мне до пенсии еще восемь лет трубить.

– Да разве нужны нервы, чтобы сказать, что вы во дворе видели? Тут совесть нужна, а не нервы, – начал закипать Шухмин.

– Как же тут без нервов? А если они на суд придут?

– Кто придет?

– Да эти, которые, значит, с чемоданами перли?

– Их приведут. Они не сами придут. И вы-то тут при чем? Вас же на суде не будет.

– Вытащите. Что, я не знаю? Вам слово скажешь…

– Ну, хватит, Владимир Павлович, – прервал его Петя. – Не хотите помочь, не надо. Больше я уговаривать вас не буду.

– Так я же со всей душой, – спохватившись, торопливо произнес Храмов, видимо встревоженный какими-то злыми нотками в голосе Пети.

– А если со всей душой, то давайте рассуждать по-другому, – с новым запасом терпения сказал Петя. – В котором часу вы приехали за профессором?

– Я-то?

– Ну да. Вы.

– Не помню уже.

– Владимир Павлович! – укоризненно произнес Петя. – Вспомните, пожалуйста.

Храмов вздохнул.

– В девять тридцать…

– Так. И стояли минут двадцать – тридцать. Прекрасно.

– И чемоданов никто не нес, – напомнил Храмов.

– Тоже прекрасно. А там, посередине двора, детскую площадку помните? Там еще с краю здоровенное дерево кривое растет.

– Ну, помню.

– Там ребятишки играли?

– Ну, играли. Что с того?

– И на здоровье. Их трое было?

– Двое. Пацаны. Вот такие, – Храмов поднял руку невысоко над полом.

– Одни гуляли?

– С бабкой. В очках. Книгу читала. Носа не оторвала.

– А к бабке этой никто не подходил?

– Другая бабка, – усмехнулся Храмов, чувствуя себя в полной безопасности за этими бабками. – Рядом села. Воротник у ней рыжий, пушистый, головы не видно. Ну, и пошла тары-бары.

– Вы уехали, а они все болтали?

– Ясное дело, если уже языками зацепились.

– А кто еще заходил во двор?

– Ну зашел один. У меня спрашивает: «Ты с комбината? За Виктором…» – «Нет, говорю». Он и отошел.

– Совсем ушел? – насторожившись, спросил Петя.

– Да нет, на скамеечку сел. Видно, ждать решил.

Это был первый важный факт, на который Петя натолкнулся.

– А какой из себя мужик тот?

– Не мужик. Парень. Ну, обыкновенный. Какой еще?

Петя достал из кармана несколько фотографий и протянул их Храмову.