Текст книги "На свободное место"

Автор книги: Аркадий Адамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

Мы еще некоторое время обсуждаем наши сведения о Совко, его связи и его характер. Да, характер его мы уже тоже в общих чертах знаем – коварный характер, обманчивый, злобный и опасный. И манеры такие же. Словом, для первого разговора с Совко мы, пожалуй, готовы.

Кузьмич смотрит на часы, потом звонит в наш внутренний изолятор, где сейчас находится Совко, и просит доставить его на допрос.

Проходит совсем немного времени, и в дверь раздается аккуратный стук. На пороге появляется конвойный.

– Товарищ подполковник, – докладывает он, – арестованный Совко доставлен для допроса.

– Заводите, – кивает Кузьмич.

И вот Совко перед нами.

Он все такой же – пухлые, яркие губы, голубые, прозрачные глаза, даже светлые волосы по-прежнему лежат аккуратно и почти изящно. Да и сам он за эти сутки не потерял изящества в своем хорошо сшитом и почти не измявшемся костюме. Видно, в камере он устроился по-хозяйски, привычно и уверенно. Он и вообще-то не потерял уверенности и, кажется, вполне пришел в себя после столь неожиданного ареста.

Высокий, стройный, он входит энергично и подчеркнуто спокойно, а на узком нежно-розовом лице сияет безмятежная, прямо-таки детски-наивная улыбка. Он уже готов и сказать что-то в таком же роде сидящему за столом Кузьмичу, но тут он видит вдруг меня, расположившегося в стороне, на диване, и сразу, конечно, узнает. Как будто облачко проходит по его лицу, на миг стискиваются зубы, даже ритм движений сбивается, когда он делает несколько шагов, подходя к столу. Все это, конечно, едва заметно, но слишком велико напряжение встречи, чтобы я мог упустить такие признаки очевидного его смятения. Да, увидеть меня он, конечно, не рассчитывал, и теперь его план поведения на допросе скомкан, даже вообще проваливается, – надо срочно перестраиваться, искать новую линию поведения и защиты. А пока он в явном смятении, и надо быстрее воспользоваться этим моментом.

– Садитесь, Совко, – как всегда спокойно, даже буднично говорит Кузьмич. – Для начала хочу вас предупредить. Игра в прятки не состоится. Не подойдет к данному моменту. Мы вас уже знаем, и прошлые ваши дела, и сегодняшние. И, в отличие от правил, о которых вы, полагаю, наслышаны, я намерен сразу сообщить вам то, что мы знаем, чтобы вы поняли, в чем упираться бесполезно, даже, пожалуй, вредно для вас.

– А в чем и полезно? – усмехается Совко.

– Что для вас полезно, это вы, я думаю, сами сообразите, – равнодушно замечает Кузьмич. – В отличие от прежних судимостей, эта ведь будет особая.

– Почему же такое?

– За вами убийство, покушение на другое убийство и крупная квартирная кража. Это тянет на серьезный приговор, Совко.

– Надо еще доказать.

– Непременно, а как же.

– И помогать я вам не собираюсь, не надейтесь, – криво усмехается Совко.

Нет, он еще не пришел в себя, он чувствует себя очень неуютно, паршиво себя чувствует и плохо это скрывает.

– Если вы имеете в виду, – замечает Кузьмич, – что не собираетесь говорить правду, то ведь это, Совко, и очень трудно и очень вредно. Очень трудно потому, что, когда вы будете врать и выдумывать, у вас перед глазами будут стоять истинные события, в которых вы участвовали, ярко стоять, зримо, можно сказать, и снова вернутся к вам все переживания, которые вы в тот момент испытывали. И все это вам придется намертво зажать в себе, побороть. А на их место все время ставить бледные картинки придуманного, и при этом не сбиться, не забыть чего-то, повторить точно, во всех подробностях свои выдумки через неделю, через месяц… Трудная, скажу вам, задача. Почти невыполнимая.

– А вы за меня не бойтесь, пусть за меня другие боятся, чтобы не сбился, – зло отвечает Совко и заметно краснеет.

– К другим мы еще подойдем, обязательно подойдем, – обещает Кузьмич.

– Ну вот. А я уже битый, не такие допросы выдерживал.

– Не только выдерживали, но и кое-чему научились, надеюсь. Если их, конечно, правильно вели, как надо. Но только такого допроса у вас еще не было, Совко.

– Это почему же такое?

– А потому, во-первых, что таких, особо тяжких преступлений вы до сих пор не совершали. И потому, во-вторых, что вы еще не знакомы с МУРом. О МУРе вы вон только его спрашивали, если помните, – Кузьмич кивает в мою сторону.

– Ну, как, мол, тут ваш великий МУР воюет.

– Теперь сам вижу и хвалю, – старается вести себя как можно развязнее и увереннее Совко. – Ловко вы, оказывается, воюете.

– Да нет, – небрежно машет рукой Кузьмич. – Ничего вы еще не увидели. Главное впереди.

– Запугать хотите?

– Ни в коем случае, – серьезно говорит Кузьмич и повторяет: – Ни в коем случае.

Он мне сейчас удивительно напоминает Макаренко, каким я его запомнил по известному фильму, – длинный, ширококостный, чуть сутулый, круглое, слегка монгольского склада лицо, очки в простой, тонкой оправе, ежик седеющих волос на голове, мешковатый костюм. И манеры неторопливые, основательные, невольно внушающие доверие. Впрочем, никакого доверия он Совко пока не внушает.

– Так вот, надеюсь, – продолжает Кузьмич, – вы кое-чему научились. Например, что глупо и вредно запираться, когда все ясно, известно и доказано. Так ведь?

– Ну, допустим, этому я научился, – снисходительно соглашается Совко. – Только никакого убийства я на себя не возьму, уж будьте спокойны.

– На Леху спихнешь? – тихо спрашиваю я.

И от моего тихого голоса откуда-то со стороны невольно вздрагивает Совко и, повернув голову, мутно, пристально смотрит на меня.

– Скажешь, – медленно продолжаю я, – что ты только присутствовал тогда во дворе, ну, еще лампочку разбил, помог труп затащить в сарай. И все. Так скажешь, да? А бил ножом Леха, два раза бил. И еще оправдаешься перед самим собой: Лехи, мол, тут нет, его еще искать надо, а я уже тут. А что Леху мы теперь в два счета найдем, об этом ты не думаешь сейчас, об этом думать тебе не хочется…

Чем дольше я говорю, тем больше наливается Совко лютой ненавистью ко мне. Я вижу, как темнеют его водянистые глаза, как сцепились пальцы на коленях.

– М-мусор… – цедит он сквозь зубы, не отводя от меня ненавидящих глаз. – Не добил тебя тогда Леха…

– Во, во, – насмешливо и зло говорю я, – опять Леха. А ты, значит, в стороне, ты и тут ни при чем, да, Чума? Ну что ж, давай, давай, защищай таким способом свою поганую жизнь. Очень эта линия нам на руку. А еще говоришь, помогать не собираешься. Вали все на Леху. Он потом очень благодарен тебе будет, увидишь.

Но Совко уже берет себя в руки, на пухлых губах появляется безмятежная улыбка, а пустые, светлые глаза становятся даже какими-то лучистыми. Он пожимает плечами и говорит:

– Не собираюсь ни на кого валить. Собираюсь просто все отрицать. Не знаю никакого убийства, никакого покушения и никакой квартирной кражи. Может, вы еще чего хотите на меня повесить? Валяйте, доказывайте. Как докажете, так приму. Никак иначе.

– Это я вам уже обещал, – снова вступает в разговор Кузьмич. – Наше дело такое – все доказывать. Но сперва давайте уточним вашу позицию. Значит, очевидные вещи вы отрицать не будете, так я вас понял?

– Не буду, – соглашается Совко.

Видно, что с Кузьмичом ему разговаривать куда приятнее, чем со мной. Это понятно.

– Вот и давайте разберемся, – продолжает Кузьмич. – Сначала по людям, потом по фактам. От матери, жены и дочки вы, конечно, не отказываетесь?

– Нет…

– Как бы они от него не отказались, – негромко замечаю я со своего дивана.

– А ты… – резко поворачивается ко мне Совко, но тут же, оборвав себя, уже спокойнее добавляет: – Никого это не касается. Мое это дело, понял?

– Итак, будем считать, что вы от них не отказываетесь, – спокойно говорит Кузьмич, словно не замечая этой новой вспышки. – Хотя… Впрочем, это потом. А касается нас сейчас, Совко, все, что касается вас. Абсолютно все, к сожалению. Раз уж вы решили построить свою жизнь во вред всем вокруг, раз решили одно только горе людям приносить. Даже тем, кого любите.

При этих словах Совко лишь снисходительно усмехается, но в пустых его, светлых глазах появляется настороженность.

– Пойдем дальше, – все так же спокойно продолжает Кузьмич. – Свое знакомство с Лехой, то есть с Красиковым, вы, надеюсь, тоже отрицать не будете?

– Конечно, – соглашается Совко.

– А Гвимара Ивановича Семанского вы знали?

– Нет.

– Ну, ну. Это ведь отрицать тоже глупо.

– Докажите, что знал.

– Пока это могут подтвердить два человека. Красиков и…

– А где он, ваш Красиков? – насмешливо спрашивает Совко, оглядываясь по сторонам.

И встречается с моим взглядом. Шутовское настроение у него сразу пропадает.

– Скоро будет здесь, – с угрозой говорю я. – Ты же знаешь, что из Москвы ему теперь не выбраться. И здесь долго тоже не прокантоваться. Его фото уже у всех на руках, у каждого постового.

– Так вот, во-первых, Красиков, – продолжает как ни в чем не бывало Кузьмич. – А во-вторых… Леснова.

– Это еще кто? – грубо спрашивает Совко.

– Разве не знаете? – удивляется Кузьмич. – Это же Муза.

– А-а… И ее, значит, втянули?

– Вы сами ее втянули, Совко, – Кузьмич огорченно качает головой. – Но о Музе мы еще поговорим. Так Гвимара Ивановича вы знали?

– Ну, знал.

– И об его убийстве?

– Ну… слышал.

– От кого? – без тени усмешки, серьезно спрашивает Кузьмич.

– Не помню.

– Так. Значит, в этом пункте вы считаете, что отпираться разумно?

– Да, считаю, – резко отвечает Совко, и пухлые, яркие губы его вдруг расплываются в усмешке. – А вы не считаете?

– Пожалуй. Тут нам придется, конечно, доказывать. Так легко убийство не признают, – соглашается Кузьмич и неожиданно спрашивает: – Льва Захаровича знаете?

– Льва Игнатьевича… – машинально поправляет его Совко.

– Конечно. Значит, знаете?

– Ну, знаю…

– Так. Видите? Пока мы идем с вами только по людям. А потом пойдем по фактам. И пока вы ведете себя, я бы сказал, вполне разумно.

– А я вообще разумный человек.

– Хомо сапиенс, – насмешливо замечаю я.

Совко этого не понимает и на всякий случай со мной не связывается, даже головы не поворачивает. Но все непонятное всегда беспокоит, мешает а порой и пугает. Черт его знает, что я такое сказал и как это его, Совко, касается. А тут еще и Кузьмич кивает мне и загадочно говорит:

– Именно что, – потом поворачивается к Совко: – Пойдем дальше. Виктора Арсентьевича Купрейчика знаете?

– Нет.

Что-то в этом твердом «нет» Кузьмича явно настораживает. По-моему, какой-то намек на искренность.

– Залезли в квартиру, даже не зная, кто хозяин?

– Какую еще квартиру? – резко спрашивает Совко. – Ни в какую квартиру я лично не залезал.

Это уже очевидная ложь, и разоблачить ее весьма просто, стоит только показать Совко утерянную им там перчатку. Но это делать еще рано. Кузьмич придерживается принятого плана допроса.

– Ладно, – соглашается он. – Значит, о Купрейчике Викторе Арсентьевиче ничего не знаете, так, что ли?

– Ничего.

– Что ж, выходит, это тоже надо будет доказывать. Только и всего. Знать вы его должны, деться тут некуда.

– Попробуйте докажите, – нахально улыбается Совко. – Интересно, что у вас получится.

– Попробуем, – кивает Кузьмич. – А вот парень такой, в зеленом кашне, в кепке, у него еще «Москвич» красный. Его как зовут?

Совко напряженно смотрит на Кузьмича, словно пытаясь угадать, какой ответ тот хочет услышать и что вообще этот вопрос означает. И тут я впервые за весь допрос перестаю его понимать. О чем думает сейчас Совко? Почему возникло вдруг такое напряжение? Ведь самый, казалось бы, простой вопрос, его Совко должен был ждать. Ну, откажись отвечать, скажи, что не знаешь этого парня, только и всего. Чего тут волноваться, чего медлить? Непонятно. А все непонятное… Да, теперь мы с Совко, кажется, поменялись ролями.

Видимо, и Кузьмич ощущает эту внезапную напряженность и говорит с каким-то скрытым и мне пока непонятным смыслом:

– Он здорово намозолил там всем глаза, этот парень.

– Это где же такое? – с напускной небрежностью спрашивает Совко, но эта небрежность немало стоит ему сейчас, я чувствую.

– В том дворе, – отвечает Кузьмич.

Совко молчит. Он не спрашивает, что это за двор, его сейчас спектакль явно не занимает, он пытается что-то сообразить или вспомнить. Но что именно? Я по-прежнему не понимаю его и начинаю нервничать.

– А на их даче вы были? – снова спрашивает Кузьмич.

Ага. Он начинает «кольцевать» Совко вопросами по этому пункту, вызвавшему такую странную реакцию, искать слабое место здесь, чтобы через него прорваться или незаметно проскользнуть к истине, к разгадке этой странной заминки в допросе.

Почему, назвав трех соучастников, Совко не желает называть двух других? Потому что они москвичи? Ну и что? Потому что они в данный момент ближе всех к краденым вещам, к его, Совко, доле, которую он не хочет потерять?

– Так были вы на их даче? – повторяет свой вопрос Кузьмич.

Совко колеблется, медлит с ответом и наконец выдавливает из себя:

– Не был…

Эге, кажется, он тоже начал какую-то игру с нами. Нервы мои так напряжены, что ловят, как самый чуткий камертон, его напряжение, его попытку сбить нас со следа.

– Ну конечно, – говорю я насмешливо, – такой мелкой шавке не положено знать, где что лежит. Ее дело кусать кого прикажут и тявкать на ветер.

Совко резко поворачивается в мою сторону. Узкое лицо его вспыхивает, заливается краской, кривятся, дрожат пухлые губы, и пустые глаза сейчас полны злобы. Здорово, кажется, я его задел, самолюбивый он парень, с гонором.

– А ты… – еле сдерживаясь, говорит он. – Ты помалкивай. Еще увидим, кто из нас тут шавка.

– Давай, давай, – подстегиваю я его. – Но на дачу тебя все-таки не пустили, выходит. Ты небось и зеленые «Жигули» тоже ни разу в том дворе не видел.

Я помогаю Кузьмичу «кольцевать» слабый пункт, на который мы так неожиданно наткнулись.

– Какие еще «Жигули»? – раздраженно спрашивает Совко, но тут же, спохватившись и не желая, видимо, выступать в роли мелкой шавки, которой чего-то не доверяют, добавляет: – Меня на солому не купишь. Фиг я тебе чего скажу, заруби это себе.

Странно, но у меня такое ощущение, что он ничего об этих «Жигулях» не знает. Неужели у них так поделены роли? Что-то не верится. Тем не менее на «Жигулях» Совко оступился. Уловил это Кузьмич? Наверное. Во всяком случае, он переходит к новой теме.

– Учтите, – говорит он Совко, – Музу мы пока отпустили.

– А если бы и захотели посадить, то не смогли бы, – усмехается Совко. – Нет за ней ничего, не прицепитесь.

– Да, не успели вы втянуть ее в свои дела, это мы знаем. А верно, что вы жениться на ней собрались?

– Не ваше дело, – снова начинает грубить Совко.

– Ошибаетесь, – терпеливо, не повышая голос, возражает Кузьмич. – Я уже вам сказал: теперь все, что касается вас, касается, к сожалению, и нас. А Музе вы только искалечите жизнь. Куда например, вы хотите ее увезти? Домой, где жена с дочкой вас ждут?

– Увез бы – не нашли, – нагло говорит Совко, – сколько бы ни вынюхивали. Такими бабами не бросаются, когда они сами в руки идут.

– Еще бы, – усмехаюсь я. – Она же по глазам гадает и своя до смерти, так, что ли? Еще и завалить обещал, когда надоест, чтобы другому не досталась.

И тут Совко резко поворачивается, готовый, кажется, кинуться на меня, светлые глаза его странно вспыхивают и заметно бледнеют покрытые золотистым пушком щеки. Он стискивает кулаки и, захлебываясь, кричит:

– Не цапай!.. Убью!.. Моя Музка, понял?!. Моя!.. С Гвимаром не пошла, на миллионы его плюнула!.. А на тебя, копеечника, гниду, и не посмотрит!.. Ни с кем не пойдет!.. С Ермаковым даже не пойдет! Понял?! Ни с кем! А со мной на край света!.. Пальцем только поманю!..

– Чтобы ты ее там завалил? – насмешливо осведомляюсь я.

– У-у!..

Совко по-тигриному, стремительно кидается на меня. Я даже не успеваю вскочить и бью его двумя ногами, когда он уже совсем близко и защиты от этого удара нет.

Он валится на пол и истошно орет. Это уже симуляция. Я ударил его в четверть силы, это, скорее, был даже не удар, а толчок, который лишь свалил его. Но Совко орет истошно, симулируя боль и истерику.

Я по-прежнему сижу на диване. Кузьмич невозмутимо крутит в руках очки. Мы терпеливо и равнодушно ждем. Совко постепенно затихает и настороженно поглядывает на нас, продолжая лежать на полу.

– Так, – говорит наконец Кузьмич. – Ну, вставайте, Совко. Чего уж там.

Но Совко продолжает лежать, неудобно подвернув под себя ногу и закрыв локтями лицо; мне виден только один его глаз, в нем настороженность и злоба прямо-таки волчья.

– Решил отдохнуть, – насмешливо говорю я. – Собраться с мыслями хочет, чего бы такое еще выкинуть.

Совко меняет позу, нога, видно, затекла. И это движение заставляет его невольно сделать еще одно, потом еще. В конце концов он медленно поднимается и, ни на кого не глядя, усаживается на стул, машинально поддернув на коленях брюки. Ишь ты, навыки какие заимел.

– Ну вот, – удовлетворенно говорит Кузьмич. – Если не возражаете, то продолжим наш разговор.

К такому обращению Совко, кажется, не привык. Он недоверчиво взглядывает на Кузьмича и усмехается.

– Можно и продолжить, – снисходительно соглашается он.

– Тогда перейдем от людей к фактам, – говорит Кузьмич. – Как договорились. Напомню только, что о половине из названных мною людей вы нам ничего еще не успели рассказать. Так будем считать.

– Не последний раз видимся, еще успею, – приходит в себя и пытается острить Совко.

– Уж это конечно, – спокойно соглашается Кузьмич. – А мы не забудем спросить. Так вот, факты. Первый из них – это убийство Семанского. Вы не будете отрицать, что присутствовали при нем?

– Во, во, – удовлетворенно подхватывает Совко. – Присутствовал. Это точно.

– Так и Красиков говорит, – замечает Кузьмич.

При этом он словно не замечает ошарашенного взгляда Совко. Как это так, «Леха говорит», если его тут нет и никогда не было.

– Он же сказал и про лампочку, и про сарай, – как ни в чем не бывало продолжает Кузьмич. – Между прочим, вы с того двора сначала бежать было собрались, а потом вернулись. Почему?

– Леха его в сарай уволочь захотел.

– Леха? – переспрашивает Кузьмич. – Стоит ли в этом пункте путать, Совко?

– Леха, – упрямо повторяет тот.

– Давай, давай, вали на него все, – говорю я. – Он тебе пока ответить не может. Но мне он сказал, что ты велел вернуться.

– Врет.

– Кто врет, это мы скоро разберемся, будь спокоен.

– А может, и не он, и не вы? – спрашивает Кузьмич. – Может… Лев Игнатьевич велел, ну-ка, получше вспомните.

– Не было его там, – твердо говорит Совко.

– Но спрятать он мог велеть. Днем-то он в том дворе бывал, сараи видел.

– Откуда взяли, что бывал?

– Откуда, – усмехается Кузьмич, – про это мы друг друга пока спрашивать не будем.

Это звучит у него вполне миролюбиво, даже деловито и располагает к спокойному разговору. А Совко, видимо, уже устал от напряжения, от необходимости все время быть начеку, все время что-то придумывать и что-то скрывать. Ему сейчас страсть как хочется поговорить спокойно, как бы доверительно и тихонько попытаться выяснить, что же мы в конце концов знаем, чем располагаем. Я же вижу, сейчас у него в голове от наших разнообразных и неожиданных вопросов полный ералаш. И это больше всего его волнует.

– Так правильно я говорю насчет Льва Игнатьевича? – спрашивает Кузьмич.

– Мы ведь договорились очевидные вещи не отрицать.

Ничего тут, конечно, очевидного нет, но фраза эта толкает на откровенность. И Совко сейчас не до ее точного смысла.

– Да не влезает он в такие дела, – машет он рукой.

– Ладно, – соглашается Кузьмич. – Не влезает так не влезает. Кстати, где он сейчас находится, вы, конечно, не знаете?

– Само собой, – нахально улыбается Совко.

– Напрасно. Впрочем, подумайте. Может быть, он тоже подтвердит, что не вы совершили убийство. Одних ваших слов мало, сами понимаете. И на Красикова надежды тоже мало, ему себя надо будет спасать. Словом, я вас не тороплю. Подумайте. Ничего страшнее этого обвинения вам не грозит. И тут каждый свидетель важен. Кстати, с какого этажа спускался в тот вечер во двор Семанский?

– Черт его знает, с какого, – рассеянно отвечает Совко.

Похоже, он всерьез задумался над словами Кузьмича, и ему не до пустяковых вопросов.

– Красиков сказал, с третьего…

– Ага. Вроде с третьего.

– Кто там живет, не знаете?

– Деятель какой-то. Гвимар к нему все шастал.

– Как этого деятеля зовут?

– А хрен его знает.

– Ты же его квартиру обчистил, – насмешливо замечаю я со своего дивана.

– Хоть бы узнал, кого грабишь.

– Пошел ты к… – Совко мгновенно вскипает. – Не знаю никакой кражи. Понял?

Смотри-ка, убийство признает, а квартирную кражу признавать не желает. Интересное кино. Впрочем, от убийства он надеется отвертеться, а от кражи не удастся. Кроме того, кража – это немалая добыча, и в ней немалая его доля, которую он надеется, видно, получить, когда выйдет на свободу. Интересно, дожмет его сейчас по этому пункту Кузьмич или отложит.

– Ладно, – говорит Кузьмич. – И это тоже оставлю вам для размышлений. Только имейте в виду, по краже мы имеем в отношении вас прямые улики. Так что отрицаете вы сейчас тоже очевидную вещь. И еще, – многозначительно добавляет Кузьмич, – впереди у нас с вами разговор о Ермакове.

– Чего?! – ошеломленно спрашивает Совко и таращит свои светлые, пустые глаза на Кузьмича.

– О Ермакове, – властно повторяет Кузьмич.

Совко уже, конечно, забыл, что в припадке ярости случайно назвал эту фамилию: «Даже с Ермаковым», по его мнению, не уйдет Муза. «Даже»! И вот сейчас, когда эту фамилию называет Кузьмич, на Совко такая осведомленность действует, конечно, ошеломляюще.

В таком состоянии и уводит его конвой.

Допрос окончен.

Теперь Совко будет мучительно соображать, в какую ловушку он угодил, что нам еще известно и что ему грозит теперь. Не позавидуешь его состоянию.

Но и нам тоже не позавидуешь. Дело все больше осложняется, все новые люди появляются в нем, все загадочнее их роль, все запутанней связи.

– Давай-ка, милый мой, подведем кое-какие итоги, – предлагает Кузьмич, когда мы остаемся одни. – Кое-что мы до конца все-таки не довели, как считаешь?

– И кое-что новое нам открылось, – добавляю я.

– Именно что, – кивает Кузьмич. – Словом, давай, разберемся, пока все в памяти свежо. И кое-какие пункты себе запишем. Возьми-ка листок, – он достает из ящика стола лист бумаги, протягивает мне, потом придвигает к себе стопку остро очиненных карандашей и продолжает: – Значит, первое. Кое-какие пункты мы не дожали, их запомнить надо и потом Виктору Анатольевичу передать. Например, об этом самом Семанском. Раз уж Совко признал, что знаком с ним, надо было поглубже копнуть: чего он про него знает? Вот, допустим, он сказал, что тот шастал часто к Купрейчику. А зачем? Случайное знакомство ведь.

– Это по словам самого Купрейчика, – с ударением подчеркиваю я. – И якобы исключительно из-за интереса обоих к живописи.

– Вот, вот. Словом, пункт этот остается открытым. До следующего допроса. Так. Что еще?

– Еще неведомый Лев Игнатьевич, – напоминаю я. – Кроме имени мы, по-видимому, и приметы его знаем.

– М-да… – задумчиво соглашается Кузьмич. – Фигура, кажется, интересная. Это с ним Совко приходил обедать в ресторан к Музе. И его видели во дворе. Но тут… Да, тут, пожалуй, рано подступать к Совко. Тут, милый ты мой, надо будет чуток подготовиться. Для начала сделаем-ка мы о нем запрос в Южноморск, а? Запиши-ка это вторым пунктом, запиши.

Я добросовестно записываю.

– Сейчас и позвони, – добавляет Кузьмич. – Прямо по спецсвязи. Может, у них что и есть на этого Льва Игнатьевича. Тоже небось оттуда. Вот так, – он удовлетворенно вздыхает. – Ну-с, что там еще у нас?

– А еще Ермаков, – говорю я, – если пока по людям идти. Это и вовсе для нас темное место.

– Да уж. Прямо удивительно, как это у него сорвалось. Ты его, между прочим, довел, чего уж там говорить.

И непонятно, чего больше в этот момент в голосе Кузьмича – удовлетворения или укоризны. Поэтому я предпочитаю на реплику не реагировать.

– Может, и о нем заодно запрос сделать, о Ермакове этом? – предлагаю я.

– Давай попробуй…

Но в голосе Кузьмича сквозит какое-то сомнение.

– Думаете, его там не знают? – спрашиваю я.

– Думаю я другое… – качает головой Кузьмич.

В который раз он начинает выравнивать карандаши, лежащие перед ним на столе. У Кузьмича прямо-таки страсть к остро отточенным карандашам.

Я молча жду, стараясь угадать, что он думает.

– Видно, это еще тот судак, – говорит наконец Кузьмич. – Голыми руками его не возьмешь. Тут, милый мой, очень осторожно надо идти. Очень. Чтобы чего не испортить. Понятно тебе?

– Так не запрашивать пока?

– Здравствуйте! Кто же это говорит? – почему-то вдруг сердится Кузьмич.

– Пиши, пиши. Пункт третий это будет.

Он недовольно следит, как я делаю очередную запись, и, когда кончаю, добавляет сварливо:

– И, чтобы с людьми кончить, заметим себе, что парня с зеленым кашне и этого самого Купрейчика он, видите ли, и вовсе вроде бы не знает.

– Вот именно, что «вроде бы», – говорю я. – Врет он.

– То, что врет по этому пункту, тоже интересно. Запиши, будь добр.

Кузьмич уже не сердится, он даже как будто извиняется за невольный срыв. Я понимаю, ему тоже нелегко дался этот допрос.

– А теперь чего мы не дожали с тобой по фактам? – говорит Кузьмич. – Как думаешь? Что-то ведь не дожали.

– Насчет зеленого «Жигуля». По-моему, он эту машину ни разу не видел, – говорю я. – А с другой стороны, быть этого не может.

– Да, – соглашается Кузьмич. – Странный момент. Как только подобраться к нему, пока неясно.

– Надо подумать, Федор Кузьмич. Стоит подумать.

– Именно что. Запиши пока. – Он делает паузу, пока я записываю, потом спрашивает: – Что у нас еще по фактам осталось неясным?

– Убийство признает, а кражу нет, – напоминаю я.

– Ну, это, пожалуй что, понятно. С убийством, с кражей. Тут только… Да, вот что! Мотив убийства остался неясен. Ведь это только наше предположение, что добычу не поделили. А на самом деле? Вот о чем мы с Совко еще не поговорили. Ну-ка, запиши.

В голосе Кузьмича чувствуется досада. Действительно, это важный момент, и мы чуть было его не упустили. Я так, честно говоря, просто упустил.

– Да, запиши-ка, – повторяет Кузьмич и заключает: – Вот теперь, я думаю, все. Как считаешь?

– Вроде бы да, – соглашаюсь я, проглядывая свои записи.

– Тогда двигай, – говорит Кузьмич и смотрит на часы. – Вон уже четвертый час. Быстро время как идет. Поторапливайся, пока они все на месте в Южноморске, пока рабочий день там не кончился. И погляди, Денисов вернулся? Что-то он не звонит. Ну, давай, давай. Я пока в госпиталь позвоню, как там сегодня наш Петр.

Я торопливо выхожу из кабинета Кузьмича, закуриваю и уже не спеша иду по длиннейшему коридору в дежурную часть. Оттуда я звоню в Южноморск. К аппарату зову знакомого сотрудника уголовного розыска.

За эти годы у меня появилось бесчисленное количество знакомых коллег в самых разных уголках страны. То я туда приезжал по служебным делам, и эти люди помогали мне выполнить задание; то приезжали в столицу они, и тогда помогал им я. Это один из главных законов нашей непростой и не совсем обычной работы: взаимопомощь, быстрая, четкая, заинтересованная. Без нее мы как без рук. При современной технике, которой ведь пользуется и преступник – телеграф, междугородный телефон, поезд, самолет, автомобиль, – только быстрота принятия и выполнения решений может обеспечить успех любой операции. Если вчера нельзя было отложить что-то на день в наших делах, то сегодня это нельзя отложить даже на час, в таком темпе мы теперь живем.

На другом конце провода меня отлично понимает Давуд Мамедов, давний мой приятель. Я ему как-то здорово помог в Москве, и он до сих пор не может успокоиться, горит желанием ответить мне тем же. Кажется, это ему скоро удастся.

– Значит, приедешь? – радостно переспрашивает он. – Ай как хорошо! Непременно приезжай. Пусть зима, пусть снег, у нас его ай сколько в этом году! Все равно приезжай. Все сделаем. Правда приедешь? – словно не веря собственным ушам, снова спрашивает он. – Или нет, а?

– К тому идет, – отвечаю я. – А пока ты мне тех двоих побыстрее установи. И незаметно, Давуд. Совсем незаметно. Лучше ничего не узнавай, только не засветись. Ты меня понял?

– Как не понять? Понял, конечно.

Я отправляюсь к себе. По дороге выясняю, что Валя Денисов еще не появился. У Вали важное задание, и я жду его тоже с нетерпением.

У себя в комнате я устало опускаюсь в кресло и снова смотрю на часы. Половина пятого. Вроде ничего особенного сегодня не сделал, но чертовски устал. А ведь дел еще уйма. И они почему-то не убывают. Даже наоборот. Прямо как гидра какая-то сказочная. Выполнишь одно дело, а на его месте появляются два новых. Вот и крутись как хочешь. Кстати, обедать тоже надо, и я машинально опять смотрю на часы.

Звонит городской телефон. Я снимаю трубку:

– Слушаю. Лосев.

– Здравствуйте, Виталий Павлович, – раздается незнакомый мужской голос, солидный, скрипучий, немолодой, вполне спокойный и уверенный. – Вы меня не знаете. Но я могу быть вам полезен. По телефону всего, конечно, не скажешь.

– Понятно, – говорю я, не очень удивляясь такому звонку: в нашей работе нечто подобное случается нередко. – Что ж, заходите, потолкуем.

– Нет. Желательно встретиться в городе, – говорит незнакомец.

Ну что ж. И к таким встречам я тоже привык.

– Где именно? – спрашиваю я.

– Допустим, в центре. На улице Горького. Перед Центральным телеграфом.

– Когда?

– Через час, если вам удобно. Сейчас… половина пятого.

– Да. Сейчас половина пятого, – подтверждаю я, взглянув на часы. – Согласен. Через час. Как мы узнаем друг друга?

– Узнаю вас я. И подойду, если… все будет тихо вокруг вас.

– Не беспокоитесь, – усмехаюсь я.

Ишь ты! Какой осторожный господин. Мне только не очень нравится, что он меня знает, а я, видимо, его нет. Это уже, выходит, кое-какое у него преимущество. А я люблю начинать игру во всяком случае на равных условиях. Но это, к сожалению, не всегда удается.

Я мысленно перебираю все законченные и незаконченные дела, по которым может произойти такая встреча, и, конечно, прихожу к выводу, что она может произойти по десятку поводов. Остались, например, некоторые неясности по недавно законченному нами делу, а на свободе кое-какие личности продолжают суетиться, и некоторые из них меня знают. То же происходит и еще по одному непростому делу, даже я бы сказал, неожиданному, в области, как мы полагали, вовсе не «криминогенной», то есть не чреватой преступлениями. Как-нибудь я об этом деле расскажу. Наконец, мы сейчас вместе с уехавшим в командировку моим другом Игорем Откаленко подбираемся к одной потенциально весьма опасной группе и, увы, только что сделали крайне неосторожный шаг. И теперь подобный звонок вполне может последовать и оттуда. Вот это было бы очень неприятно.