Текст книги "На свободное место"

Автор книги: Аркадий Адамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

– Тут я вам плохой помощник, – машет рукой Виктор Арсентьевич и указывает на вазу. – Да возьмите же что-нибудь.

– Спасибо.

Я машинально беру апельсин и начинаю его чистить.

Виктор Арсентьевич после некоторого колебания все же интересуется:

– А почему вы решили, что он имеет отношение к убийству?

– Кто?

– Да этот… Лев Игнатьевич.

– Потому что он серьезно поссорился с Гвимаром Ивановичем и знал одного из убийц.

– Что вы говорите?! Значит, и вы этих убийц знаете?

– Знаем.

– И не задержали?

Я усмехаюсь.

– Пресс-конференцию по этому делу проводить еще рано.

– Да, да. Извините. Я не должен вам задавать такие вопросы, понимаю.

– А я не должен был вам на них отвечать.

– И все-таки ответили, – улыбаясь и как бы с упреком говорит Виктор Арсентьевич.

– Да. По слабости характера, – я тоже улыбаюсь. – А вот вы наоборот – должны были ответить, но не ответили.

– Так я же вам уже…

– Да, да, – киваю я. – Вы его не знаете. Я понимаю.

Однако понимаю я совсем другое. Поведение Виктора Арсентьевича мне не нравится. Что-то он все-таки от меня скрывает, что-то не договаривает. Почему? Возможно, он боится, что все эти знакомства конечно же запачкают его. А тут еще и убийство. Что ж, это вполне возможно. И все же он должен мне довериться, и все рассказать. Вот как только этого добиться? Но, в конце концов, он же сам заинтересован, чтобы все распуталось.

– Я хочу, Виктор Арсентьевич, обрисовать вам ситуацию, в которой вы оказались, – говорю я. – До конца вы ее, по-моему, не оценили. Это и понятно. Мне все же как-никак виднее. И я вам помогу.

– Что ж. Слушаю вас.

– Так вот. Ситуация, конечно, малоприятная. Вокруг вас, а точнее, вокруг вашей квартиры, крутилась целая шайка. Наблюдали, изучали, составляли план. Но предварительно им надо было убедиться, что игра стоит свеч, то есть что в квартире, грубо говоря, есть что брать. Кто-то дал такую информацию, и игра началась. По всему видно, что готовились умело и тщательно. Интерес к вам, а точнее, к вашей квартире…

– Почему вы все время в этом пункте сбиваетесь? – подозрительно, даже нервно спрашивает вдруг Виктор Арсентьевич. – Лично я для них интереса, надеюсь, не представляю?

– Я тоже так надеюсь.

– Но не уверены? – продолжает цепляться Виктор Арсентьевич.

– Пока дело не раскрыто, ни в чем нельзя быть уверенным, – спокойно отвечаю я. – Так вот, повторяю, интерес к вам, а скорее, конечно, к вашей квартире, был так велик, что в какой-то момент пошли даже на убийство. То ли что-то не поделили, то ли решили убрать конкурента.

– Это уже коммерческий термин, он тут не применим, – прерывает меня Виктор Арсентьевич.

– Коммерческий? – машинально переспрашиваю я и добавляю: – А ведь Гвимар Иванович имел отношение к коммерции.

– То есть? – настораживается мой собеседник. – В каком смысле?

– В прямом. Он в прошлом был директором магазина.

– Ого! Так вы уже изучили его биографию, оказывается?

– Пришлось. Но я пока вот на что хочу обратить ваше внимание. Для вас из возникшей неприятной ситуации желательны, мне кажется, два, ну, результата, что ли. Первый – это возвращение украденных вещей. Не так ли?

– Да, конечно, – соглашается Виктор Арсентьевич. – А какой второй?

– Второй результат скорее, так сказать, моральный, а не материальный. Что ни говорите, а вы сейчас, наверное, жалеете, что дружили с Гвимаром Ивановичем. Некую тень это все же на вас бросает, не так ли?

– Жалеть я, конечно, жалею, – твердо говорит Виктор Арсентьевич. – Но никакой тени это на меня, извините, не бросает. Разве мог я предположить, что он… жулик!

– При некотором желании могли бы.

– Не понимаю.

– Да очень просто. Вот вы сказали, что он вам никогда не рассказывал о своей работе, словно и вовсе не работал. Так?

– Ну, так.

– Но ведь вам ничего не стоило выяснить, что командировки к вам на фабрику ему никто не давал.

Тут впервые в глазах Виктора Арсентьевича мелькает испуг.

– Но позвольте… – лепечет он. – Вы куда-то в сторону уходите… Ну, допустим, я не догадался это выяснить… Допустим… Но кража у меня…

– Вы правы, – перебиваю я его. – К краже это отношения не имеет. И мы действительно ушли несколько в сторону. Но к личности Гвимара Ивановича все это имеет прямое отношение, согласитесь. И ее не украшает, не правда ли?

– Безусловно, – с явным облегчением соглашается Виктор Арсентьевич.

– А потому и дружба с такой личностью, так сказать, не украшает вас. И вы об этой дружбе, по вашим словам, жалеете.

– Да, конечно, – вздыхает Виктор Арсентьевич. – Но кто бы мог подумать.

– Так вот второй результат, которого вы хотите, это избавиться от пятнышка, которое эта дружба на вас все же бросила.

– Ну, пожалуй…

– Но чтобы достигнуть этих двух результатов, Виктор Арсентьевич, необходимо, чтобы вы были с нами полностью откровенны. Полностью. А сейчас, простите, я в этом не уверен.

– Вы считаете, что я что-то скрываю? – вспыхивает Виктор Арсентьевич. – Ну, знаете… у вас… у вас нет оснований!

– Точнее сказать, что-то недоговариваете. Такое, простите, у меня ощущение. Видите, я с вами вполне откровенен. Больше того, я искренне хочу вам помочь. Хочу добиться и первого результата, и второго. Но и вы, в свою очередь, мне помогите.

– Но… в чем же, по-вашему, я недоговариваю? – растерянно спрашивает Виктор Арсентьевич.

– По крайней мере, в двух пунктах, – отвечаю я. – Первый – насчет Льва Игнатьевича. Мне все же кажется, что вы его знаете. Просто вы боитесь второго пятнышка. Так ведь, согласитесь?

Я его уговариваю, как заупрямившегося мальчишку, и он, именно как заупрямившийся мальчишка, капризным тоном возражает:

– Нет, не так. Я его действительно не знаю.

– Ладно, Виктор Арсентьевич, отложим этот разговор, – предлагаю я. – Подумайте. Все-таки лучше всего, если вы будете со мной до конца откровенны.

– Как угодно. Только…

Я наклоняюсь и кладу свою руку на его, как бы призывая не продолжать.

– Подумайте, – повторяю я. – Мы еще увидимся. И тогда я вам скажу о втором пункте, где вы со мной не откровенны.

Я поднимаюсь. Разговор окончен. Совсем нелегкий разговор. Я вижу, как утомлен Виктор Арсентьевич. И сам я утомлен не меньше. Хотя время я провел с пользой, однако кое-какие детали состоявшегося разговора пока от меня ускользают.

Я возвращаюсь на работу только к середине дня. Рюмка коньяка и апельсин обед заменить, естественно, не могут. Когда же я узнаю, что и Кузьмич отправился перекусить, то уже решительно направляю свои стопы в сторону столовой. Кстати, столовая у нас очень неплохая, возможно потому, что над ней взяли своеобразное шефство сотрудники ОБХСС. Поэтому я стараюсь, когда возможно, обедать здесь. К сожалению, это далеко не всегда удается.

Сегодня здесь народу совсем мало, все-таки суббота. В основном обедают сотрудники нашего управления. Картина, в общем, обычная. Я подсаживаюсь к знакомым ребятам из другого отдела, и за интересным разговором обед пролетает быстро. Я даже не успеваю узнать все подробности одного ловкого мошенничества и обсудить вчерашнюю газетную заметку об одном нашем сотруднике, очень нас развеселившую своей розовой наивностью.

Когда я наконец поднимаюсь к себе, Кузьмич уже на месте. Прежде всего я ему подробно докладываю о своем разговоре с Купрейчиком, очень подробно. Это уже вошло у нас в привычку. Кузьмич слушает молча, не перебивая, то крутя в руках очки, то выравнивая на столе свои карандаши.

– Так, – наконец говорит он, когда я заканчиваю свой доклад. – Совсем неплохо поговорили. Хотя и не все прояснилось. Не все.

– Но хоть видно, что еще надо прояснить.

– Именно что, – соглашается Кузьмич. – Вот к примеру. Семанский, выходит, чуть не год дружил с Купрейчиком и вдруг решил навести на него шайку. Значит, и сам с ней недавно связался, так, что ли? А чем он промышлял до этого? Ведь он года два как работать бросил. Неясно. Еще более неясен этот Лев Игнатьевич, уж как хочешь. Пожилой, солидный человек, вон какой философ, и занимается квартирными кражами, шайку организовывает?.. Не верю. Что-то тут не так. Да и сам он отрекомендовался тебе, как… ну, делец, что ли, коммерсант, представитель чей-то. Предложение деловое сделал. И вдруг квартирная кража за ним. Не бывает так, милый мой.

– Да, – соглашаюсь я. – Странно все это с Львом Игнатьевичем, не спорю.

– Боюсь, не ошибаешься ли ты, – качает головой Кузьмич. – В кафе с тобой сидел не Лев Игнатьевич. Не может такой солидный человек квартирные кражи совершать. Он вот там, в кафе, на своем месте был, когда философствовал и деловые предложения делал. А Лев Игнатьевич с квартирной кражей у Купрейчика связан накрепко, через Чуму и Семанского.

– И с убийством, видно, тоже, – добавляю я.

– Именно что, – кивает Кузьмич и, вздохнув, заключает: – Нет, милый мой, скорей всего, ты ошибся. Бывает.

– Уж очень похожи.

– Тем более. Ну да поглядим еще. Если повезет, то ты с тем Павлом Алексеевичем еще встретишься. Он в понедельник звонить должен?

– Да.

– Ну вот. А пока пойдем дальше. Не нравится мне твой Купрейчик. Ты прав, что-то он недоговаривает.

– Что знаком с Львом Игнатьевичем.

– Это во-первых. А потом насчет Семанского. Проверим-ка на фабрике, появлялся там Семанский или нет и у кого. Ведь Купрейчик испугался, когда ты сказал насчет командировки этого Семанского, что не могло ее быть. Испугался или нет?

– Точно, испугался, – подтверждаю я. – Сказал еще, что мы, мол, в сторону уходим от кражи… Федор Кузьмич! – вдруг вспоминаю я. – А ведь в сторону от нее просил не уходить и этот… Павел Алексеевич, там, в кафе.

– Ишь ты, – довольно усмехается Кузьмич. – Чего увязать вздумал.

– Так само вяжется.

– Ну, ну, не торопись. Этот Купрейчик чем на фабрике у себя занимается, не узнавал?

– Да нет.

– Когда насчет Семанского туда поедешь, этим тоже поинтересуйся. Осторожно только. Он для нас пока лишь потерпевший, жертва, так сказать.

– Он и в самом деле потерпевший.

– Ну, а я что говорю? Поэтому особая осторожность нужна. Но проверить тут кое-что надо, милый мой, как уж ни крути. Непременно надо. Помни навсегда: самая малая неувязочка в деле, малейшая неясность должна быть прояснена, не забыта. Как в школе учили, – приводит свой любимый пример Кузьмич. – Один малюсенький уголок не совпадает, и два громадных многоугольника уже не подобны. А тут у нас не одна такая неувязочка, вот ведь что.

Да, многовато неясностей в простом, казалось бы, деле о квартирной краже, даже слишком много. Что-то не складывается цельной картины, наоборот, все разваливается. Чем дальше, тем больше. Точнее, за квартирной кражей вырастает другое дело – убийство, а за этим другим расплывчато, неясно начинает как будто бы маячить что-то еще. Вот ведь какая странная история. И главное, не один я, оба мы чувствуем, и Кузьмич, и я.

– Что там у Денисова? – спрашиваю я.

– Час назад звонил с вокзала, – досадливо говорит Кузьмич. – Видно, ушел Леха из зоны активного поиска. Выпустили его. Вот уже… – он смотрит на часы. – Ну да. Как раз сутки прошли, как розыск объявили. И ни слуху ни духу.

– Могли недавно взять, а сообщить еще не успели.

– Посмотрим. Денисов там шарит по всем дорогам.

Звонит один из телефонов. Кузьмич снимает трубку.

– А-а, ты. Привет… Ну, давай, давай. Ждем… Тут, тут, – он кладет трубку и сообщает: – Паша Мещеряков. Сейчас зайдет.

Наш «небесный Паша» в своем неизменном синем костюме и голубой рубашке появляется почти мгновенно. Он, как всегда, сосредоточен и неулыбчив. В руках у него дерматиновая зеленая папка с металлическим замочком. Паша раскрывает ее и вынимает всякие бумаги. На каждой почти стоит знакомый гриф «секретно». Бумаг немало, ребята успели, видно, поработать.

– Двое граждан из красного «Москвича», – хмурясь, говорит Паша, – нами установлены. Один – Шершень Степан Иванович, второй – Гаврилов Иван Степанович. Под наблюдением двое суток, с момента наезда на Шухмина. Но сначала о них самих. Оба давно нигде не работают. Шершень, тот широко живет, деньгами кидается, рестораны, девки, шмутки заграничные. Одинокий. Имеет «Жигули» зеленого цвета. Последнее место работы – техник-смотритель в жэке. Веселый, контактный, многочисленные связи, все больше по части выпивки. А когда выпивает, становится агрессивен и подозрителен. Боится только одного человека – Гаврилова. Тот замкнутый, молчаливый, всегда подозрительный. Никого к себе не подпускает. Внешне живет скромно. Жена работает в аптеке. Есть дочка, во второй класс ходит. У Гаврилова свой дом под Москвой. Солидный дом. На тестя записан.

– Это куда Петр ездил? – спрашиваю я.

– Нет. То дача. Сейчас расскажу – упадешь. Но сначала кончу об этих двоих. Гаврилов слесарь, тоже в жэке работал. Там они с Шершнем и познакомились. От этого жэка, видимо, и интерес к чужим квартирам. Насмотрелись, как люди живут, а заодно и как двери запирают, какие замки ставят, что как в квартирах лежит, хранится. Гаврилов, надо сказать, слесарь первоклассный. Для него вообще нет замков, которые нельзя открыть. Однажды английский сейф в соседнем учреждении открыл, позвали его, ключи куда-то затеряли. И вот даже после такого дела он к нам в поле зрения не попал. Я считаю, серьезная эта наша недоработка.

– Правильно считаешь, – кивает Кузьмич. – На заметку надо было взять.

– Значит, в кепке и зеленом шарфе это он, Гаврилов? – спрашиваю я.

– Он самый.

– И красный «Москвич» его?

– Тоже на тестя записан. Водит по доверенности.

– Да что это за тесть такой?

– Граф, – деловито сообщает Паша.

– Чего, чего?.. Граф? – удивленно переспрашиваю я.

– Самый настоящий. Вернее, потомок. Его мать из крепостных была, приз по красоте в Париже получила. А отец подлинный граф, младший отпрыск, правда. После революции пошел работать. Вот теперь сынок, то есть тесть этот самый, говорит, что ему якобы от предков кое-что перепало. На это, видишь ли, все и приобрел. Сам он сейчас пенсионер уже.

– Ну и ну, – улыбаюсь я. – И не подкопаешься. Хитер Гаврилов. С графом породнился. Не всякому такое привалит.

– Точно, – соглашается Паша. – Но вот с этими двумя рядом, так сказать, третий человек есть. Неожиданная фигура. До конца мы пока с ним не разобрались. Вернее, только начали разбираться. Вчера на него вышли.

– А почему ты говоришь «рядом»? – интересуюсь я.

– Видимо, в их группу непосредственно не входит.

– Кто ж он такой?

– Зовут Олег, фамилия Брюханов.

– Брюханов? – недоверчиво переспрашиваю я. – Это что же, однофамилец покойного академика или…

– Вот именно. Сын, – угрюмо подтверждает Паша и добавляет: – Сначала сами не поверили. Ну, а потом пришлось поверить.

– Он-то, во всяком случае, квартиру отца, надеюсь, не грабил?

– Тоже надеюсь. Но с Шершнем знаком, выпивают вместе.

– А что этот Олег Брюханов делает, где работает?

– Ассистент в одной из лабораторий института, где отец был директором. Спирт оттуда тащит. Алкаш немыслимый. Где выпивают, там и он. Магнитом тянет. В любую компанию. Если не зовут, сам втирается. И принимают. Болтун, добряк, безобидный парень.

– А с сестрой судился, – говорю я. – Все отцовское добро себе тянул, говорят.

– Так это, видимо, жена его накрутила.

– Во-во. Третья, говорят, она у него. Пьяница, проститутка, – вспоминаю я рассказ Софьи Семеновны во дворе. – Так, что ли?

– С женой мы еще познакомиться не успели. Вчера только на него самого вышли. Все возможно, между прочим.

– И где она работает, неизвестно?

– Известно. В том же институте, лаборантка. Сегодня мои ребята туда поехали. Вот-вот вернуться должны. Разрешите? – обращается Паша к Кузьмичу и указывает на телефон.

– Давай, – кивает Кузьмич.

Паша, обойдя стол, снимает трубку, набирает короткий номер и говорит:

– Волков?.. Уже прибыл?.. Зайди к подполковнику Цветкову, я здесь. Все сразу доложишь… Да, захвати, – он кладет трубку и говорит нам: – Сейчас придет.

Через минуту появляется Витя Волков, ладный, белобрысый паренек с университетским значком на лацкане модного пиджака. Он в белоснежной рубашке с красивым полосатым галстуком.

– Что ты такой нарядный? – интересуюсь я.

– Сознательно, – приосанивается Витя. – В институте Академии наук был все-таки. Пусть не думают, что сыщики некультурный народ. Престиж фирмы, так сказать. Ну, и в смысле контакта тоже, – туманно добавляет он.

Но мы его прекрасно понимаем.

– Давай, – говорит Паша. – Докладывай.

– И садись, садись, – добавляет Кузьмич.

– Значит, так, – Витя располагается возле столика, придвинутого к письменному столу Кузьмича. – Беседовал я с заведующим лабораторией, с замсекретаря партбюро, с одной лаборанткой и одним доктором наук, профессором.

– Аккуратно, надеюсь? – сурово спрашивает Паша.

– Ясное дело. Никто из них не понял, что мне на самом деле надо. Словом, так. Все они Олега Брюханова отлично знают и супругу его тоже, конечно. Насчет Олега мнения не расходятся. Выпивоха, лентяй, добряк, воли никакой, принципов тоже. Все пропил. Из института с третьего курса его вышибли. А в лаборатории его держат только из уважения к памяти отца.

– Самого ты его видел? – спрашиваю я.

– Под конец. Метнулся в коридоре пугливым зайцем и пропал. Сильно чем-то был взволнован. Моим приездом, возможно. Узнал от кого-нибудь.

– Вполне возможно, – кивает Кузьмич, выравнивая на столе свои карандаши.

– Ну, а супруга что собой представляет? – с нетерпением спрашиваю я.

– Кобра. Ее все там так и зовут. И даже показывают. Вот так.

Витя поднимает руку, сгибает ее в локте, а пальцы складывает вместе, как змеиную головку. Рука удивительно напоминает приподнявшуюся кобру, когда она высматривает добычу.

Мы все смеемся.

– Вертит Олегом как хочет, – продолжает Витя. – Говорят, даже бьет. Полна на всех злости. И всем на мужа жалуется. Ну, и жадна, говорят, до невероятия.

– Видел ее? – спрашивает Паша.

– Ага. Издали.

– Боялся приблизиться? – смеюсь я.

– Ты сам попробуй, – отшучивается Витя.

– А почему и не попробовать? – я смотрю на Кузьмича. – Змей я не боюсь. Алкашей тоже. Разрешите, Федор Кузьмич?

– Решайте, – говорит Паша. – Дела по краже и по убийству объединяем и передаем вам. Вот, последние мероприятия провели.

В этот момент дверь кабинета приоткрывается, и на пороге появляется Валя Денисов.

– Разрешите, Федор Кузьмич? – вежливо осведомляется он.

– Заходи, – кивает Кузьмич.

А я тем временем напоминаю Паше:

– Ты еще ничего не сказал насчет дачи, где наш Петр был.

– Тьфу ты! – хлопает себя по лбу Паша и загадочно улыбается. – Эту дачу надо непременно осмотреть. Если они там что-то с кражи спрятали, то это, я вам скажу, просто гениальный ход.

– Почему же сразу так уж и гениальный?

– А потому, что эта дача академика Брюханова.

– Чья?!

Мы все на секунду даже немеем от изумления.

– Академика Брюханова, – торжественно повторяет Паша, теряя даже на момент свою обычную суровую сдержанность.

– Вот это финт, – наконец говорю я. – Интересно, чья голова это придумала.

– Скорей всего, Гаврилов, – отвечает Паша. – Он и не такое придумает.

– Как знать, – говорю я. – Там и похитрее твоего Гаврилова головы есть. Один этот Лев Игнатьевич небось кое-чего стоит. Да и Чума тоже.

– Гаврилов, мне кажется, другое дело, – качает головой Кузьмич, выкладывая по росту карандаши и не отрывая от них глаз. – Это мастер, специалист. Он небось и убийство Семанского не одобрил. Учесть это надо будет.

– Но все добро они на даче не спрячут, – говорю я. – Тот же Лев Игнатьевич не разрешит. По разным местам небось рассовали. Думается мне, что, в лучшем случае, эти двое, Гаврилов и Шершень, свою долю там спрятали, на даче этой.

– Как они про нее вообще узнали, интересно, – замечает Валя. – И как туда проникли.

Ему объясняют, кто такой Гаврилов и что для него вообще никаких запоров не существует. Ну, а про дачу им сказал, конечно, Олег, кто же еще? Выпил и сказал. Тут у нас даже сомнений нет.

– Он им и про квартиру отца мог рассказать, – говорю я. – И про вещи всякие, про картины, из-за которых с сестрой судился. Кстати, на это, видимо, жена его подбила, а?

– Она. Кобра, – подтверждает Витя. – Весь институт знает.

– Про нее говорят, что пьяница, проститутка, – снова повторяю я.

– Не слыхал, – Витя качает головой. – Баба собранная, волевая. И, между прочим, неплохой лаборант. А с виду худа как жердь, черна как уголь, а нос… как у Гоголя.

Все невольно улыбаются.

– Ну, ты художник, Витя, – говорю я. – Такой портрет.

– Так вот, – вмешивается Кузьмич, отрываясь от своих карандашей и решительно смешивая их, словно кончая игру. – Брать сейчас Гаврилова и Шершня нельзя, их надо, милые мои, брать с поличным, не иначе. А вот смотреть за ними надо неотступно.

– Смотрим, – кивает Паша. – Так вам с рук на руки и передадим.

– Это раз, – подолжает Кузьмич. – Второе – дача. За ней, я полагаю, отдельно придется смотреть. Туда ведь может и кто другой пожаловать. Как полагаете?

Он оглядывает нас.

– Только Лев Игнатьевич, – откликаюсь я. – Если он об этом номере их знает, конечно. А больше некому. Леха в бегах, Чума у нас. Но я думаю, Федор Кузьмич, дачу эту надо осмотреть пока самим.

Кузьмич не возражает.

– Только без нарушения обстановки, – говорит он и продолжает: – Теперь – третье. С этим Олегом надо побеседовать. По факту кражи из квартиры отца. Вполне это естественно, даже если и нет у нас против него никаких подозрений.

– И с супругой его надо встретиться, – добавляю я. – И тоже это никаких подозрений вызвать не может с их стороны. Как ее, кстати, зовут?

– Галина Осиповна, – сообщает Витя. – Фамилия Голованова, по первому мужу.

– Так вот, – заключает Кузьмич, – дачу мы берем под наблюдение немедленно. А завтра…

– Завтра воскресенье, Федор Кузьмич, – деликатно напоминаю я.

– М-да… – осекается он и, досадливо потерев ладонью ежик волос на затылке, продолжает уже спокойно: – Тогда, значит, в понедельник утром приглашаем этого Олега сюда, беседуем, как полагается, и сразу едем вместе с ним на дачу. Под самым пустяковым предлогом. Ну, и осмотрим, что там и как. Если, конечно, до этого туда никто не заявится.

– А если все же завтра кто-нибудь да заявится? – осторожно спрашиваю я.

– Придется немедленно брать, – пожимает плечами Кузьмич. – А как же? В чужую дачу залезли. Есть, так сказать, полное основание задержать. Ну, и сразу, конечно, летите туда. Поэтому чтоб дежурный завтра каждую минуту знал, где вы находитесь.

Это уже относится ко мне и к Вале.

– Да-а… – вздыхаю я. – Плакали наши лыжи со Светкой.

– Светлана твоя человек сознательный, – говорит Кузьмич. – И нашу работу знает.

Я замечаю, как Валя тоже вздыхает, но молча. Тоже, наверное, какое-то свидание намечалось. Я за Валей кое-что в последнее время стал замечать, некие подозрительные и знакомые мне признаки, так сказать.

На этом совещание наше заканчивается, и Кузьмич отпускает нас на заслуженный отдых.

Воскресенье, представьте себе, проходит спокойно, без всяких чепе. Днем Светка пишет какую-то ученую статью по своим библиотечным проблемам, а ужинать мы едем к моим старикам, и я весь вечер играю с отцом в шахматы. Именно за шахматами, как ни странно, у нас возникают с ним самые интересные разговоры. На этот раз я ему рассказываю о семье академика Брюханова, вернее, о его детях. Самого академика отец, оказывается, хорошо знал. «Типичный ученый был, – говорит он. – Блестящий концептуальный и эстетический ум. Но директор был никакой. На уровне первого ранга рефлексии. При этом мягок, добр, расположен к людям. Очень его все в институте любили. Дочка в него, Инна. Только масштабом куда как меньше. А вот про сынка я и не знал даже». – «Специально тебе рассказал, – смеюсь я. – Чтобы ты меня больше ценил». Потом мы ужинаем, и моя дорогая теща (а мы всегда приезжаем к моим с Анной Михайловной), задыхаясь от своей непомерной полноты и больного сердца, жалуется маме, что я плохо ем, плохо сплю и плохо выгляжу, и Светка, мол, плохо за мной смотрит. Видели вы когда-нибудь такую тещу? И мама, как врач, начинает уверять ее, что все обстоит не так уж плохо и защищает Светку. Отец лишь молча улыбается, а Светка сидит тихая, скромная, и со стороны может показаться, что она и всегда именно такая. Уходим мы не поздно: завтра всем на работу. По дороге я ворчу, что потерян для лыж такой чудесный, солнечный день, и Светка, в полном соответствии с мнением о ней Кузьмича, заявляет, что все правильно и сидеть мне весь день дома, видите ли, было необходимо. «А дышать свежим воздухом? – негодует Анна Михайловна. – Когда вы им дышали последний раз, ты помнишь?» Словом, вот так, тихо и весело, проходит воскресенье.

Наутро я не успеваю вернуться после оперативки к себе в комнату, как один из наших сотрудников уже привозит Олега Брюханова.

– Мадам тоже увязалась, – сообщает он мне. – Не пожелала отпускать супруга одного. «Еще не то брякнет», – заявила. Ну, дамочка, я тебе доложу. Федор Кузьмич ее к себе пригласил. Теперь намучается.

– Понедельник день тяжелый, – вздыхаю я. – Давай этого Олежика сюда. А я начальство изображать буду. Пусть ему будет лестно, заодно уважением проникнется.

Через минуту ко мне в комнату, улыбаясь, входит щуплый, плешивый человек в очках. Глаза у него испуганные, и потому улыбка кажется совсем неуместной. Одет он плохо и небрежно, галстук съехал набок, одна из пуговиц на поношенном пиджаке еле держится, брюки давно неглажены. Словом, вид у этого человека какой-то линялый и жалкий. При этом он не только улыбается, но еще и время от времени странно хихикает.

– Мое почтение, – говорит он как можно развязнее, изображая из себя эдакого рубаху-парня. – Чем могу служить?

И при этом он плотоядно потирает руки, словно готовясь сесть за стол с хорошей выпивкой и закуской.

– Присаживайтесь, Олег Борисович, – холодно говорю я, хотя в душе мне почему-то жалко этого человека. – Побеседуем.

На вид ему не меньше сорока, но я-то знаю, что ему всего двадцать шесть лет. В армии он не служил: кроме плохого зрения, у него еще плоскостопие и что-то с печенью, это уже от бесконечных выпивок, от них, конечно, и весь его сорокалетний облик.

Олег боком устраивается на стуле и вынимает мятую пачку «Беломора». Я замечаю, что руки у него слегка дрожат.

– Разрешите, надеюсь? – церемонно спрашивает он.

И, получив разрешение, торопливо, даже жадно закуривает.

– Любили вы отца? – неожиданно спрашиваю я.

– Я-то любил, он не любил, – машет рукой Олег и хихикает. – Да и за что нас любить-то, если разобраться? Брак, одним словом, получился. Ха, ха, ха…

Плечи его, усыпанные перхотью, трясутся от смеха, глаза под стеклами очков заметно влажнеют, и все узенькое, небритое личико становится каким-то горестным. Смеется он странными всхлипами и тоже невесело.

– А сестру? – снова спрашиваю я. – Как вы к ней относитесь?

– К Инке-то? Уж больно ее всегда много было. Пять меня. Я говорю, весь вес ей пошел, а вся веселость мне. В ней одна угрюмость осталась, ей-богу. Ну, как такую тушу любить, сами посудите? Столько, значит, килограмм угрюмости. Это же ужас! Жить надо легко, свободно, как дышится. Ласковы люди должны быть к ближнему. Верно я говорю?

Интонации у него при этом доверительные, дружелюбные и, пожалуй, чуть заискивающие, точно он одновременно и уговаривает меня и просит.

– Верно, – соглашаюсь я. – Только зачем же вы тогда с Инной Борисовной судились? Неужто по-доброму все не могли поделить после отца, по-справедливому?

– Да господи! – страдальчески восклицает Олег, и глаза его снова наполняются слезами. – Так это все Галка. Как бормашина, знаете таких женщин? З-з-з… Деться некуда. Днем и ночью. Я говорю, убежал бы. Так некуда. Опять, что ли, разводиться? Надоело. Ну, плюнул и подал на Инку. Сама Галка мое заявление в суд и отнесла. И вот ребята говорят, правильно, мол, сделал. Только мне это, честно скажу, тошно все. Но куда бедному христианину податься? Я говорю, только в монахи, ей-богу, там уж она меня не достанет.

Он снова хихикает.

– Какие же ребята говорят, что вы правильно сделали?

– Какие? Ну, всякие приятели, господи. У меня их, знаете, пруд пруди, Я ведь человек простой. И выпить, признаться, люблю. И со мной выпить тоже любят. А кто сейчас выпить не любит, если уж так спросить? Одна радость, я вам скажу. Сядешь, знаете, так спокойно, с приятелями, конечно. Ну, разольешь, что-то скажешь хорошее такое, душевное, и, значит…

– Погодите, Олег, – невольно улыбаюсь я. – Вы мне лучше друзей своих назовите, ну, самых близких сначала, с кем чаще всего встречаетесь.

– Друзей? – весело откликается Олег. – Да ради бога! Вот только разуться придется, уж как хотите. Лады?

И он поднимает ногу.

– Это еще зачем?

– А на руках пальцев не хватит, – хихикает Олег, видимо довольный своей шуткой. – Ей-богу, не хватит. У меня их, я говорю, как одуванчиков в поле. Дикорастущие все. А вот как дунешь, так их и нет, – вдруг грустно заключает он. – Ей-богу, как не было. Сам иной раз удивляюсь. Но, знаете, природа пустоты не терпит. Новые находятся.

И он через силу улыбается.

Жалкий человек, пропащий какой-то. При взгляде на него даже в груди щемить начинает.

– Ну, назовите тех, кто еще не улетел, – предлагаю я.

– Извольте, извольте, – с готовностью подхватывает Олег. – Не знаю только, с кого начать. По дому, по работе или так просто, случайных? Я говорю, на любой вкус, на любой цвет, как в Греции.

– По дому, – говорю я.

Дело в том, что Шершень был техником-смотрителем того самого жэка, где живет Олег. Там же работал слесарем и Гаврилов.

– Извольте, извольте, – повторяет Олег с каким-то натужным возбуждением. – Это как раз самые близкие и будут. Я говорю, приятелей надо всегда под рукой держать. Чуть что – и пожалуйста, с нашим удовольствием, они уже тут. А до работы или там до стекляшки еще бежать надо. Это, знаете, как один в баню приходит…

Отчаянно жестикулируя, Олег рассказывает старый-престарый анекдот. Он все время находится в каком-то взвинченном состоянии, все время дергается и ни минуты не может сидеть спокойно.

– Ну, так, значит, – на миг задумывается Олег. – С кого бы это начать, чтобы никого не обидеть, вот вопрос вопросов, – и весело добавляет: – Это, знаете, как одного спросили…

– Со Степана начните, например, – обрываю я его.

– Со Степика? А чего с него начинать? – нисколько не обидевшись, охотно подхватывает Олег. – Он уже не под рукой. Все. Ушел. Они теперь когда позовут, то, конечно, хорошо посидим, богато, душевно. Но редко. А я говорю, лучше часто, но немного. А они много, но редко. Вот такая у меня с ними неблагоприятная ситуация возникла. Я говорю…

– С кем «с ними»?

– А Степик и Иван Гаврилов, не знаете? Слесарем у нас работал в доме. Вот душевный тоже человек, если бы вы знали. Поискать, ей-богу, поискать. Я говорю, в Греции и то такого не найдешь. А уж мастер… – Олег всплескивает руками. – Истинно тульский умелец. Запросто блоху подкует, а не то что там кран новый поставить или, допустим, бачок. Он, я говорю, артист, а не поденщик, в нем искра…