Текст книги "Сесиль Родс и его время"

Автор книги: Аполлон Давидсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)

КОРОЛЬ АЛМАЗОВ И ЗОЛОТА

«КАК РАЗБОГАТЕЛ СЕСИЛЬ РОДС»

Под таким заголовком петербургский журнал «Нива» 20 апреля 1902 года поведал своим российским читателям необычайную историю.

В 1870 году из далеких краев в Сидней приехал юноша. Знакомых здесь у него не было, и он долго не мог нигде устроиться. Как-то ночью бродил он но улицам, мечтал о куске хлеба и крыше над головой. А на рассвете оказался далеко от города, на берегу океана. И там встретил ловца акул. Взял у него удочку да и закинул ее на счастье. И сразу же вытащил шестиметровую акулу.

Вспороли ей брюхо, и оказались там… номер газеты «Таймс» и записная книжка – акула проглотила кого-то возле берегов Англии. «Таймс» был всего десятидневной давности – куда более свежий, чем газеты, прибывавшие с пароходами.

Из газеты юноша узнал, что в Европе началась франко-прусская война и потому резко подскочила цена на шерсть. Сразу сообразив, как дорого стоит эта весть в Австралии, он и явился с ней к самому богатому в Сиднее маклеру по торговле шерстью. Сперва его, оборванца, слуга даже не хотел впускать. Но юноша добился своего. Он предложил маклеру скупить весь настриг шерсти. И при этом сумел выторговать себе половину барыша.

Заключив сделку, маклер обратился к неожиданному компаньону:

– Позвольте еще раз спросить ваше имя?

– Сесиль Родс.

– Постараюсь его запомнить. Но если вам суждено жить долго, вы-то уж сумеете сделать его известным всему миру.

Повествование завершалось словами: «Спекуляция блестяще удалась и доставила молодому Родсу первый, легко им приобретенный капитал».

Напечатанная в популярном журнале, история наверняка привлекла внимание наших дедов. Ведь Сесилем Родсом тогда очень интересовались. Еще шла англо-бурская война, а Родса считали главным ее зачинщиком. Даже в глухих уголках Сибири, в деревнях, на крылечках разглядывали тогда фотографии бородатых буров и карикатуры на Сесиля Родса. По всей бескрайней России пели:

 
Трансвааль, Трансвааль, страна моя,
Ты вся горишь в огне…
 

Шарманки разнесли эту песню повсюду, потеснив даже неистребимую дотоле «Разлуку». Паустовский вспоминал, как мальчишкой вместе с друзьями просил шарманщиков еще и еще раз сыграть «Трансвааль», отдавая заветные медяки, припрятанные на мороженое.

История с акулой, должно быть, озадачила читателей. «Нива» не сопроводила ее никакими пояснениями. Не говорилось, как история эта появилась на свет. Никакой подписи не было. Прочитал – хочешь верь, хочешь не верь.

Но ведь даже если оставить в стороне место действия – кто знает, быть может, вездесущий Родс и в Австралии успел побывать? – все-таки что это за «ловцы акул» с удочками? Поймать на удочку шестиметровую акулу и вытащить ее на берег словно плотвичку или ерша? Прочесть запросто бумаги, совершившие десятидневное путешествие в акульем брюхе?.. Даже самая буйная фантазия рыбацких рассказов такого, пожалуй, не выдумает. Это уже нечто марктвеновское.

Гротеск этот и в самом деле вышел из-под пера Марка Твена, хотя, может быть, великий американец и не придумал его, а подхватил и обработал где-то услышанное. Может быть, вспомнил легенду о том, как когда-то не столь еще известный человек по фамилии Ротшильд сумел использовать весть о битве при Ватерлоо?

В «Ниве» же, вообще ничего не объяснив читателям, просто привели главу из книги Марка Твена «По экватору», которая вышла в 1897 году, а в русском переводе появилась только-только, в 1901-м, под заглавием «Кругосветное путешествие».

О таинственном обогащении Родса ходило великое множество рассказов и слухов. В основе их зачастую лежал домысел о необыкновенном, чудесном везении. Бернард Шоу в пьесе «Простачок с Нежданных островов» тоже довел его до гротеска. Клерк-англичанин клянет свою судьбу в таких словах:

– Что я такое по природе? Сесиль Родс – вот кто я такой. А почему же я всего-навсего клерк?.. Да потому что жизнь никогда не давалась мне, как какому-нибудь Сесилю Родсу. Вот он нашел у себя на заднем дворе алмазные россыпи – ничего ему и делать не надо было: смыл с них глину и стал тут же миллионером.

И он сам себе пишет эпитафию: «Здесь лежит человек, который мог бы стать Сесилем Родсом, если бы ему везло так, как Родсу».

Так в чем же на самом деле был секрет обогащения Сесиля Родса? Откуда вдруг, как черт из табакерки, выскочил этот миллионщик?

Сын провинциального викария

В июне 1870 года юноша по имени Сесиль Родс взошел на палубу корабля «Европа», который, отплыв от берегов Британии, должен был обогнуть Африку, миновать Кейптаун и прийти в порт Дурбан, в захваченную англичанами страну зулусов.

Был ли это уже тот Сесиль Родс, которого знаем мы? Должно быть, нет. Таким его вылепило время. А тогда…

Голубоглазый, довольно крепкого телосложения, казавшийся, впрочем, хрупким. Скромной внешности, но горделивого нрава. Говорил фальцетом, но довольно уверенно. Наверно, ему придавали уверенность деньги, те, что дал отец, и еще две тысячи фунтов, подарок тети Софи, сестры матери.

На корабле Родс встретил свое семнадцатилетие. «Нет рассудительных людей в семнадцать лет», – уверял в своих ранних стихах его сверстник француз Артюр Рембо, через несколько лет тоже отправившийся в Африку. А Шарль Бодлер, обогнувший мыс Доброй Надежды тремя десятилетиями раньше, писал:

 
Для отрока, в ночи глядящего эстампы,
За каждым валом – даль, за каждой далью – вал.
Как этот мир велик в лучах рабочей лампы!
Ах, в памяти очах – как бесконечно мал!
 

Влекла ли и Родса та Муза Дальних Странствий, что манила в Африку несколько поколений юношей-европейцев? Африка – это глава – и еще какая! – в той истории мечтаний стремительной молодости, без которой трудно понять становление рода человеческого.

Сколько подростков бежало в Африку в поисках необычайных приключений, грезя экзотической природой, охотой на сказочных зверей в буйных зарослях тропических лесов. Родс плыл в Африку как раз на заре той поры, чуть-чуть опережая ее. Сразу же вслед за ним, в 1871-м, начал свои странствия Фредерик Силус. Он стал самым известным из европейских охотников в Африке, прототипом Алана Куотермена, героя «Копей царя Соломона» и других романов Райдера Хаггарда. Но таких, как Фредерик Силус, в те времена было не много. Африканские «сафари» еще не стали модой для европейских охотников и искателей приключений. И еще только зарождался тот приключенческо-колониальный жанр, который, чуть позднее заполнив книжные рынки, стал рекламой колониальной романтики.

Близились события, которые мы теперь называем колониальным разделом мира. 1870 год был их кануном. Вот-вот… Современникам это было невдомек.

Но Родса, видно, влекла не одна романтика. Недаром кто-то из его школьных учителей вспоминал, что ему не была свойственна мечтательность. Что же еще?

 
Что нас толкает в путь? Тех – ненависть к отчизне,
Тех – скука очага, еще иных – в тени
Цирцеиных ресниц оставивших полжизни —
Надежда отстоять оставшиеся дни.
 

Родс еще не испытал глубоких разочарований, а ненависти к отчизне, кажется, не познал никогда. Юношеская неразделенная любовь? Об этом мы ничего не знаем.

Наверно, Родсу ближе были те чувства, с которыми, в надежде стать миллионером, отправился в Африку Артюр Рембо: «Мой день кончен. Я покидаю Европу. Морской ветер сожжет мои легкие; климат далекой страны выдубит мне кожу. Плавать, мять траву, охотиться… пить напитки, крепкие, как расплавленный металл, как пили их наши предки вокруг костра.

Я вернусь с железными руками, смуглой кожей, бешеным взглядом… У меня будет золото. Я буду празден и груб. Женщины ухаживают за такими дикими калеками, вернувшимися из жарких стран».

Рембо и вернулся на родину калекой – не в переносном, романтическом, а в прямом смысле этого слова. И не добился почитания у женщин. Не стал героем с таинственным прошлым. Возвратился умирать. И когда в марсельском госпитале бредил расписками и счетами, африканскими пустынями и торговыми караванами, у его кровати дежурила только его младшая сестра. Даже мать не пожелала проститься с блудным сыном. Слава пришла к нему уже посмертно и совсем не в связи с его странствиями.

А Родса в Африке ожидали и миллионы, и власть, и мировая известность.

…Далекие странствия Сесиля Родса, его беспредельно авантюрный дух и всю его калейдоскопически стремительную карьеру – можно ли это хоть отчасти объяснить традициями семьи?

Первый же из биографов Родса, сэр Льюис Мичел, проследил историю его семьи до середины XVII столетия. Это были жители небольших селений и городков глубинной Англии. Зачастую они рождались и умирали в одной и той же местности. Отец Сесиля Родса – Фрэнсис Уильям Родс – тоже не был ни моряком, ни офицером, ни купцом. Он не пускался в дальние путешествия, никогда не болел ни золотой горячкой, ни алмазной лихорадкой. Вел спокойную патриархальную жизнь приходского священника. И даже не на побережье, где все жители, независимо от их занятий, постоянно связаны с морем, а в Центральной Англии, в городке Бишоп Стортфорд графства Хертфордшир.

Там 5 июля 1853 года и родился Сесиль Джон Родс, пятый сын в немалой даже по тем временам семье: двенадцать сыновей и дочерей (правда, двое умерли еще детьми).

Родсы пользовались влиянием в тех местах. Они были довольно зажиточны, да и место викария, которое Фрэнсис Родс занимал почти три десятилетия, давало заметное положение в поселке.

Хорошего здоровья Сесилю от родителей не досталось. Как утверждают многие биографы, он с детства страдал чахоткой (а в те времена туберкулез был болезнью неизлечимой, косил людей, наводил ужас). С ранней молодости давала о себе знать и болезнь сердца.

В отличие от старших братьев Сесиль не попал ни в одно из привилегированных учебных заведений Англии. Отцу не по средствам оказалось отправить его ни в Итон, ни в Харроу. Образование Родса ограничилось местной, основанной еще во времена королевы Елизаветы грамматической школой, иначе говоря, гимназией.

Как важны школьные годы для становления человека! Все мы родом из детства… Увлечения тех лет, мечты, даже полюбившаяся тогда музыка – все это остается до последних дней жизни, многое объясняет и поведении, стремлениях, во всей личности. Но как трудно уловить, понять тот глубинный пласт характера! А уж когда пишешь о человеке, жившем в другой стране, в другом веке, разглядеть его формирование еще сложнее. Как понять, к чему он стремился, о чем думал, выслушивая наставления учителей?

Все это, наверно, куда легче могут себе представить те, кто дышал с ним воздухом одной родины. Но сведений и даже рассуждений о его детстве и отрочестве крайне мало и у биографов-англичан. Правда, большинство его биографий написаны в те времена, когда еще не принято было изучать влияние детских впечатлений на дальнейшую жизнь. «Немногое известно о его школьных годах», – писал Л. Мичел, близко знавший своего героя. Действительно немногое.

Андре Моруа в своей книге о Родсе утверждает, что тот еще в детстве мечтал о великих свершениях и о власти. Моруа приводит запись из семейного альбома Родсов. На вопрос: «Каков Ваш девиз?» – тринадцатилетний Сесиль вписал туда слова: «Совершить или умереть!» Но можно ли считать эту детскую патетику ключом к образу Сесиля Родса? У скольких мальчиков в таком возрасте были подобные помыслы!

Известно, что Родс пришел в школу в 1861-м, что он увлекался античностью, что любимыми его предметами были история и география, что он хорошо знал Библию, любил Плутарха и Платона, Гомера и Аристотеля.

Что еще мог он читать? Что могли читать английские школьники в шестидесятых годах прошлого века? Романы Вальтера Скотта уже немного старомодны. «Том Сойер» появится только в 1876-м. А с ровесником Сесиля Родса – Шерлоком Холмсом – можно будет познакомиться лишь в 1887-м.

Во всех слоях читающей публики знали «Оливера Твиста» и «Дэвида Копперфилда», «Пиквиккский клуб» издавался громадными для тех времен тиражами – десятками тысяч экземпляров. Были даже облегченные издания для простонародья, как сказали бы в России – лубочные. Из соотечественников читали Булвера-Литтона, Чарлза Кингсли, Энтони Троллопа, Чарлза Рида, Уилки Коллинза, Теннисона, Мэри Энн Эванс, писавшую под псевдонимом Джордж Элиот.

Из переводных молодежь предпочитала Дюма-отца, виконта Понсона дю Террайля – автора бесконечных томов «Похождений Рокамболя», морские приключения капитана Мариетта, первые романы Жюля Верна. Многим нравились арабские сказки и только что переведенные на английский язык рубайи Омара Хайяма.

Находила себе поклонников зарождавшаяся детективная литература. Читали Эдгара По, умершего в 1849-м, и Эмиля Габорио, ставшего популярным во второй половине шестидесятых. Да и рукописной эротической литературы тоже, кажется, немало ходило по рукам в той чопорной викторианской Англии. Но самыми распространенными среди молодежи все же оставались исторические и псевдоисторические романы, морские приключения и охотничье-спортсменская литература.

Что из этого могло привлекать юного Сесиля Родса? Может быть, исторические романы о конкистадорах, о завоевании Нового Света, об адмирале Дрейке и других пиратах королевы Елизаветы? Мы знаем, что впоследствии, уже в Африке, Родс не расставался с томиком «Мыслей» римского императора Марка Аврелия, считал эту книгу кладезем мудрости. Поскольку еще в школе он увлекался античностью, не исключено, что и любовь к Марку Аврелию родилась еще тогда.

Мечтой Родса был Оксфорд. Но мечта оказалась недостижимой, и, закончив в 1869-м школу, он оказался на распутье. В следующем году решено было, что он отправится на юг Африки, где уже обосновался один из его старших братьев, 25-летний Герберт.

Почему судьба его решилась именно так? Одни биографы видят причину в слабом здоровье Родса, для которого якобы был полезен южноафриканский климат. Другие напоминают, что в тогдашних английских семьях многие сыновья отправлялись в колонии: там, конечно, куда больше неожиданностей, опасностей, риска, но зато легче пробить себе дорогу, сделать карьеру, разбогатеть. Так разлетелись по свету и братья Сесиля Родса – уехали в колонии, пошли в армию. Никто из них не выполнил волю отца, не захотел пойти по его стопам. Верх взяли не семейные традиции, а дух времени.

Сам Родс впоследствии говорил так:

– Почему я отправился в Африку? Ну, вам могут казать, что для поправки здоровья или из-за тяги к приключениям – в какой-то мере и то и другое верно. Подлинная же причина в том, что я не мог больше сидеть без дела.

Так объяснял свое прошлое зрелый политик, король алмазов и золота. Но так ли ясно это было тому семнадцатилетнему юноше?

В семнадцать лет

Родс плыл на паруснике. Корабль «Европа» шел по тем временам не так уж медленно, путешествие заняло всего только… семьдесят два дня. Два с половиной месяца!

Было время подумать, вспомнить туманные берега удалявшейся родины, помечтать о приближавшихся жарких краях. Что же еще делать длинными днями, вглядываясь в бесконечное однообразие морских далей? Хорошо думалось и вечерами, при тусклом свете раскачивающихся масляных ламп, и ночью, после десяти, когда лампы гасили. Во избежание пожаров пассажирам строго-настрого запрещалось зажигать в каютах не только свечи, но даже тогдашнюю новинку – спички. Так он и коротал время – в разговорах со спутниками, в размышлениях о будущем.

Среди пассажиров многие, если не большинство, – переселенцы, люди, решившие начать новую жизнь вдали от родины, далеко не ко всем милостивой. Да и те, кто не хотел окончательно переселяться, ехали надолго. Если одна только дорога туда и обратно занимает почти полгода, вряд ли кто отправится в путь просто для развлечения. Больше всего, конечно, говорили о Южной Африке. Припоминали газетные сообщения, обсуждали слухи. Родс внимательно слушал, изредка вставлял свое слово, ведь он тоже знал кое-что о Южной Африке – из писем Герберта.

Вспоминали и рассказы путешественников. Тогда по всей Европе говорили о Ливингстоне. Его «Путешествия и исследования миссионера в Южной Африке», изданные в Лондоне в 1857 году, были переведены на многие языки. А в 1870-м тревога о судьбе Ливингстона, затерявшегося где-то в дебрях Тропической Африки, глубоко взволновала людей во многих странах мира. Журналист Стенли по поручению газеты «Нью-Йорк геральд» готовился отправиться на поиски.

За кормой корабля полыхала одна из самых больших европейских войн второй половины прошлого столетия – схватка между Францией и Пруссией. Она началась, когда корабль плыл по Атлантике. Но телеграфа еще не было, и вести шли долго, так что ни Родс, ни его спутники обсуждать эту войну не могли. Поминали другие войны. Ведь и за короткую жизнь юного Родса редкий год английских солдат не посылали сражаться и умирать. В Россию – Крымская война, в Индию – восстание сипаев, в Китай – вторая опиумная война, в Японию – бомбардировка портов, в Эфиопию – на войну против крупнейшего африканского государства. Одно время носилась в воздухе даже угроза войны с Соединенными Штатами.

Вот они, красные мундиры, – и в портах, и на судах. Среди тех, кто плыл с Родсом на одном корабле, многим придется отправиться потом в разные концы света, расширять пределы Британской империи, где «никогда не заходит солнце». И не все, далеко не все вернутся домой. Об этом, конечно, говорили и на палубе, и в салоне, и в каютах: кто – с тревогой, кто – с высокопатриотической напыщенностью.

Пассажиры из состоятельных обсуждали и светские новости, и литературные. Смерть Диккенса – он умер за несколько дней до отплытия их корабля (о смерти Проспера Мериме не знали – он скончался, когда они были уже у берегов Южной Африки). Литературные новинки – «Лунный камень» Уилки Коллинза или «Алису в стране чудес» Льюиса Кэррола. Романы модного тогда Энтони Троллопа. Сам Троллоп через несколько лет тоже сядет на корабль, чтобы повидать юг Черного материка и написать двухтомник «Южная Африка». Романы Жюля Верна. Герои первого из них – «Пять недель на воздушном шаре» – летали над той самой Африкой, откуда сейчас пышет жаром на просмоленные борта парусника. А герои другого – «Приключения трех русских и трех англичан в Южной Африке» – изучали как раз те места, куда теперь направляются Родс и его спутники.

Любимый сверстниками Родса писатель Эмиль Габорио сам служил в Африке, был кавалеристом. Да и Дюма трудно не вспомнить. Он отправил своего виконта де Бражелона «в Африку, где умирают». И сам побывал в Африке и издал, как после каждого своего путешествия, несколько томов путевых впечатлений. Теперь ему шестьдесят восемь, уж не до путешествий и не до сражений, жить осталось несколько месяцев. А Понсон дю Террайль, почти столь же плодовитый, как Дюма, уже сражается против пруссаков, вторгшихся на французскую землю.

Литературные реминисценции занимают немногих из спутников Родса. Элиту. А большинству не до светских разговоров. Книг некоторые из переселенцев и раньше не читали. А уж тут – до того ли? Ведь едут они на чужбину не просто так, а от злой судьбы. Что-то там, впереди? Да и на корабле уже начались несчастья – кто-то тяжело заболел, а лечить нечем, другой, изрядно выпив, устроил скандал…

Чего только не насмотрелся, не наслушался семнадцатилетний юноша за эти два с половиной месяца, за шесть тысяч миль пути, и на корабле, и в портах. Тут он близко увидел жизнь бедняков, и выглядела она куда страшнее и непригляднее, чем из окон дома стортфордского викария. Изможденные женщины, грязные дети, беспомощные старики. Пьяницы, шулера, проститутки…

Родс не оставил воспоминаний об этом пути, как и вообще о своей жизни. Но вот впечатления другого человека. Тоже семнадцатилетним, он вслед за Родсом проплыл тем же самым путем несколькими годами позднее. С этого плавания, писал он в старости, «началось мое воспитание; моими учителями были игроки, авантюристы и женщины свободных нравов – те, кто составили большинство в списке пассажиров старого, изъеденного ржавчиной „Мавра“. Я буквально ощущал, как отрочество покидает меня. Помню, как на пятую ночь, вконец истерзанный морской болезнью, я стоял на корме „Мавра“ и мысленно возвращался домой, в Англию, по другую сторону этой черной воды. В каюте позади меня кричали женщины, неистовствовали игроки, дрались пьяные. У меня так щемило сердце, что я зарыдал тогда. Но это были мои последние слезы. Кожа моя начала грубеть». [15]15
  Kemp S. Black frontiers. Pioneer Adventures with Cecil Rhodes' Mounted Police in Africa. London etc., 1932, p. 9—10.


[Закрыть]

Юношеские впечатления врезаются в память на всю жизнь. Не стояли ли перед глазами Родса картины, виденные им на корабле и в портах, когда он, уже зрелый политик, стремился путем захвата колоний притушить социальные противоречия в метрополии?

Страна зулусов

Первого сентября 1870 года, миновав мыс Доброй Надежды и самые южные берега Африки, Сесиль Родс высадился в порту Дурбан в английской колонии Наталь. Эта населенная зулусами страна была не столь давним приобретением англичан – ее захватили в сороковых годах.

Старший брат не встретил Родса. Не дождавшись, Герберт уехал в район только что найденных алмазных месторождений. Они еще не стали крупнейшими в мире алмазными копями – никто, вероятно, и не предвидел тогда такого оборота событий, – но алмазная лихорадка уже началась.

Сесиль Родс заразился ею не сразу. Свою южноафриканскую жизнь он начал в Питермарицбурге, административном центре Наталя; там он остановился у друзей брата. Потом Герберт вернулся, и братья попытались выращивать хлопок на ферме Герберта в долине Умкомаас. Правда, старший брат больше бывал на алмазных копях, чем на ферме, и Сесиль в сущности вел хозяйство один, то есть управлял работой тридцати зулусов.

Сам Родс вспоминал потом о жизни на ферме как о времени почти идиллическом. Цветущая долина, лазурное свежевымытое небо, сверкающее солнце… «Чувствуешь, что каждый глоток этого воздуха есть прибавка запасу здоровья, он освежает грудь и нервы, как купанье в свежей воде». Так писал из Южной Африки, «этого тихого и счастливого уголка», писатель И. А. Гончаров, побывав там на фрегате «Паллада». А не больно крепкому здоровьем Родсу здешняя природа казалась, наверно, особенно приветливой после хмурого неба туманной Англии.

Идиллия идиллией, но в воспоминаниях о том времени сохранился и такой рассказ (якобы со слов самого Родса). [16]16
  Matabele Thompson. An Autobiography. London, 1936, p. 196―197.


[Закрыть]

Однажды, узнав, что у Секукуни, вождя местного народа бапеди, есть алмазы, братья Родсы – Сесиль и Герберт – решили выменять их на оружие. Секукуни нуждался в оружии для борьбы против трансваальских буров, наступавших на его земли. Братья разделились: на долю Сесиля досталось раздобывать ружья в Натале, а Герберт стал скупать их в соседнем португальском Мозамбике. Герберт весьма преуспел – сумел приобрести даже две старинные медные пушки. Объединив добычу, Герберт и Сесиль уже приступили к переговорам об обмене ее на алмазы, но тут их выследили буры, и братьям пришлось спасаться бегством. Пушки они сбросили с высокого обрыва в труднодоступном месте. Кто-то нашел эти пушки через двадцать лет, в 1890-м. Их приняли тогда за остатки старого португальского форта.

Было ли все это на самом деле? Скорее всего, нет. Герберт действительно продавал оружие африканцам, но занимался этим, кажется, позднее и без прямого участия Сесиля. Не исключено, впрочем, что братья вместе планировали эту авантюру, и Сесиль Родс, рассказывая о ней, просто «примазался» к славе Герберта, известного искателя приключений.

Но как бы то ни было, и без этой истории ясно, что практическая жилка проявилась еще тогда – в отношении семнадцатилетнего Родса к африканцам. «Я дал денег кафрам, поскольку наступило время уплаты налога на хижины, и они нуждаются в деньгах. Если вы ссужаете им деньги, они придут и будут работать, как только это вам понадобится. К тому же вы получите у них добрую славу. И, в сущности, кафры надежнее Английского банка», [17]17
  Flint J. Op. cit., p. 14.


[Закрыть]– писал он матери.

Была у Родса и цель: он хотел накопить денег для учебы в Оксфорде. Зачем? Ответ на этот вопрос он дал сам: «Вы задумывались когда-нибудь, почему это во всех сферах общественной жизни так много выпускников Оксфорда? Оксфордская система в своей завершенной форме выглядит, казалось бы, весьма непрактичной, но ведь вот, куда ни глянь, – кроме области научной – выпускник Оксфорда всегда оказывается на самом верху». [18]18
  Plomer W. Cecil Rhodes. Edinburgh, 1933, p. 14.


[Закрыть]

Дела между тем шли не так уж важно. Два урожая хлопка большого барыша не принесли. А тут алмазная лихорадка… Все больше белых колонистов Наталя покидали насиженные места и отправлялись в погоню за легким обогащением, на алмазные месторождения.

Сесиль Родс прожил в Натале немногим больше года. В октябре 1871-го он, оставив ферму, пустился в путь к алмазным копям.

Вот, пожалуй, и все, что известно о начале его жизни в Африке.

Любимым автором Сесиля Родса всю жизнь был Марк Аврелий, а он писал: «Не все же разглагольствовать о том, каким должен быть человек, пора им стать».

Каким же человеком становился Родс? Его возмужание – это превращение в колониста. А колонист – это уже не просто европеец, не просто англичанин или француз. Это человек, чья психика, мораль, взгляды на жизнь формировались колониализмом. На европейца, приехавшего в колонию, сразу распространялись привилегии, созданные колониализмом белому цвету кожи. По отношению к коренным жителям он сразу же становился существом высшего порядка, которому позволено все или почти все. Такое положение охранялось законом, властями, полицией, армией.

В результате зачастую получалось, что зеленый, совсем еще не оперившийся, полный сомнений и колебаний юноша, приплыв из Европы, довольно быстро обретал вполне определенные и зачастую весьма жесткие взгляды. Сомнения слабели, им на смену приходила уверенная хватка. И если он через несколько лет приезжал на родину, в Европу, отличие его от оставшихся дома сверстников уже явно бросалось в глаза.

У многих эта перемена в сознании приводила к двойной морали: одна – для жизни в колонии, другая – для жизни в Европе.

Персонаж тогдашнего французского колониального романа «Мёслер был прямодушен и добр на редкость. Но в Африке… он никогда не колебался выстрелить… В Трансваале это называлось быть энергичным. Во Франции это считалось бы преступлением. Вопрос географической широты, среды и обстоятельств». Его жену умоляют: «Не показывайте мне ваш африканский облик… Покажите мне ваше парижское лицо. Ведь это же не мадам Мёслер, грозная и решительная королева, что царствует над дикарями среди тигров. Не ее я пришел повидать. Нет, это же мадам Мёслер, милостивая, благосклонная, та, что живет на Елисейских полях». [19]19
  Ohnet G. L’Inutile Richesse. Paris, 1896.


[Закрыть]

С возрастом нравственная раздвоенность нередко исчезала. На смену ей снова приходила цельность. Но побеждали чаще всего благоприобретенные моральные категории – те, что накопились за время жизни в колониях. И получалось: в колониях, среди «дикарей» создавался тип людей с нравами неизмеримо худшими, чем дома, в метрополии. А потом эти люди приезжали в Европу. Тут их поражал непривычный «либерализм», и они стремились внедрить на родине свой колониальный опыт…

Это хорошо подметил корреспондент русских либеральных журналов П. В. Шкловский, дядя Виктора Шкловского. Он писал из Англии (под псевдонимом Дионео): «Представителем нашего округа в парламенте с незапамятных времен был старый отставной генерал. Выслужился он где-то на западном берегу Африки; там с небольшим отрядом и пятью пушками он насадил европейскую культуру, т. е. выжег столько деревень, вырубил столько плодовых деревьев и истребил столько негров и коров, что край этот пустынен до сих пор, хотя прошло уже много, много лет… В парламенте старик был раза два, но свое присутствие ознаменовал. Послушав речи оппозиции, старик заявил, что, собственно говоря, с ней нужно было бы расправиться „по-африкански“, т. е. впустить несколько солдат, вкатить пушечку и затем: „Раз, два! Направо коли, налево руби!“» [20]20
  Дионео. Очерки современной Англии. СПб., 1903, с. 254.


[Закрыть]

Так европейский колониализм наказывал самих европейцев. Не может быть свободен народ, угнетающий другие народы!

Как происходило это становление колониального лица европейской демократии, мы в общем-то знаем, но именно в общем, обобщенно, социологически. А конкретно, зримо?

Пожалуй, мы куда лучше знакомы с выдуманными великим Дефо переживаниями Робинзона Крузо, который шаг за шагом в одиночку колонизовал необитаемый остров и подчинял себе единственного аборигена, Пятницу, чем с духовным формированием реально существовавших колонистов.

Вот и о Родсе, о том, как шло становление его личности в новой, колониальной жизни, известно немногие. По биографиям, по его опубликованным письмам тех лет трудно понять, как он относился к большим событиям в Европе или Африке. События были чрезвычайные. На африканский берег Родс сошел в день разгрома французской армии при Седане. Для современников само это слово долго потом было нарицательным. Тютчев на смертном одре, в 1873 году, грустно острил: «Это мой Седан». А Парижская коммуна! Сколько говорили и писали о ней! Но волновало ли это Родса, мы не знаем.

Европа отдалялась от него, и, окажись Родс на каком-нибудь другом конце земли, кто знает, как пошло бы формирование его личности. Но в Южную Африку он попал в особые, переломные годы, когда тугой узел связал ее судьбу с судьбой Европы и всего мира.

Южная оконечность Черного материка и прежде не была уголком мира, забытым Европой. Даже Наполеон в своих глобальных планах поминал этот край земли «Мы должны взять Египет, если уж не можем выгнать Англию с мыса Доброй Надежды». А после битвы при Трафальгаре, когда адмирал Нельсон сокрушил вместе с французским флотом и наполеоновские планы вторжения в заморские страны, «император французов» заявил: «На Эльбе и на Одере мы получим нашу Индию, наши испанские колонии и наш мыс Доброй Надежды».

Но в конце шестидесятых годов прошлого века, как раз накануне приезда Родса в Южную Африку, современникам казалось, что этой окраине Старого Света предстоит забвение. Уходила в прошлое та роль, которую она играла в мировом хозяйстве, – роль главной заправочной стоянки на полпути между Европой и Востоком, у самого опасного участка этого пути, где сталкиваются течения двух океанов, Атлантического и Индийского, и воды никогда не бывают спокойными. В течение нескольких столетий даже самые отчаянные шкиперы облегченно крестились, когда удавалось благополучно дойти до «морской таверны» – Кейптауна.

В ноябре 1869 года открылся для судоходства Суэцкий канал. Караванам океанских кораблей уже не надо было огибать мыс Доброй Надежды и бросать якоря у южноафриканских причалов. Портам Южной Африки предстояло утратить свой космополитический облик. С улиц Кейптауна исчезали те разноязыкие толпы матросов, которые прежде, растекаясь повсюду пестрыми потоками, приводили в движение всю городскую жизнь.