Текст книги "Дом, в котором жила бы Эля"

Автор книги: Анжелика Лавицкая (Dead Moon)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Анжелика Лавицкая (Dead Moon)
Дом, в котором жила бы Эля

ПРОЛОГ

– Что же тебе спокойно не живётся, если выжила? – час назад она задавала мне этот же вопрос, но с другой интонацией – она была в шоке, когда увидела меня: живую, невредимую, немного постаревшую, но в целом – выглядевшую неплохо для живого мертвеца. Впрочем, мертвецом всё это время я оставалась только для неё – она почему-то была уверена, что меня убили или я сдохла от передоза.

И вправду: что же мне спокойно не живётся? Вон её подружка, которую она сама же посадила в тюрьму, – живёт спокойно с тех пор, как я её вытащила: почти уснула за барной стойкой, на лице застыла нелепая улыбка пьяной эйфории.

– Расслабься, – отвечаю я своей давней… подруге? Злейшему врагу? Сейчас, в клубе, среди сотни живых людей, среди настоящей жизни, кажется, что я всё это выдумала. – У меня нет оружия, – продолжаю я, – твоя охрана меня так облапала, что я и в сиськах бы ничего не пронесла, – выпиваю; выпивка не даёт поднять из пыли воспоминания, но они поднимаются, и я снова выдаю: – Контора у тебя крутая, а атмосфера та же самая – шлюшарник.

Лет десять назад я получила бы от нее по морде, упала бы на пол, мне вкололи ли бы дозу, и я бы поплыла навстречу очередному или очередным….

Сейчас она улыбается, топит оливку в пойле, смотрит на свою подружку – Надежду. Какое потрясающее имя, и с этим именем она почти сдохла – нет тут у нас никакой надежды.

– О, дорогая моя, кто кого сегодня домой повезёт, – она теряет интерес к нашему разговору, трясёт Надежду за плечо, – та оживает, что-то говорит, но дурацкая музыка своим бум-бум-бум заглушает всё, и я ничего не слышу.

«…Музыка твоя – говно», – вспоминаются слова Данилы Багрова.

Алёна Владимировна потянула свою подчинённую в дамский гадюшник; зовут меня с собой, но я вовремя соображаю, что именно там она и сможет избавиться от меня, а заодно и от этой глупой Наденьки. В толпе она не будет устраивать расправу; или это всё моя паранойя. Отмахиваюсь – я никуда с тобой не пойду, подожду здесь.

– Тогда закажи что-нибудь, мы быстро, – командует Алёна.

Идеальный момент. До чего только ни доводит отчаянная месть: я верю, что это сработает; ведь это уже сработало, я это видела; главное – ничего не перепутать. Ярик предупреждал, что со спиртным мешать не стоит – возможна смерть; а мне и нужна смерть этой суки, за этим я сюда и приехала.

Достаю телефон, чтобы позвонить Антону. Не знаю, что я ему скажу, но он хотя бы будет знать, где меня искать, если что-то пойдёт не так.

«Эля, можно вернуться домой?» – сообщение от Кристи. Этого ещё не хватало!

Словно если я напишу «Нельзя» – она не вернётся вместе с этим чудаком. Не ждала я, что так быстро они сдадутся и свернут назад. Мать вашу!

«Можно. Я тебя жду», – одной рукой вру, второй собираюсь убить: стакан Алёны Владимировны наполняется чем-то ужасным, на флакончике корявым почерком Ярика написано: «Память».

«Вечная память, Алёна Владимировна!» – всё внутри меня ликует; хотя было бы правильнее «Вечное забвение»: хочу забыть о тебе раз и навсегда, чтобы ты больше и не думала появляться ни в моём прошлом, ни, тем более, в моём будущем. Всё закончится. Сейчас. Не так кровопролитно…. Впрочем, это можно будет устроить позже.

Они возвращаются к стойке.

– Эля, а вы давно в городе? – Надя обгоняет Алёну и… хватает её стакан! Нет! Нет! Нет! Если я закричу – я себя выдам, если я выбью стакан – я себя выдам тем более!

«Спасибо! Мы выезжаем завтра утром!» – сообщение от Кристи.

Господи! Как всё неправильно! Как всё не вовремя!

– Проблемы? – Алёна закидывает мне руку на плечо, пытаясь попутно заглянуть в экран моего телефона; она потягивает безопасный виски; яд выпила её подруга.

Скидываю её руку, залпом выпиваю то, что было в стакане, закрываю лицо руками – всё должно было быть не так. Как и тысячу лет назад. Сука!

– Повтори, – бросаю я бармену.

– Мне… не… на… до… – закрывая стакан ладонью, мямлит Надюша.

– Да ладно тебе! – Алёна толкает её в плечо. – На посошок и по домам!

Девчонке явно плохо. Не для тебя был этот стакан.

– Давай на брудершафт, – я отвлекаю эту суку от бедной девочки, иначе смерть наступит раньше и именно здесь, а у меня больше нет времени.

– Мне всегда нравилось, когда ты была пьяная: такая смелая, любвеобильная, – мы переплетаем руки, Алёна шепчет мне это на ухо; она не представляет, с каким бы удовольствием я бы сейчас засветила ей по морде, но… выпиваем. – Надо поцеловаться, – она наваливается мне на плечо, тянет свои измазанные красной помадой губы.

– Я не настолько пьяна, отъебись, – отворачиваюсь, но она целует в щёку и тут же заливается смехом.

Действительно: ты снова победила, но не радуйся так скоро, я обязательно ещё вернусь, как только разберусь со своими котятами.

– Сейчас поймаем такси, и всё будет отлично, – мы обе берём Надю под руки и ведём к выходу; по дороге пристаёт какой-то парниша лет двадцати пяти и предлагает помощь; Алёна готова бросить нас обеих и идти с ним, но… Я ещё не закончила.

– Мальчик, иди уроки учи, а не приставай к взрослым тётенькам, – я отталкиваю его назад, Алёна надувает губы, вздыхает – мол, как жаль, что я всё обломала; снова берет Надю под руку.

Шлюха. Как была ею, так и осталась.

Холодный воздух моментально возвращает к чувствам, но, кажется, только меня одну. Надя сама залезает на заднее сиденье, Алёна занимает место впереди – решила, что хотя бы с таксистом проведёт остаток вечера?

Сажусь к Наде.

– Вы так и не ответили, – вдруг оживает Надя, – вы давно в городе?

Так и должно быть? Или это всё из-за алкоголя? Какого черта она разговорилась?

– Куда едем-то? – таксист оборачивается к нам, взглядом указывает на Алёну, которая… уснула?

Стаканы не перепутали? Она выпила то, что предназначалось для неё?! Всё получилось?!

– К Алёне Владимировне, – Надя называет адрес, который тут же вылетает у меня из головы.

Всё получилось! Ничего не перепутано! Сработало! Господи, сколько я всего пережила ради этих мгновений!

– Я в гости приехала, – отвечаю наконец-то на вопрос девчонки, которая тоже удобно устраивается у меня на плече.

Нет, она точно не могла выпить из её стакана. Всё сложилось так, как нужно. Осталось только развести их по домам и валить.

За эти три дня я так соскучилась по своему дому. Там безопасно. Там меня никто не станет искать.

Остался только сам Ярик.

Звонить Антону уже нет никакой необходимости – я справилась сама, без его помощи.

Глава первая. Возвращение в дом

Надя

Проснувшись утром, я пожалела о том, что вообще ещё жива: события прошедшей ночи давали о себе знать тяжёлым похмельем; я ничего не помнила, кроме того, что мы с Алёной решили напиться среди недели. Как я оказалась дома? Как добралась? Ничего не могла вспомнить. Будильник повторил раздражающий писк, а я даже не думала подниматься с постели, чтобы начать всё по очередному кругу: работа, клиенты, магазин, домой, телевизор, сон. С похмела такой образ жизни потерял весь свой смысл: я вдруг задумалась над тем, что я делаю со своей жизнью, неужели я именно для этого и родилась, чтобы заключать договора с поставщиками, разбираться с глупыми вопросами… Зачем я вообще хожу на работу? Всё, разумеется, упёрлось в деньги, но даже их вечная нехватка не заставила меня подняться с кровати и отправиться на кухню, сварить себе кофе и валить на работу. Можно было пролежать так весь день: тишина, комната, погружённая в серый цвет из-за скверной погоды за окном, тёплое одеяло, мягкая подушка… Если бы не полный мочевой пузырь – из-за этого и пришлось встать с кровати.

И тут началась какая-то чертовщина: я едва припоминала, что случилось ночью, но точно помнила, что кто-то приглашал меня в гости. В этот-то момент, меня и осенило вдруг: нужно уехать, сменить обстановку. К чёрту работу! К чёрту офисное рабство! Хочу в деревню, в глушь! Да, именно в деревню, а ни в какой-нибудь курорт, ибо это всё те же каменные джунгли и куча людей, которые меня и без того ежедневно раздражают. Толпа, толпа, куча народу. Нужно было валить туда, где мало людей, где мало машин, где вообще не знают, как пользоваться, например, банкоматом, или пусть этого банкомата там вообще не будет; где хреновая мобильная связь – вот туда я и захотела, чтобы меня никто и никогда не смог достать. Это, конечно, неудивительно: я так каждое утро мечтала с некоторых пор, но до настоящего безумия не доходило; помечтала, подумала, поплакала – и на работу.

Но безумие не отступило.

Полная решимости, я вышла из ванной, кинулась к своему шифоньеру. Большой сумки у меня не было отродясь, чемодана тем более, зато нашлась куча огромных пакетов из супермаркетов – по ним-то я и распихала свои шмотки, отнесла в машину, после вернулась за остальным хламом. Взять с собой, из самого необходимого, я решила только ноутбук, всё же рассчитывая, что там, куда я уеду, будет хоть какая-нибудь связь.

В машине я долго думала над тем, куда же мне всё-таки податься. Деревень поблизости было не так уж и много, в основном всё те же города, где есть цивилизация и её зачатки. Так я раздумывала, пока не выехала за пределы городской черты.

Мобильник заходился звонками, а когда связь пропадала и возвращалась вновь – он сходил с ума от потока сообщений. На работе меня явно потеряли, а я принципиально не брала трубку, да и отключаться не собиралась – мобильник словно был в каком-то другом мире, а я в своём, где была только дорога, музыка и моё безумие.

Уволят, выгонят, вышлют мне расчётные и трудовую книжку, я буду безработной, безденежной, голодной, но всё это – потом, а потом может всё обойтись, мало ли. В конце концов, с Алёной я и не такое уже успела пережить… Нет, даже вспоминать не хочу. И тогда, в дороге, не хотела вспоминать.

Главным было только то, что происходило на тот момент: дорога, мысли о том, куда мне отправиться, представления о настоящем отдыхе.

Конечно, несколько раз мне хотелось ударить по тормозам или съехать на обочину; сказать себе, что творю я что-то из ряда вон выходящее; что мне нужно вернуться и отправиться на работу – от этого по спине пробегали мурашки, а ещё представлялась разгневанная Алёна, моя начальница и подруга, которой придётся объяснять, почему я опоздала на работу и соизволила прийти в офис к обеду.

Да, конечно, можно было наконец-то поднять трубку и сказать, что я беру больничный или отпуск за свой счёт – но всё это мне не подходило, потому что я ещё весьма и весьма смутно представляла, куда еду и на какое время. Кроме того, Алёна уже несколько раз обламывала меня с отпуском, да и вообще, я думала в тот момент о ней меньше всего – она осталась в другом мире вместе с моим мобильником.

Поймав свою минуту безумия, я превратила её в час, два, три, четыре часа долгого пути.

Остановиться пришлось лишь для того, чтобы заправить машину, купить минеральной воды, кофе и полусъедобный бутерброд, разогретый в микроволновке. В это самое время ко мне и пришло осознание всего того, что я успела натворить за день. Так отпускает алкоголь, если не лечь спать сразу после продолжительной пьянки; я приходила в себя, как трезвеющий пьяница, и понимала, что лучше от моего алкоголизма не стало, только хуже: ещё больше проблем.

Сумасшествие. Просто взять и свалить из города, никому ничего не сказать, бросить работу, бросить квартиру, не отвечать на звонки, поехать неизвестно куда. Так давно я мечтала это сделать, а сделав – начала бояться собственного поступка. Мне снова захотелось вернуться, попытаться всё объяснить начальству, позвонить самой и сказать, что… Что, например… Например, что? Ничего не приходило на ум. Облокотив голову на руку, жуя бутерброд, запивая его кофе с сухими сливками, я пыталась объяснить себе – какого хрена это всё значило, но себе это всё прекрасно объяснялось: я устала и захотела отдыха, у меня стресс; а вот правдоподобную версию для остальных мне придумать никак не удавалось. Впрочем, Алёна точно могла знать, что со мной такое запросто могло случиться; по её вине моя стрессоустойчивость отправилась на свалку… Как и всё остальное.

Когда у меня остался только кофе, а бутерброд съеден, я сидела за столиком и смотрела впереди себя. Путей назад уже не было – не имело смысла возвращаться, а куда ехать я так и не решила, только в голове смутно, как из тумана, выплывал какой-то точный адрес, но мысли перебивали одна другую, и я никак не могла зацепиться за этот крючок, который начинался со слов: «Приезжай ко мне…»

В кафешку в это время завалилась парочка в яркой одежде. Парень показался мне каким-то нереальным для нашего времени: высокий и плечистый, плюс ко всему явно плевавший на то, что волосы нужно было уж если не стричь, то хотя бы собирать в хвост. Да, для парня ходить с нереально белыми волосами, может быть, и необычно, но неужели так трудно привести их в порядок? Девушка была для меня самой обычной девушкой: две руки, две ноги, голова, длинные волосы, да и роста она оказалась невысокого. Оглядевшись, они сели за столик передо мной.

– Эльке бутеров взять не забудь, – голос девушки вполне соответствовал её внешности, я его услышала, когда она дала распоряжение своему спутнику, отправив его к прилавку.

Однако больше моё внимание привлекло произнесённое ею имя, мне показалось, что я его уже где-то слышала, а в мыслях появился какой-то неясный образ. Впрочем, я тут же успокоила себя тем, что так могли звать какую-нибудь клиентку или коллегу – мало ли; и тут же принялась разглядывать девчонку: она скинула с плеча сумку, расшитую и разрисованную какими-то завитушками, недолго покопалась в ней, достала разноцветный шнурок и намотала его на запястье левой руки.

Парень вернулся за столик с двумя стаканчиками кофе и пакетом, набитым бутербродами. Меня в кафешке больше ничего не задерживало, я допила свой кофе, но не знала, куда ехать, а парочка удачно отвлекла меня от размышлений; они приковывали к себе не только моё внимание, но и внимание всех, кто там был: от продавца до ребенка семейной четы, которые тоже остановились перекусить.

Они говорили в полтона, пили кофе, пока я не заметила, что парень время от времени смотрит на меня, а через некоторое время это заметила и его спутница – она обернулась и смерила меня оценивающим взглядом, лицо её при этом ничего не выражало – ни ненависти, ни ревности, ни, тем более, радости.

Подумав о том, что мне всё же пора отправиться в дорогу, я начала собираться: скинула в сумку кошелек и разряженный мобильник, вытащила из сумки ключи. Да, я тянула время, как могла, я делала вид, что собираюсь покинуть это заведение, а на самом деле мне хотелось остаться и выпить еще кофе или съесть бутерброд, но больше всего, мне хотелось познакомиться с этой парочкой.

Словно я выпила ещё, и моя мизантропия канула в Лету.

Шрамы прошлого заставляли больше молчать, ненавидеть окружающих, избавиться от всех знакомств и дружб. Оставалась одна Алёна. На самом деле, мне раньше нравились люди, но не такие, которые меня окружали последнее время, а вот те, что сидели напротив меня и о чём-то говорили. Они уже смогли зацепить меня своим внешним видом, своими яркими кофтами, длинными волосами, упоминанием некой Эли, и теперь мне хотелось узнать, что у них внутри, какие они и о чём говорят. Поэтому вместо того, чтобы наконец-то покинуть кафешку, я купила себе еще бутерброд и кофе.

Резиновая булочка, в которую были заключены котлета, салат, кетчуп и что-то ещё, – была невкусной, но всё это по-прежнему могли компенсировать двое сидящих передо мной. Они уже не привлекали ничьё внимание, кроме моего, а я неприлично пялилась на них и не собиралась отводить взгляда даже тогда, когда они оба смотрели на меня, потом снова переключались друг на друга и продолжали говорить.

Дожевав и допив, я всё же решила к ним подойти. В конце концов, уж если у меня хватило смелости и решимости бросить всё и отправиться неизвестно куда, то почему у меня не должно было хватить этих же смелости и решимости, чтобы подойти и заговорить с незнакомыми людьми.

– Привет, – они оба подняли головы, хотя парень хорошо видел и понимал, что я иду к их столику.

– Привет, – ответила девушка, словно мы с ней знакомы сто лет и, возможно, даже лучшие подруги. – Присаживайся, – она кивнула в сторону свободного стула.

С этого всё и началось.

Снег

Элька не возражала, когда мы с Китей решили уехать в город. Элька умная, хоть иногда и загоняется до такой степени, что её становится трудно понять. Впрочем, понимать Эльку уже давно никто не собирается: она давно выучилась, может уехать в город, стать серьёзным и успешным человеком, но вместо этого… Да ладно, это её жизнь. Мы много раз пытались её переубедить, но она начинала злиться и называла нас идиотами.

– Вы не петрите ни фига! – кричала она нам, когда мы предприняли последнюю попытку разубедить её и поговорить о её будущем.

Да, ей плевать на своё образование, она говорит простым языком, не вворачивая в разговор непонятные слова и обороты, хотя могла бы: мозги позволяют.

Так вот, она нисколько не возражала, когда мы с Китей решили уехать в город и найти работу. Она нас спокойно отпустила, без слёз и прощальных напутствий, она нас даже не пошла провожать, как это сделали остальные. Нам тогда показалось, что она на нас обиделась, но… Элька всё заранее знала.

Да… Как бы я не ненавидел её раньше, сейчас хочется говорить о ней только хорошее… Как о покойнике? Да нет. Умерли мы, а не она.

Сидя с Китей в придорожном кафе, мы говорили как раз об этом: Элька не обиделась, Элька просто знала, что у нас ничего не получится, знала, что мы вернёмся. Город не для нас, а мы не для города. Как жить, что делать дальше – неизвестно. Только один путь – вернуться к Эльке и рассказать ей обо всём, что у нас не получилось.

Да вот только… Мы не знали, стоит ли нам возвращаться домой, а самое главное – стоит ли приходить к Эльке и рассказывать ей обо всём, что случилось в городе.

Уставшие и разбитые, мы сидели за столом, пили кофе, а на нас все глазели, но больше всех на нас таращилась девчонка за соседним столиком. Навскидку я сказал бы, что ей ещё нет тридцати, она была одета в чёрную свободную футболку с непонятными надписями, а ещё она выглядела как наша Элька, когда проснётся утром и не знает, кем ей сегодня быть, даже каштановые волосы были собраны в такой же непонятный пучок.

Эта девчонка стопудово собиралась к нам подойти, как только мы появились в кафе, но не знала, как это сделать. Подобное в человеке видно сразу: на тебя долго смотрят, изучают, представляют, насколько ты соответствуешь внешнему виду. В городе, пока я пытался устроиться на работу, такие взгляды меня сверлили на собеседованиях, да только ничего эти взгляды не меняли: плевать, что ты умеешь, главное, что ты не умеешь вворачивать в свой разговор напыщенные деловые словечки, носишь яркую одежду и не стрижёшь волосы. Никому нет дела до того, что ты лучше их, если выглядишь не как они – без пиджака, галстука и белой рубашки. И совсем на тебя плевать, если ты отказываешься принимать их условия: подстричься, сменить стиль, свести татуировки, снять пирсинг.

Когда я сказал Ките о том, что за нами пристально наблюдает странная девчонка, та обернулась, а потом сказала мне, что хотела бы с ней познакомиться. Ненормальная.

За два дня до всего этого ей сказали, что о карьере дизайнера обложек ей остается только мечтать, что её картинки – это выкидыш дальтонизма, а теперь она хотела познакомиться с девчонкой из кафе. Женщины!

За два дня до всего этого она выла как сумасшедшая, называла себя бездарностью, разрывала в клочья свои картины, пыталась выбросить даже наброски. Мне было страшно. Я пытался её успокоить, но ничего не помогало, потому пришлось (больше от отчаяния) даже вспомнить про какие-то бутылочки, которые нам перед отъездом из дома дал с собой Шаман. Бред, конечно, но, все мы, домашние, знаем, что однажды Шаман смог уже помочь Ките… Короче говоря, вылил ей в чай с каждого флакончика по капле, и она успокоилась. Потом пытался спасти что-нибудь из того, что она рвалась уничтожить, и вот… Почти вернувшись, почти успокоившись окончательно – она захотела познакомиться с неизвестной девчонкой из кафе.

Пока я отговаривал Китю от затеи пересесть за столик и заговорить с девчонкой, я увидел, как эта самая девчонка направляется к нам. Мне пришлось опустить голову, я до последнего верил, что она пройдёт мимо, но прозвучало: «Привет», – и Китя ответила на это, но, что самое ужасное, предложила ей присесть за наш столик.

Китя

Элька, Элька… Когда мне плохо, я всегда вспоминала о ней, она всегда была рядом, мне всегда было достаточно поговорить с ней, чтобы вернуться к душевному спокойствию. Может быть, оно и к лучшему, что у меня ничего не получилось.

«Скоро я вернусь и снова поговорю с ней и всё-всё расскажу. Она меня выслушает, ничего не скажет, не осудит и не станет успокаивать, как это делал Снег. Мне нисколько не жаль картины, которые я разорвала и выкинула», – успокаивала я себя.

Любому творчеству на самом деле, как говорит Эля, грош цена: ты делаешь это только для себя, и не стоит пытаться на этом зарабатывать, иначе творчество, музы и вдохновение – начнут мстить за то, что ты их продаешь. Куда лучше развесить картины у себя дома, пригласить друзей посмотреть на них, рассказать, как они рисовались и что на них изображено. Эля права: от этого я получала удовольствия намного больше, и мне уже смутно представляется – получала бы я удовольствие от того, что обложка на книге тиражом в двадцать тысяч экземпляров принесла бы мне деньги. Вряд ли. Деньги бы я потратила на еду или одежду, а обложка так и продолжила бы существовать, потёрлась на одной из проданных книг, а потом бы её заменили другой обложкой, другого автора, и он бы тоже получил за это деньги.

Нет, это хорошо, что ничего не получилось. Хорошо. Мне уже даже трудно понять, зачем я отправлялась в город вместе со Снегом, зачем показывала обычным людям то, что рисовала и от чего получала свою дозу наслаждения. Нужно было сразу понять, как Эля, что таких, как я художников, очень и очень много, и приехать в город и сразу стать дизайнером в издательстве – не получится, даже, если этому издательству очень нужны художники. Мечты разбиваются, а тебе остаётся только смириться и вернуться домой, чтобы осколком не задело.

Снегу тоже не повезло, его хоть и выслушали и сказали, что он подходит, но он не собирался выполнять их требования, не собирался ради того, чтобы сидеть в офисе, снимать с себя пирсинг, сводить свою татушку и, тем более, стричь волосы. Он такой, какой есть, он готов был работать и получать удовольствие от работы, но, увы, смотрели на него обычные люди так же, как и на мои картины, – слишком ярко, неактуально, выедает глаза, не по стандартам.

И вот, выйдя из машины, попрощавшись с парнем, который нас любезно согласился подбросить, мы зашли в кафешку, чтобы перекусить. Вспомнив об Эльке, я сказала Снегу, чтобы он купил ей бутербродов. Она часто говорила нам, что, когда ездила в город, любила посидеть в таких придорожных кафешках, выпить кофе и что-нибудь съесть. Вот я и подумала, почему бы нам не купить здесь чего-нибудь, ведь наверняка она уже и вкус этих бутербродов забыла в своём затворничестве.

Когда мы зашли, снова привлекли всеобщее внимание. Люди привыкли одеваться во всё серое, чёрное, они боятся ярких цветов: они привлекают к себе взгляды, одобрительные, неодобрительные, осуждающие и радостные. Меня уже не удивляют такие пристальные разглядывания, хотя в городе меня, например, не разглядывали: всем было безразлично, как я выгляжу, некоторые были одеты даже ярче, чем я и Снег. Долго на меня смотрели только в издательстве, но я не понимала – почему. Многие художники выглядят ещё причудливее меня, даже красят волосы в экстремальные цвета, а со мной всё в порядке: на мне нет пирсинга, нет татушек, я не пользуюсь косметикой и принимаю себя такой, какая я есть, а ещё я люблю яркую и необычную одежду, люблю экспериментировать с цветами. Наверное, именно моя одежда и не понравилась тем, кто меня долго разглядывал в издательстве: яркая юбка из фатина апельсинового цвета, кофточка с ярко-розовыми и белыми полосочками; наверное, по мнению моей несостоявшейся начальницы, не сочетались между собой такие цвета, не подходили к красным босоножкам на высокой сплошной платформе, а ещё к ним не подходила моя сумочка, расшитая и разрисованная Элей.

Мне уже не грустно от того, что мои картины назвали выкидышем дальтонизма, главное не вспоминать о том, каким тоном были произнесены эти слова человеком, который меня не знает, главное не вспоминать самого человека – и всё в порядке. Конечно, я ревела, потому что эти слова разрывали мне голову, звучали в ней и не давали покоя, поэтому я и решила избавиться от своих картинок, ведь стоило мне на них взглянуть, и я снова слышала эти слова.

Когда Снег вернулся с бутербродами для Эли и с кофе для нас, мы долго говорили о том, что возвращаться несмотря на то, что Эля нас примет в любом случае, не хочется. Всё из-за остальных, они не такие всепонимающие, как Эля, они обязательно найдут время и случай, чтобы напомнить о том, что в городе у тебя ничего не получилось, что ты вернулся и никогда не выберешься отсюда.

Да, возвращаться не хотелось только из-за них, но не возвращаться – было невозможным: у нас заканчивались деньги, у нас закончилась вера в себя и в свои силы.

– Смотри-ка, какая странная, она напоминает мне Элю, – Снег внезапно прервал наши рассуждения, указав взглядом на столик за моей спиной.

Обернувшись, я увидела девушку, и мне показалось, что она такая же несчастная, как мы со Снегом, мне даже показалось, что она от кого-то убежала рано утром, а сейчас остановилась перекусить и чувствует себя наконец-то в полной безопасности. Мне хватает мгновения, чтобы увидеть таких людей, потому что мы с ними очень похожи.

– Давай познакомимся с ней, – предложила я, но Снег ошарашенно посмотрел на меня, спросил, с какой стати мне вдруг захотелось познакомиться со случайным человеком.

Ответа у меня на это не нашлось, я сама не знала, почему мне нужно было познакомиться с ней, я просто чувствовала, что мы обязательно поладим.

Снег не поддавался на мои уговоры подойти и заговорить, а я уже готова была оставить его и пересесть за столик к девушке, но над нами прозвучало: «Привет», – а когда я подняла голову и увидела её, почувствовала себя счастливой и предложила ей присоединиться к нам.

Глава вторая. Серый день

Шатун

Серый день был слишком серым для середины сентября. Проснувшись в кладовке на втором этаже, ударившись головой о полку, с которой на меня посыпались коробочки, а из них – бусинки разных цветов и размеров, я понял, что утро не будет добрым. С трудом понимая и вспоминая, как меня занесло в кладовку, я принялся собирать бусинки, пока не поздно, но тут же столкнулся с трудностями: все они были разложены в разные коробочки, по цветам и, чтобы вернуть всё как было, потребовалось много времени. Всё равно, что перемешать две крупы, а потом отсеивать по зернышку друг от друга.

Нет, я никуда не торопился, но заниматься подобным, едва проснувшись, было не в кайф: болела голова, хотелось в туалет, хотелось пить, а оставить сотворённый мной беспорядок было нельзя. Эля, конечно, ничего не сказала бы, но мне всегда хватает её взгляда, чтобы понять, что я тот ещё рукожоп и приношу всем только неудобства и неприятности. Нет, она не закатила бы устало глаза и даже не вздохнула бы – она посмотрела бы на меня с сожалением. Да-да, ей жаль меня: я доставляю только проблемы, я сам – большая ходячая проблема. Мне ничего нельзя доверить, я всё испорчу. Но не специально! Так выходит само собой, остальным же этого не объяснить – они начинают на меня кричать, а в детстве меня за это и вовсе готовы были убить: родители, родители родителей, одноклассники и те, кто имел несчастье быть со мной знакомым.

В моих руках всё горело, абсолютно всё. Ну, не в том смысле, чтобы прям бах! – и нет ничего, и уж совсем не в том, когда из ничего получается кое-что; а в том, что стоило родителям подарить мне новую игрушку – она ломалась, стоило однокласснику дать мне плейер – он замолкал раз и навсегда. И так до бесконечности, это всё – самые безобидные примеры. Самым же ужасным моим поступком было стать медбратом и взять в руки жизни людей…

Красные бусинки были собраны все до единой. С ними проблем не возникло, они достаточно яркие, а вот с остальными пришлось ещё попотеть: они, мало того, что тёмные, так ещё и выскальзывали. Не для моих лап такие мелкие предметы – вот что.

Когда я заканчивал собирать в коробку синие бусинки, внизу заревела музыка: Эля проснулась, а значит, пора просыпаться и всем, кто так же, как и я, уснул в этом доме. Мне стоило поторопиться хотя бы потому, что как только музыка заглохнет – Эля позовёт завтракать всех, кто остался в доме. Но бусинки стали выскальзывать из рук, которые мгновенно вспотели из-за волнения: я боялся, что меня обнаружат и снова уличат в косорукости.

Дом в это время оживал, просыпались все, кто в нём находился, они присоединялись к Эле: перекрикивали музыку, проносились мимо моего убежища, дабы разбудить тех, кто ночевал на втором этаже, и поторопить их, потому что завтрак им мог не достаться. Пол от их топота трясся, бусинки укатывались, но ловить я их не собирался, мне нужно было всё скорее привести в порядок и выйти к остальным. Собрав всё, что смог, разложив по коробочкам, я прикрепил полку обратно, быстро расставил коробочки. Музыка в этот момент стихла, а значит, все собрались на кухне. Все, кроме меня.

Дом Эли почти как лабиринт, я ещё не побывал во всех комнатах, которые в нём есть, не спускался в подвал, как и многие из тех, кто приходит в это место: в этом нет никакой необходимости, мне достаточно того, что я могу здесь переночевать или остаться на некоторое время. Еда, питьё – всегда в изобилии, беспокоиться не о чем. Всё, что мне известно о доме, как и многим из нас: он достался Эле после смерти её бабушки, а сама Эля приехала сюда из города, как только закончила своё обучение. Эля проработала год в школе преподавателем истории, а после уволилась по собственному желанию. Хотя поговаривают, что заявление об уходе её попросили написать, так как ученики Элю очень любили и часто приходили к ней в этот дом, оставались у неё на несколько дней, а то и месяцев, сбегая от родителей, считая Элю человеком, который их понимает. Как держать в школе учителя, которого ученики любят больше остальных? Разумеется, её нужно было убрать и отстранить от детей. В это я верю, а причин для этой веры немало. Например, Китя – ученица Эли, которой таки-удалось уйти от родителей, вынудить их отказаться от родной дочери. Сабля – также ученица Эли, которая вернулась к ней, как только ничего не получилось в городе, родители до сих пор не знают, что их дочь нигде не учится и живёт у бывшей учительницы истории, и, наконец, Шаман. Он ученик Эли, который, кажется, был здесь всегда, ещё до того, как Эля уволилась из школы и заперлась в этом доме. Говорят, что он хотел на ней жениться, но родители не разрешили, как и сама Эля не позволила ему быть своим мужем. Как ему удалось здесь остаться – мне неизвестно, я знаю только то, что знаю, а большего мне и не нужно. Никаких объяснений. Шаман – здесь живёт, Шаман – наш друг, Шаман – ученик Эли. Этого достаточно.