Текст книги "Lubvi.NET (СИ)"
Автор книги: Антон Соловьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)
Девушка внимательно слушала меня. На ее лице не было ни испуга, ни отвращения к сумасшедшему или, может, даже обколотому парню, который вдруг ни с того ни с сего подошел к ней на улице и ухитрился в трехминутном монологе сказать ей все, что накопилось у него на душе за последние шесть лет. Она смотрела на меня, смотрела пристально, внимательно, оценивающе. И в ее взгляде я читал смесь любопытства и какой-то странной печали, будто бы я затронул ту часть ее мыслей и чувств, которую до этой поры она не раскрывала никому.
– Where is your sword, knight? Where is your sword? [14]14
Где твой меч, рыцарь? Где твой меч? (Англ.)
[Закрыть] – спросила она.
Моя правая рука инстинктивно потянулась к левому бедру, и так же, как и в ту страшную зимнюю ночь, она ухватилась за что-то холодное и шершавое. Но спустя несколько мгновений я снова ощутил в руке пустоту.
Она внимательно проследила за моими движениями и улыбнулась.
– My sword is broken, many ages ago. I'm waiting you for a long time. I'm waiting you, the first witch [15]15
Мой меч сломан, много веков назад. Я жду вас в течение длительного времени. Я жду тебя, первая ведьма. (англ.)
[Закрыть].
Она снова улыбнулась, затем прикоснулась рукой к моей щеке и вздохнула.
– Я тебе честно скажу, я ничего не понимаю. Я даже не понимаю смысла нашего диалога. Но одно могу сказать точно: со мной еще так никто не знакомился. – Она помолчала и добавила: – Со мной вообще никто и никогда не знакомился на улице.
У нее и у меня было почти два часа свободного времени. Мы бродили по улицам, потом немного посидели в кафе. И при этом мы, не переставая, говорили. Говорили так много, что под конец оба охрипли.
Ее звали Катей. Ей было ровно столько же, сколько и мне. Двадцать четыре года. У нас даже день рождения был с разницей всего лишь в пять дней. Она закончила филологический факультет МГУ, по специальности английская литература средневековья и эпохи возрождения. Видимо, это и спасло положение. Она тоже, как и я, выросла на рыцарских романах, только в отличие от меня читала их на языке оригинала.
Чем больше мы говорили, тем больше мы находили между собой общего. Она тоже была членом великого братства свободных копейщиков, только занималась переводами. Она так же, как и я, любила сама распоряжаться своим временем и жила совсем одна в квартире, которая осталась ей в наследство от бабушки.
Я смотрел на нее и представлял ее квартиру. Чистую, аккуратную, как она сама. Без единой пылинки и соринки, а вокруг полки с книгами, только надписи на корешках там не только на русском языке.
Странно, но мы почти совсем не говорили ни о музыке, ни о литературе. Мы говорили друг о друге, а это был очень хороший признак. Про братство фрилэнсеров мы тоже поговорили немало. У переводчиков были почти те же самые проблемы, что и у журналистов: работа без выходных, перевод бездарных книжек, абсолютная нехватка свободного времени и взамен этого свобода, которой на самом деле нет.
– А почему ты меня назвал первой ведьмой? – спросила она.
– Понимаешь, я этой зимой написал сказку про первого рыцаря и первую ведьму, которые из века в век ищут друг друга. Ты назвала меня рыцарем, а я тебя ведьмой.
– Правильно, ты же сам начал со своих снов про войну.
– А тебя снятся какие-нибудь необычные сны?
– Ты знаешь, видимо, да. Что-то такое яркое, но я просыпаюсь и ничего не могу вспомнить. Единственное яркое воспоминание из этих снов – это полет: полет над городом, а затем над лесом.
– Значит, растешь.
– Значит, расту. – Она посмотрела на часы. – Ладно, Андрей, мне пора. Было приятно поболтать.
– А мы не обменяемся координатами? – как-то совсем уж отчаявшись спросил я.
– У меня нет карточки. У тебя есть?
Я достал из кармана свою визитку и протянул ей.
– Хорошо. – Она кивнула. – Я тебе позвоню или нет, лучше я тебе в аську постучусь. Вот, вижу, тут номер есть.
Ей нужно было идти в другую сторону, так что, выйдя из кафе, мы даже не пошли рядом. Я всеми силами старался не посмотреть ей вслед, хотя мне очень хотелось. Но когда я обернулся, она растворилась в толпе. Лишь одна деталь бросилась мне в глаза: мы расстались на перекрестке.
– Ты что такой хмурый, Андрей? – спросил меня редактор. – Весна ведь, радоваться надо. Любовь, женщины, вино! Ты же молод!!!
Редактор это сказал с таким выражением, как будто для него самого это все было давно позади. Хотя на самом деле это было правдой: ему перевалило за пятьдесят, голова его полысела, а на правой руке было обручальное кольцо.
– Работа превыше всего! – мрачно ответил я.
Он лишь презрительно хмыкнул мне в ответ и пожал руку.
Я вышел из редакции, сел в маршрутку и поехал в сторону метро Бауманская, в сторону моей маленькой старой Германии. Домой идти не хотелось. Хотя и гулять здесь мне что-то разонравилось. Около входа в метро сидел бомж с табличкой: «Помогите на корм собакам!» Вокруг него кучковались самые разнообразные дворняги. Некоторые из них были очень похожи на тех, что напали на меня той памятной зимней ночью. Я пригляделся к бомжу и тут же отвел взгляд. Это был тот самый главарь стаи падших. Заметив меня, он улыбнулся во весь рот, «украшенный» почерневшими пеньками зубов. Мне нечего было делать: я тоже улыбнулся в ответ и бросил ему в шапку десять рублей.
Я не стал заходить в метро, а пошел в сторону храма. Купола и кресты сверкали сусальным золотом. Храм возвышался над улицей подобно былинному богатырю, стоявшему в толпе простого народа.
Я шел к храму, а сам уже знал, что сегодня я войду внутрь. Войду, чего бы это мне не стоило.
Мне трудно признаться, но до этого времени я ни разу не было внутри Елоховского собора, и его внутреннее убранство поразило меня до глубины души. Все эти старинные фрески, иконы, запах ладана и свечей… Сюда было так приятно войти с холодной улицы. Но храм был почти пуст. Несколько бабушек на скамеечках, двое женщин пишут записки.
Я пошел по направлению к алтарной части. Там никого не было. Только какой-то мальчик лет восемнадцати или, быть может, чуть младше стоял на коленях и молился. Это очень удивило меня. Ведь этот мальчик не был похож на семинариста. Хотя, что я вообще могу знать о семинаристах?
Он стоял на коленях и одними губами шептал молитву. Я посмотрел на него еще раз и понял, что та сила, которой я вот уже шесть лет плачу дань, очень легко подсказала мне ответ на мой вопрос: мальчик был смертельно болен и жить ему осталось от силы несколько месяцев.
Гнев, страшный всепоглощающий гнев и обида мгновенно вспыхнули во мне. Я не обижался на Бога, который обрек мальчика на столь раннюю смерть. Нет! Я злился на себя. Почему я ропщу на жизнь, почему я вечно чем-то недоволен, хотя у меня есть все? Почему моя жизнь мне кажется пресной? А ему, ему всего лишь хочется жить, но даже в этом стремлении он не бьется в агонии, он смиренно стоит и просит. О чем он просит? Я не знал ответа.
Внезапно, вся моя внутренняя сила поднялась во мне, закипела слово колдовское варево, я почувствовал, что моя магия стремится вырваться наружу, освободиться. Да, я слишком часто растрачивал свою силу на пустяки, на пустяки, которых бы мог легко добиться без всякой магии. Здоровому человеку не нужны костыли. У меня задрожали руки, и я почувствовал, как огромный груз, лежавший на моих плечах, исчез. И в этот же самый момент вскрикнул стоящий на коленях мальчик. Но это не было криком боли и отчаяния.
За все нужно платить в этой жизни, и если ты делаешь что-то для других, то порой цена бывает гораздо больше, чем если бы ты делал то же самое для себя. Поэтому в нашей жизни так мало добрых дел и слишком много говорят о царящих несправедливости и зле. А все потому, что цена за добро бывает слишком велика. Ведь добро в сто крат ценнее зла.
Я стоял неподалеку от Елоховского собора и жадно затягивался сигаретой. Видимо, так и будет всегда складываться моя жизнь. Все будет меняться в считанные мгновения. Из церкви я вышел напрочь лишенным магии, но в то же время полностью свободным от страшного гейса, который я платил вот уже шесть лет.
Я смотрел на сверкающие купола, на снующих по улице людей, и на меня снизошло страшное, чудовищное по своему масштабу озарение. Я наконец-то понял, что я на самом деле потерял. Любовь неделима. Нельзя отдать любовь к женщине и при этом не потерять любовь к близким, к друзьям, к Богу, к людям. Я отдал свою любовь не задумываясь, как глупец в средневековых легендах отдает душу за кошель золота. Если отрезать больную руку, то она больше не будет болеть, но не будет и самой руки.
Я смог жить без любви, я научился уважать людей, я четко следовал установленным договоренностям и почти никогда не подводил людей. Но на бескорыстный шаг я уже был не способен. Ты мне, я тебе – вот мое знамя, вот мое жизненное кредо. Многие считают меня честным человеком, порядочным, ответственным. Но немногие из них знают, что я могу запросто отвернуться от них, если они ничего не смогут предложить мне взамен того, что могу дать им я.
Видимо, это самый великий, страшный и самый неблагодарный труд – любить людей, даже зная, что они не захотят тебе ответить любовью, что они никогда в полной мере не оценят того, что ты для них делаешь, а могут и просто поступить с тобой дурно, зная, что ты их простишь, потому что любишь. Но даже, несмотря на это, людей нельзя не любить, потому что без любви не бывает настоящего человека. Именно любовь дает нам шанс на то, что когда-нибудь, через сотни лет, этот мир станет совсем другим. И когда все подставят щеку, то никому будет по ней бить. Но это время наступит нескоро.
– Я знал, что ты поймешь, – раздался голос за моей спиной, и я от неожиданности выронил сигарету.
Я обернулся. Передо мной стоял человек, одетый в легкую белую куртку на молнии, белые брюки и кремовые ботинки с тупым носком. Несмотря на слякоть, ни на ботинках, ни на куртке не было ни единого пятнышка. И я тут же подумал, как же, наверное, тяжело ходить по такой грязи и оставаться чистым. И только потом до меня наконец дошло, КТО стоял передо мной. И снова, как и шесть лет назад, ко мне пришло это странное чувство восторга и страха одновременно и захотелось совершить совершенно не свойственный для современного человека жест – упасть на колени.
– Ты понял, – повторил он. – Ты ведь хотел сам найти ответ. Ты любишь искать ответы. Я возвращаю, что взял у тебя.
И в тот самый момент, как он произнес эти слова, я ощутил то забытое за шесть лет чувство, и мне показалось, что мое сердце прямо сейчас выпрыгнет из груди. А он лишь улыбнулся и медленно пошел прочь. Чувства захлестывали меня, и я, набрав полную грудь воздуха, крикнул ему вслед: «Quo vadis, Domine?» [16]16
«Куда идёшь, Господи?» (лат.)
[Закрыть]Он остановился, посмотрел на меня, но ничего не сказал. А через минуту растворился в людской толпе, и больше я его никогда не видел. Да мне и не было нужно. Он теперь всегда был со мной.
В реальность меня вернул звонок мобильника. И руки мои тут же задрожали. Я подумал, что это звонит Катя. Но, услышав мужской бас на другом конце провода, я успокоился. Мне предлагали работу. Постоянную работу, которая бы меня устроила и позволила бы не покидать прежнюю и существенно улучшить свое материальное положение. Ведь с появлением скоростного интернета и у редакторов пропала необходимость целый день сидеть в конторе. Я тут же согласился. Думать тут было нечего.
Я шел к метро, а в голове было столько мыслей и чувств, что я никак не мог сосредоточиться на какой-то одной. Я думал о том, как я буду заново учиться любить и не приведет ли меня любовь к новой катастрофе. Я думал о Кате и о том, что она действительно славная девушка и я могу ее полюбить. Но в то же время я отчетливо понимал, что создал внутри себя целый мир, мир сказки и реальности, который принадлежит только мне, и я не хочу ни с кем его делить, не хочу никого в него пускать.
Почему? Просто я боюсь, что он может рухнуть, а тогда погибну и я. Все эти чувства на грани сна и реальности, на грани безумия и ясности – все это было мое, всем этим был я. И я боялся все это потерять, потому что слишком долго я строил свое королевство, где стены замков выложены из увесистых книжных фолиантов. А она? Захочет ли она впустить меня в свой замкнутый мир? Ведь мы очень похожи. Похожи в своем добровольном одиночестве, которое мы называем свободой.
Вместо эпилога. «Мост вздохов». Рассказ, написанный Андреем после встречи с Катей
Я впервые оказался в этом городе. Вернее уже не городе, а в застывшем навечно музее. Город – это место, где живут люди. А здесь уже давно никто не живет. Только любопытные туристы шляются по улицам и глазеют по сторонам. Индийцы в чалмах, японцы, обвешанные техникой, русские в гондолах распевают: «Из-за острова на стрежень…» Это напоминает вавилонское столпотворение. Впрочем, Венеция никогда не была похожа на Вавилон. Никогда.
Я стоял в толпе туристов, любовался бликами на воде канала и слушал экскурсовода. Экскурсоводом как ни странно был итальянец. Причем, какой итальянец! Наши тетушки экскурсантки буквально пожирали его глазами. Он был высок и худощав. Длинные черные волосы ниспадали до плеч. Черты лица были на удивление правильными. Словно это не лицо живого человека, а какая-нибудь статуя римского божества. А с этого правильного, прекрасного лица смотрели грустные серые глаза, которые могли принадлежать не этому красавцу, а дряхлому больному старику. Голос у него был чистый и звонкий и на русском он говорил удивительно правильно. Акцент едва чувствовался.
– Этот мост ведет в городскую тюрьму. Это единственный выход и вход, – он указал на узкий горбатый мостик, перекинутый через канал, – он называется Мост Вздохов, потому что заключенные, проходя по нему, вздыхали, зная, что находятся на свободе последние минуты. Когда-то по этому мосту прошел и знаменитый Джакопо Казанова.
Когда экскурсовод упомянул имя великого любовника, в лице его что-то неуловимо изменилось. Словно на него упала едва различимая тень. А уголки его губ тронула какая-то странная нечеловеческая усмешка. Он на минуту запнулся, но, увидев ждущие взгляды туристов, с воодушевлением продолжил рассказ.
Я до сих пор не знаю, почему мне тогда захотелось познакомиться с этим человеком. Да и сейчас мне трудно об этом сказать что-либо вразумительное. Только после экскурсии я подошел и начал разговор.
– Скажите, Марио, – так звали экскурсовода, – а где вы так хорошо выучили русский язык?
– В России, – улыбнулся он, и это улыбка показалась мне острее бритвы.
– Так вы выходец из России?
– Нет, я просто жил там долгое время.
– Очень интересно. А вы сейчас никуда не торопитесь?
– Да в общем-то нет, – пожал плечами Марио. – Собственно, мой рабочий день уже закончен.
– Я хоть в этом городе и второй раз, но абсолютно его не знаю. Может быть, вы покажете мне неплохое заведение, где можно перекусить?
– Неплохое? Да тут в общем-то все неплохие. Только ужасно дорогие.
– Это точно, – согласился я. – Может, вы позволите мне вас угостить?
– Почему бы и нет? – пожал плечами Марио, и снова его улыбка полоснула словно кинжал.
Мы шли кривыми венецианскими улочками. Натолкнулись на шумную толпу французских подростков, которые во все горло орали марсельезу. Но Венеция принимала эти крики со смиренным спокойствием. Видимо ей и не такое приходилось слышать.
По дороге нам попадались сплошь магазины, торгующие сувенирами, и рестораны. Я то и дело предлагал Марио зайти в какое-нибудь заведение, но он отрицательно мотал головой, и мы шли дальше. Наконец мы ушли совсем далеко от центра города.
– Здесь, – сказал Марио, показывая на вывеску. – Это заведение мне по вкусу, и потом, кухня проверена на моем желудке.
О том, что в Венеции запросто можно было отравиться, причем не в самом плохом заведении, мне доводилось слышать неоднократно. Хотя жертв отравления я лично не встречал ни разу.
Мы вошли внутрь. Заведение оказалось совсем маленьким. Даже не ресторан, а кафе. Оформлено оно, правда, было со вкусом. В дизайне преобладала тема эпохи Возрождения. Повсюду висели карнавальные маски и пейзажи, выполненные под старину. Заведение пустовало. Мы облюбовали столик у окна. Симпатичная официантка принесла меню. Я нехотя пролистал его и, убедившись, что цены не совсем фантастические, предложил сделать выбор Марио. Экскурсовод лишь спросил меня, как я отношусь к морской кухне, и, получив утвердительный ответ, не глядя в меню, сделал заказ.
В ожидании заказанных блюд мы пили вино и оживленно болтали. Вино было превосходным. Но, убейте, я сейчас не помню его марку. Говорили в основном об истории и о некоторых личностях, теперь уже ставших легендами. В основном я спрашивал, Марио отвечал. Я слушал как завороженный и лишь изредка, когда итальянец делал паузу, задавал уточняющие вопросы.
Мы уже выпили на двоих полбутылки и несмотря на то, что пили мы очень медленно, нам пока ничего не принесли, даже салатов. Я спросил Марио, в чем дело. Он лишь посоветовал мне наслаждаться жизнью. Я слушал Марио и диву давался, неужели можно так сильно любить свою профессию, чтобы говорить о культуре и истории даже за столом.
– Марио, а ведь тяжело вот так каждый день одно и то же рассказывать?
– Да нет, – пожал плечами итальянец. – Каждый раз все по-разному. Ни один день не похож на другой. – Он говорил это улыбаясь, но в его взгляде я прочитал такую беспробудную тоску и усталость, что мне даже стало не по себе.
Наконец принесли закуски, и мы на время прервали разговор, приступив к трапезе. Ел итальянец очень медленно и аккуратно. И я, дабы не ударить лицом в грязь, старался тоже есть чинно и медленно, несмотря на то, что был ужасно голоден. Покончив с закусками, мы в ожидании горячего продолжили разговор.
– Так вы утверждаете, что жизнь разнообразна и каждый день не похож на другой?
– Все зависит от восприятия. Только от него одного. Если бы я все время думал, что все уныло и однообразно, то удавился бы, потому как по вашим меркам попробовал в жизни все и мне все приелось.
– Вы говорите будто старик. Сколько же вам лет?
Марио улыбнулся и промолчал.
– Ну, больше тридцати я бы вам не дал, – констатировал я.
Вообще-то я понимал, что лезть в личную жизнь незнакомого человека – это как-то неправильно. Но меня разобрал жуткий интерес. Что ж такого могло случиться с человеком, чтобы ему не очень хотелось дальше жить. Жить, рассуждая о том, что каждый день прекрасен и удивителен.
– Восприятие. Миром правят стереотипы. Если бы у меня была длинная седая борода, то вам легче было бы поверить в то, что мне, скажем, больше тридцати.
– Так вам больше?
– Больше. – Марио недовольно поморщился, всем своим видом показывая, что тема возраста ему крайне неприятна.
– Ладно. Так что там с пресыщенностью жизнью? Говорите, пробовали все?
– Ну, все, не все. Но многое. Я побывал в тридцати странах, знаю восемь языков. Я пробовал самые невероятные развлечения, даже легкими наркотиками одно время баловался. Ерунда это все. Единственное, от чего можно получать удовольствие, так это просто от жизни. От самого процесса. Вы меня понимаете?
– Понимаю. А женщины? – не сдавался я. – Что с женщинами?
– А что женщины? – пожал он плечами. – Женщины хороши как некий абсолют, как недостижимая мечта. Иногда бывает немного досадно, когда очередная женщина уходит от тебя утром. Ты ожидал большего, в мечтах это было ярче. А она уходит, и даже запах ее духов на подушке не будоражит сознание. Ты встаешь и идешь в душ, чтобы смыть последние остатки ее запаха с тела и волос. Грустно. Но с другой женщиной ты начинаешь все заново в надежде, что все будет по-другому. Замкнутый круг, и из него не вырвешься. Никак.
– Вы говорите так, будто вы круче самого Джакопо Казановы, – решил пошутить я.
– А я и есть Джакопо Казанова, – совершенно серьезно сказал Марио.
– А я Наполеон! – рассмеялся я.
– Зря смеетесь, – обиженно проворчал Марио. – Я же говорю, все зависит от восприятия. Джакопо Казанова – это всего лишь псевдоним. Или, если хотите, ритуальный титул.
– И кто же его носил? Великий любовник? Тогда кто и как определяет, насколько велик человек в делах любви?
– Это все очень субъективно. И опять же: вы вязнете в стереотипах. Казанова был известен как великий любовник, но кто знает, почему ему так легко удавалось находить общий язык с женщинами.
– Возможно, он был хорошим психологом, у него был богатый жизненный опыт и еще что-нибудь.
– Вот это «что-нибудь» и имело решающее значение. Каждая женщина уникальна. К ней очень не просто найти подход. А Джакопо за считанные мгновения мог овладеть разумом любой женщины.
– Мне кажется – вы преувеличиваете.
– Ничуть.
– Но а если опять вернуться к вашей же теории о стереотипах и в ее ключе переосмыслить фигуру Казановы? Мы получим миф, классический миф. Все мужчины когда-нибудь мечтали стать великими любовниками, вот и родилась легенда о таком человеке.
– Но легенды, как правило, появляются на основе реальных событий.
– Может, и так. Но все равно я не верю, что Казанова был великим любовником, который мог покорить сердце любой женщины.
– Да, человеку это не под силу. Но под силу Слову.
– Какому слову? Вы говорите загадками, и у меня складывается впечатление, что вы либо пытаетесь меня разыграть, либо знаете гораздо больше, чем говорите.
– Хотите историю?
– Что за история?
– О Джакопо Казанове.
– С удовольствием! – сказал я, и Марио начал рассказ.
Темнота. Темнота и сырость. Больше я ничего не ощущал. Ни времени, ни пространства. Мне казалось, что я подвешен где-то в безвременье и вишу там уже долгие века. Безвременье прерывалось лишь одним повторяющимся моментом – кормежкой. Но понять: день это или ночь, – было все равно невозможно. Но больше всего меня угнетало одиночество. Чем я провинился? Я же не государственный преступник и не еретик. Я всего лишь будучи во хмелю пырнул кинжалом сынка сеньора Алонсо. Во-первых, он первый ко мне полез, а во-вторых… Что во-вторых? Во-вторых, я не хотел его убивать. А теперь лучшие годы моей жизни мне предстоит провести в тюрьме дожа. На кой черт я в этот день пошел к Пьетро пропустить стаканчик? Нет, это, видно, судьба – помереть от скуки в этом узилище.
Лязгнула дверь, послышался звон ключей, переругивание стражи. Шаги стали приближаться. Здесь, в кромешной темноте, у меня обострился слух. Отодвигают засов моей камеры. Странно. Еду всегда подают через окошко. Может, все-таки надумали повесить? Ну что ж, это по крайней мере лучше, чем заживо сгнить в этой сырости.
– Проходи, – раздался грубый окрик стражника.
В тусклом свете, проникающем из коридора, вырисовалась фигура. Человек сделал несколько нерешительных шагов и замер. Послышался грохот закрывающейся двери.
– Ну, хоть кого-то Господь послал.
– Не Господь, – усмехнулся незнакомец. – Просто у меня много покровителей, и я удостоен чести не сидеть в одиночке.
– Если уж у тебя, как ты говоришь, есть покровители, – усмехнулся я в ответ, – то что ты вообще здесь делаешь?
– У каждого человека есть порог, который ему не стоит преступать. Я преступил этот порог. И вот я здесь.
– Слушай, мне кажется, я уже слышал этот голос. Как твое имя?
– Джакопо.
– Ну да. Как я сразу не догадался. Каким же нужно быть злодеем, чтобы не предать тебя смерти, а посадить в тюрьму! Конечно, у тебя много завистников. Ведь никто не сравнится с тобой в искусстве обольщения женщин, – я попытался хоть как-то посочувствовать новому соседу.
Втайне я был рад. Такому соседу можно было только позавидовать. Этому человеку есть что рассказать. И пусть его рассказы будут будоражить фантазию и возвращать меня в прошлое – я был только рад.
Не то, чтобы я хорошо знал Джакопо. Но мы много раз виделись, и у нас было полно общих знакомых. Так что мы быстро нашли общий язык. Тем более, мы оба понимали, что ссориться нам не резон.
Джакопо оказался на редкость интересным собеседником. И даже разница в возрасте не была столь ощутимой преградой к общению. Хотя, честно сказать, я и не знал, сколько на самом деле ему лет. Выглядел он лет на тридцать пять. Но вот говорил… Иногда мне казалось, что я говорю с мальчишкой, иногда – что со стариком.
Он больше рассказывал, а я слушал. Многие подробности его жизни, которые доходили до меня лишь в качестве слухов, искаженных и преувеличенных до невообразимых размеров, теперь можно было узнать из первоисточника. Впрочем, правда иногда оказывалась намного фантастичнее, чем слухи. Единственное, о чем Джакопо не говорил, – это каким образом он оказался здесь, в тюрьме дожа. Впрочем, я и не спрашивал. Только однажды не утерпел и спросил его:
– Наверное, тебе тяжело после столь триумфального шествия по спальням Венеции гнить в тюрьме? – Я не издевался. Мне действительно было интересно.
– Знаешь, здесь я чувствую себя более свободным, чем снаружи.
– Только не говори, что тебе приелась жизнь.
– Я так и не говорю. Мне приелась не жизнь, а те обстоятельства, в которых я оказался.
– Разве плохо обладать любой женщиной, которая тебе понравилась?
– Это неплохо. Плохо то, что с ней случается после этого.
– А что с ней может случиться? Ну, разве только через девять месяцев…
– Не в этом дело. Просто полюбившая меня женщина уже не сможет любить кого-нибудь другого.
– Ну, знаешь ли, у тебя и самомнение, Джакопо.
– Это правда, – вздохнул мой сосед по камере. – Они становятся рабами Слова.
– Какого слова?
– Слова, которое заставляет женщин любить меня и только меня.
– И ты знаешь это слово?
– Ну да.
– И так просто об этом говоришь?
– А что мне еще остается делать? Это было давно… – Джакопо вздохнул и продолжил: – Я думал, что весь мир должен лечь к моим ногам. Но когда первые жизненные передряги смыли с моих глаз пелену, я впал в уныние. Девушка, которую я любил всем сердцем, вышла замуж за другого. И я хотел сначала постричься в монахи, потом принял обет и собрался в Крестовый поход.
– Подожди! Ведь в Крестовые походы давно уже никто не ходит.
– Я же говорю: это было давно. Не перебивай. Я только собрался с мыслями. Так вот. Я сидел на постоялом дворе, ожидая свой отряд, с которым должен был плыть за море. И в этой самой таверне я встретил того, кто владел Словом. Он просто подсел ко мне, завязался разговор, и он отдал мне Слово.
– Просто так? Вот так? Первому встречному?
– Я думаю, ему было все равно. Он уже устал и от жизни и от Слова. Еще он говорил, что я избранный. Сначала думал, что врал, а теперь знаю, что нет.
– И ты не пошел в Крестовый поход, а побежал к своей девушке…
– Нет. Я пошел в Крестовый поход. И там я понял, как хорошо бессмертие. Ведь в нагрузку к Слову давалась вечная жизнь. Раны заживали гораздо быстрее, чем у других людей, и никакие болезни не могли взять вверх надо мной. Ведь в моей душе было Слово.
– А дар обольщать женщин?
– Я опробовал его в ту же ночь в таверне на служанке. О том, что такое на самом деле Слово, я понял по глазам девушки, когда она провожала меня на пороге таверны. Но мне тогда было все равно. Я шел в Крестовый поход.
– Но когда ты вернулся, то добился счастья со своей возлюбленной?
– Да, я использовал на ней Слово. Но оказалось, что я любил другую. Я любил гордую и неприступную, немного заносчивую синьору, а не рабыню, готовую целовать мне ноги.
– И ты понял, как ужасно Слово?
– Понял, но продолжал им пользоваться. И не потому, что был мерзавцем. Да, я не был безгрешен, но Слово звало, оно вырывалось из меня. И если я не говорил его какой-нибудь женщине достаточно долго, я испытывал ужасные муки. Тогда я решил стать своего рода палачом, бичом Божьим. Я использовал Слово на тех женщинах, которые казались мне плохими. Но Слово не делало их лучше. В безумном порыве, вызванном неразделенной любовью, они совершали еще более ужасные злодеяния. А я продолжал странствовать по свету и говорить Слово. Теперь я старался использовать его только на тех, кто был мне мало знаком. Так было легче. И я говорил Слово, пользовался женщиной и ехал дальше.
– А ты не пробовал отдать кому-то Слово?
– Это оказалось не так просто. Я попробовал однажды это сделать, но, услышав Слово, человек просто сошел с ума. Я пробовал еще дважды. А потом перестал. Но теперь все изменилось. Я знаю, кто будет следующим.
– И кто же?
– Ты.
– Ну, я бы, может, и взял Слово. Тем более, я очень боюсь смерти. С моими-то грехами дорога прямиком в ад. Но что мне делать с ним в тюрьме?
– Это уже не твоя забота. Так ты согласен?
– А почему ты решил, что я избранный?
– Я чувствую. Когда я увидел тебя впервые, то почувствовал то же, что и при встрече с предыдущим владельцем Слова.
– Так что ж ты мне не отдал дар сразу?
– В этом и была моя ошибка. Я все тянул. Думал, что развлекусь еще последний раз и отдам тебе Слово. Так проходили дни, потом недели. А потом я узнал, что ты попал в тюрьму из-за этой глупой драки.
– И ты сел ради меня в тюрьму?
– Я хочу покоя. Просто покоя. Я пришел тебя заменить.
– Но ты уверен, что я тот, кого ты искал?
Он ничего не ответил мне. Он просто сказал Слово. Ничего не произошло. Не обрушился потолок, не застонала земля. Просто Слово вошло в меня. И я понял, что теперь мне предстоит носить его в себе.
Марио замолчал, отпил из бокала вина и, достав сигарету, закурил. Я тоже последовал его примеру. Не скажу, что рассказ сильно потряс меня, но определенное впечатление все-таки произвел. Какое-то время мы просто сидели и молча курили, а затем я попытался продолжить разговор:
– И что же случилось потом?
– С кем? – уточнил Марио.
– Ну, с тем парнем, который принял в себя Слово.
– Ему устроили побег из тюрьмы дожа. Хотя побег – это громко сказано. Как ты знаешь из моей экскурсии, из тюрьмы дожа никто не убегал. Парня просто освободили и под покровом ночи приказали ему как можно быстрее убираться из города. Кто оказался тем таинственным благодетелем – неизвестно. Но вероятнее всего, к этому приложил руку Джакопо.
– А что случилось с великим любовником?
– Ну, это всем известно, – улыбнулся Марио. – Он умер в тюрьме. И говорят, что, когда его нашли мертвым в камере, на лице его застыла блаженная улыбка.
– Зачем вы рассказали мне о себе, о Слове?
– Я бы ни стал рассказывать это кому попало. Просто в толпе туристов я наконец-то заметил того, кто может принять Слово. Нас тянуло друг к другу, и наша встреча была неизбежна. Вы сами это почувствовали. Ведь вы первым подошли ко мне.
– Что? Тебе надоело? – Меня почему-то разозлило то, что моя самая простая догадка оказалась правдой. К тому же я, сам того не желая, перешел на «ты».
– Надоело, – покачал головой Марио. – Но я не навязываю тебе Слово… – Марио тоже решил перейти на «ты». – Я мог бы сказать тебе его просто так, и ты стал бы следующим…
– Орудием Слова, – закончил я.
– Ну, может быть и так.
– Марио, а откуда оно, Слово?
– Я не знаю. Этого даже не знал тот, кто передал Слово Джакопо. Может быть, самый первый владелец Слова знал. Так ты разве не хочешь стать бессмертным?
