Текст книги "Lubvi.NET (СИ)"
Автор книги: Антон Соловьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)
Антон Соловьев
Lubvi.NET
Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всякую веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы.
Апостол Павел. Послание к Коринфянам, гл. 13, 1–3
И сказал архистратиг: «Пойдем, пресвятая, я покажу тебе, где мучается множество грешников». И святая увидела реку огненную, и словно кровь текла в той реке, которая затопила всю землю, а посреди ее вод – многих грешников.
Хождение Богородицы по мукам. Древнерусский апокриф.
И он приник головою к земле, будто целовал чьи-то ноги.
Наступило долгое молчанье, потом в тишине послышался прерываемый рыданьями голос старика:
– Quo vadis, Domine? [1]1
Куда идешь, Господи? (лат.)
[Закрыть]Не услышал Назарий ответа, но до ушей Петра донесся грустный,
ласковый голос:
– Раз ты оставляешь народ мой, я иду в Рим, на новое распятие.
Апостол лежал на земле, лицом в пыли, недвижим и нем.
Эту книгу я посвящаю всем женщинам, с которыми меня когда – либо сталкивала судьба.
Авторское предуведомление
Пролог
Я стоял у окна и вглядывался в ночной полумрак. Тусклый свет фонарей, голые деревья с ветвями, похожими на скрюченные руки. На город опустилась ночь, холодная, тихая, московская ночь.
Я знал этот город, знал, любил, ненавидел, преклонялся пред ним и мечтал навсегда из него убежать, но пока не нашел ни сил, ни средств для этого. Впрочем, от себя все равно невозможно убежать. Нет такого места на Земле, где ты бы мог скрыться от своей совести, от своих переживаний и несбывшихся надежд. Но я нашел единственный возможный компромисс, единственную возможность жить здесь и не страдать – это не лгать себе, и не быть ни пессимистом, ни оптимистом, но только реалистом. Я стоял у окна и смотрел на город, а он смотрел на меня сотнями горящих окон.
Окна в соседних домах зажигались и потухали. Если смотреть на огни в домах достаточно долго, то при известной доле фантазии в этом разноцветном хаосе можно рассмотреть какой-то рисунок. Чаще всего мне представляется человеческое лицо, усталое человеческое лицо. Не уродливое и не прекрасное. Просто лицо среднестатистического городского жителя.
Ведь за каждым огоньком таился свой маленьким мир, где была и своя трагедия и свое счастье, своя любовь и своя ненависть. Каждое освещенное окно – это маленькое королевство, которое построили живущие там люди. Они написали свои законы, выбрали себе короля и даже создали свою армию. И при этом большинство завидует соседним королевствам, где люди каждый день сражаются с точно такими же проблемами.
Люди хотят любви, но не желают сами жертвовать ради нее. Люди хотят друзей, но понимают дружбу только как обязанность делать что-то хорошее только для себя. За свою небольшую пока жизнь я понял, что весь наш мир, наша планета людей, живет по законам лжи и эгоизма и, даже отрицая этот факт, уже лжет.
Привычка здесь заменяет сострадание, «ты мне, я тебе» давно уже живет на месте жертвенности, лицемерие убило искренность. Но не всегда и не везде. И если человек говорит о том, что не верит в любовь, потому что он ее никогда не встречал, то он опять же лжет себе. Ведь любовь, как и вера, не требует доказательств. Ведь если бы не было в нашей жизни ни любви, не веры, ни милосердия, то наш мир давно бы рухнул. И может быть, эта маленькая искорка любви, которая теплится в каждом из нас, и спасает нас во тьме собственного эгоизма.
Я думал обо всем этом, наблюдая за огня в соседних домах. В комнате было тихо, только слышно было, как шумит вентилятор в компьютере. Я отвлекся от не очень веселых мыслей и сел за стол. В нижнем углу экрана мигало непрочитанное сообщение, полученное по ICQ.
Solo_The_Human:
Я пробил аську, которую ты просил. До чего же беспечный народ, IP-шник как на ладони. А потом будут голову пеплом посыпать, когда у них все пароли украдут. Ладно я! Мне-то оно не надо. Короче слушай: это местная выделенка, район Южное Бутово.
Южный ветер:
Далеко конечно. Но…
Solo_The_Human:
Красивая хоть?
Южный ветер:
Судя по фотке вроде ничего. Адрес ты пробил… Посмотрим. Как сам?
Solo_The_Human:
А что мне будет-то? Вот подогнали практически даром очень хороший ноутбук. И ничего, что там батарея мертвая, я восстановлю. Вот и счастье.
Южный ветер:
Ну а с личной жизнью?
Solo_The_Human:
Без перемен. Знаешь, я понял тут одну штуку. Если даже и на этот раз все кончится не так, как я хочу, я все равно буду счастлив.
Южный ветер:
Почему?
Solo_The_Human:
А почему бы и нет?! Я гораздо больше переживал, когда у меня сервак накрылся. 300 гиг музыки. Что-то начинается, что-то кончается.
Южный ветер:
Философом заделался? Ты же программист.
Solo_The_Human:
Какой я тебе программист?!!! Я системный администратор и железячник, хотя С++ владею и весьма недурно. Доброй ночи. А то мне еще систему на трех компах переставлять. А время-то уже позднее.
Я пожелал Соло спокойной ночи, а сам постучался в ICQ к той самой девушке, чью аську проверял Соло.
Angi84:
Приветик, Южный ветер! Как дела? Что-то как-то по-английски вчера ушел.
Южный ветер:
Сетка рухнула.
Angi84:
Так на чем мы вчера остановились?
Южный ветер:
На том, чтобы выпить кофе где-нибудь в городе. Скажем… завтра часиков в семь вечера.
Angi84:
Прости на этой неделе точно не выйдет.
Южный ветер:
А что так? Не хочешь выпить кофе в компании с приятным молодым человеком?
Angi84:
Хочу, очень хочу… выпить с тобой кофе. Но не раньше чем через недельку. Sorry, у меня месячные. Если будет актуально через неделю, то…
Южный ветер:
Почему нет?! Стучись. Я почти всегда On-line. Хотя могли бы просто кофе выпить.
Angi84:
Смысл?
Южный ветер:
Как хочешь. Как все кончится, стучись.
Angi84:
ОК.
Вновь замигало приглашение. Кажется кто-то новый. Я посмотрел: информации о пользователе было немного: только пол и место жительства. Что ж, можно и попробовать…
Katya24:
Привет! Ты кто?
Южный ветер:
Я Ветер, я Южный ветер.
Часть I Off-line
Глава 1. Королевство лжи
Это день я помню очень хорошо. Настолько хорошо, что даже самая мельчайшая подробность того злополучного июньского дня встает передо мной, точно это было вчера. Между тем, с тех пор прошло уже почти восемь лет. Но день этот по-прежнему жив в моей памяти, и едва на улице снова наступают жаркие июньские деньки, превращающие душные, тесные квартиры многоэтажных домов в раскаленные сковородки, я тут же вспоминаю этот день – 26 июня 1998 года.
Память штука интересная и забавная. Нередко ты пытаешься всеми силами сохранить какой-нибудь радостный момент своей жизни, а в итоге в голове остается лишь набор ярких, перепутанных образов, а нечто мрачное, тревожное, продолжающее время от времени ранить душу – сохраняется во всех немыслимых подробностях. И, похоже, я в этом не одинок. Многие близкие мне люди более старшего возраста едва речь заходит о похоронах, в самых мельчайших подробностях рассказывают о том, кто что сказал, куда сел, ну и так далее. А если их просишь вспомнить о свадьбе, венчании, то никто ничего вразумительного вспомнить не может. А еще говорят, что память милосердна, что плохое быстро забывается. Ложь все это!
Вообще, если разобраться, весь наш мир, вся наша человеческая цивилизация построена на лжи и обмане. Едва мы выбираемся из пеленок, учимся ходить, разговаривать, а родители уже учат нас, что надо быть честным, не врать сверстникам и старшим, при этом уточняя, что врать, конечно, нехорошо, но вот многие вещи говорить другим не стоит. Например, где работает твой папа или что ценного у тебя есть дома. Справедливо? Бесспорно. Но ложь от этого правдой не становится. Затем, немного повзрослев, мы понимаем, что если говорить всем правду, только правду и ничего кроме правды, то очень быстро можно заработать синяки, а то и вовсе стать изгоем.
Едва мы задумываемся о смысле жизни, о тайнах рождения и смерти, как родители тут же начинают нам врать про умерших и еще не рожденных. Я хорошо помню, как спросил у мамы: «Откуда берутся дети?» Мама долго мялась и, наконец, сказала, что женщинам необходимо пить специальные таблетки и от них и получаются дети. Помню, я тогда очень сильно переживал. В детстве я много болел самыми разнообразными болячками, и потому вкус горьких микстур, полосканий и таблеток запомнил очень хорошо. «Неужели, – думал я, – чтобы на свет появился, скажем, мой друг Сашка, его маме надо было проглотить кучу горьких и противных таблеток и тогда у нее набухнет живот, а потом родился ребенок. Как-то это неправильно».
А спустя месяц маленькая, юркая, улыбчивая первоклассница, кажется, ее Катей звали, во время продленки, услышав как я с моим одноклассником Сашкой обсуждаю рассказанное мамой, поманила меня к доске. Затем она взяла мел, огляделась по сторонам и, убедившись, что учительницы рядом нет, очень легко и доступно нарисовала на доске то, что делают мужчина и женщина, чтобы у них родился ребенок.
– А разве у вас не такая писька как у нас? – с удивлением спросил я.
– Нет, что ты. Хочешь, пойдем в туалет я тебе покажу, – Катя улыбнулась, а я испугался.
В детстве я был очень стеснительным.
Честно скажу вам, что я испытал большое потрясение от осознания того, что дети получаются иным способом, нежели об этом рассказывала мама. Но еще больший шок у меня вызвало то, что, оказывается, мама, моя милая и добрая мама тоже умеет врать. И не только умеет, но и врет мне, по ее словам, «самому дорогому для меня существу». И тогда я понял, очень быстро и легко понял, что ложь – это такая великая тайна всех людей. Всем нужно говорить, что врать не следует, а самому врать можно и нужно, иначе не выживешь.
Потом, много позже, я узнал, что существует ложь во имя справедливости, ложь во имя милосердия, ложь во имя сохранения дружбы, семьи, мира, любви. Но как эту ложь не называй, она все равно остается ложью и тут ничего не изменишь. Намерения могут быть и благими, но ложь от этого правдой никогда не станет.
И возможно именно поэтому я и выбрал для себя профессию, в которой ложь является краеугольным камнем, и здесь врать можно почти легально, без всякого неодобрения других людей, которые говорят неправду, прикрываясь благими намерениями. Я стал журналистом.
Очень, очень долго я не мог отделаться от мысли, что ложь от правды в нашем мире отделить просто невозможно. Если тебе говорят, что любят тебя, то это вовсе не значит, что так и есть. И если говорят, что ненавидят и готовы убить, то это опять же не значит, что тебе действительно желают смерти. Ложь – это наша традиция. Нас зачинают во лжи, нас во лжи рожают. Недавно я делал любопытный материал для одного глянцевого журнальчика, где приводилось интересная статистика по США. Оказывается, более 56 % процентов детей там в действительности были зачаты не мужьями, а любовниками. И в конце статьи я так иронично и зло вопрошаю читателя – а стоит ли, собственно, проверять с помощью анализов отцовство, портить отношения с женой и ребенком, которому уже целых десять лет. Не лучше ли просто, как вы это всегда и делали, продолжать жить во лжи, она ведь такая сладкая и удобная. Конечно, редактор немного смягчил конец статьи. Но суть осталась неизменной – ложь лучше правды.
Нам лгут с экрана, нам лгут с трибуны и лгут, когда мы сидим за партами в школе. Самое великое искусство в этом мире – научиться правдоподобно лгать, при этом улыбаясь и пожимая людям руки. А ведь в древности протянутая ладонь означала то, что в ней нет оружия. А сейчас? А сейчас самое острое оружие – это язык.
В детстве мне очень часто снился сон о том, что люди, которые меня окружают, на самом деле страшные монстры. Едва я лягу спать и закрою глаза, как они снимают с себя личины людей и начинают ходить без них. Я всегда боялся темноты и до сих пор сплю с включенным ночником. Но теперь-то я знаю, что никаких страшных личин под человеческими лицами нет, просто люди и есть те самые монстры из снов. Я понял это слишком рано, затем отчаянно пытался поверить в то, что на самом деле все не так, но уже не смог себя пересилить. И в мой внутренний мир, который я всеми силами стремился оградить от лжи, ложь потекла сладкой патокой, а я прочно завяз в ней и пребывал там распятый в липкой приторной лжи долгие годы. Я служил лжи, я занимался сексом во лжи, я говорил во лжи, и я научился врать даже самому себе. Вот он – итог того детского открытия, которое я когда-то совершил.
Но вернемся к тому злополучному дню. Ведь про ложь я вам тут рассказывал совершенно не случайно, и вы скоро в этом убедитесь. Какая это гадкая штука – ложь, и какая она в то же время сладкая и приятная. И, что самое страшное, очень необходимая в жизни, любви и карьере.
В тот день было так же жарко, как и сейчас, когда я пишу эти строки. Окна моей квартиры выходят на солнечную сторону. Гелиос в своей огненной колеснице подымается над крышами домов у меня за окном и начинает накалять асфальт, словно бы готовясь бросить на черную плоть асфальтовой сковородки новые и новые души грешников. Конечно, в то время у меня не было кондиционера дома. Это было дорогое удовольствие, как, впрочем, и мобильный телефон, и мощный компьютер. Но не в этом суть. А суть в том, что день был очень яркий, солнечный, безоблачный и прекрасный. И в этот день мне надо было по-хорошему радоваться жизни, прыгать от восторга, что вторая в жизни сессия успешно пережита. И более того, не только нет хвостов, но даже тройки отсутствуют. Но я не радовался. Собственно тот факт, что сессия завершилась и теперь можно расслабиться, и приводил меня в уныние с самого утра.
Еще вчера перед последним экзаменом я трепетал от страха перед суровой преподавательницей по русской литературе, а теперь она была мне не страшна. Оценка поставлена, зачетка сдана в деканат, учебники в библиотеку. Я свободен. Но именно чувство того, что теперь можно делать все что хочешь, и было мне особенно противным. Конечно, я взял у старшекурсников программу по зарубежной и русской литературе на следующий семестр, чтобы почитать что-то уже летом. К тому же я уже сотрудничал с одной из московских газет, и это худо-бедно, но приносило мне кое-какой доход, к тому же еще и засчитывалось за летнюю практику. Но все это было так незначительно, так суетно по сравнению с одной страшной, чудовищной, как я тогда думал, мыслью, которая вчера посетила меня – ОНА МНЕ ТОЖЕ ВРЕТ. Это было подобно тому потрясению, когда я узнал, что моя мама, моя милая, добрая и красивая мама мне врет. И сейчас эта мысль повторилась в моей голове практически слово в слово, только вместо слова «мама» было женское имя. Но от этого мне стало еще более гадко.
Ведь в самой глубине души я надеялся, что все-таки найду, встречу хотя бы одного человека, который не будет мне врать, и тогда… тогда я тоже не буду врать хотя бы ему. И мы вместе с ним построим маленькое, совсем малюсенькое королевство правды, о котором будем знать только мы двое. Всем остальным мы будем улыбаться и врать, врать и улыбаться, а друг другу врать не будем. И это будет здорово, действительно здорово. Два журналиста (а она тоже училось тогда на первом курсе журфака МГУ) не будут врать хотя бы друг другу. В мире лжи – совсем маленькое, доброе и светлое королевство правды, и я строил его, строил его и верил. А она взяла однажды и разрушила его.
Очень часто мне в голову приходит мысль о том, что любовь похожа на религию. Язычество – это почти то же самое, что первая юношеская любовь. Чувства накалены до предела, при каждом прикосновении к любимому человеку испытываешь дикий восторг, влюбленные дают друг другу безумные и абсолютно невыполнимые обещания. Они считают, что их молодость и любовь будут длиться вечно и весь мир специально создан для того, чтобы они встретились и полюбили друг друга. Разве это не то же самое, что и возжигание костров во имя стихий мира, безумные ночные пляски, вера в леших и домовых и в то, что боги ходят где-то незримо среди нас, а может быть, и сидят за одним пиршественным столом с нами.
Любовь же настоящая подобна христианству. Где все осмысленно и продумано, где, чтобы любить, нужно принести себя в жертву, быть распятым и воскреснуть в этой самой любви. Ты готов на жертву, неважно – смерть это ради любимого человека или просто ежедневное терпимое отношение к его мелким недостаткам. Настоящая, зрелая любовь – это всегда жертва, и причем жертва взаимная, как мне сейчас кажется.
Но тогда в любви я был страшным, закоренелым язычником и мне казалось, что любимому человеку нужно говорить абсолютно все, что ты думаешь, быть искренним и честным, никогда не лгать и не изменять и при этом требовать от своей возлюбленной то же самое, а это все равно, что думать, будто вместо солнца по небу движется колесница богов, будто в воде живут русалки, а в лесу бродят единороги.
Страшное, дикое, детское язычество. Но такое прекрасное, такое красивое и манящее. Ведь не зря сейчас среди молодых людей так много неоязычников. Может быть, они хотят вернуться не только и не столько к своим корням, но к тому раннему, дикому, едва осознанному чувству любви, когда кажется, что от прикосновения любимой ты вот-вот испытаешь оргазм. Собственно, первый раз в жизни так я его и испытал. А она посмотрела мне в глаза, все поняла и сказала: «Молодой человек, вы слишком чувствительны, вам не кажется?» Когда она шутила, играла со мной, она всегда называла меня на «вы», и я ее тоже. Но мы прекрасно понимали, что это была не ложь, а всего лишь игра, игра по одним нам с ней понятным правилам. И мы играли в нее до полного исступления, до полного безумия. И нам обоим это нравилось.
Ее звали Яной, Яной Кортневой. Ей, как и мне, было семнадцать лет, и у неё, как и у меня, был ветер в голове. Она была небольшого роста, чуть полноватая, но зато уже с хорошо сформировавшейся грудью. У нее были длинные черные волосы, длинные черные ресницы, которыми она так любила хлопать, повергая меня в абсолютный восторг и смущение одновременно. Еще у нее был чуть вздернутый носик и пухленькие губы. В общем, на таких мальчишки не особо смотрят. В таком возрасте им нравятся высокие, длинноногие блондинки или игривые, веселые шатенки, или бесшабашные рыжие, с которыми не очень интересно встречаться, но зато так весело прогуливать какую-нибудь скучную пару. А Яна никому не нравилась кроме меня, и я, похоже, никому не нравился кроме нее.
Мы быстро нашли с ней общий язык, хотя, оглядываясь назад, общего-то по сути дела у нас ничего и не было, за исключением того, что оба мы были счастливыми студентами журфака МГУ, причем бюджетного отделения, что само по себе уже немало. Но тогда нам с ней казалось, что у нас все общее, что мы будто бы две половинки, которые стали одним целым. Мы иногда одновременно начинали говорить об одном и том же, нам нравились одни и те же предметы, мы испытывали презрение к одним и тем же сокурсникам. Мы дышали одним воздухом, воздухом пропахшей дорогими духами и сигаретами курилки журфака на втором этаже, где нередко коротали время.
Это вечная проблема молодых влюбленных. Им просто-напросто некуда пойти. На кафе денег нет, домой не пойдешь, там родители, будешь краснеть и стесняться, а после ухода девушки получишь кучу глупейших наставлений и комментариев. Полная свобода, стесненная лишь полным отсутствием материальных ресурсов. Так мы и жили. Я помню, как плевались сокурсники от средневековых рыцарских романов, как они ворчали, что дескать читать про Роланда и Зигфрида жуткая скукотища. И кому вообще нужны эти глупости про рыцарей и прекрасных дам, потому как это все неправда и глупости? А мы смотрели на эти книги совершенно другими глазами, глазами двух безумных влюбленных, которым было уже хорошо от ощущения, что любимый человек просто сидит в одной аудитории с тобой.
И мы от нечего делать читали с ней по ролям «Кольцо Нибелунгов», читали старый, толстый, потертый том «Смерть Артура» Томаса Мэлори, а потом смеялись над остроумной пародией Марка Твена. И она курила тоненькую сигарету не в затяг, чтобы просто казаться в моих глазах взрослей. А однажды мы залезли с ней на крышу одного старого дома и там целовались. И нам было здорово, и я чувствовал, что еще немного – и потеряю от счастья сознание.
Я читал ей наизусть Лорку, и Петрарку, и Хайяма, которого полюбил еще в школе. А она смотрела на меня восхищенными, огромными карими глазами и целовала меня в мочку уха, и о большем мы с нею даже и не думали. Нам и так было хорошо. И однажды она заплакала просто от счастья, когда в холодной зимний вечер мы шли с ней к станции метро «Охотный ряд» и я сказал ей, что вот прямо сейчас сниму с неба луну и подарю ей. И она просто заплакала, и слезы были как льдинки, и я слизал горячие капли языком, и мы обнялись и шли дальше вместе. И мы были счастливы, потому что у нас было свое маленькое королевство без лжи. Во всяком случае, так думал я.
Прошла первая сессия, потом пролетел короткий весенний семестр. А у нас по-прежнему все было прекрасно, мы любили друг друга самозабвенно, до полного исступления, мы делились каждой мелочью, мы доверяли друг другу самые страшные тайны. И нам одновременно было весело и грустно, мы почти одновременно смеялись и огорчались. И я абсолютно верил ей. Я даже не мог допустить и мысли о том, что она, Яна, существо из другого мира, где детей не воспитывают во лжи, может солгать мне. Такая мысль казалась мне кощунственной, и я чувствовал себя последним подонком, когда малейшее сомнение в честности Яны посещало меня.
И мы сдали вторую в нашей жизни сессию. Я, как водится, без троек, а Яна – на отлично. Она была очень умной девочкой, но не зубрилой, она просто схватывала все на лету, а еще умела доступным языком объяснять то, что заумными словами вещал лектор с кафедры. И она так ловко, так остроумно пародировала интонации разных преподавателей, что мы с ней смеялись до коликов.
Был теплый летний вечер. Мы сидели около памятника Ломоносову. Кто-то пил пиво, кто-то просто весело болтал. Были и те, кто плакал. Но такие быстро уходили. Всеобщее веселье их раздражало. Янка весело болтала со своей длинной и худущей подругой Натальей, при этом обе смешно жестикулировали. А я сидел с Пашкой, парнем из группы ТВ. Мы пили с ним одну бутылку пива на двоих, курили и разговаривали обо всем на свете.
Пашка был хорошим парнем. Только вот пить ему все-таки было нельзя. Даже совсем небольшая порция алкоголя превращала его в какого-то странного, безумного шута. Он то мог заорать во все горло, что наша группа самая лучшая на факультете, то начать прыгать по парапету на одной ноге. Еще он мог в таком состоянии полезть в драку. При этом он сам прекрасно знал, как на него действует алкоголь. И, похоже, стремился хотя бы немного побыть в состоянии какого-то странного исступления. Учился Пашка так себе, к тому же подрабатывал на каком-то кабельном канале и очень много прогуливал. Но сдавал все предметы исправно и всегда был согласен на тройку, если ее ставили автоматом.
Вот и сейчас он сидел, положив ногу на ногу, морщил нос, курил сигарету, и черные кудри его были мокры от пота. Буквально три минуты назад он как безумный скакал по скверику и кричал, что тех преподавателей, которые ставят оценки автоматом надо канонизировать. «Ей-богу, дурак», – подумал я тогда.
– Ну, чё смотришь, Андрюха? – обратился он ко мне – Чё ты свои зенки влюбленные вылупил на меня? – У него была такая манера говорить. При этом он ничуть не был агрессивно настроен.
Пашка хлопнул меня по плечу, вырвал у меня из рук початую бутылку пива и залпом допил ее. Взгляд его вконец помутнел, он начал глупо улыбаться, а потом начал морщить нос.
– Смотреть на тебя противно, когда ты выпьешь. Неужели сам не понимаешь, что дурак дураком становишься! – В то время мне ужасно нравилось читать другим нотации, и я даже не подозревал, насколько это неблагодарное, а главное – опасное занятие.
– Это мне на тебя противно смотреть, когда ты со своей Яной лижешься.
– Это почему же? – обиженно спросил я. – Завидуешь, что ли?
– Я?! Завидую?! – Пашка скорчил удивленную гримасу, а затем расхохотался. – Чему тут завидовать? Тут тебе посочувствовать надо, дураку. Но я тебе ща, блин, глаза раскрою. Ты сессию сдал? Хвостов нет?
Я утвердительно кивнул.
– Молоток! Тогда особо грузиться не будешь. – Он хлопнул меня по плечу. – И пойми, это тебе только на пользу.
– Ты вообще о чем, Паш? – Я не на шутку забеспокоился. Мне даже на мгновение показалось, что он помимо того что выпил, еще и накурился. Я внимательно посмотрел ему в глаза. Темно-карие глаза Паши поблескивали от возбуждения и небольшой дозы алкоголя, но зрачки были не расширенными. Он просто куражился и получал от этого удовольствие.
– Так сказать или нет?
– Что сказать, Паш? – не понял я.
– Так ты чё, правда ничего не знаешь?
– О чем?
– Ну, о том, с кем проводит свободное время твоя подруга. Да не может такого быть! Про Янку все знают, просто тебя жалеют, сочувствуют, типа, тебе. Думают, что лезть не надо, что это личное дело каждого. А я вот полезу, раз пошла такая петрушка.
– Куда полезешь? – Я силился понять, что происходит. Мгновенная догадка промелькнула у меня в голове, и мне стало по-настоящему страшно. – Что она траву пробовала? Я же ей говорил, чтобы не связывалась с этой Танькой! – Я с досадой сжал кулаки.
– Траву? При чем здесь трава? – на этот раз настал черед удивиться Пашке.
Он на миг задумался, а затем с его лица исчезли все напускные эмоции, кураж. Пашка снова стал тем самым Пашкой, который мне все-таки нравился.
– Так ты правда ничего не знаешь? Какие, блин, наркотики. Янка не такая дура, чтобы всякую дрянь пробовать, да и не будет она этого делать никогда даже из любопытства. Он вон даже шампанское на день рожденья выпьет полстаканчика и все. Так ты правда не в курсах? Слушай! – Пашка даже не хлопнул меня по плечу, а как-то легонько дотронулся. – Когда мне говорили, что ты вот такой, ну такой правильный, как рыцари из тех книжек по программе средневековой литературы, я не верил. Так ты и в самом деле не знаешь, что твоя Янка переспала с половиной нашего курса и со старшекурсниками некоторыми?
– Паша, ща в морду дам! – Внешне я оставался спокоен, но, видимо, какие-то необузданные эмоции все-таки отразились на моем лице, и Паша инстинктивно сделал шаг назад.
В семнадцать лет я не отличался особой накачанностью, однако восемь лет в секции по плаванию сделали свое дело, развив мне плечи и укрепив мышцы рук и ног. К тому же все знали, что я очень вспыльчив. Тем более прецедент драки почти в тех же лицах и в этом же месте был не далее как два месяца назад. И от моей расправы в прошлый раз Пашу спасла, как ни странно, Яна.
Картина двухмесячной давности снова повторилась. Я, сжав кулаки, надвигался на обидчика. Пашка пятился как рак и бормотал мне что-то о том, что я дескать правдолюбец, что ложь ненавижу и он сказал мне то, что должен был сказать. Он говорил и говорил. Слова лились из его рта бурным потоком, а я шел на него в какой-то странной прострации и вообще не понимал, где я, кто я, зачем я здесь. В голове крутилась только одна мысль: он оскорбил Яну, этого чистого и светлого ангела.
И тут этот чистый и светлый ангел встал между нами. Девушка укоризненно посмотрела сначала на Пашку, потом на меня. Затем она попыталась улыбнуться нам и попросила помириться.
– Мы и не ссорились! – К Пашке вдруг вернулась прежняя невозмутимость, он немного оправился от испуга, так как прекрасно понимал, что при Яне бить его я, скорее всего, не буду.
И все бы кончилось хорошо, и этот досадный эпизод забылся бы как какое-то глупое недоразумение, если бы Пашка снова не начал болтать о том, о чем ему болтать никак не следовало.
– Мы и не ссорились, – повторил Пашка, и какая-то злая усмешка появилась на его губах. – Просто твой друг в очередной раз решил поиграть в Ланселота, ну, или там в Зигфрида. Не знаю, кто ему больше симпатичен. Ты представляешь, Яна, оказывается, в наше время действительно есть рыцари без страха и упрека. Только это скорее не ланселоты, а дон кихоты какие-то, которые в мельницах видят великанов, а на реальность смотрят сквозь забрало шлема, сделанного из кастрюли.
– Паш, и ты после этого удивляешься, почему на тебя Андрей с кулаками полез? – спросила его Яна.
– Нет, я этому не удивляюсь. По большому счету, удивляться надо именно тебе, Ян. Как ты умело парня окрутила. Трахалась со всеми подряд, а ему твердила о романтической любви.
Я сорвался с места, но на моих плечах повисла Яна, и я, боясь сделать ей больно, оставался стоять на месте, хотя это и стоило мне огромных усилий.
– Ты расскажи ему, Ян, расскажи, с кем ты спала. Развей его миф о чистой и бескорыстной любви. Мы же нормальные люди, а не литературные герои. Мы студенты. Нам жить хочется, пока мы молодые. Почему мы должны себя в чем-то ограничивать? Мы же не монахи какие-нибудь. И если твой парень стесняется тебе предложить потрахаться, а ты, дабы времени зря не терять, ищешь радостей секса с кем-нибудь другим, то это нормально. Мне просто Андрюху жалко. Жалко, что он реально ничего не понимает. Вот стоит, смотрит на меня как безумный. Думает, я ему враг. А я ему самый лучший друг и есть по его же принципам. Он же считает, что всем надо правду говорить, какой бы она ни была. Вот я и сказал. Единственный из всех его университетских приятелей сказал. Вон она, правда, Андрюха, бери и владей ею. Наслаждайся, а я пойду пожалуй, а то ты мне рожу расквасишь, а у меня съемки завтра. Бывай!
Пашка даже не пошел: он подхватил с парапета свой рюкзак и вприпрыжку побежал к воротам, ведущим из скверика. Видимо, мое лицо было настолько страшным, что он справедливо рассудил: сам же и попадет под горячую руку за свою правду.
Но, посмотрев в глаза Яне, я мгновенно оттаял. То, что подвыпивший Пашка нес всякую ахинею про самую лучшую девушку на свете стало вдруг абсолютно не важно. Яна тоже смотрела мне в глаза. Но, поймав на себе мой полный восторга взгляд, она тут же глаза опустила.
– Не сердись на него, Андрюш, – сказал она. – Ты же сам говорил, что на правду сердиться нельзя.
– Я… я… Я не понимаю, солнышко. Ты хоть слышала, что он тут говорил про тебя? Да он же чуть ли не шлюхой тебя тут выставил.
– Он не врал, – ответила Яна. – Помнишь, мы с тобой клялись друг другу, что построим маленькое королевство без лжи? Так вот, я не врала тебе. Если бы ты заподозрил меня хоть в чем-то – я сказала бы тебе правду. Ведь действительно, за все время нашей с тобой любви я ни разу не солгала тебе.
