Текст книги "Дважды украденная смерть"
Автор книги: Антон Соловьев
Соавторы: Вадим Соловьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)
– Рюкзак не трогать, «пушку» на землю! Самим лечь!
Но белесый перекинулся через березу, успев схватить рюкзак и сдернуть туда же бородатого. Хлопки выстрелов заставили его распластаться за деревом, но лишь на долю секунды. Бородатый навалился на него как-то слишком неловко. «Летальный исход, без вскрытия...» – с неуместной иронией мелькнула мысль. Но так ли это – времени определять не было. Выхватив у бородатого из кармана куртки пистолет, он, почти не глядя, выстрелил дважды в сторону прозвучавших выстрелов и откатился в сторону. Затем, петляя, бросился бежать. Вслед ему снова загремели выстрелы. Он опять пальнул на их звук и резко изменил направление. Сделав несколько скачков, затаился, прислонясь к старой, черной у комля березе. Бежать было опасно: он не знал, с какой стороны его могли подстеречь. Тихонько вынул из рукоятки обойму. Три патрона, четвертый в стволе. Это все, на что он мог рассчитывать для собственного спасения и товара, ради которого двое уже ушли в мир иной. О третьем он ничего не знал...
* * *
– Шеф, душа с меня вон, сейчас не могу...
Конопатый состроил кислую рожу и, поканючив таким образом, объяснил причину:
– Заказана на вечер тачка. Дело есть. Ребят надо сегодня в аэропорт забросить.
– Дело есть... Больно вы деловые со своими ребятами. Что они, на автобусе доехать не могут. А что прикажешь с этими чучелами делать? – Усатый колебался, видимо, будучи не совсем уверенным в целесообразности и правомерности им же самим затеянного.
– Да запрем их здесь, а на выходе дядю Пашу поставим.
– А если их хватятся, искать начнут?
– Да кто их хватится за ночь, этих недоделанных? Посидят на цепочке ночку, а я завтра с ранья – как штык. И провернем все, как полагается.
– Ладно, черт с тобой, – усатый сдался. – Умеешь уговаривать. У меня тоже сегодня дела в городе есть. А где твой дядя Паша?
– Счас сгоняю за ним. Туда-сюда.
– Мне нужно домой, – сказал Тенгиз. Лицо его потемнело под почти черным загаром. – Завтра я готов с вами ехать, черт бы вас побрал, а сегодня мне надо домой.
– Приторчи ты, недоумок! Ну-ка, тащи браслеты, надо их стреножить.
Конопатый сбегал к машине и притащил пару милицейских наручников, которыми бандиты сковали рука об руку Тенгиза и Костю.
– Так, уже лучше. А теперь – пошли вниз! – Усатый откинул доски пола, обнаружив квадратный люк и лестницу, уходящую в подземелье. Впрочем, особенно глубоко там не было – обычный деревенский подпол. Косте и Тенгизу пришлось подчиниться, по той хотя бы уже причине, что конопатый, вернувшись от машины, принес кроме наручников еще одну железку – пистолет, которым ненавязчиво поигрывал, переводя с Кости на Тенгиза и в обратном порядке.
В погребе было сыро и темно. Где-то в углу попискивали встревоженные крысы. Тенгиз и Костя, ставшие неразлучными по причине наличия скрепляющего их стального механизма, присели на наваленные у стены грязные доски. Пахло гнилой картошкой и крысиным дерьмом. Совсем неуютно...
– Эй, ну как там устроились? Поворкуйте, познакомьтесь! Ха-ха-ха! – Усатый заглядывал в люк и смеялся довольно ненатурально. Похоже, он был не в восторге от того, что согласился на предложение своего напарника. Идея с погребом была явным перебором.
– Ладно, туши фары, – буркнул Костя. – Когда-нибудь сочтемся...
– Сиди и не вякай. Будешь голос подавать – закрою крышку. Тогда вам будет еще интимней.
По шуму подъехавшей машины пленники поняли, что вернулся конопатый. Послышались голоса входящих, и сверху заглянул некто третий. В квадрате люка нарисовалась толстая харя с маленькими глазками, обрамленная короткими волосами с сильной проседью. Большего из подпола разглядеть было невозможно.
– Во-от они, – изрекла харя, шлепая толстыми губами большого рта. – Сидят миленькие и не трепыхаются. Дети подземелья.
Скованные а-дной цепью.
Связанные а-дной целью... —
слыхали такую песенку, арестанты?
В подвале молчали. Тенгиз, стиснув зубы, смотрел куда-то в темноту подземелья. Костя, вытянув ноги, устроился поудобней и прикрыл глаза. «А ведь как раз сейчас Татьяна ждет меня», – подумал он. Но вряд ли это обстоятельство могло послужить для бандитов уважительной причиной для условно-досрочного освобождения...
* * *
Темно-синяя «жучка» – «шестерка», пылившая по проселочной дороге, была забита до отказа. Сзади сидели Тенгиз с Костей, оставшиеся неразлучными по той же причине – наручники. Тенгиз, сидевший у дверцы, был прикован за правую руку, Костя – он был посредине – за левую. Справа от Кости сидел дядя Паша, туша весом не меньше центнера, но жирной не кажущаяся: вес набирался за счет костей и мышц. Тенгиз был мрачнее тучи. Губы его шевелились, посылая кому-то неслышные, и неизвестно на каком языке произносимые, проклятья. У Кости лицо побледнело и осунулось, бессонная ночь давала о себе знать. Дядя Паша мирно дремал, раскинув огромные ручищи, полуобняв Костю. Конопатый сосредоточенно смотрел на дорогу, крутя баранку, стараясь объезжать многочисленные колдобины и ухабы неухоженного грейдера. К нижней его губе прилипла сигарета. Весь он был настолько поглощен своим занятием, что окружающее для него словно отсутствовало. Усатый, сидевший с ним рядом, был хмур. Сегодня уже сама идея поездки казалась ему нелепой. Он не представлял, с чего начинать поиск, за что зацепиться.
Они обогнали рейсовый автобус, когда Тенгиз вдруг дернулся на своем месте. Задремавший было Костя открыл глаза.
– Смотрите! – воскликнул Тенгиз. – В автобусе наш бугор едет. Алик! – Тенгиз повернулся на автобус, оставшийся позади в клубах пыли. Усатый встрепенулся:
– Точно? Ты его точно узнал?
– Куда еще точней! Он у окна сидит, сзади. Не понимаю, что ему тут понадобилось. Через пять дней только решили собраться сюда снова. Они решили, у меня отпуск кончился...
– Гони на автостанцию, – приказал усатый. Он оживился. Начинало что-то проясняться. – Возьмем еще одного, поглядим, что он запоет.
– Куда ты его возьмешь? – лениво отозвался конопатый, – плацкарта кончилась.
– А мы одного из этих в расход пустим, – усатый подмигнул в зеркале Косте. Пленникам шуточка явно не понравилась.
Мелькнули за стеклом знакомые Тенгизу перелески, вот и шлакоблочный павильон – остановка. Несколько человек стоят, ждут автобус. Синяя «шестерка» остановилась несколько поодаль, там, где еще стояли машины. Чтобы не бросаться в глаза.
Автобус подошел по расписанию. Из него повалил деревенский люд, ездивший в город по делам, садоводы, прибывшие на свои «фазенды» собирать дары природы.
Алик вылез одним из последних. Было заметно, что он уже хорошо опохмелился;
– Тащи его сюда, – сказал усатый Паше. – Будем очную ставку проводить.
Паша уже высунулся было, как вдруг усатый вцепился в его рукав.
– Стой!
– Ты че щиплешься?
– Сядь на место. Смотри, кто у этого ублюдка на хвосте!
С их наблюдательного пункта хорошо было видно, выпрыгнувших из автобуса Белесого и Бороду – сопровождение «бугра». Поразмявши руки-ноги, похрустев костями, они тихонечко пошли в ту же сторону, куда и Алик.
– Знаешь этих вислоухих?
Конопатый кивнул.
– Грязная конкуренция, – подал голос дядя Паша с заднего сиденья.
– Помолчи, – усатый что-то мучительно соображал. – Трогай потихонечку за ними. Только потихонечку... Чтоб ни сном, ни духом... Да, интересный вырисовывается аттракцион...
* * *
Для Бельтикова события этих дней складывались самым приятным образом. Он последовал совету Алевтины и отправился за ней в городок, находившийся в нескольких километрах от дома отдыха, в котором она отдыхала. С гостиницей решилось все так же просто, как и в областном центре: деньги могут все. Правда, размеры «благодарности» были, соответственно, в несколько раз меньше. Как бы то ни было, номер в гостинице, вполне современной, несмотря на периферийность, он заполучил. Все было в том номере – и ванна и душ, и цветной телевизор.
Приходы Алевтины дежурные как бы не замечали. Бельтиков, естественно, проявлял к ним знаки внимания, вполне достаточные для того, чтобы закрывать глаза на то, что у нас считается аморальным. Что-что, а блюсти нравственность у нас умеют...
Вопреки устоявшемуся стереотипу, который утверждает, что деньги тают неимоверно быстро, деньги у Бельтикова почему-то почти не убывали. Впрочем, и траты были копеечные: что нынче на деньги купишь? Один единственный раз удалось добыть шампанское по случаю. А так за спиртным – огромные очереди. От отсутствия выпивки Алевтина, впрочем, ничуть не страдала, да и Бельтиков, напившись шампанского в дни встречи, тоже начал ощущать преимущества трезвого образа жизни.
События недавних дней как-то отошли, сгладились; временами лишь смутная тревога охватывала Бельтикова и даже общество Алевтины не в состоянии было полностью отвлечь его от сумрачных мыслей, от предчувствия большой беды. О том, что беда эта уже стряслась, что безобидная на вид сумка с эмблемой Аэрофлота вдруг превратилась в убийцу, он не мог пока даже и догадываться.
Всему, как говорится, приходит конец. Кончился отпуск у Алевтины, точнее срок ее пребывания в доме отдыха, а, следовательно, кончились и «каникулы» у Бельтикова. Смутные чувства обуревали его, когда он подходил к подъезду своего дома. Пройти хотелось незамеченным, не встречаться ни с кем из соседей, ни с кем не разговаривать. Почтовый свой ящик открывал не без трепета. Он почти был уверен, что ничего страшного для него там не окажется. Но оказалось...
Бельтиков лишь мельком взглянул на конверт: и без того было ясно, что это казенное послание. Задрожавшими руками он разорвал пакет. Очень небольших размеров бумажка находилась внутри. Повестка... Такого-то числа, в такие-то часы, в такой-то кабинет... Бельтиков взбирался по лестничным ступеням, тупо глядя в бумажку. Что? Как? Почему? Беззаботные «кувыркания» в последние дни утвердили его в мысли, что все прошло бесследно, что неприятный тот инцидент больше ничем никогда о себе не напомнит. А, может, что-то другое совсем, к той истории отношения не имеющее? У быстротекущего времени есть такое свойство, несколько прожитых дней вдруг кажутся по длительности месяцами, а то и годами, и хотя у Бельтикова были самые смутные представления о сроках давности, ему хотелось думать, что в этом случае срок давности уже наступил...
На повестке был поставлен номер телефона. Бельтикова так и тянуло позвонить по нему, чтобы узнать в чем дело, но было страшно убедиться, что именно «в том самом». К тому же он знал: там, откуда прислана повестка, объяснять ничего заранее не любят. Можно только нарваться на грубость, а то и оскорбление.
Хотя повестка лежала в почтовом ящике уже более трех дней, срок обозначенного в ней времени посещения еще не прошел: Бельтиков словно угадал, когда ему возвратиться. Завтра... Он был готов побежать хоть сейчас, чтобы мучительная эта неизвестность кончилась как можно быстрее, чтобы прошла неприятная внутренняя дрожь, охватившая его с того самого момента, когда в руках оказался злополучный конверт. Бельтиков понял, что сегодня он уже ничем заниматься не сможет, кроме поиска средств, способных снять напряжение. У Алевтины, понятно, дел выше головы – столько времени не была дома. Стало быть, сегодня Бельтиков будет предоставлен сам себе. Сегодня. А завтра? Не хотелось даже думать о том, что будет завтра...
...Но «завтра» все же наступило. Физические страдания от «принятого» накануне моральные страдания лишь усугубили. Как и следовало ожидать, все переживания Бельтикова закончились тем, что он хорошо «набрался», домой добравшись «на автопилоте». Окончание приключений было уже как в тумане, а то и вовсе выпало. С кем он общался, с кем пил, о чем говорил – Бельтиков и не помнил. Перед тем, как пуститься в загул, у него была мысль связаться с товарищами по шабашке, полагал не без оснований, что и они получили такие же повестки. Но дело в том, что он не знал, кто где живет, а если и записывал что-то, то конечно потерял по-пьяни. А повидаться надо бы: чтобы хоть согласовать, что говорить и избежать разнобоя. Эти подонки, чего доброго, выгораживая каждый себя, нагородят, черт знает что. Для следствия совсем ведь не важно кто ты – бродяжка ли, люмпен, алкаш без определенного рода занятий или журналист с дипломом о высшем образовании в кармане и приличным опытом работы. Договорятся «заложить» его, Бельтикова, и доказывай, что ты не верблюд. Но какая может быть попытка, если, по сути дела, нет даже настоящих имен, смутное представление о фамилиях, не говоря уже про год рожденья... В справочное с такими данными обращаться не станешь. И Бельтиков махнул рукой: будь что будет!
Голова гудела, но даже помышлять о том, чтобы «подлечиться» пивком, не приходилось. Вчерашнее давало о себе знать не только чугунной головой, но еще и ароматом, для описания которого пока не придумано красноречивых слов. Единственное из них – «перегар» – достаточно универсально, выразительно, но слишком общо. И если про обильный свежий запашок говорят «так дохнул, что закусить захотелось», то к перегару подходит просто выдохнутое с отвращением «Ф-уу»!
Бельтиков глянул на себя в зеркало. Д-аа, портрет... Как говориться, с похмелья не... Хватит ли сил побриться? А надо бы. Цитрамон – вот спасение. Но найдется ли он? Бельтиков пошарил в коробке из-под конфет, в которой обычно хранил лекарства. Нет, излюбленного цитрамона не оказалось. Какой-то новоцефальгин, неизвестно как сюда попавший. И бумажка какая-то поносно-желтая... В составе: фенацетин, кофеин... Черт бы побрал все эти «ины»! Сжалось сердце. Нетвердыми руками разорвал неподатливый целлофан (то ли дело – зарубежные упаковки – пальцем нажал, и таблетка выскочила), отправил в рот сразу три таблетки и пошел в ванную комнату запивать, с трудом преодолевая тошноту. Потом прилег, ожидая действия лекарства. Когда боль поутихла, через силу побрился. Поискал рубашку почище и понейтральней по цвету, посоображал немного, надеть пиджак или нет. Пиджачные карманы удобны для документов, но и в пиджаке жарко. И не столько на улице, сколько в том кабинете, куда ему надлежало сейчас идти...
Милиционер у входа на повестку даже не грянул, он молча кивнул, и Бельтиков пошел отыскивать нужный ему кабинет.
Кабинет оказался на четвертом этаже. У дверей, не в пример кабинетам врачебным, никого не было. Но и время, назначенное в повестке, еще не наступило. Еще пять минут. Лезть раньше времени Бельтиков не решился. Но и не маячить же у дверей кабинета! Бельтиков прошел к окну, которым оканчивался коридор и стал безучастно смотреть во двор.
* * *
Вентилятор-пропеллер, крутившийся на столе управляющего, особой прохлады не прибавлял. В кабинете было нестерпимо жарко и пот пятном проступал на мощной спине Петрова, обтянутой светло-голубой футболкой. Под потолком звенели мухи, добавляя в интерьер кабинета какую-то сонную умиротворенность.
Пеночкин, полуприкрыв глаза, разминал в пальцах сигарету и внимательно слушал, что толковал им управляющий – хозяин кабинета.
– Мужики, как мужики, – гудел тот, – работать могут. Не из тех, что «могу копать. А еще что можешь? Могу и не копать...» Нет, работяги. Ну, тут и система такая: хочешь заработать – паши от зари до зари. Система аккордно-премиальная. Уложились в срок – получай премию. Нет – извиняй. Был у них там один алкаш, так они его приструнили, в общество трезвости можно было записывать... А данные ихние сейчас перепишут, принесут...
Петров зевнул: все это было нестерпимо скучно. Он любил действовать, а не сидеть в душных кабинетах и выслушивать, кто как работает, кто как отдыхает...
– Василий Николаевич! – ворвалась вдруг в кабинет молодая девчонка, – Василий Николаевич, вас срочно на рацию.
– Извиняйте, – управляющий встал с таким видом, что вот, мол, и я тоже работаю... Тоже, мол, дела. – Сводка с полевого стана. Уборка идет. Постараюсь по-быстрому, – и отбыл из кабинета.
– Похоже, что ничего интересного тут не выудить... – снова зевнул Петров.
– Ну, хоть координаты этих шабашничков запишем. Тоже хлеб. Надо же с чего-то начинать.
В кабинет буквально влетел управляющий. На его подвижном загорелом лице были написаны озадаченность и тревога одновременно.
– Вот что, – проговорил он, не садясь, нервно хрустнув пальцами. – Тут с полевого стана передали... Прибежал пацан-грибник из леса. Туда, на стан. Стреляют, говорят, в лесу. Пальба, говорят, на войне будто... И народ там какой-то терся подозрительный. Не наш...
– Так, может, браконьеры? – Петров оживился. Начиналось кое-что более интересное, нежели байки про шабашников.
– Да какие здесь браконьеры! – загорячился управ. – Кого браконьерить? Ворон? Или воробьев? Нет, что-то тут не так...
– Так давайте проедем, чего гадать, – Пеночкин поднялся. Похоже, и ему надоело сидеть в этом раскаленном пекле. – Как туда проехать? Показывайте дорогу.
– Поехали, – согласился управ. – Что еще за стрельба-пальба? Непорядок...
Сине-желтый «уазик» милицейской масти поджидал их у входа в контору. Все расселись – управ рядом с водителем, офицеры сзади, – сержант, дремавший до этого за рулем, включил зажигание.
– Пока прямо, – управ махнул рукой, – потом скажу, куда сворачивать.
«Уазик» запылил по проселку, пугая собак, размякших от жары.
– У тебя есть оружие? – тихо спросил Пеночкин лейтенанта...
– Прихватил на всякий случай.
– А у меня нету, – вздохнул капитан, – не люблю я, знаешь ли, эти страсти-мордасти...
* * *
Милицейскую машину, появившуюся на проселочной дороге, заметили трое в темно-синей «шестерке» одновременно.
– Сидеть смирно, – свистящим голосом приказал конопатый, бросив взгляд на пленников. – Кто подаст голос, сделает это в последний раз. – Он взвел курок старенького нагана, извлеченного из сумки, стоявшей у ноги. По тому, как у него дрожат руки было ясно, что чувствует он себя не лучшим образом. В лесу какая-то пальба, подельники его запропали. А тут еще ментовская машина вдруг объявилась – почему, откуда, зачем? Он бы с удовольствием забился куда-нибудь в пятый угол, знай, где его искать...
Когда «уазик» был уже совсем рядом, у конопатого, видимо, сдали нервы. Не выпуская наган из руки, он врубил скорость, решив, что надо дергать отсюда без оглядки. Но Тенгиз, следивший в зеркало за приближением «уазика» вдруг подался вперед и, схватив левой свободной рукой за волосы конопатого, резко рванул его вниз от себя. Конопатый, не ожидавший такого невежливого обращения, ударился лицом о руль.
– Завалю, падла! – взвыл он. Из разбитого носа и губ потекла кровь. Тенгиз, не давая врагу опомниться, мертвой хваткой зажал его шею, согнутой в локте рукой. Потерявшая управление машина, выскочила на обочину: водитель автоматически давнул на тормоз; движок заглох. Конопатый выбросил руку с револьвером до отказа назад, пытаясь направить ствол на Тенгиза, но руку перехватил Костя своей свободной правой. До бунта Тенгиза он был погружен в свои невеселые мысли и немного опешил от случившегося. Но быстро среагировал, и положение конопатого стало безнадежным.
– А... а... а... дла... – хрипел он, Тенгиз душил его, Костя выкручивал руку с револьвером.
Бац! Хлопнул выстрел. В заднем стекле появилась дырка, окруженная сеточкой трещин.
Когда милицейская машина поравнялась с синей «шестеркой», Петров крикнул водителю «тормози!» и выпрыгнул. Подозрительные вихляния впереди идущей машины он засек сразу и понял, что необходимо их вмешательство. На выстрел среагировал мгновенно: его «Макаров» уже глядел в сторону синих «Жигулей». Левой рукой рванув дверцу с водительской стороны, он застал момент отчаянной борьбы конопатого с Тенгизом и Костей.
– Эт-то что за возня!? – вырвалось у лейтенанта, но ответа он не ждал. Обстановку оценил мгновенно: револьвер в руке – опасность. Руку эту надо немедленно обезвредить. Рука с «Макаровым» молниеносно ударила по руке с наганом и револьвер выпал на сиденье. И поскольку конопатый, зажатый в тисках своих пленников, схватить его не мог, а сами они при виде представителя закона об этом даже и не помышляли, Петров завладел оружием, а вместе с ним и ситуацией.
– Всем руки за голову! – скомандовал он грозно.
Полузадушенный конопатый повиновался сразу. И только тут Петров с изумлением понял, что сидевшие сзади не смогут выполнить его команду по причине чисто физического свойства: рука одного и рука другого были соединены стальным браслетом. А то, что он услышал, повергло его в неменьшее изумление. Подошедший с другой стороны Пеночкин произнес буднично и бесстрастно:
– Костя, я же тебя предупреждал: без самодеятельности. А ты – быстро из машины! – это уже конопатому, имевшему вид уже не вершителя людских судеб и владельца «Жигулей», а, скорее, бомжа, обитателя свалки.
Петров провел руками по одежде конопатого и, убедившись, что оружия у него больше нет, выудил из кармана его брюк ключ от наручников; щелкнул замок и Тенгиз с Костей, столь же неожиданно разлученные, как и соединенные, стали растирать свои онемевшие запястья.
На вопрос Пеночкина Костя буркнул нечто вроде «так уж получилось», но здесь же от сумасшедшей радости брякнул Тенгизу:
– А я уж к тебе вроде бы привык!
Тенгиз не ответил. Он смотрел на конопатого, руки которого были скованы теперь его же кандалами, нехорошим тяжелым взглядом. Ему нелегко было сейчас управлять своими эмоциями. А желание у него было одно: врезать по конопатой роже, чтобы подзасохшая юшка опять хлынула волной. Но он понял, что этому желанию сейчас, во всяком случае, не суждено осуществиться. Отойдя в тень, он тяжело привалился к стволу березы и прикрыл глаза.
«Стреноженного» наручниками конопатого пристроили на траве. Петров искал наган, который обнаружил на полу под сиденьем.
– Так, сообщил он, – вещдок номер три, если первым считать детектив «Мегрэ и его мертвец», а вторым – браслеты.
Управляющий с несколько ошалелым видом наблюдал из милицейской машины всю эту сцену. Никогда еще он не видел, чтобы такие чудеса творились на вверенном ему отделении.
Конопатого усадили за руль: Костя в двух словах обрисовал ситуацию, из чего стало понятно, что следует немедленно восстановить «статус кво». Ведь из леса вот-вот могли показаться остальные члены экипажа. По приказу Петрова сержант-водитель срочно развернул машину с отпугивающим милицейским канареечным «оперением» и отогнал ее за пределы видимости. Костя и Тенгиз снова устроились на заднем сидении, а Пеночкин с Петровым растянулись в бурьяне рядом. В этой ситуации лучшее было – ждать. Если пассажиры «шестерки» ничего не успели увидеть, то они все равно придут к машине и сделают это без опасений.
Пеночкин, оценив все происшедшее, принял решение...
* * *
Бродить дальше не имело смысла. Белесый растворился в чаще и найти его было невозможно. Чтобы прочесать такой лес, надо взвод, а то и роту. Усатый и дядя Паша, матерно ругая Белесого, лес и все на свете, вернулись к полю боя. Бородатый лежал, задрав голову, глядя в небо мертвыми глазами. Казалось, он, оскалившись, усмехался, и Усатого передернуло от этой потусторонней ухмылки.
– Фу-у, черт бы его взял. Накрой чем-нибудь этого кретина. А... черт с ним, – махнул он рукой, видя, что дядя Паша тоже не горит желанием возиться с трупом.
Не сговариваясь, зашагали к просеке, за которой находилась проселочная дорога. Пора было уносить ноги.
Они вышли из сумрачного леса, щурясь от ярких солнечных лучей. Казалось, ничто не изменилось, все было таким же, как и час назад. «Жучка» с выключенным двигателем, стояла там, где ей и положено было стоять, все как сидели, так и сидят на местах. Конопатый вроде бы подремывал, но это тоже в порядке вещей – а что ему еще делать?
– Руки за голову! Живо! Стоять на месте! – слова ударили, словно бич. Но подчиняться команде никто не собирался. Оба метнулись к машине, но тут же прогремел выстрел. Предупредительный.
– Сказал стоять! Следующая пуля ваша!
Усатый и дядя Паша уразумели, что игра проиграна и обхватили собственные затылки
– Оружие на землю! Живо!
Петров поднялся из своей засады, по очереди направляя пистолет то на одного, то на другого. Усатый бросил на землю пистолет, дядя Паша нож. Петрова это не очень убедило. Передав «Макарова» Пеночкину, он все же удостоверился, что больше ни у того, ни у другого ничего нет. Потом, ремнем от их же брюк связал обоих спина к спине, и уложил прямо в пыль.
– Вот так мы в Афгане «духов» вязали, – приговаривал, колдуя с ремнями. Подошел управляющий, не вытерпев сидения в спрятанной машине. Он все еще не пришел в себя, никак не веря в реальность происходящего.
Засада удалась, рыбка клюнула. Но до полной ясности было далеко.
– Давай их в машину, – велел Пеночкин Петрову. – Надо с ними потолковать.
Однако отвечать на вопросы никто из тех, кто перешел теперь в разряд пленников, отвечать не захотел. Но из показаний Тенгиза и Кости можно было заключить, что противниками задержанных были те, кто следил за «бугром» – Аликом. Но где они? Где сам Алик?
– Вам надо, вы и ищите, – презрительно процедил усатый.
Беглый осмотр пистолета говорил о том, что из него только что стреляли. Судя по количеству оставшихся в обойме патронов, не один раз. О том, насколько результативны были выстрелы, судить было трудно. Возможно, есть убитые или раненые. Надо прочесывать, лес, нужна подмога. Пеночкин пошел на рацию: доложить по начальству и запросить указаний. Петров беседовал с управляющим. Его интересовало, какова конфигурация лесного массива, в котором шла перестрелка и в какую сторону могли уйти ее участники, если остались живы.
– Если перестрелка произошла между этими, которых мы задержали и теми, которых видели идущими вслед за бригадиром ваших шабашников, то группы разошлись в противоположных направлениях, разумеется, если все обошлось без жертв. Куда можно выйти, двигаясь все время в том направлении?
Петров показал в сторону, противоположную той, откуда появились бандиты.
– Выйти можно на дорогу. Вполне приличная грейдерная дорога.
– Машины там ходят?
– Бывает. Сейчас, во время уборки, довольно часто.
– Стало быть, можно уехать на попутной?
– Вполне.
– А как отсюда на эту дорогу проехать?
– От этой дороги, на которой мы сейчас находимся, километров через пять есть сверток, ответвление. Вот оно и выводит на ту дорогу.
К моменту, когда Пеночкин завершил переговоры, у Петрова уже созрел план. Поскольку подмога прибудет не скоро, а сложа руки сидеть не резон, он решил проехать на шоссе – возможный путь для другой вооруженной группы. Может быть, удастся заметить, куда направляются предполагаемые противники пойманных бандитов, а при благоприятных условиях и задержать.
– А на чем поедешь? – поинтересовался Пеночкин. Ни разрешать, ни запрещать лейтенанту что-либо предпринимать он не мог, хотя как старший по званию мог порекомендовать воздержаться от неправильных действий. Но в данном случае предложение Петрова было разумным: время упускать нельзя.
– На этой машине поеду. – Петров кивнул головой в сторону синих «Жигулей».
– Рискованно. Особенно одному. И дать в подмогу некого. Разве что водителя нашего.
– Не пойдет. Он в форме, сразу весь камуфляж испортит. Да ничего. В разведке я служил. В Афгане кое-чему научился. Там дела поинтереснее крутили, но шкура, как видите, цела.
– Что ж, давай. Только все-таки про осторожность не забывай.
* * *
На шоссе, куда попал Петров после того как преодолел соединяющий две дороги отрезок, было пустынно. Он остановил машину, вышел. Тихо. Спокойно. Пели, непуганные птицы. «Как на кладбище... Удивительная благодать» – усмехнулся лейтенант. Пожалуй, прокатился он напрасно. Никого здесь нет и, возможно, не должно и быть. Если и есть, кто живой, то мог выйти совсем в другой стороне.
Уезжать однако Петров не торопился. Встречу на определенное время никто не назначал, стало быть, надо и покараулить немного. Кто знает...
Взметнувшаяся над кустами у дороги стайка птиц от внимания Петрова не ускользнула. Интуиция, чувство разведчика, опыт подсказывали: надо быть начеку. Он замер, рука сама легла на ребристую рукоятку пистолета. Через кусты явно продирался кто-то. Минутой позже этот кто-то материализовался в образе молодого человека со светлыми волосами, голого по пояс и с рюкзаком на плече. В правой руке был зажат посошок, которым путник раздвигал высокую траву и кустарник, на левую была накручена майка. Одна из деталей описания, которую сообщили вызволенные Петровым из плена, цепко засела в голове Петрова: светлый, белесый. «Значит, все сходится. Игра продолжается».
На всякий случай он откинул капот двигателя, делая вид, что устраняет какую-то неисправность, в то же время зорко наблюдая за действиями молодого человека. А тот без колебаний направился прямо к машине. Вид его опасений не вызывал, посошок свой он отбросил, оружие если и было, то разве что в рюкзаке.
Когда их разделяло всего несколько метров, белесый, приветливо улыбнувшись, заговорил:
– Что, авария? До города не подбросите? Заплачу...
А глаза бегали, схватывая детали, оценивающе.
«Выясняет, один ли я», – мелькнула у Петрова догадка.
– Отчего же не подвезти, если по пути...
Петров захлопнул капот и выпрямился. Но договорить он не успел. Майка на руке незнакомца вдруг взметнулась к поясу, и Петров ощутил страшный удар-толчок в солнечное сплетение. Мысль зафиксировала природу толчка прежде, чем в уши толкнулся хлопок выстрела.
«Вот так... Там я не дал бы выстрелить первым...»
Он упал на капот не столько от пули, пронзившей его, сколько от автоматической привычки: будучи раненым, не ждать следующей пули. А для слабеющей руки твердая опора пригодилась для ответных выстрелов: «Макаров» почти вырывался из пальцев, когда гашетка была нажата трижды. Нет, не мог лейтенант позволить подонку завладеть оружием и машиной. Поэтому бил наверняка: промахнуться он не имел сейчас права. Ему хватило бы и одной пули для мишени, находящейся даже в пять раз дальше, но сейчас он слишком хорошо знал, что сознание может покинуть его прежде, чем он сумеет прицелиться. Несколько пуль – для полной гарантии, что бандит не уйдет...
Отчетливо увидев, как белесый каждый раз дергался от нового попадания, а потом рухнул, Петров стал сползать на землю. Живот жгло, как раскаленным утюгом. Сознание все еще оставалось ясным, но перед глазами уже плыла какая-то розовая муть. Эх, лейтенант, дырявили тебя уже под Джелалабадом. И пулей, и осколком на войне дырявили, а тут, на родине, под зелеными березками... Терпи, лейтенант, терпи. Он попытался принять такое положение, при котором кровь текла бы меньше, зажал рану рукой, но все равно чувствовал, как под ладонью горячими толчками пульсировало. Он теряет кровь все больше и больше. Но подняться до сиденья машины уже не было сил. А вокруг – никого, только лес. И не было ребят, которые вынесут из-под огня, перевяжут, дадут воды. А так хотелось пить... Он закрыл глаза и перед его внутренним взором поплыли горы, белые вершины вдали, выжженные солнцем подножья. «Подонок, – скрипнул он зубами. – Ах, подонок». Но большой ненависти, как ни странно, он не испытывал. Может, от сознания, что тот тоже лежит, истекающий кровью. Впрочем, тот вряд ли о чем-то думает.
