Текст книги "Дважды украденная смерть"
Автор книги: Антон Соловьев
Соавторы: Вадим Соловьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)
– Дома у него не были? – с надеждой спросил Пеночкин.
– В том-то и дело, что была. Не ночевал он дома. И вообще не появлялся. Просто так он не мог не прийти. Что-то с ним случилось...
Потерялся... Случилось... По-разному может потеряться человек в городе. Может сбить машина. Если нет при себе документов, не сразу можно выяснить, кто есть кто. Родственники тоже ведь не сразу забеспокоятся. Это уж позже начнется поиск. По больницам, моргам... Опознание, когда самый тяжелый исход. А сколько бывает: ушел и не вернулся...
В отношении Опрятнова Пеночкин на несчастный случай грешил меньше всего. Молодой здоровый мужчина в трезвом виде под колесами не гибнет. Просто так... Самоубийство не в счет. Но бывает, что и специально наедут. Только пока вроде бы незачем. Не удержался от самодеятельности? Тоже бывает. И, к сожалению, часто. Но что могло к этому побудить. И где теперь его искать? За что схватиться? Ведь в данном случае не просто заявление о пропаже человека: пропал важный свидетель. А это уже следователя Пеночкина непосредственно касалось, и сильно касалось. Приставить караульных к каждому свидетелю, само собой, нет возможности. Но в этом случае все же желательно было контролировать ситуацию. Надо было более подробно изучить предполагаемый распорядок жизни свидетеля, чтобы хоть по первоначалу знать, куда сунуться. Да разве все предусмотришь...
Может, действительно какое-либо дорожное происшествие? Трамвай, к примеру, на что-то налетел. Или наоборот. Надо проверить. Все равно надо с чего-то начинать. И прямо после разговора с Татьяной Пеночкин связался с отделом, куда стекаются сведения о происшествиях, заявления о потерявшихся людях, о лицах, обнаруженных без документов и не могущих сообщить что-то о себе (пьяные не в счет – ими другие службы занимаются). Время, после которого Константина можно считать исчезнувшим неизвестно куда, можно определить лишь приблизительно. Но это в любом случае меньше суток. Что произошло в городе за этот период?
Оказалось, почти ничего. Во всяком случае, такого, что можно было бы соотнести с Костиным исчезновением. Ни в одном из дорожно-транспортных происшествий молодой человек высокого роста с шапкой пепельных волос не фигурировал. Заявлять о Косте в официальном порядке никто не заявлял. Его матери Татьяна сказала, что будет звонить в милицию. Та, конечно, обеспокоена, но будет ждать сведений от Тани.
Ну, а поступали ли заявления об исчезновении других граждан за это время? Да были. Пеночкин узнал, что в милицию обратилась очень расстроенная женщина, у которой буквально на полчаса вышел из дому муж и не вернулся. Не пришел ночевать, не пришел и утром. А когда выходил из дому, то при нем была крупная сумма денег. По словам жены человек был не из тех, кто, уйдя на несколько минут, скажем, в булочную за хлебом, возвращается через несколько дней по той причине, что встретил приятелей.
Разумеется связывать одно исчезновение с другим можно было только лишь, надеясь на случайность. В одном случае не пришел ночевать человек, в другом – тоже. У них для этого могли быть самые разные причины, а находиться они могли в самых разных концах города. Но не сидеть же сложа руки!
– А когда была эта женщина? – поинтересовался Пеночкин.
– Да она, наверно, еще и не ушла, – ответила сотрудница отдела. – Она была очень настойчива, да и заявление, что и говорить серьезное. Крупная сумма денег, не пришел ночевать... Передали ее оперативникам, чтобы взяли данные, побеседовали и решили, как действовать дальше. Надо думать, они тоже просто так не отмахнутся.
Узнав, что заявительница находится у лейтенанта Петрова в сорок девятом кабинете, Пеночкин направился туда. Беседа, похоже, еще не начиналась, поскольку Петров убирал со стола какие-то папки, потом извлек из стола чистую бумагу и из набора шариковых ручек, стоящих в стакане, выбирал ту, что получше пишет. Увидев Пеночкина, Петров приостановил подготовку к ведению записи беседы и поинтересовался, чем может быть полезен коллеге. Пеночкин же лишь попросил разрешения поприсутствовать при беседе. Слегка пожав плечом, что несомненно могло быть воспринято однозначно: пожалуйста, если интересно. Вопросов в таких случаях обычно не задают: надо, значит, надо. А зачем – коллеге виднее. Одно бесспорно: не из праздного любопытства...
Выслушав заявительницу, записав ее данные и данные ее потерявшегося мужа, Петров не преминул сделать предположение, что муж задержался, может быть, у друзей.
– Каких друзей, каких друзей! – с возмущением воскликнула женщина. – Ни у каких друзей он не мог задержаться. Ему домой надо было срочно вернуться. День рождения у сына, сказал, что сейчас же вернется, только деньги на сберкнижку положит. Сберкасса у нас недалеко.
Пеночкин разглядывал женщину. По фамилии, имени, да и внешности – татарка. Довольно еще молодая и симпатичная. По всему видно, сильно обеспокоена исчезновением мужа. Волнуется. У мужа тоже татарская фамилия. Тенгиз Мухамедьянов. Пеночкину это ничего не говорило.
А Петров гнул свое.
– Ну, а вдруг по службе, по делам? Бывает, что-то срочное – домой некогда заскочить.
– Какая служба, какие дела, если человек в отпуске? Приехал с заработков, деньги привез. Специально ко дню рождения сына подгадал. За стол собирались садиться. Он говорит: «Пойду деньги на книжку положу. Чего им дома болтаться?» Он приехал, помылся, есть даже не стал, собирались обедать и день рождения Рената отпраздновать... Час прошел, два прошло, три... И ночью не пришел. Среди бела дня исчез человек! Денег при нем было больше тысячи, вот о чем я думаю...
Зульфия, так звали женщину, говорила быстро, строя фразы так, как их обычно строят татарки. Но слез в ее голосе не было, напористость ее действовала на Петрова определенным образом. Он задал вопрос, который должен был убедить заявительницу в серьезности его отношения к происшедшему.
– Фотографию мужа с собой захватили?
– Как же, захватила.
Женщина полезла в пластиковую сумку с каким-то пейзажем из красивой жизни. Пеночкин, решивший, что здесь он только напрасно теряет время, все же подумал, что на фото не лишним будет взглянуть: лицо иной раз помнится, а фамилия забывается. Но не фотография – нечто другое приковало его взгляд? А именно: журнал «Огонек», в который та фотография была вложена. Это и не журнал даже, а объединенные под одной обложкой, листочки из журнала – так делают, когда публикуемые с пометкой «Продолжение следует», повести и романы собирают воедино для домашней библиотеки. Обложка – вот что привлекло внимание Пеночкина. Ему казалось, что он уже видел ее раньше (что немудрено – «Огонек» самое популярное ныне издание). Но не то главное – видел или не видел. Он слышал описание этой обложки. Он слышал голос Константина Опрятнова, повторявшего зачем-то: «Там еще белый медведь на белом снегу и вертолет в синем небе». Костя объяснял, что в украденной у него сумке был лишь один предмет, принадлежавший ему – детектив Сименона, собранный из разных журналов, объединенный одной обложкой. Описывал он эту вещь так, словно именно этот детектив был самым главным в утерянной сумке, и так подробно его описывал. Он повторял описание обложки в разной вариации, видимо, не зная, что еще говорить, пока Пеночкин, улыбнувшись, не спросил, просто так, чтобы перевести Костины мысли в другое русло: «А еще какие приметы у вашего детектива?» Костя думал очень мало над этим вопросом. «А еще там я на полях схемку одну электрическую начертил...» И добавил: – «И расписался».
И вот теперь он видит этот журнал воочию: белый медведь, белый снег, синее небо и вертолет... Пеночкин невольно протянул руку к журналу.
– Разрешите!
– Пожалуйста, – с некоторым недоумением протянула Зульфия журнал. Вероятно, ей пришло в голову, что не очень-то тактичные люди в милиции: тут вопрос, можно сказать, о жизни и смерти человека идет, а он журнальчик посмотреть просит. Да и Петрову, вероятно, тоже так показалось: серьезный опрос по серьезному заявлению идет, а он неизвестно зачем пришел, а тут еще журнальчик полистать захотелось. Надо же понимать все-таки, что у человека, можно сказать, горе. А тут с журнальчиком...
А Пеночкин даже легкую дрожь почувствовал, перелистывая странички самодельной этой книжицы. Вот она – схема. И число и замысловатая Костина подпись. Он расписывался на своих показаниях, даже сличать не требуется: на эти завитушки еще тогда Пеночкин обратил внимание. Теперь никаких сомнений – это Костин детектив, им собранный, им сшитый, втиснутый под обложку с белым медведем. Но как он попал сюда? Какая связь между исчезнувшим Тенгизом и исчезнувшим Костей? Что все это означает? Тенгиз – похититель сумки? Эти деньги...
– Откуда это у вас? – стараясь не показать своего волнения, спросил Пеночкин.
– Откуда? – переспросила женщина, не сразу поняв смысл вопроса. А поняв, стала соображать. – Да муж и привез вчера. Почитай, говорит, интересно. Я было взяла, да какое там чтение? Весь вечер переживала да нервничала.
– А у него откуда?
– Вот этого я не знаю. Я и не спрашивала. Мало ли откуда взял. Почитать кто-нибудь дал...
– Но кто? Это очень важно. Для поисков вашего мужа.
Пришла очередь изумиться и Петрову. Что за фантастика? Какая связь между заявлением об исчезновении человека и журналами? Откуда у следователя сведения об этом журнале? (Петрову со стороны виделось, что это один журнал).
Зульфия смотрела на Пеночкина во все глаза, ничего не понимая. А тот поглощенный своими мыслями, глубоко задумался. Теперь ему бесспорным казалось одно: исчезновение этих двоих – звено одной цепи. Но как за него ухватиться. И он медленно, словно размышляя вслух, заговорил, обращаясь то к женщине, то к лейтенанту:
– Давайте по порядку. У меня есть веские основания считать исчезновение вашего мужа в определенной степени связанным с этим журналом, точнее выбранной из нескольких журналов детективной повестью. Мне известно, кто собирал эту повесть, но вам я пока ничего сказать не могу. Надо срочно выяснить, каким путем этот детектив попал к Тенгизу. Возможно, что это поможет нам быстрее найти его самого.
– Это что-то опасное? А как вы узнали, что это те самые журналы? А что за человек, у кого они были? Преступник? Ой, я боюсь...
– Не будем терять времени. На ваши вопросы, я, если бы и мог, все равно не имел бы права отвечать. Но мне известно пока не намного больше, чем вам. Пока... А вот вы на мои вопросы отвечайте и, по возможности, точно и подробно. Первый: когда появились эти журналы в поле вашего зрения? Сразу, как приехал муж?
– Да, он их выложил с пачкой других журналов и газет. Свежих, купил, пока домой шел. Но обратил мое внимание на этот. Интересно, говорит.
«Сименон, ясно, что интересно», – подумал Пеночкин, а вслух спросил:
– А где взял, ничего не сказал?
– А зачем? Мне и неинтересно. Принес и принес. Что это событие что ли какое? Ценность какая что ли? Почитали да выбросили...
– Понятно... Может, кто из товарищей по бригаде почитать дал?
– Не думаю. Там, как я поняла, охотников до чтения нет. Им бы выпить только...
– Ну, а что за люди? Где живут, чем занимаются, как зовут, возраст какой.
– Ничего не знаю. Тенгиз ничего о них не рассказывал. Бригадира, вроде, Аликом звать. Корреспондент еще какой-то, с работы за пьянку выгнанный. Но как звать, не знаю. И еще каких-то двое.
Выгнанного за пьянку корреспондента, пожалуй, можно будет найти. Даже в таком большом городе не так-то уж много подобных феноменов. Но ход размышлений следователя прервал лейтенант Петров. Похоже, он включился тоже, заинтригованный:
– Так ведь там, где они работали, им пришлось предъявлять паспорта. А уж денег-то без паспорта точно не выдадут... Наверняка все данные есть в бухгалтерии...
А ведь верно! Пеночкин с благодарностью глянул на Петрова.
– Хорошая мысль! Но где они работали? Это-то вы, думаю, знаете?
Женщина замялась.
– Да говорил Тенгиз, вроде...
– Ну как же, муж на целый отпуск уезжает, а вы даже не знаете куда? – и Пеночкин глянул на женщину с неприязнью: вот бабы, – лишь бы деньги мужик привез, а откуда – неважно. Где он их, каким способом заколачивает, роли не играет. Лишь бы побольше...
Но Зульфия вдруг встрепенулась:
– Ой, совсем забыла. Письмо Тенгиз ждал перед отъездом. Не дождался, велел переслать, как придет. И адрес оставил.
– Вот это дело! – вырвалось у Пеночкина. – И где же этот адрес? Дома поди?
– Сейчас посмотрю. Может, здесь где завалялся.
И она снова стала рыться в своей безразмерной сумке. Извлекла оттуда пачку бумаг, стала перебирать их, приговаривая: «Захватила на всякий случай кой-какие Тенгизовы бумажки...»
Этот поиск увенчался успехом. Что он даст, этот результат, для главного поиска – сказать трудно. Но Пеночкин впился в бумажку глазами с надеждой.
– Ну что ж, – пробормотал он, – сорок километров это не так уж и много...
О расстоянии он знал: ему приходилось бывать в обозначенном на бумажке населенном пункте.
Ничего не поделаешь: чтобы узнать адреса людей, живущих поблизости, которые ходят рядом, придется проделать эти сорок километров туда и обратно. Причем, срочно. Машину для такого дела начальство, конечно, разрешит взять. Надо идти договариваться.
– Решили ехать? – спросил Петров. – Возьмите и меня с собой. Как-никак мне ведь тоже поручено вести этот поиск.
– Согласен, – даже немного обрадовался Пеночкин.
* * *
Алик проснулся от настойчивого стука в дверь. Как-будто кто-то долбил прямо по мозгам. Собирая все печатные и непечатные проклятья, Алик пошел открывать. Интерьер в его комнате не изменился: на столе – пустые бутылки, стаканы, консервные банки, засохший хлеб... Натюрморт, не радующий глаз...
Нарушителем утреннего равновесия оказался Витек. Разноцветные его глаза от многодневного запоя были еще более разноцветными. Под левым, голубым, темнел совершенно безобразный фонарь.
– Ого, – прокомментировал это обстоятельство Алик, – в темноте на чей-то кулак налетел?
– А-а... Пусть не лезут. – Витек вошел в комнату и сел на продавленный стул. – Бугор, поправиться надо. Душа с меня вон...
Он дохнул чем-то мерзким, огненно-зловонным.
– Всем поправляться надо. А ты что же, бабки уже спустил?
– Да бабки есть, только где ж сейчас возьмешь по утрянке?
Алик не стал больше томить гостя и томиться сам. Он пошарил под кроватью и извлек на свет божий бутылку коньяка. После шабашки он перешел исключительно на коньяк, свой любимый напиток. Но, конечно, мог и отступить при случае от этого правила...
У Витька загорелись глаза. Даже лиловый его фонарь, казалось, стал испускать теплые инфракрасные лучи.
– А где наш кент заклятый, старый висельник Фадеич? – поинтересовался Алик, откупоривая бутылку.
– Вчера был жив. Но плох. Дорвался до своего любимого «Цитрусового»...
– Ниче, старпер выдающийся, у него печенка луженая, не то что у нас с тобой. Ну давай, чтобы... стоял, и бабки водились!
Они чокнулись и выпили по полстакана золотисто-рыжего напитка о трех звездочках. Витек залил свою дозу в нутро единым махом и занюхал «мануфактурой» – собственным рукавом. Алик цедил медленными глотками, наслаждаясь вкусом и ароматом.
– Ах... – крякнул он. – Хорошо, падла, пошел...
За стеной заиграл магнитофон.
– А вот и сервис. Музон. В самый кайф. Слышь, Витярик, будь другом, сваргань-ка чифиру по старой памяти.
– А где у тебя чай?
– Возьми в холодильнике. Черт бы все побрал! Чая в продаже не стало. Этот-то в буфете ресторанном у одной лахудры знакомой отцепил. Дожили, твою маму...
Витек извлек из холодильника пачку чая. Пустая кастрюлька стояла на холодильнике. Нашарил в кармане спички, пошел на кухню.
Так пускай же по кругу косяк,
Наполняй же мозги желтым дымом...
Как ты был, так ты будешь босяк,
Не любимый, никем не любимый...
разрывался за стеной магнитофон.
«Чертовы песни у этого придурка. Все про одно и то же, – в размягченном мозгу Алика эта мысль возникла уже в который раз. Думая об этом, он стал не спеша одеваться. Составил в угол пустые бутылки – там уже скопилось изрядно всевозможной разнокалиберной стеклотары. На этом утренний туалет, равно как и уборка комнаты, были завершены.
Возвратился Витек, бережно неся кастрюльку с черным дымящимся пойлом.
– А-ах... Вкусно пахнет, – весь подобрался Алик, принюхиваясь. – Перелей в банку. Вон в ту, литровую.
Они стали пить чифир прямо из банки, крякая и отдуваясь, передавая по очереди банку друг другу.
Так глотай же коричневый яд,
Чтобы сердце сильнее забилось,
Чтобы горе, тоска и печаль
Ну хоть на миг, хоть на время забылись... —
гнусаво выводил неведомый певец.
– Тоже вот, говорят, чиф – наркотик. – Алик глотнул из банки. – А по мне и хрен на него. Хорошо мне идет, нервы успокаивает. Особенно с «кониной».
– Слышь, бугор, а ты ту сумку, в натуре, утопил? Помнишь, с самолетиком?
– Ну, а как же? В натуре. Хошь, по-саратовски забожусь?
– А я вот своим куриным мозгом раскинул, зря ты ее так. Там же этих лекарств всяких,море было. Загнать ее надо было, вот что.
– Ага, молодчик! А ты загони, попробуй! Выйди вон, на проспект, да крикни: граждане хорошие, кому дури по дешевке насыпать? Это ты, Витек, не подумавши. За это знаешь как спрячут? На всю оставшуюся жизнь. Понимать надо.
– Да,я воще-то так... К слову пришлось. Хрен на наркоту на эту. По мне лучше водки и чифиру дури не придумано...
– Верно, Витек, верно. Добрые базары. Мы с тобой честные пьяницы и гидрохлоритов нам всяких не надо.
– Чего, чего?
– Да ничего. Давай лучше, по соточке.
Допив коньяк и чифир, Алик выпроводил захорошевшего гостя и стал собираться на ответственное мероприятие – поездку в деревню. Он взял рюкзак (не светиться же с аэрофлотской сумкой), засунул туда последнюю непочатую бутылку коньяка. На этом, собственно, сборы его и закончились – что еще взять с собой? Придумать на этот счет он ничего больше не мог, поэтому бодро «лег на курс». Коньяк и чифир отлично подняли тонус, хотя походка стала слегка нетвердой. На душе было легко, он бы даже улыбался, если бы не отсутствие зуба. По сторонам он не смотрел, назад не оглядывался.
Впрочем, если бы даже смотрел и оглядывался, то все равно вряд ли заметил бы две фигуры – высокую и пониже, прилепившиеся к нему у подъезда. У того, что пониже, белесого, с иероглифом на груди, через плечо – спортивная сумка. Тот, что повыше, был постарше, с бородой, вполне интеллигентного вида. Как бы невзначай они оказались в том троллейбусе, что и Алик, и на автовокзале сели в тот же, что и он, автобус, который и покатил их к месту бывшей шабашки.
* * *
Поездка Пеночкина и Петрова в деревню отсрочилась на несколько часов из-за обстоятельства чрезвычайного характера. Оно же, правда, побудило к более решительным действиям.
В своем кабинете, куда Пеночкин зашел, собираясь уехать, его ждало сообщение, от которого ему стало немного не по себе: у себя в квартире найден убитым Николай Шариков, последнее время человек без определенных занятий, состоящий на учете как наркоман. Квартира Шарикова находилась под наблюдением, люди ее посещающие, по возможности, тоже. Установить причастность Шарикова к ограблению аптеки № 17 не удалось.
«Сумка начала убивать», – мелькнула мысль. И хотя обстоятельствами смерти Шарикова будут заниматься следователь прокуратуры и другой следователь милиции, Пеночкин решил все же съездить посмотреть: не зацепится ли глаз за что-то, что имеет отношение к расследуемому им делу по ограблению аптеки.
Квартира Коляни, некогда богато обставленная, сейчас являла жалкое зрелище. Разумеется, все здесь будет тщательно обыскано, и у Пеночкина будет возможность ознакомиться со всеми протоколами. Беглый осмотр, конечно, ничего не давал. Он глянул на покойника – все типичные признаки удушения. Налицо была попытка инсценировать самоубийство, но у убийц, видимо, не хватило времени или кто-то помешал. Подробности будут после вскрытия, пока же Пеночкин лишь обменялся с врачом несколькими фразами, тот уже осмотрел труп, составил свое мнение, которым успел поделиться с сотрудниками оперативной бригады, выехавшей на место происшествия. С заключением врача были согласны все. Да, задушили, пользуясь удавкой, а потом приспособили найденную в доме бельевую веревку. Но ни поза покойника, ни вид его не соответствовали представлению о самоубийстве. Следов борьбы не было обнаружено. Убитый, скорее всего, был в состоянии эйфории (шприц и ампулы свидетельствовали об этом), кроме того, своих убийц не опасался. Он их, по-видимому, хорошо знал и тревоги появление «гостей» у него никакой не вызвало. Этим они и воспользовались. Принадлежность наркотиков и «машинок» к украденной партии можно было идентифицировать лишь в лабораторных условиях.
Пеночкин поговорил еще со следователями, выяснил, каким образом было обнаружено убийство. Самый банальный случай: соседка зашла спросить, есть ли в квартире свет (у самой, видимо, пробки сгорели. Просить что-либо в этой квартире давно уже было бесполезно), увидела, что дверь открыта, прошла и увидела... Милиция, скорая помощь приехали быстро. Если бы самоубийство... Но все говорит за то, что тут еще будет морока...
* * *
Алик шел по проселку уже совсем нетвердо. От жары и духоты в автобусе, от тряски его основательно развезло. Кроме того, он почал бутылку коньяка, взятого в дорогу: глотнул из горлышка в туалете, чтобы не было скучно ждать автобус. В будний день народу на автовокзале было немного, так что выполнить такую операцию было несложно.
До леса, что зеленел сразу за совхозными фермами, было не так уж и далеко, но для Алика и два-три километра сейчас были ощутимы. Едва миновав последние строения, он решил сделать привал. Сперва он было прилег на травку, но, словно вспомнив что-то важное, приподнялся и полез в рюкзак. И так, сидя перед рюкзаком на корточках, принялся сосать из горлышка извлеченной оттуда бутылки. «По полям колхозным, по лугам нескошенным...» – вспомнились ему слова из песенного репертуара соседа за стенкой. Он даже попытался намурлыкать мотив, но получалось мало похожее на то, что звучало в магнитофоне. Алика это ничуть не смущало, ему и так было хорошо; с умилением глядел он на золотистые поля, на комбайн, ползущий по пригорку.
Те, что шагали за ним следом, тоже вынуждены были залечь в бурьяне. Будь Алик в ином состоянии, он бы насторожился, но сейчас даже не заметил присутствия непонятно куда бредущих путников. И не только он, но следующие за ним тени не придали значения легковой автомашине, у которой вдруг на выезде из села забарахлил мотор. Шофер лазил зачем-то в багажник, оставил открытым капот, брал что-то из салона, словом делал отчаянные попытки восстановить способность машины везти своих пассажиров. Двое, затаившиеся, в бурьяне, на машину и не смотрели. Они еще в автобусе заметили, в каком состоянии их ведомый, и поэтому совершенно не боялись быть замеченными. Но младший по возрасту невольно ориентировался на поведение старшего, а у того осторожность, видимо, была врожденной. Вкрадчивые его движения напоминали движения хищника из породы кошачьих, из-за полуприкрытых век порой вспыхивал резковатый взгляд.
– Сволочь, – сказал он, понаблюдав за подопечным. – Коньяк жрет в такую жару.
Белесый хмыкнул неопределенно. Он вынул из сумки бутылку «Арзни». Глотнул, поморщившись, – вода успела нагреться. – Похоже, он в лес намылился, – предположил. – Не упустить бы его там.
– Еще хуже, если он подался туда отсыпаться. Будет фокус. Придется и нам по очереди кемарить...
Оба замолчали.
– Будешь? – побалансировал бутылкой с минеральной младший. Старший брезгливо поморщился. – Кто-то коньяк жрет, а ты с этой мочой. – Белесый спрятал бутылку.
– Внимание! – встрепенулся старший, не спускавший глаз с «клиента».
А тот поднялся и, пошатываясь, побрел вперед. Видно, даже лошадиная доза коньяка не могла заставить его забыть о цели.
В лесу стало прохладнее. В траве звенели комары, хотя и не такие злые, как в разгар лета, они давали о себе знать короткими зудящими уколами. Алик шлепал себя по шее, по лицу, по кистям рук, лениво ругаясь. Закуковала кукушка. Звук достиг слуха Алика. «Ну давай, стерва, давай! Сколько ты мне годов отмеришь?» Он даже попытался считать, но сбился со счета, плюнул. Его преследователи тоже лупили ладошками комаров, но без громких шлепков, которыми награждал себя их «клиент». Считать кукушкины стоны им, понятно, и в голову не приходило. Они словно предчувствовали, что события происшедшие вскорости, докажут всю вздорность этой приметы...
Алик по лесу шел довольно уверенно, хотя и не без труда расходился с березами. Деревья надежно скрывали преследователей – они шли уже почти не прячась.
Покружив немного на одном месте, Алик, видимо, нашел, что искал: старую поваленную полусгнившую березу, на которую он и сел. Снова достал бутылку. Глотнул еще чуть-чуть. Потом, встав на четвереньки, стал разгребать сухие листья, ветки, траву. Под березой оказалось углубление: дерево упало на ямку, которую лесной мусор не заполнил до конца. Из этого-то углубления и появилась на свет сумка с эмблемой «Аэрофлота». Кряхтя поднявшись, Алик стал отряхивать с сумки листочки, травинки, грязь. Наконец, выпрямился. И первое, что увидел, был черный глаз пистолета, уставившийся в его физиономию.
– Ага, – промолвил он. – А где мой черный пистолет? На Большой Каретной...
Он еще ничего не понял.
– Не въехал? Дыхало прикрой, и сумку сюда. Махом! – Борода приставил пистолет Алику прямо ко лбу.
Приблизился белесый и молча вырвал сумку из рук. До Алика стал доходить смысл происходящего. Он оглянулся – кругом был лес. Лес. И пистолет, нацеленный в лоб.
– Мужики, – пролепетал он, – забирайте все это. А я пойду. Ладно, мужики?
– Стой смирно, фуфло, – белесый провел ладонями по одежде Алика. Убедившись, что у того не спрятаны под рубашкой ни «шмайссер», ни «АК» или хотя бы «пика», он повернул Алика на сто восемьдесят градусов и поддал коленкой в зад. Алик растянулся на траве.
– Не шелохнись! – грозно прикрикнул бородатый. И они занялись сумкой. Со звуком чиркнула «молния». Из нутра появились завернутые в несколько слоев полиэтилена упаковки с ампулами, конволюты с таблетками.
Бородатый узким носком штиблета легонько постучал Алика по ребрам.
– А ну-ка, перекантуйся фасадом кверху, – Алик повернулся. От выпитого, от неудобства позы, от жуткого положения, в котором он вдруг очутился, он выглядел совершенно нелепо. Классическое сравнение с вытащенной на сушу рыбой, пожалуй, подошло бы, если иметь в виду ту стадию, когда рыба уже перестает трепыхаться. – Значит так. Откуда столь изысканное ассорти?
Борода присел на березу, поиграл пистолетом.
– Убери пугач, я все расскажу. Да дайте хоть сесть, а то у меня голос в нутре застревает.
Голос действительно был хриплый. Борода милостиво разрешил.
– Приблудная это сумка. Случайно ко мне попала...
– Ха! Дуру гонишь!
– Честно, ну, гад буду. Спросите у Фадеича. Он эту сумку случаем замел на автовокзале. Зацепил ненароком, за стариком такой грех водится. Спросите у Витярика, у корреспондента, они подтвердят. – Алик начал трезветь. С протрезвлением пришла дрожь в голос, перекинулась на колени, на руки. Его уже всего колотило.
– Ладно, мы все это проверим. Всех опросим. Как ты их там обозвал?
– Я их всех вам покажу...
– Дай мешок. – Борода встал, спрятал пистолет. Из Аликова рюкзака вынул ополовиненную бутылку и поставил на землю. Затем засунул сумку в рюкзак.
Алик провел языком по пересохшим губам.
– Мужики, дайте глотнуть, – он показал глазами на бутылку.
– Бог подаст, – борода сунул остатки коньяка в рюкзак вместе с сумкой.
Белесый открывал минеральную, когда Алик рванул. Он прыгнул в сторону и пригнувшись метнулся в лес. Все получилось у него непроизвольно, инстинктивно.
– Стоять! – Белесый метнулся за беглецом, выхватив из своей сумки свернутую трубочкой газету. В момент сближения Алик вдруг споткнулся и упал ничком, хватаясь руками за траву. Подскочив, белесый ударил Алика по ноге свернутой в трубочку газетой. По дикой боли, по тому, как вдруг неестественно подвернулась нога, Алик понял, что она сломана. И еще понял: это конец. И страх сменила злость, дикая злость отчаяния и обреченности. Хватаясь за кусты, он поднялся на одной ноге и прыгнул на белесого, пытаясь вцепиться в горло. Но нога подвернулась и он упал, получив ослепляющий удар в лицо той же штуковиной, которая скрывалась под видом «Комсомольской правды». Схватившись за дерево, он подтянулся на руках и выплюнул на траву зубы. Кровь густо текла изо рта, носа, рваных ран на щеках. Вся его одежда была в крови. Он смотрел перед собой диким помутневшим взглядом.
– Суки, – пытался выговорить, но ничего не получалось: слышалось только невнятное бульканье.
Белесый, поигрывая своей рваной газетой, из которой выглядывал стальной заточенный прут арматуры, вопросительно посмотрел на подошедшего к месту избиения бородача. Тот кивнул.
...Последнее, что увидел Алик в этой жизни, была зеленая листва, сквозь которую проглядывало голубое небо и угадывалось пятнами света на листьях солнце...
Алик лежал на траве, неестественно подвернув под себя руку. Один глаз его был открыт. Кровь еще сочилась из ран, но быстро густела и чернела.
– Добить надо, – хрипло проговорил белесый.
– Не надо. – Борода потрогал грудь Алика носком штиблета. – Как экс-врач «скорой помощи» могу констатировать летальный исход. Без вскрытия.
– А если встанет?
– А если встанет, то протянет еще год-два и загнется от цирроза печени. Этот диагноз я тоже могу без вскрытия определить – он у него на роже написан. Но он не встанет. Технично замочен... Жалко, что не дали ему глотнуть коньячку напоследок. А, впрочем, не в коня корм.
– Что будем делать с этой падалью?
– Закидаем листьями, тут через полгода найдут, не раньше. А найдут – в архив спишут. Пойдет дождичек не сегодня завтра. А дождь, как говорится, смывает все следы.
Белесый взял Алика за ноги и затащил в кусты, начал забрасывать валежником.
– Обожди, – остановил его бородатый. – Обшмонай это чучело. Ничего не оставляй в карманах, даже лотерейного билета.
Без особой охоты белесый подчинился. Через минуту он подал голос.
– Ого! Капуста. И немало для такого ханурика.
– Бери, в хозяйстве сгодится.
Белесый не удержался, чтобы не пересчитать деньги.
– Потом, потом, – остановил его Борода. – Сперва дело кончай.
Сунув пачечку зелененьких в карман, тот нагнулся было за очередной веткой, как в глаза ему бросилось подозрительное шевеление ветвей. Без сомнения там кто-то был! Он ринулся к своему напарнику.
– Атас! – выдохнул ему в ухо и грубо увлек за собой. Бородатый до этого сидел на все той же поваленной березке. Рюкзак лежал у его ног. Он уже собирался обсыпать белесого ругательствами, как из кустов раздался голос:
