Текст книги "Плавучая станица"
Автор книги: Антон Данилин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)
Архип Иванович замолк, но добродушная усмешка долго еще не сходила с его озаренного костром темного лица. Сложив на коленях могучие руки, сузив глубоко сидящие глаза, он смотрел в потрескивающее пламя и говорил задумчиво:
– Скушно жила наша станица, Кириллыч, никудышно жила… Не допускал нас царь ни до земли, ни до воды… Были, конечно, такие, что жрали в три горла, в сюртуках суконных ходили, коням своим скармливали печеный хлеб. Да много ли их было, таких-то, – с десяток дворов! А народ бедовал. Вся земля лоскутками была суродована, никакого разворота на ней не было, а до воды мы, рыбаки, и подступиться не могли: пулями нас царская охрана встречала…
Он прилег рядом с Василием и засмеялся:
– А теперь слыхали? Марфы Сазоновой Витька, вашей хозяйки сынишка, от самого министра в подарок золотые часы получил!
– Как? – вскочил Зубов. – Я ничего не знаю.
– Был я под вечер в правлении, а туда письмоносец пришел и вручил пакет из министерства с адресом на самого Витьку. Все честь по чести: «Станица Голубовская, рыболовецкий колхоз, Виктору Петровичу товарищу Сазонову». Мы с председателем, должно быть, всех рыбаков Сазоновых по фамилиям перебрали, не могли угадать, какой же это у нас Виктор Петрович объявился, только потом догадались, про кого тут речь идет. Распечатали мы пакет, а там приказ и подпись министра, что, дескать, Сазонов Виктор Петрович награждается ценным подарком – золотыми часами.
– Витька уже знает об этом?
– Как же! – усмехнулся Архип Иванович. – Мы сразу за ним послали, вручили ему пакет, так он там чуть не до потолка гопки скакал.
– А часы?
– А часы привезет из города товарищ Бардин, начальник Рыбвода.
– Разве Бардин собирается приехать в Голубовскую? – спросил Зубов.
– Говорят, приедет…
Они замолчали. Над спящими вокруг костра рыбаками назойливо вились комары, и Архип Иванович решил подбросить в костер хвороста. Он со вздохом поднялся, ступая босыми ногами по не остывшему от дневной жары песку, зашагал к лесу и стал собирать хворост. Василий лежал, закутав ноги плащом и глядя на угасающий костер. Искорки на затянутом пеплом огнище напоминали в темноте какой-то далекий, сказочный город, и Василию на секунду показалось, что он смотрит на этот город с невиданной высоты, с вершины величайшего на земле горного хребта или из окна медленно плывущего по воздуху самолета. Искры внизу угасали, вновь нарождались, и в их мерцании как будто трепетали отсветы большой реки. Василий думал о своей жизни, о Груне, о спящих вокруг рыбаках, и вдруг неожиданно радостное чувство охватило его. «У всех у нас одна большая жизнь, – подумал он, – потому что воедино слиты наши цели и каждый знает общую большую мечту, ради которой живет…»
Неярко светилась в темноте тихая река, с плотины доносился монотонный шум воды, всплескивала в тишине жирующая рыба, едва слышно шелестели тополевые листья в лесу, и все эти ночные звуки рождали в душе Василия тихую радость и горячее ощущение слиянности с землей и водой, с людьми, которые жили и трудились на молодой, пахнущей травами земле.
– Вы еще не заснули, Кириллыч? – спросил неожиданно появившийся из темноты Антропов.
Он сбросил с плеча огромную охапку хвороста, опустился на колени и стал ломать сухие ветки и подбрасывать их в костер. Языки пламени вспыхнули в темноте, озарили светлый песчаный берег, край реки, неподвижные фигуры спящих рыбаков. Запахло смолистым дымом.
– Хорошо! – обронил Архип Иванович.
Протянув к костру босые ноги, он улегся рядом с Василием, подложил руки под голову и сказал, позевывая:
– Скоро, должно быть, светать будет. По звездам видать.
– Вы спите, Архип Иванович, – отозвался Зубов, – я присмотрю за костром.
– Чего-то мне не спится, Кириллыч… то комары одолевают, то думки разные в голову лезут.
Архип Иванович подвинулся ближе и заговорил негромко:
– Вот читаю я газеты, Кириллыч, и муторно мне делается. Мы тут силы кладем на то, чтобы человеку лучше жилось, а паразиты за океаном свою линию гнут: то бомбы пробуют, то сволочь всякую долларами подкупают, то пакты против нас исподтишка подписывают и резак свой на точиле точат, аж искры сыплются. Гляжу я на это все и думаю; сколько ж нам терпения требуется и как мы силу свою оберегать должны!
Сумрачно сдвинув брови, Антропов продолжал:
– Народ наш правду видит, он кровью и трудом правду эту завоевал, и его не собьешь с дороги. Пущай они себе тешатся атомной штуковиной, а нам надо свой курс напрямки держать и дело свое справно делать. Так я говорю, Кириллыч, или не так?
– Что же вас все-таки тревожит, Архип Иванович? – спросил Зубов.
Антропов подумал, засопел сердито и сказал, подбирая слова:
– Сдается мне, что я до людей дюже жестким стал… дюже много я хочу от человека и требую от него не только труда на всю силу, а… этого самого… чтоб каждый чуть ли не героем был и Золотую Звезду за работу свою имел бы… Вот читаю я про холодную войну, и думка у меня такая: чи холодная, чи горячая, а все ж таки война против нас не утихает, значит, и нам надо каждому понимать, что мы живем вроде солдат в строю и что с нас спросится, честно или нечестно действуем мы в бою… Так-то, Кириллыч. А у нас, по правде сказать, попадаются еще типы, которые на чужом хребту в коммунизм въехать норовят, вполсилы работают или же видимость одну показывают: и я, дескать, герой, и я жизнь свою на общее дело кладу… а у самого руки нечистые и мыслишка только про свою хату…
Понизив голос, Архип Иванович закончил хмуро:
– Таких типов я без жалости гнал бы вон… Как подумаю, что те, за океаном, маяк наш загасить желают и шайку свою по всему свету собирают, так меня, Кириллыч, злость душит. Кажись, стал бы перед своим колхозом, вынес бы знамя и сказал людям: «У кого душа чистая, вставай под знамя и присягу перед всем советским народом давай, а в присяге этой клянись: землю свою от гадов оборонять, труд свой честный отдать Родине и коммунизм строить каждый день и каждый час… А ежели есть который такой, что его слабина берет, то нечего его и щадить».
Прислушиваясь к тому, как в руках Зубова трещат сухие ветки тополя, Антропов посоветовал:
– Вы листа да травы в костер прибавляйте, больше дыма будет, а комар дыма боится.
Зубов подбросил в горящий костер охапку влажной травы и, отворачиваясь от дыма, спросил:
– А много среди рыбаков таких, у которых эта самая слабина чувствуется?
– Как вам сказать… таких, конечно, немного, по пальцам посчитать можно. Им давно уже надо перевоспитание настоящее сделать, а то они, бывает, за такими, как Пишка Талалаев, руку тянут. А Пишка – это, Кириллыч, большое зло для рыбаков.
– Почему?
– Потому, что у Пишки душа не артельная, – с неприязнью сказал Архип Иванович. – Пишка не может командиром быть на тоне и по-хозяйски дело вести. Он как завалящий батрак на артель глядит: дескать, я вам план выполняю, а вы мне паек и гроши гоните. Потому он и план выполняет абы как: недомерками, молодью, всякой мелкой рыбой. Ежели бы начальник цеха камни заместо рыбы принимал, Пишка и камни ему всунул бы, лишь бы на весах побольше потянуло.
– Позвольте, но разве такой человек может быть бригадиром? – удивился Василий. – Зачем же вы ему бригаду дали?
– Бригаду ему дали напрасно, – согласился Антропов, – думали люди, что он по-настоящему работать будет. А он, конечно, работает, да толку от этого мало. Холодный сапожник, а не бригадир. Мы его скинем с бригады…
На реке обозначились первые, робкие признаки рассвета: побелели и как будто стали меркнуть звезды, на остывшей воде появились голубоватые клочки тумана, за островом, на правом берегу, густой киноварью сверкнула между деревьями полоса утренней зари. На излучине раздался зычный гудок. Гулко стуча колесами, к пристани подошел пароход «Москва». Бакенщик Анисим, рассекая каюком посветлевшую воду, выехал гасить фонари.
– Керосин экономит! – мотнул головой Антропов. – Этот каждую копейку бережет и дело свое уважает. Его ни буря, ни холод не остановят – как часы работает…
Архип Иванович потянулся, крякнул, достал с шеста подсохшие портянки, аккуратно замотал ноги и надел резиновые, с желтыми латками, сапоги. Он поднялся, подошел к берегу, присел на корточки, умылся и жестким полотенцем растер докрасна смуглое бородатое лицо.
Вверх по реке мимо тони проходила «Москва». Красавец пароход, сияя белизной легкой палубы, широкой голубой полосой на трубе, стеклами иллюминаторов, ярко-красной ватерлинией, проплыл к шлюзу, оставляя за собой расходящиеся к берегам волны.
– Вот, Кириллыч, – сказал Антропов, повернувшись к Василию, – еще год-два, а там вы нашу реку не узнаете! Зарегулируем мы ее воды, с другими реками ее свяжем, уровень поднимем, глубины дадим, портов понастроим, и пойдут по ней морские пароходы хоть на край земли.
Взошло солнце.
Архип Иванович вынул из кармана гимнастерки роговой свисток, приложил его к губам и засвистал. Молодые ловцы, раскидывая плащи и стеганки, которыми укрывались, как были, в трусах и совсем голые, позевывая, подталкивая друг друга, кинулись в реку. Старые рыбаки, степенно умывшись на берегу, посматривали на молодежь, усмехаясь.
– Вали на засыпку! – скомандовал Архип Иванович. – Завтракать будем потом!
6
Начальник Рыбвода Михаил Борисович Бардин ехал в Голубовскую без особого удовольствия. Во-первых, ему неприятно было заниматься делом участкового инспектора Зубова, которого бригадир Талалаев обвинил во всех смертных грехах: в связях с браконьерами, взяточничестве, спекуляции рыбой; во-вторых, Бардин готовил для министерства большую докладную записку о рыбных запасах бассейна, и поездка оторвала его от работы.
Михаил Борисович Бардин был еще молод и полон энергии. Небольшого роста, с темными кудрявыми волосами и слегка вздернутым носом, он отличался крайней подвижностью и горячностью. Несмотря на молодость, Бардину еще до войны поручили очень ответственный пост, и он хорошо справлялся с доверенным ему делом. В его ведении был огромный рыбохозяйственный бассейн: с морем, заливами, большой рекой, в дельте которой находился государственный рыбный заповедник, с десятками малых рек и притоков, с сотнями наполненных рыбой озер и ериков.
В круг задач возглавляемого Бардиным Рыбвода входили: охрана и увеличение рыбных запасов бассейна, регулирование промыслового лова, выделение рыболовных участков ловецким артелям и государственным предприятиям, планирование рыбохозяйственной мелиорации, строительство рыбоводных заводов, искусственных нерестилищ и специальных рыбхозов, спасение рыбной молоди, контроль за деятельностью рыболовного надзора и много других, не менее важных задач.
Бардин любил свое дело, считался отличным администратором и, несмотря на занятость, находил время для научно-исследовательской работы, изучая отдельные породы рыб и занимаясь подготовкой к организации лещевого рыбхоза. Он привык к тому, что руководимые им люди без лишних слов выполняли его распоряжения, и не терпел никаких препирательств.
История с участковым инспектором Зубовым, который совсем недавно был назначен в Голубовскую, настолько возмутила Бардина, что он решил сам съездить в станицу и лично проверить заявление бригадира Талалаева.
Когда быстроходный катер «Севрюга», на котором ехал Бардин, миновал станицу Раздорскую, на крутой излучине реки ему пересек путь легкий рыбацкий каюк с двумя гребцами. Один из гребцов, взмахнув рукой, попросил стоявшего на палубе капитана остановить катер, и тот приказал выключить мотор. С каюка поднялся дородный рыбак в чистой белой рубашке, холщовых штанах и в резиновых сапогах с подвернутыми голенищами. Это был Пимен Талалаев.
Узнав о том, что начальник Рыбвода едет в Голубовскую, Пимен трое суток следил за рекой, связался со своим живущим в городе двоюродным братом, получил от него телеграмму о выезде Бардина, вовремя встретил «Севрюгу» и как ни в чем не бывало поднялся на борт катера.
– Я бригадир с Голубовского рыбколхоза, по фамилии Талалаев, – степенно объяснил Пимен, – и, ежели можно, прошу подвезти меня до станицы, а то мой гребец совсем умаялся, а мне нужно поспеть в станицу, чтоб увидать товарища Бардина.
– Товарищ Бардин здесь, – сказал капитан, – он сейчас выйдет.
Внизу застучал мотор. Слегка подрагивая, катер понесся вверх по реке.
Бардин вышел из каюты в наброшенном на плечи синем кителе. Он скользнул взглядом по фигуре Талалаева и, отвернувшись, стал смотреть на берег.
– Михаил Борисович! – обратился к нему капитан. – Это, кажется, тот самый бригадир, который вам нужен.
– Вы из Голубовской? – спросил Бардин.
Так точно, товарищ Бардин, – ответил Пимен, – я бригадир второй бригады, фамилия моя – Талалаев, Пимен Гаврилович. Был я в Раздорской, вижу: катер вверх идет, ну и попросил товарища капитана подвезти меня до станицы.
Поправив движением плеча сползающий китель, Бардин пошел по трапу в каюту и, обернувшись, сказал Пимену:
– Ну что ж, пойдемте, расскажите, что там у вас произошло…
Уже сидя в маленькой, сверкающей никелем и стеклом каюте, поглядывая на колеблемый ветром шелк кремовых занавесок у открытых иллюминаторов, Пимен впервые ощутил тревогу: слишком замкнутым, чужим и холодным показалось ему суровое лицо Бардина.
– Рассказывайте! – отрывисто бросил Михаил Борисович.
Сложив на коленях жилистые руки, Талалаев заговорил спокойно:
– Чего ж тут рассказывать, товарищ Бардин? Обидно колхозникам на такого инспектора глядеть. Человек вроде молодой и к тому же коммунист, а повел себя некрасиво. Рыбу с ловцов требует, в карман им заглядывает, с браконьерами – волчками – связь держит. Штраф на них для блезиру наложит, а сам отобранный улов заставляет везти на базар. Ну, и семейственность, конечно, в своем служебном деле развел, а это никуда не годится,
– Какую семейственность? – нахмурился Бардин.
– Досмотрщик у нас такой есть, Прохоров Иван Никанорович, он еще с Лихачевым работал, годов тридцать в нашей станице живет.
– Ну и что же? Я знаю Прохорова.
– Так вот, у этого Прохорова дочка есть, Аграфена. Рыбоводом в колхозе работает. Молодая девчонка, ей бы своему делу учиться, а не глупости творить…
Пимен слегка замялся, почесал затылок и заговорил осторожно, подбирая слова:
– Товарищ Зубов… это самое… гуляет с Аграфеной… живет с ней, как с жинкой… Папаша, значит, – досмотрщик, дочка – рыбовод, а зять – инспектор. Куда ни кинь, все одна семейка получается…
– У кого из рыбаков инспектор требовал взятку? – перебил Бардин.
– Мы сами с досмотрщиком рыбца ему приносили, – замялся Пимен, – правда, он напрямки нам не говорил про это, а обиняком намек делал…
Бардин слушал все, что говорил Пимен, и глухая неприязнь к сидевшему перед ним рыбаку все больше одолевала его. Слишком прямо смотрел в глаза этот человек, слишком спокойно говорил обо всем, слишком подозрительно казалось даже его неожиданное появление на катере. «Что-то тут не так, – подумал Бардин, – что-то он путает и какую-то свою линию гнет».
– Я одно хочу вам сказать, товарищ Бардин, – поднялся Пимен. – Всю эту музыку нелегко будет разобрать, потому что с наших рыбаков клещами слова не вытянешь. Они никакого понятия не имеют про политический момент и не хочут иметь вражду с инспектором. Потому, значится, они молчком будут отсиживаться и помощи с разоблачением товарища Зубова не окажут.
– Хорошо, можете идти! – сказал Бардин. – Мы на месте разберемся, кто там из вас прав, а кто виноват.
И, тронув уходящего Пимена за плечо, начальник Рыбвода неожиданно добавил:
– Но если вы оклеветали инспектора, пеняйте на себя, Талалаев.
Не зная характера Михаила Борисовича, Пимен предложил начальнику Рыбвода помощь в приискании «подходящей квартерки» и даже попросил остановиться в его, талалаевском, доме, но Бардин, не дослушав, оборвал бригадира.
– Я не нуждаюсь в квартире, – сказал он, – у меня есть своя каюта…
Василий Зубов не знал о дне и часе приезда Бардина и потому не встречал его. На пристани оказались только Мосолов и начальник рыбцеха Головнев. Поговорив и с ними и узнав, что инспектор выехал на моторке в устье Донца, Михаил Борисович спросил у Мосолова:
– Как он работает?
– Ничего работает, – ответил Кузьма Федорович, – браконьеров у нас стало меньше и на тонях порядок.
– Товарищ Зубов недавно конфисковал весь суточный улов бригады, – объяснил Головнев, – с тех пор недомерки и молодь не превышают положенной нормы.
– У кого был конфискован лов? – спросил Бардин.
– Во второй бригаде, у Талалаева.
– У Талалаева? – поднял бровь Михаил Борисович.
– У Талалаева, – подтвердил Мосолов. – Он намного превысил законный прилов, так что инспектор правильно отобрал рыбу.
– Рыба была сдана в цех? – обратился Бардин к Головневу.
– А как же, мы составили акт, и я принял рыбу.
– Весь улов?
– До последней рыбешки.
– М-мм… Ну, ладно, – кивнул Бардин, – если кто-нибудь из вас, товарищи, увидит Зубова, пошлите его, пожалуйста, ко мне.
– Досмотрщик вам не нужен? – осведомился Мосолов. – Он дома, можно его вызвать.
– За досмотрщиком я уже послал матроса.
Михаил Борисович расспросил Мосолова о добыче на левобережных тонях, выслушал сообщение Головнева о количестве выловленной рыбы по породам и, как бы вскользь, обронил:
– Ну, а с белугой как?
– Ловим, товарищ Бардин, – усмехнулся Кузьма Федорович.
– Много поймали?
– Шестьдесят девять штук.
Отворачиваясь от ветра и закуривая, Бардин посмотрел на председателя:
– А чего вы улыбаетесь?
Председатель колхоза и начальник рыбцеха переглянулись.
– Да как вам сказать, Михаил Борисович, – смутился Мосолов, – есть тут у нас разговор такой, что с этими белугами мы… это самое… переливаем из пустого в порожнее и что, дескать, рыбу только портим… Наш рыбак привык к тому, чтобы сразу видеть дело своих рук, а тут, знаете, улита едет, а когда-то будет…
– Это научный эксперимент, – задумчиво сказал Бардин, – и пока пересадка белуг не вышла за пределы эксперимента, о результатах судить трудно.
Разговор о белугах был прерван приходом Прохорова. Бардин пригласил досмотрщика в каюту и долго расспрашивал его о Зубове. Иван Никанорович робел: помня недавнюю историю с Лихачевым и не зная, как отвечать начальнику Рыбвода, он растерянно бормотал о том, что Зубов завел на участке большие строгости и что кое-какие рыбаки обижаются на него. Как ни пытался Бардин узнать, за что обижаются на инспектора рыбаки, у него ничего не вышло – досмотрщик смущенно покашливал, разводил руками и говорил тихо:
– Мало ли за что можно обижаться на человека… у одного – одно, у другого – другое… на всех не угодишь.
Бардину надоело слушать это невнятное бормотание, и он спросил Прохорова:
– Скажите, Иван Никанорович, как инспектор относится к вам?
– Ко мне?
– Ну да, к вам.
– Обыкновенно относится, – улыбнулся досмотрщик, – я жалиться на него не могу. Человек он уважительный, разумный, чего ж на него обижаться? Ну, бывает, конечно, сделает мне замечание., без этого нельзя… По ночам заставляет на посту сидеть, и сам часто со мной сидит…
– А рыбу он у браконьеров отбирает?
– А как же! Отбирает, конечно.
– И куда девается эта рыба?
– В цех ее сдают, к товарищу Головневу.
– Всю?
– Всю.
– Себе инспектор ничего не оставляет?
– При мне, товарищ начальник, ни разу не оставлял, – испугался Иван Никифорович, – может, без меня где-нибудь оставлял, я за него ручаться не могу, а при мне вся рыба дочиста сдавалась в цех по акту.
– А куда делись те лещи и сазаны, которые были выловлены якобы для Зубова на Таловой тоне? – спросил Бардин.
– Точно сказать не могу, но вроде их на рыбпункт доставляли, – нерешительно ответил Прохоров.
Разговор с досмотрщиком ничего не дал Бардину. Иван Никанорович почувствовал, что Зубова в чем-то обвиняют, и совсем заробел. Перебирая в руках полинялый картуз, он кашлял, улыбался и так жалобно смотрел на Бардина, что тот не выдержал и сказал:
– Идите, Иван Никанорович. Слабый вы человек. Не знаю, зачем мы только держим вас на этой должности, – вам бы не досмотрщиком рыбнадзора быть, а в детском саду работать или цветы в оранжерее высаживать.
Он отпустил Прохорова и стал ходить по каюте, дожидаясь возвращения Зубова в станицу. Между тем рыбаки узнали о приезде Бардина и один за другим стали приходить к нему, чтобы поговорить о разных делах. Между разговорами о спасении рыбной молоди, о тонях, о сроках запрета Бардин спрашивал о Зубове, и каждый из рыбаков отзывался о нем с похвалой, хотя кое-кто говорил об излишней строгости инспектора и о том, что Зубов мало помогает рыбколхозу в выполнении плана.
– А что же он должен делать? – усмехнулся Бардин. – Невод с вами засыпать или облавливать запретные участки? Это уж должность у него такая, ничего не сделаешь. Вы должны план добычи выполнять, а он должен охранять государственные запасы рыбы и следить за соблюдением всех правил…
Перед вечером в каюту Бардина пришел Архип Иванович Антропов. Он сухо поздоровался с Михаилом Борисовичем, присел на стул и, не дожидаясь вопросов, сказал грубовато:
– Тут, мне сказали, одна сволочь заявление на инспектора подала. Есть у нас такой бригадир по фамилии Талалаев…
Архип Иванович кольнул Бардина острым взглядом:
– Вы, товарищ Бардин, кажись, знаете этого человека, он с вами на катере ехал, трое или четверо суток вас поджидал.
– Я его не приглашал на катер, – вспыхнул Бардин, – он попросился у капитана где-то на излучине.
– Это подлый человечишко, – невозмутимо продолжал Архип Иванович, – мы его вышибать будем с бригадирства, а может, и совсем из колхоза погоним.
– Однако Талалаев план добычи выполняет, – вставил Бардин, – а это самый лучший показатель…
Застучав пальцами по столику, Архип Иванович возразил спокойно:
– Выполнение плана – только одна сторона дела. Талалаев выполняет план потому, что это дает ему высокий заработок и столько пайковой рыбы, что он продает ее на базаре. Вы лучше поглядите, как он выполняет план: всякую мелкую рыбу сует в улов, абы на весах больше потянуло, молодь тысячами губит. Нам такое ложное ударничество не нужно. Нам нужен рыбак, который и план выполнять будет и на реке хозяйновать начнет по-мичурински, чтобы река каждый год давала больше самой ценной рыбы… Вот наша партийная организация и будет воспитывать такого рыбака, и этот самый Пишка с дороги нас не собьет…
Посмотрев на Бардина, Архип Иванович сказал:
– Инспектор Зубов для Пишки – сейчас главная опасность, потому что Зубов государственный интерес охраняет, а Пишке на этот интерес наплевать. У него свой интерес: загрести побольше рыбы и процент за перевыполнение плана получить. Есть же у нас еще такие дурачки, которые на Пишкину политику глаза закрывают! Рыба к нам поступает – и ладно! Рапорт в центр можно послать, что выполнили, дескать, план, – и хорошо! А ежели завтра неводная мотня пустой окажется, то тут можно на стихийное бедствие пожаловаться: пропала, мол, рыба в реке и взять ее неоткуда… И виноватого тогда не найдешь, всю вину на природу возложат, а с природы, понятное дело, взятки гладки.
Бардин слушал все, что говорил Архип Иванович, и чувствовал, что на душе у него становится легко. Он смотрел на сидевшего перед ним рыбака, вслушивался в его глуховатый голос и думал о том, как много знает этот неторопливый, спокойный человек и как нужны такие люди огромному, раскинутому по морям и рекам рыбному хозяйству.
Разговор с Архипом Ивановичем почти убедил Бардина в невиновности Зубова, но поздно вечером в каюту начальника Рыбвода вошел Пимен Талалаев и, мрачно поклонившись, положил на стол акт о конфискации рыбы на Донце и квитанцию, подписанную Головневым.
– Вот, – сказал Пимен, – читайте.
– Что это? – нахмурился Бардин.
Талалаев грубовато отрезал:
– Разве вы не видите? Документы с подписями ответственных товарищей и с печатями.
Прочитав акт и квитанцию, Бардин пожал плечами:
– Ничего не понимаю. При чем тут инспектор Зубов, имя которого не значится ни в одном из документов? Какое отношение эти бумажки имеют к Зубову?
Не дожидаясь приглашения, Талалаев степенно уселся на привинченный к стене металлический табурет.
– Это я вам сейчас все чисто расскажу, – сказал Пимен. – Дело случилось совсем недавно, на Донце. На посту дежурил досмотрщик Иван Прохоров, с дочкой которого, извиняюсь, гуляет товарищ Зубов. Мы же с дедом Малявочкой, с Сазоновым то есть, поймали волчков и сдали улов в рыбцех. А досмотрщик, не подавая виду, прикинулся, вроде он спит на копне. Тут, в документах, про это написано.
– Ну? – спросил Бардин. – При чем же здесь все-таки инспектор?
– А при том, что досмотрщик по приказанию инспектора допустил повара с землечерпалки к незаконному облову. Этот досмотрщик при Лихачеве работал, его давно надо было гнать в три шеи, а инспектор пригрел его потому, что живет с его дочкой…
Потом Пимен Талалаев стал называть фамилии рыбаков, которые по указанию инспектора ловили рыбу в запретное время на Таловой тоне и сотнями отсчитывали для Зубова самых лучших сазанов и чебаков.
– Грунька Прохорова сама отбирала этих чебаков, и их на баркасе увозили в станицу, – сказал Пимен. – Когда же я спросил у нее, для чего товарищу Зубову столько рыбы, она заявила, что рыба, дескать, нужна для опытов.
Бардин записал все, что говорил Талалаев, и махнул рукой:
– Ладно, идите. Я разберусь во всем…
Он вызвал Архипа Ивановича и спросил у него, почему Зубов своевременно не уволил досмотрщика Прохорова, который, как это сейчас выяснилось, не только спал на посту, но и прямо покрывал браконьеров.
– Этого я не знаю, – угрюмо ответил Архип Иванович, – это вы спросите у товарища Зубова. Я его предупреждал о том, что Прохорова надо уволить.
– Предупреждали? – насторожился Бардин.
– Да, предупреждал.
– А он что?
– А он заявил мне, что не согласен увольнять досмотрщика только за то, что этот человек работал с Лихачевым.
– Вот как, – поморщился Бардин, – значит, Зубов действительно опекал Прохорова и не согласился с мнением партийной организации.
– Это было мнение мое, а не партийной организации.
– Все равно, – раздраженно сказал Бардин, – факт остается фактом. Вы, как секретарь партийной организации, предложили уволить досмотрщика, а Зубов отстаивал его и, следовательно, несет полную ответственность за то, что произошло на Донце…
Архип Иванович недовольно засопел и перебил Бардина:
– Погодите. Я не дюже и настаивал на том, чтобы товарищ Зубов уволил Прохорова, так что тут и моя вина есть…
Договорившись с Бардиным о встрече, Архип Иванович пошел домой и неожиданно столкнулся с только что вернувшимся из поездки Зубовым. Тот бежал по улице, посвечивая карманным фонариком, и, увидев Архипа Ивановича, весело поздоровался с ним.
– Ну, не послушали меня, – осадил его Антропов, – теперь будете расхлебывать кашу.
– Какую кашу? – тревожно спросил Василий.
– Говорил я вам, что Прохорова надо уволить, а вы на своем стояли. Вот теперь и пеняйте на себя. Ваш Прохоров заснул на посту, а Пишка Талалаев на его дежурстве крутьков изловил и доложил про это Бардину.
– Ну и что же?
– Ну и получается, что вы, значит, покрывали своего досмотрщика только потому, что… это самое…
– Что?
– Потому что у него есть дочка, – отрезал Архип Иванович.
– Вы что? – вспыхнул Василий. – Она сама настойчиво просила меня уволить отца.
– То-то и оно. Я вам тоже советовал уволить Прохорова и взять к себе в помощники рыбака-комсомольца. А теперь идите и давайте своему начальнику объяснение, почему так получилось.
Василий нахмурился:
– Ладно. Я поговорю с Бардиным.
– Разговора тут мало, – жестко сказал Архип Иванович, – тут надо честно признать свою ошибку и больше ее не повторять. Понятно? Причем ошибку эту, Василий Кириллыч, вам доведется признать не только в каюте у товарища Бардина.
– А где же еще?
– На закрытом партийном собрании.
– Хорошо. Я готов нести ответственность, за все, что делаю, – сказал Василий.
Простившись с Архипом Ивановичем, он побежал прямо на берег, думая, что катер Бардина еще стоит у причала, но рыбак из транспортной бригады сказал ему, что начальник Рыбвода только что уехал.
– Куда? – с тревогой спросил Зубов.
– Кто его знает. Куда-то в верховья… Вы подходили к берегу, а катер вышел из камеры шлюза и направился вверх по реке.
Василий медленно побрел домой. Впервые за все время своего пребывания в станице он почувствовал, что им действительно допущена грубая ошибка. Теперь ему было ясно, что, решая судьбу Прохорова, он поступил неправильно. Больше всего его угнетало то, что история с Прохоровым затронула его отношения с Груней. Не послушав ее, так же как в свое время и Антропова, он сам оказался во всем виноват.
Посидев дома и нехотя отвечая на тревожные вопросы Марфы, Зубов пошел к Прохоровым, чтобы расспросить Ивана Никаноровича о происшествии на Донце.
Василий думал, что Прохоровы еще не знают о приезде Бардина и о заявлении Пимена Талалаева.
Открывая дверь, Груня вышла из комнаты с заплаканными глазами и сердито сказала Василию:
– Ну, кто ж из нас прав? Что вы теперь скажете?
Иван Никанорович бросился навстречу Зубову и забормотал, жалобно моргая:
– Я во всем виноват, Василь Кириллыч… Это я вас подвел… Не выдержал, заснул на посту…
Мягко отстранив досмотрщика, Зубов присел на табурет.
– Ну, что ж вы скажете? – повторила Груня.
Василий помолчал. Видимо, ему очень не хотелось говорить, но он, подняв глаза, посмотрел на Груню и сказал:
– Да, я ошибся, и во всем я виновен больше, чем кто-либо другой. Что же касается вашего отца, то вы были правы: нам с ним следовало расстаться, и не потому, что он плохой человек, а потому, что он слабый человек. Я не учел этого и не понял, какой вред, помимо своего желания, может принести ваш отец. Так оно и случилось. Я отвечу за поступок Ивана Никаноровича, и это послужит мне хорошим уроком…
– Что ж мне теперь делать, Василь Кириллыч? – растерянно спросил Прохоров. – Куда ж я теперь пойду и как жить буду?
Зубов тряхнул головой:
– Вы не падайте духом, Иван Никанорович. Ваш проступок совершен без злого умысла, и никому в голову не придет жестоко наказывать вас. Мы подумаем, какую работу вам подыскать, но… выполнять обязанности досмотрщика вам действительно не под силу…
Смущенно посмотрев на постукивающие между окнами ходики, Иван Никанорович подошел к Зубову:
– Мне пора идти на дежурство… Как же теперь, Василь Кириллыч… идти на пост или же оставаться дома?
– Вас еще никто не освободил, Иван Никанорович, – сказал Зубов, – значит, надо идти на пост. Идите, а я сегодня наведаюсь к вам.
Как только досмотрщик ушел, Василий тоже поднялся. Он взял притихшую Груню за руку и тихо сказал:
– Прости меня, Грунечка… Я знаю, как тебе тяжело…
Он ушел от Прохоровых, вызвал моториста и отправился на участок.
