Текст книги "Плавучая станица"
Автор книги: Антон Данилин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)
– Устал я. Годы свое берут. Отдыхать надо. До свидания.
Когда Зубов и дед Малявочка ушли: один на улицу, а другой в летнюю кухню, – старик свернул папиросу и, шаркая башмаками, прошелся у крыльца. Он посматривал на затянутую легкой облачной дымкой луну, слушал тихое плескание воды на реке и думал о белугах, о рыбной молоди, обо всем том, что составляло смысл всей его долгой жизни.
6
В жаркий летний день весь Голубовский рыболовецкий колхоз вышел на займище. Выступив на заседании правления, профессор Щетинин заявил, что все колхозные бригады должны быть немедленно брошены на спасение рыбной молоди.
Взяв в колхозе линейку, Щетинин в сопровождении Антропова и Зубова объехал правобережное займище, на котором были расположены десятки поросших кугой озер, старых ериков и черных заболоченных музг. Не слезая с линейки, он набросал схему займищных водоемов, сам провел контрольный облов в наиболее отдаленных озерах и подсчитал выловленных мальков по породам.
– Молоди на займище несметная масса, – сказал он колхозникам, – надо ее спасать.
В воскресенье бригады Антропова, Талалаева и деда Малявочки, специальная бригада Груни Прохоровой и большая группа школьников выехали на луг. Мосолов хотел было освободить от работы правленческий аппарат, но Щетинин рассердился на председателя, отчитал его при всех, и тот вывел в поле бухгалтера, счетоводов, приемщиков, весовщиков, курьеров, уборщиц.
Люди рассыпались по всему займищу. Больше ста человек стали копать канал от огромного Кужного озера до реки. Женская бригада Малявочки облавливала волокушами самые дальние озера: Большое Лебяжье, Петровское, Иловатое, Жемчужное.
Займище уже зеленело молодой травкой, по высохшим дорогам вставала под колесами арб легкая пыльца, и только местами блестели в низинах последние лужицы воды.
Груне Прохоровой доставалось больше всех. Оседлав рыжего правленческого жеребца, она носилась от озера к озеру, и ее голубая майка мелькала по всему займищу.
Особенно беспокоила Груню сетчиковая бригада Малявочки. Тут рыбу перебрасывали в реку самым тяжелым для мальков способом: вылавливали их в озере, марлевыми зюзьгами перекладывали из волокуши в стоявшие на арбах бочки, девять километров везли к реке и там выкидывали из бочек в воду.
Увидев Груню на дороге, старик Щетинин сердито окликнул ее, и когда она подскакала к нему на взмокревшем жеребце, он протянул скрипучим голосом:
– У вас, девушка, сетчики ни к черту не годятся. Они перегружают бочки молодью маловыносливых пород – судака, например. Пусть кладут на ведро воды не больше ста штук мальков, иначе они заморят в дороге рыбу и в реку будут скидывать трупы.
– Я сейчас поеду туда, – заволновалась Груня.
Щетинин досадливо поморщился:
– Подождите. Еще не все. В бочках у вас слишком теплая вода, значит, она содержит меньшее количество кислорода. Ч-что вам следует сделать?
Осадив играющего коня, Груня ответила смущенно:
– Я скажу им, чтобы они не допускали густой посадки мальков, и попрошу председателя привезти из рыбцеха льда… Я поеду!
И, огрев жеребца плетью, Груня понеслась к Лебяжьему озеру. Она залетела прямо в воду, забрызгала чертыхнувшегося Малявочку и, вытирая потный лоб, набросилась на деда:
– Зачем перегружаете бочки судачатами? Знаете ведь, что это нежный малек! Через вас и мне попало. И зюзьгами надо работать аккуратнее, а то у вас в бочках чуть не половина снулой рыбы.
– Тю, будь ты неладна, – пятился, топчась в воде, Малявочка, – скачешь, как будто тебе вожжа под хвост попала! Без тебя знаем, чего нам делать. Подумаешь, нежность какую нашла в судачатах. Черт их не возьмет, твоих судачат!
– Как это – черт не возьмет?! – возмутилась Груня. – Вот посадить бы вас в бочку да перевезти за девять километров на быках, тогда б вы сказали, возьмет или не возьмет.
Малявочка миролюбиво махнул рукой;
– Отвяжись, анчутка! Ладно. Будем твоих судачат с плацкартой в бочку сажать, а чебачата да сазанята нехай в общем вагоне следуют, они покрепче будут.
Понаблюдав за тем, как женщины-рыбачки, подтянув к берегу волокушу, выбирают мальков из мотни легонькими зюзьгами, Груня сказала умоляюще:
– Только, бабочки, поаккуратнее, прошу вас! Ведь они, эти мальки, все равно как цыплята слабые: чуть придавил сильней или в воду кинул с размахом, так, считай, и готов – сразу рот раскроет.
К Груне подошла Марфа Сазонова. Оправляя высоко подоткнутую юбку и скосив на свекра красивые глаза, она спросила:
– Вы, Грунечка, Василь Кириллыча не видали? Мне надо бы завтрак ему передать, а то он как ушел до света, так до сей поры и не ел ничего.
– Нет, Марфа Пантелеевна, не видала, – нахмурилась Груня, – я за ним следом не хожу.
Марфа улыбнулась:
– Ежели увидите, скажите ему, Грунечка, что я на Лебяжьем. Пущай забежит да хоть покушает, а то человек с голоду помрет. – Она оглянулась и добавила: – Даже и до свадьбы своей не доживет.
Напоив коня, Груня решила подождать, пока женщины пересадят мальков из волокуши в бочку, и сопровождать потом подводу с бочкой до самой реки, чтобы понаблюдать за состоянием молоди. Скоро стоведерная бочка с чистой речной водой была наполнена юркими мальками и накрыта мокрым пеньковым мешком. Скрипя ярмами, высокие рябые быки поволокли арбу по кочковатой дороге. Пробиваясь через редкую мешковину, из бочки потекла вода.
Груня не знала, кто погоняет быков, и закричала издали:
– Сверни с дороги на траву! По таким кочкам ни одного малька не довезешь!
Из-за бочки выглянула повязанная белой косынкой голова Иры Грачевой.
– Это сенокос полеводческого колхоза, – замахала она руками, – вытопчем ихнюю траву, так они с нас головы поснимают…
Дед Малявочка счел нужным вмешаться и крикнул Ире:
– Давай, давай, сворачивай! Ничего траве не будет, она ишо молодая, выправится до сенокоса!
Девушка послушно сбила быков с дороги, и те, помахивая хвостами, пошли напрямик по зеленому разнотравью. Груня, придерживая танцующего жеребца за жиденький загривок, никак не могла вскочить на седло. Ее лоснящаяся от травы спортивная туфля скользила по высоко подтянутому стремени, а раскормленный жеребец, игриво перебирая тонкими, в белых чулках, ногами, скалил зубы и норовил ухватить Груню за туфлю.
Наблюдая за обозленной, вспотевшей девушкой, Марфа подмигнула ухмылявшемуся свекру и сказала:
– Чего ж вы, батя, не подсобите товарищу рыбоводу? Вы ж тут один за кавалера остались…
Дед Малявочка, шурша мокрыми штанинами, подошел к Груне, подставил ей под ногу широченную ладонь и проворчал:
– Сигай, казак в юбке!
Груня, не оглядываясь, поскакала вслед за арбой. Ей особенно неприятно было то, что ее беспомощность видела Марфа, которая, конечно, расскажет Зубову о том, как проклятый конь измывался над «товарищем рыбоводом».
В дороге Груня несколько раз просила Иру остановить быков, слезала с коня, разматывала мешок и заглядывала в бочку. Маленькие, с полпальца, чебачата и сазанята чувствовали себя как дома: они шныряли в воде во все стороны и, натыкаясь на стенку бочки, испуганно шарахались назад, зато молодь судака явно сдавала, была вялой и неподвижной.
Привязав жеребца к арбе, Груня пересела к Ире, сняла туфли и умоляюще сказала:
– Поехали скорее, Ирочка! Вода в бочке потеплела, малькам дышать трудно.
– Ге-э-эй! – закричала Ира, помахивая длинной хворостиной.
Быки пошли быстрее. Девушки сидели молча, свесив с арбы голые ноги. Они проехали мимо копавших соединительную канаву ловцов Пимена Талалаева, заметили на меже стоявшего с председателем полеводческого колхоза профессора Щетинина и повернули вправо, туда, где синели вербы старого речного русла. Река в незапамятные годы оставила это русло, и оно, обтекая лесистый остров, превратилось в рукав. Голубовцы называли этот рукав Низеньким.
– Гони, Ира, прямо к Низенькому, – тревожно сказала Груня, – так будет скорее!
Ира, покрикивая на ленивых быков, подогнала их к пологому берегу и заставила зайти в воду выше брюха.
Развязав бочку, девушки стали осторожно выбирать мальков ведрами и, наклоняя ведра к самой воде, бережно выпускали юркую рыбешку в реку. Мальки на мгновение застывали на месте и, вильнув прозрачными хвостиками, исчезали в глубине реки.
И тут, наблюдая за спасенными рыбинками, Груня забывала все: широко расставив на скользкой доске арбы босые ноги, приоткрыв от удовольствия рот, она следила, как мальки, точно серебряный дождь, падали в реку и мерцающими искорками таяли в зеленоватой воде.
– Вот здорово, Ирочка! – восторгалась Груня. – Сколько мы их спасли и сколько из них получится здоровенных сазанов, лещей, судаков… Пусть теперь плавают да нас вспоминают!
У Низенького девушки расстались. Ира поехала обратно к Лебяжьему за следующей партией мальков, а Груня, сев на коня, поскакала проверить, как идет работа в бригаде Талалаева, которая прокапывала канал на среднем участке трассы, между Кужным озером и рекой. По расчетам Груни Талалаев должен был закончить работу к одиннадцати часам дня. Однако, подъехав к тому месту, где белела растянутая на займище палатка, Груня с удивлением увидела сидевших вокруг нее рыбаков. Воткнув лопаты в землю, ловцы завтракали.
– Чего это вы, товарищи, так рано отдыхать вздумали? – спросила Груня, не слезая с коня. – Первая и третья бригады работают, а вы что? Ведь нам сейчас каждая минута дорога!
Пимен Гаврилович Талалаев, обсасывая над поставленной между ногами кошелкой жирную вяленую чехонь, поднял замасленную руку и прогудел:
– Сидай до стола, дочка. Поморились мои хлопцы, ну и решили перекусить маленько.
Соскочив с жеребца, Груня подошла ближе и сказала обиженно:
– Пимен Гаврилович, но вы так задержите спуск озера. Другие прокопают свою норму и уйдут, а молодь не ждет. Что ж это получается?
– Сидай до стола, Грунька, и не тревожься, не пропадет твоя молодь, – добродушно ухмыльнулся бригадир.
Он вытер руки о штаны, свернул махорочную скрутку, закурил, растянулся на траве и заговорил, хитро посматривая то на ловцов, то на взволнованную девушку:
– Э-хе-хе! Чудные дела твои, господи! Вот, Аграфена, век мы живем на реке, и отцы, и деды наши жили, и молодь никогда не спасали, а рыбы у нас завсегда было полно. А нынче мы и молодь спасаем и всякие другие штуки творим, а рыбки в реке с каждым годом все меньше и меньше. И вот я, грешный, гляжу на это на все и думаю, что пользы нам будет с твоей спасенной молоди как с козла молока.
– Почему? – возмутилась Груня. – С каждого миллиона молоди мы получим больше десяти тысяч штук промысловой рыбы. Это, Пимен Гаврилович, уже доказано нашими учеными-рыбоводами. Ну, пусть сотни тысяч мальков погибнут в реке, хищники их пожрут и всякое такое, но ведь десять тысяч штук взрослой рыбы мы все-таки получим! Это ж какая польза народу!
Талалаев поднялся со вздохом и протянул руку к лопате:
– Какая там польза! Название одно. Просто река истощается, и эта твоя молодь поможет как мертвому припарка.
Степан Худяков, очищая лопату, недовольно сказал:
– Хватит, дядя Пиша! Вы всегда свои теории нам докладаете, а толку им не можете дать. Ловили там ваши деды! С гулькин нос они ловили. Вы б поглядели на рыбозаводе, сколько мы теперь ловим! Я был в городе, видал. Рыбосос заводской работает беспрестанно, и рыба по нем, как по конвейеру, идет. Конечно, таким манером река скорее истощится. Значит, нам и надо рыбные запасы пополнять.
– Вставил он вам, дядя Пиша! – захохотали ловцы. – Право слова, вставил!
Сложив свои котелки под палаткой, они принялись за работу, и Груня, ведя коня в поводу, пошла по дороге к Кужному озеру. Слова Талалаева, его усмешка, выражение красного одутловатого лица привели Груню в состояние ярости. Она шла, беспрерывно одергивая пощипывающего траву жеребца, и думала, кусая губы: «Ох, много тут еще надо работать, и трудная это будет работа. С таким, как этот Талалаев, нелегко справиться. Он будет вот так жизнь свою доживать и кровь людям портить, а на него молиться будут за то, что он, видите ли, план выполняет. И председатель наш помешался только на выполнении плана, не думая о том, что рыбу для этого самого плана надо выращивать».
Потом она подумала о Зубове и о Марфе и вспомнила просьбу Марфы – прислать Василия на Лебяжье озеро. «Пусть дожидается, – усмехнулась Груня. – так я и стану сейчас его разыскивать…»
Она решила сесть на коня и на этот раз поступила хитрее, чем на Лебяжьем: дождавшись, пока жеребец, потянувшись за травой, нагнул голову, Груня легла животом на его опущенную шею. Сильным движением головы жеребец мгновенно подбросил девушку вверх, и она оказалась в седле.
Это несколько исправило Груне настроение. Помахивая плетью, она поехала к нижнему берегу Кужного озера, где бригада Архипа Ивановича Антропова заканчивала работу и собиралась начать спуск воды по только что вырытому соединительному каналу. Задерживали только люди Талалаева, но пока Груня разговаривала с Антроповым, вернувшийся с объезда Мосолов сказал, что канал прорыт на всем протяжении и что можно начинать.
Как раз в это время подъехал на линейке профессор Щетинин. Он метнул из-под очков взгляд на темнеющую по займищу линию канала, посмотрел на зеленые заросли озерной куги и проворчал:
– Сейчас же сделайте прокосы в куге, она задержит всю молодь. Вода у вас утечет, а рыба останется за чертой куги.
Люди, только что оставившие лопаты, взялись за косы. Сам Антропов, стоя по колени в воде, выкашивал густую кугу под самый корень, а бегавшие следом за ним школьники еле успевали относить охапки куги на илистый берег. Через четверть часа среди зеленой чащи пролегла ровная полоса чистой воды.
– Ну, в добрый час! – сказал Архип Иванович, отдуваясь.
Он взял лопату и прокопал последний метр земли, отделявший озеро от канала. Мокрые, забрызганные грязью люди сгрудились у широкого перешейка, в который с журчанием хлынула вода, несущая с собой в реку сотни тысяч юрких мальков.
Любуясь веселой суетой скатывающихся по каналу проворных рыбинок, усталые люди оживали, как дети: они усаживались на корточки, пытались поймать мальков растопыренными пальцами и удивлялись:
– Сколько их тут! Как же им теперь учет произвести? Разве такую силу посчитаешь?
– Ничего, посчитаем, – засмеялась Груня. – Сейчас мы поставим на канале учетные ловушки и начнем брать контрольные пробы…
Тут, к вящей зависти товарищей, во всем блеске показал себя Витька Сазонов, один из главных Груниных помощников. Нырнув под телегу, он достал оттуда сделанную им самим ловушку, над которой он возился не меньше месяца. Эта учетная ловушка Витькиной конструкции представляла собой квадратную раму, сделанную из плоских железных полос, снятых со старой материной кровати. К раме особыми зажимами была прикреплена похожая на мешок сетка из самой мелкой тюлечной дели. На верхней планке рамы голубовский конструктор укрепил деревянную подставку для песочных часов. Все это соответствовало инструкции Главрыбвода, в которой описывалась такая ловушка. Последняя же деталь этой ловушки и была, собственно, изобретением Витьки Сазонова.
Работая в Груниной бригаде, он заметил, что главрыбводская ловушка не гарантирует от неточности. Будучи установленной в канале, она должна была принимать в себя несущихся по воде мальков ровно десять минут, ни больше ни меньше, по часам, чтобы потом можно было точно подсчитать пропущенную через канал рыбную молодь. Однако, пока учетчик опускал ловушку в канал, она еще до запуска часов принимала в себя известное количество рыбешки, а когда по истечении десяти минут ее убирали, мальки тоже имели возможность проскочить в сетку, потому что тяжелую ловушку не сразу можно было выдернуть из канала. Конечно, при таком грубом учете в сводках появлялись буквально астрономические цифры якобы спасенных мальков.
– Это же получается обман государства, – жаловался Витька Зубову. – Спасут миллион мальков, а записывают два миллиона. Какой же это учет?
И он, марая карандашными чертежами свои школьные тетради, целый месяц возился над учетной ловушкой новой конструкции, испортил Марфе не один табурет, изломал стоявшую на чердаке старую кровать, целыми вечерами строгал, пилил, резал, вертел в руках песочные часы и, наконец, добился своего: недостающая деталь была найдена.
Витькины муки творчества достойно завершила обычная печная заслонка. Однажды он закрыл заслонку слишком рано, напустил в комнату угара, за что получил от Марфы увесистый подзатыльник. Горестно размышляя над назначением печной заслонки, Витька вдруг понял, что это и есть та деталь, которую он мучительно искал.
На следующий день новая ловушка была закончена. Изобретение оказалось необыкновенно простым: Витька устроил в раме ловушки пазы и вставил в них квадратный жестяной лист, напоминавший печную заслонку. Отныне учетная ловушка могла быть открыта и закрыта в одно мгновение, как кассета фотоаппарата.
Теперь, в этот теплый летний день, Витька Сазонов мог наконец перед всем колхозом продемонстрировать свое изобретение. Он захлопнул кассету, неторопливо установил ловушку в канале, плотно заложил камешками и кугой щели между рамой и стенкой канала и, поднявшись, степенно спросил у Груни:
– Ну, чего? Запускать, что ли?
– Запускай, Витя, – разрешила Груня, посмотрев на свои ручные часики.
Размеренным, ловким движением левой руки Витька перевернул и вставил в гнездо десятиминутные песочные часы, а правой поднял изобретенную им кассету учетной ловушки. Все несомые водой мальки поплыли в сетку. Рыбаки, посмеиваясь, следили за Витькой. А он, блестя карими, озорными, как у Марфы, глазами, косился на склянку с песком, и его подвижное рябоватое лицо застыло в каменном величии. В ту самую секунду, когда последняя песчинка часов оказалась в нижней склянке, Витька с треском захлопнул кассету и отошел в сторону.
– Теперь можете считать мальков, – сказал он важно, – это и есть учет…
Профессор Щетинин, сидевший сбоку на куге и не спускавший глаз с Витькиной ловушки, подозвал мальчишку к себе и спросил, хмуря густые брови:
– Сазонов твоя фамилия?
– Сазонов Виктор Петрович, – подтвердил Витька.
– Учишься?
– Учусь.
– В каком классе?
– В седьмом.
Щетинин блеснул стеклами очков, оглядывая Витьку с головы до ног:
– Тебе, брат, Виктор Петрович, малость постричься надо, а то зарос ты, как дьячок, смотреть на тебя неинтересно…
– Да у нас парикмахерская аж на другом краю станицы, – смутился Витька, – а парикмахер никогда в ней не бывает: или вино пьет, или на реке рыбу удит.
– Т-так, – кивнул седой головой Щетинин, – а ты, Виктор Петрович, кем хочешь быть?
Размазывая босой ногой подсыхающий на солнце озерный ил, Витька ответил, дерзко глядя в профессорские очки:
– По рыбному делу думаю пойти, в рыбопромышленный техникум, а потом, конечно, в Москву, в этот самый… в институт.
– Угу, – хмыкнул старик, – а ты думаешь, это легкое дело?
– Может, и нелегкое, а я все равно пойду, – упрямо повторил Витька.
Глаза угрюмого старика на секунду потеплели под очками, точно голубые проталины заиграли на ледяной реке.
– Ну, ладно, – сказал Щетинин, – иди, Виктор Петрович. А там посмотрим. Сегодня вечером я про твою учетную ловушку напишу министру рыбной промышленности. Понятно?
– Понятно! – вспыхнул Витька. Уже не будучи в силах сдерживать бешеный восторг, он ринулся прочь от Щетинина и исчез в куге.
А Щетинин подозвал к себе Груню, расспросил ее о Витьке и напомнил о том, что вдоль соединительного канала и на берегу реки надо расставить людей, которые оберегали бы мальков от птиц.
– Можно послать туда школьников, – сказал он. – Пусть подежурят до вечера, а то птицы уничтожат много молоди.
Действительно, над всей трассой уже носились стаи почуявших наживу птиц: по займищу прыгали, подлетывая на кочках, сизые, с черной головой, вороны; у самой реки летали бакланы и чайки, вылавливая из воды сверкающих на солнце мальков.
Груня расставила вдоль канала школьников, объяснила им, чтό надо делать, и, сев на коня, поскакала к Петровскому озеру, куда были переведены бригады Антропова и Талалаева. Она осмотрела всю новую трассу, поговорила с людьми и, почувствовав усталость, медленно поехала по займищу.
Солнце близилось к закату. На зеленом займище темнели квадраты только что вспаханной полеводческим колхозом земли; по свежей пахоте деловито расхаживали носатые грачи, а между ними вертелись, подлетывая на бороздах, беспокойные черно-белые чибисы. Взморенный жеребец, у которого шея закурчавилась от пыльных натеков подсохшего пота, брел по траве и, недовольно перебирая удила, пощипывал подросший пырей. Груня целый день провела в седле, у нее одеревенели ноги, болела спина, а обветренное лицо горело в нестерпимом жару. Кинув поводья на луку, она ехала по озаренному закатным солнцем займищу, вздыхала и думала о Зубове, которого не видела с утра.
Они встретились на берегу Низенького, где Василий проверял слив мальков, выловленных сборной правленческой бригадой на Иловатом озере. Он издалека заметил Груню, закинул за плечо полевую сумку и пошел ей навстречу, улыбаясь и вытирая на ходу потное, раскрасневшееся лицо.
Груня придержала коня, дожидаясь Василия и угадывая, что он подойдет к ней как раз у холмика, где их не увидят хохочущие на Низеньком девчата. Он подошел, засмеялся, заглядывая Груне в глаза, и поцеловал измазанное травяной зеленью Грунино колено.
Она вспыхнула, смущенно провела пальцами по его волосам и, задерживая дыхание, сказала с тихой укоризной:
– Ну-ну, Вася…
Василий посмотрел на ее покрытое струйками пота лицо, на обветренные, в ссадинах губы и шлепнул ладонью присмиревшего жеребца.
– Ну как? – засмеялся Василий. – Хорошо, правда?
– Что хорошо? – не поняла девушка.
Он с шумом вдохнул пахнущий луговыми травами воздух:
– Все хорошо, Грунечка: и река, и лес, и мальки, и птицы, и ты!..
…Первый день спасательных работ заканчивался. Вечером учетчики передали Груне сведения о спасенной молоди. За пятнадцать часов работы рыбаки спасли от неминуемой гибели шестьсот тридцать тысяч штук мальков сазанов, лещей, судаков, сельдей и других промысловых рыб…
В этот вечер паромщик Авдей Талалаев готовился к ночному лову.
– У них там весь народ поморился, – посмеиваясь, говорил он Егору и Трифону, – целый день по займищу бегали, молодь спасали, значит, спать будут как убитые. Нехай они спят, а мы тем часом кинем в Заманухе двумя накидными… У меня захоронены две густенькие накидные, ни одна рыбешка не уйдет.
– А как же с этим самым надзором общественным? – покусывая соломинку, спросил Трифон. – Ежели, допустим, инспектор спать завалится, то надзор может обход совершать.
– Это я уже все сделал, – успокоил его дед Авдей, – сегодня в ночь брательник мой Пишка по Заманухе дежурить заступит…
Вероятно, у крутьков и на этот раз все сошло бы благополучно: Зубов, уморившись на займище, спал дома мертвецким сном; Пимен Талалаев для виду побродил с вечера у реки, а потом, прекрасно зная, что брат с племянником будут ловить в Заманухе, отправился спать. И тем не менее затея паромщика неожиданно потерпела полное поражение.
Получилось это так: дочь бакенщика Ира Грачева, возвращаясь с огорода, заметила приготовления у балагана, пошла к Тосе и предупредила о том, что в Заманухе собираются ловить рыбу. Обе девушки побежали на Церковный рынок, спрятались в лесной чаще и стали наблюдать за рекой. Они хорошо заметили появление каюка под дамбой, слышали, как под ударами накидной сетки плещет вода, а потом, когда каюк подошел к берегу и люди стали выгружать в мешки первую партию рыбы, Ира и Тося по голосам узнали Егора Талалаева и рыжего Тришку.
– Дюже густую раскидную батя подсунул, – приглушенно пробубнил в темноте Егор, – гляди, сколько тут мелкой дряни набралось!
Прижавшись к подруге, Тося зашептала ей в ухо:
– Вот сволочи! Мы целый день эту молодь спасали, ни рук ни ног не чуем, а они будут свиней своих мальками кормить!
Выждав, пока каюк отошел от берега, девушки сломя голову побежали на квартиру к Зубову. Разбудив Марфу, они попросили позвать инспектора, а когда сонный Василий, потягиваясь и потирая опухшие веки, вышел из комнаты, Ира и Тося закричали, перебивая друг друга:
– Там, в Заманухе, волчки работают!
– Ловят густой сетью, сколько мальков погубили!
Сон мгновенно слетел с Василия. Он натянул куртку, перекинул через плечо ремень пистолета, растолкал Витьку и велел ему быстро одеться, а девушкам сказал, чтобы они шли к досмотрщику и, взяв его с собой, показали тропинку, по которой браконьеры носят рыбу.
– Ты пойдешь со мной! – крикнул он Витьке. – А то моториста долго ждать…
Спотыкаясь в темноте, они побежали к причалу, где стояла «Стерлядь». Василий быстро отстегнул закрывающий люки брезент и, пока Витька отомкнул замок на цепи, завел мотор. Через пять минут подрагивающая «Стерлядь», гулко стуча поршнями, описала полукруг и понеслась вверх по реке, оставляя пенистый хвост.
В ту же минуту на пароме вспыхнул красный фонарь.
Впрочем, деду Авдею можно было и не беспокоиться. На каюке сразу услышали бешеный стук лодочного мотора. Егор лихорадочно заработал веслами. Трифон стал выбрасывать за борт только что пойманную рыбу и уже приготовился топить сети, но в это время, обдав людей бензиновым перегаром и содрогаясь от толчков, подлетела грохочущая «Стерлядь».
Зубов, осветив каюк карманным фонарем, закричал:
– Гребите к берегу!
– А ты что за начальник? – нагло ответил Егор. – Видали мы таких командиров!
Луч фонарика скользнул по его потному лицу, и Василий повторил гневно:
– Гребите к берегу без разговоров!
– Брось, Жора, – запричитал Трифон, – раз товарищ инспектор просят, чтобы мы причалили до берега, значит, их надо слухать. Они свою должность исполняют, а мы обязаны им подчиняться…
На каюке заскрипели уключины.
Явно рассчитывая на то, что Зубов его слышит, Трифон заговорил успокоительно:
– Вот товарищ инспектор поглядят наш каюк и удостоверятся, что мы ничего не ловили, а так только, баловством одним занимались… Разве ж за это людей наказывают? За такой пустяк, товарищи, у нас никого не наказывают.
Конвоируемый «Стерлядью» каюк стукнулся о крутой берег. Все вышли, только один Витька остался в лодке. Спотыкаясь о камни, Василий шел следом за браконьерами, и его душила злоба. Когда поднялись наверх и остановились на опушке леса, Василий осветил фонариком пасмурные лица крутьков и сказал сквозь зубы:
– Кто вам разрешил ловить накидными сетками?
– А мы не ловили, – огрызнулся Егор, с ненавистью глядя на Зубова – Мы на природу любовались и дышали свежим воздухом.
– Перестаньте паясничать, Талалаев, – резко сказал Зубов – Я спрашиваю: кто разрешил вам болтаться в запретной зоне и ловить рыбу запрещенными орудиями?
Но Егор не унимался. Сунув руки в карманы, он подошел ближе и проговорил угрожающе:
– Это не мы, товарищ инспектор, в запретной зоне, а вы. Я сам старший монтер гидроузла и нахожусь на его территории, а вот почему вы шатаетесь тут без пропуска, это разберут органы…
– Молчать! – крикнул Зубов. – Не то я иначе с вами поговорю! Я вам покажу гидроузел!
Как видно, Егор собирался еще что-то сказать, но в это время в лесу послышался шум, и к берегу вышли досмотрщик Прохоров с карабином на плече и Тося Белявская.
– Там шесть полных корзин рыбы, – доложил Зубову досмотрщик, – при них остались наши люди.
– Хорошо, Иван Никанорович, заберите накидные сети и составьте протокол, – сказал Василий, – мы завтра же передадим этот протокол в районную инспекцию рыболовного надзора…
Протокол был составлен, а через два дня пришло решение районного инспектора. Егор Талалаев и продавец Гришка были оштрафованы на сто рублен каждый, а принадлежащая им сеть отобрана. Дед Авдей не пострадал, так как Егор и Трифон не сказали о нем ни слова.
Казалось бы, после этого случая Егор должен был угомониться. Но он, заплатив штраф, в тот же вечер сказал отцу:
– Все равно не покорюсь Зубову, не на того он, паразит, напал.
Рыжий пытался уговаривать подвыпившего дружка, но тот твердил, стиснув челюсти:
– Нехай он, гад, лучше свертает с моей дорожки: мы вдвоем на ней не уместимся…
– Ты что это все? Через Груньку на Зубова зуб имеешь? – сострил рыжий.
– На Груньку мне наплевать! – отмахнулся Егор. – Не она первая, не она и последняя. Дело не в ней. Дело в том, что этот молодец порядки на реке перекраивать зачал по-своему. Покель он не заявился, люди жили, как люди. А этот герой свою линию задумал. Вот мы и померяемся с ним силенками…
Он стукнул рукой по столу и добавил с глухой угрозой:
– Пожалеет он еще, да поздно будет!
