Текст книги "Аландская Звезда (СИ)"

Автор книги: Антон Перунов

Соавторы: Иван Оченков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Когда «битва за наследника» отгремела, то первым делом я нашел ему воспитателя или, как принято сейчас говорить, «дядьку». Им, к немалому изумлению августейшей родни, оказался простой нижний чин – Семен Васильев сын Ермаков – артиллерийский квартирмейстер из архангелогородских кантонистов.

Начавший служить еще при предыдущем императоре кавалер двух знаков отличия военного ордена, именуемых в просторечии георгиевскими крестами, был еще крепок и по странному стечению обстоятельств приходился крестным отцом моему вестовому – Ивану Рогову. Тот, собственно, и попросил за начавшего дряхлеть ветерана. Мол, стар он управляться с пушкой, и нельзя ли пристроить заслуженного унтера хотя бы в швейцары? Причем просил, разумеется, не меня, а пользовавшимся непререкаемым авторитетом среди прислуги Кузьмича. Я же этот разговор случайно услышал и решил вмешаться.

Краткий разговор с Ермаковым убедил меня в высоких моральных качествах квартирмейстера, и я неожиданно для всех предложил ему место дядьки при своем наследнике. Тот согласился, и судьба Николки оказалась решена. С тех пор мы практически не разлучались. Куда бы ни заносила меня судьба, рядом всегда был одетый в специально пошитую на него матросскую форму мальчишка, мгновенно ставший всеобщим любимцем.

Забегая вперед, не могу не отметить, насколько верным оказался этот спонтанно сделанный выбор. Старый моряк обладал не только твердыми нравственными принципами, но и поистине русской широтой души. Будучи, как это и подобает унтеру, строгим и взыскательным, он ухитрился не утратить за время службы способности к состраданию и всегда был готов прийти на помощь страждущему.

Еще одним замечательным качеством новоиспеченного дядьки была способность увлечь своего воспитанника занимательными историями, которые он умел рассказывать, как никто другой. Обладая прекрасной памятью, он знал множество поморских сказов и моряцких баек, а также целый ворох прибауток, присловий и пословиц на все случаи жизни. А рассказывал их так, что вокруг почти всегда собиралась толпа желающих послушать, причем не только из нижних чинов, но и молодых офицеров.

Старый унтер оказался неплохим педагогом и умел придать каждому своему рассказу своеобразную мораль, суть которой можно было свести к нескольким простым правилам: не лги, не наушничай, служи честно, цени товарищей и не спускай обиду.

В какой-то мере эти истории напоминали те, которые поместил в свой сборник «Матросские досуги» известный ученый лингвист Владимир Иванович Даль, с той лишь разницей, что были пережиты рассказчиком лично. Впоследствии самые яркие из них были записаны по памяти уже подросшим Николаем, после чего изданы для матросского чтения. Впрочем, это уже совсем другая история.

А пока я занимался делами, стараясь при этом не забывать, что рядом со мной находится маленький человек, вся будущность и благополучие которого целиком и полностью зависят только от меня. Поэтому я при всяком удобном случае старался брать его с собой. Вместе мы посетили добрую половину кораблей нашего флота от самых малых канонерок до самых больших броненосцев и линкоров. Побывали на многих бастионах и батареях. И даже участвовали в награждениях.

Последних, к слову, было довольно много. Герои недавнего сражения, как вы сами понимаете, не могли остаться без царской милости, и на экипажи всех принимавших участие в нем кораблей пролился целый дождь из наград, а также чинов и повышений. Лихачев, как командир отряда, помимо всего прочего, был удостоен орденом Аландской звезды с бриллиантами и производства в контр-адмиралы.

Голенко, как автор первого тарана, получил золотую саблю с надписью «За храбрость» и Аландский крест второго класса на шею. Такой же орден получили проведшие рядом со мной все сражение Аркас и командир «Великого князя Константина» Беренс. Мофета наградили орденом «Белого орла», что на мой взгляд было немножечко перебором, ибо такую же награду получил Нахимов за Первое Синопское сражение. Впрочем, это было еще цветочками.

Представьте мое возмущение, когда в одном из наградных списков я увидел фамилию едва не сорвавшего мне всю операцию фон Платера! Не знаю, кто его представил, но в связи с выслугой и «беспорочной» службой ему причитался орден святого Александра Невского.

В другое время я, возможно, и не стал поднимать волну, тем более что престарелый адмирал был уже переведен на новую службу как можно дальше от флота в Межевой департамент Правительствующего сената, но после трагической смерти Санни во мне как будто что-то оборвалось. В ту же ночь Григорий Иванович был арестован и доставлен в Кронштадтскую гауптвахту, где ему предъявили обвинение в государственной измене.

Тот, разумеется, все отрицал и рвался подать жалобу государю императору, на что проводивший допрос Беклемишев ответил, что не намерен беспокоить его величество по пустякам, а курьер с сообщением о постигшей адмирала неприятности пойдет в Петербург пешком.

– Но ведь сейчас лето, – ошарашенно посмотрел на него фон Платер.

– Значит, подождем, пока станет лёд, – развел руками жандарм. – А вы, ваше высокопревосходительство, за это время попытайтесь вспомнить, кто надоумил вас игнорировать приказы его императорского высочества?

– Издеваетесь? – затравлено посмотрел на него размещенный против всех правил в предназначенном для штрафных матросов каземате адмирал.

– Ни боже мой, – устало покачал головой капитан. – У меня, извольте видеть, и без вас дел невпроворот. Но сейчас необходимо узнать, что явилось истинной причиной попытки задержать отряд Лихачева. Ваше собственное скудоумие или заговор?

– Не было никакого заговора! – закричал тот, после чего, схватившись за сердце, тяжело опустился на скамью.

Некоторое время спустя Александр, разумеется, узнал о случившемся и повелел отпустить адмирала, что и было немедленно исполнено. Однако указ о награждении все-таки отменил и тишком отправил вздорного старика в отставку, после которой тот быстро зачах и вскоре покинул земную юдоль.

Стоит ли говорить, что после этого никто больше не смел игнорировать мои приказы? Правда, несколько заслуженных адмиралов вскоре поспешили сменить место службы, но лично я об этом жалеть не стал. Другим следствием данного происшествия стала всеобщая ненависть морских офицеров к Беклемишеву, почему-то решивших, что именно он является инициатором этого дела.

Возглавивший объединенную союзную эскадру 10-й граф Дандональд сэр Томас Кокрейн всегда славился отвагой, граничащей с безрассудством. Получив новое назначение, он начал действовать со свойственной ему решительностью. Не прошло и двух дней после его прихода, как англо-французская эскадра оказалась у Аландских островов. Обменявшись несколькими залпами с береговыми батареями и убедившись, что нашего флота здесь нет, союзники отошли к Ледзунду.

На следующие сутки их корабли появились у Дагеррортского маяка, а еще через двое весь флот вышел на траверз острова Нарген и встал в виду Ревеля, вызвав тем самым изрядный переполох. На берегу разом поднялась тревога, мирных жителей отвели за пределы города, укрепления заняли прибывшие на усиление полки 2-й Гренадерской дивизии.

Несколько дней продолжалась эта война нервов. Враг не предпринимал решительных действий и словно размышлял, куда же направиться дальше. Кокрейн разослал к нашим главным базам в Финском заливе корабли-разведчики, которым, к слову, никто просто так действовать не позволил. Их встретили и после коротких стычек заставили отступить. Преследовать неприятеля я запретил, обоснованно опасаясь ловушек.

В принципе, дальнейшие действия Кокрейна не представляли для меня секрета. Ведь сколько по Финскому заливу не ходи, а достойных целей для такой мощной эскадры не так уж много. Ревель, Нарва и другие небольшие города на побережье Эстляндии не годились в силу своей ничтожности. Кронштадт был слишком хорошо укреплен, а простиравшееся между ним и Петербургом мелководье не оставляло шансов на успех, даже если бы им удалось подавить его батареи.

Оставался прикрывавший подходы к столице Финляндии Гельсингфорсу и прикрывающей его с моря крепости Свеаборг. Несмотря на более чем солидные укрепления последнего с ними броненосные батареи союзников могли справиться, после чего с легкостью овладеть Гельсингфорсом. Затем… а вот так далеко никто из них не заглядывал.

Наполеон III, судя по донесениям разведки, желал добиться хоть какого-нибудь успеха, после которого можно будет с чистой душой и чувством выполненного долга перейти к мирным переговорам. Что же касается англичан, то они почему-то считали, что стоит им занять столицу великого княжества, все финны немедленно восстанут против русского владычества и присоединятся к победоносной британской армии.

Особенно упорно проповедовал эту теорию хорошо известный всем, кто учился в советской школе, публицист по имени Карл Маркс. Будущему классику «единственно верного учения всех времен и народов» казалось, что жители Суоми спят и видят, как бы поскорее вернуться под власть королей Швеции. То, что у прагматичных финнов на этот счет может быть иное мнение, в расчет не принималось. Мысль же, что какому-то малому народу в составе России может быть лучше, чем под властью просвещенных европейцев, и вовсе казалась глашатаю революции ересью…

Глава 14

На первый взгляд, адмирал Кокрейн был типичным англичанином – наглым и уверенным в себе снобом, искренне презиравшим всех, кому не посчастливилось родиться на их острове (а если честно, то и большую часть своих соотечественников), и готовым на все, если в воздухе запахло прибылью. Подобная неразборчивость как-то едва не стоила ему политической карьеры, но сэр Томас всегда умел выходить сухим из воды. [1]

С другой стороны, этого престарелого джентльмена трудно было упрекнуть в свойственном его нации консерватизме и не только потому, что он был вигом. Всю жизнь Кокрейн был горячим сторонником прогресса, внимательно следил за техническими новинками и даже сделал несколько изобретений, за которые получил патент.

И первое, что он выдал, приняв новое назначение, это обратился к прессе с пространным или даже лучше сказать – программным заявлением. Причем относилось оно по большей части ко мне.

«Принц Константин, – писал он, – объявил на весь белый свет, что англичане виновны во всех бедах России, хотя всякому честному человеку хорошо известно, что Великобритания всегда была верным другом и надежным союзником, и только безрассудство покойного императора Николая привело к этой несчастной войне».

После чего предложил мне не отсиживаться в гавани под защитой береговых батарей, а выйти в море и принять бой, как это и подобает настоящим морякам. Судя по всему, старый лис пытался взять меня на слабо, но, разумеется, ничего не достиг. Ибо сражаться, имея два броненосца против шести, было, по моему мнению, вовсе не храбростью, а скорее идиотизмом.

Не получив ответа на эту провокацию, он предпринял новую и, уже будучи подле Ревеля, послал мне новое письмо, текст которого тут же перепечатали все ведущие европейские газеты.

«Ваше императорское высочество. С прискорбием узнав о трагической кончине вашей супруги, спешу выразить Вам свои глубочайшие соболезнования. Однако не могу не отметить, что очередное обвинение в адрес моей страны столь же нелепо, как и те, что были сделаны Вами ранее. Посему нижайше прошу, чтобы Вы взяли свои слова назад или вышли в море и сразились. Если, конечно, Вы не пустослов. За сим остаюсь преданнейшим слугой вашего императорского высочества, Томас Кокрейн граф Дандональд».

И первым это сообщение принес ко мне, разумеется, Трубников.

– Простите, Константин Николаевич, – извиняющимся тоном заметил он, – Но я подумал, что лучше будет, если вы узнаете об этой эпистоле от меня.

Некоторое время мы молчали. Я пребывал в состоянии тихого бешенства, а директор РТА сочувственно помалкивал. Мы оба знали, что все написанное Кокрейном ложь. Ведь ни я, ни министерство двора, ни сам император до сих пор никак не комментировали смерть Санни. Официально она умерла от естественных причин, и лично я сделал все, чтобы ее имя не трепали ни в прессе, ни во время суда над Анненковыми. Конечно, шила в мешке не утаишь, и слухи ходили самые разные, но я к ним был совершенно точно не причастен.

– Зачем это ему? – с трудом сохраняя спокойствие, выдавил из себя я.

– Полагаю, как раз для этого. Он хочет, чтобы вы потеряли равновесие, а заодно и способность здраво мыслить.

– Но ведь этим он компрометирует и себя и свою страну.

– Скорее наносит упреждающий удар. Кое-где в Западной прессе уже появились статейки, связавшие внезапную кончину Александры Иосифовны и покушение на вас. Королева Виктория на подобные обвинения отвечать, конечно, не станет, а вот мистер Кокрейн, и без того имеющий весьма своеобразную репутацию, подходит для такого дела как нельзя лучше.

– Сукин сын!

– Желаете ответить?

– Нет!

– Как угодно-с.

– Ладно, Константин Васильевич, спасибо, как говорится, за сигнал. По крайней мере, буду знать, откуда ветер дует. А теперь ступай, мне одному побыть надо.

Первым побуждением было послать старому пирату картель с вызовом. Нет, не на пистолетах, хотя, наверное, следовало. Корабль против корабля. Броненосец против броненосца. Поднимем адмиральские флаги, сами на мостик и вперед! Но хорошенько поразмыслив, решил от этой затеи отказаться. Не хочу показывать, что послание Кокрейна меня задело, тем паче, что честного поединка от англичан все равно не дождешься. А вот в бою, которого так и так не миновать, глядишь, и встретимся. Там посмотрим, кто кого…

Близился вечер, когда ко мне в кабинет зашел адъютант и доложил о приходе Беклемишева. Юшков остался как бы ни единственным офицером флота, продолжавшим общаться с нашим жандармом. Возможно потому, что и сам участвовал вместе с ним в некоторых неподлежащих оглашению делах, но скорее по долгу службы. Ибо знал, что за чистоплюйство можно и вылететь…

– Что-нибудь случилось? – вопросительно посмотрел я на своего «опричника».

– Все сделано, – бесстрастно ответил тот. – В пересыльной тюрьме во время драки между заключенными…

– Не желаю знать подробностей! – покачал я головой. – А она?

– Днем позже.

Еще два месяца назад, узнав о вынесенном Анненковым приговоре, я решил, что они не заслуживают помилования, и отдал приказ их уничтожить. И вот сегодня Беклемишев доложил мне о его выполнении. Хотел бы сказать, что на душе стало легче, но нет. Этот груз мне нести теперь до самой смерти… Зато теперь есть гарантия, что эта тварь больше никому не навредит!

Не надо думать, что при очередном появлении эскадры союзников наши корабли снова укрылись в портах под прикрытием береговых батарей. Напротив, получившие во время предыдущих боев бесценный опыт русские моряки и на этот раз сумели доставить противнику немало неприятных минут.

Стоило неприятелю оказаться близ наших берегов, он тут же становился предметом самого пристального внимания вооруженных минами канонерских лодок. Другое дело, что англичане с французами тоже выучили преподанные им ранее уроки и держались настороже. Поэтому удачные атаки случались теперь гораздо реже.

Гораздо успешнее действовали наши «крейсерские» силы. Больше всех в эти дни отличился базировавшийся на Аландских островах «Громобой». Злые языки говорили, что командовавший им Шиллинг напрасно рискует, пытаясь оправдаться за то, что отделился от уходящего в Атлантику отряда корветов, после чего был вынужден вернуться на Балтику. Но как бы то ни было, ему удалось захватить несколько вражеских транспортов, в конце концов, заставив расслабившихся было союзников вернуться к практике конвоев.

Так в средине июля бравый капитан второго ранга перехватил в Датском проливе парусник «Малага», порт приписки Бристоль с грузом продовольствия для британской эскадры. К слову сказать, в числе прочего там находился запас редких вин, выписанных в свое время находящимся теперь в плену адмиралом Дандасом. Большая часть этой добычи была отправлена в Петербург, за что лично продегустировавший ее государь выразил удачливому рейдеру свое монаршее благоволение и послал драгоценную табакерку в подарок.

Следующий рейд оказался бесплодным, более того, Шиллинг сам едва ушел от преследовавших его французских и английских фрегатов. Зато, когда принявший командование объединенной эскадрой Кокрейн повел ее в Финский залив, «Громобой» вновь сумел отличиться, перехватив еще два транспорта с углем и один с боеприпасами.

Еще одного угольщика, на этот раз французского, взял на абордаж пароходо-фрегат «Доблестный» под командованием капитан-лейтенанта Кострицына. Правда, из-за преследования противником увести его не получилось, поэтому парусник пришлось сжечь. Были и другие успехи, перечисление которых заняло бы слишком много времени и места. Количество же обычных перестрелок и погонь, не приведших к сколько-нибудь значимым результатам, просто не поддается учету.

Конечно, на фоне действий отряда Истомина число захваченных и уничтоженных неприятельских транспортов может показаться ничтожным. Однако следует учесть, что на Балтике в тот момент действовали превосходящие силы союзников и каждый выход в море грозил нашим немногочисленным корветам и фрегатам серьезной опасностью.

Пока легкие силы гонялись друг за другом, мы продолжали лихорадочно готовиться к грядущим сражениям. Экипажи канонерок и малых пароходов усиленно тренировались применению минного оружия. Реконструировались имеющиеся и строились новые батареи. В первую очередь, конечно, в Свеаборге.

По довоенным меркам, прикрывающая финскую столицу крепость имела более чем солидное вооружение. 565 пушек, 200 из которых были бомбическими. Собственно говоря, именно поэтому Пламридж и Парсеваль-Дешен в прошлом году не решились атаковать его, отправившись искать более легкую добычу в Бомарзунде. И, в сущности, были совершенно правы.

Увы, неумолимый прогресс за какой-то год одним махом перевел первоклассную крепость в разряд устаревших. Даже самые дальнобойные орудия нашей крепости могли стрелять в лучшем случае всего на 1200 саженей или 2,5 километра. Между тем новейшие британские пушки с ланкастерской нарезкой посылали свои бомбы, как минимум, вдвое дальше.

Правда, впоследствии выяснилось, что реальная эффективная дальность их лишь немногим превышает полторы тысячи саженей, или 3620 ярдов (3310 м). Не говоря уж о том, что малейшая несоблюдение размерений при изготовлении замысловатой формы снарядов могла привести к заклиниванию и разрыву в канале ствола. Да и если все было идеально, точность все равно оставляла желать лучшего. Но при всем при этом таких орудий у противника было много, а вот у нас…

Готовясь к отражению врага, мы для начала устроили несколько новых батарей, для чего использовали практически потерявшие свое боевое значение парусники. В проходах между островами поставили превращенные в плавучие батареи линейные корабли «Россия», «Святой Андрей» и «Великий Князь Михаил». Пушки с обращенного к берегу борта были сняты и установлены на берегу. Таким образом, артиллерия крепости получила почти три сотни дополнительных стволов, но проблему дальности это не решило.

Для того чтобы хоть как-то выйти из положения, на палубах лишенных мачт и прочего такелажа кораблей поставили по две 48-фунтовых пушки на поворотных станках новой конструкции, что позволяло увеличить сектора обстрела по вертикали и дальность выстрела. Так, при максимально возможном возвышении в 18 градусов, бомбы летели на 1410 саженей (около 3 км)

Кроме того, на главных фортах: Варгене и Густав-Сверде, – были размещены два новейших нарезных орудия Баумгарта. К сожалению, это было все, что мне удалось выцарапать для вооружения крепости. Все адмиралы, генералы и даже сам государь настоятельно требовали в первую очередь укреплять Кронштадт, и никакие мои уверения, что тот и так достаточно защищен, на них не действовали. Но если на мнения их превосходительств мне было плевать, с августейшим братом так не получилось. Пришлось делить и без того незначительное количество новых пушек между кораблями и береговыми батареями, распределяя их буквально поштучно.

Помимо превращенных в батареи кораблей, в оборону крепости были включены два десятка канонерских лодок, 12 «константиновок» с бронированными брустверами и 8 «шанцевского» типа. Кроме того, в мастерских Гельсингфорса днем и ночью шла работа на броненосце «Бомарзунд», еще недавно носившем гордое имя «Пембрук».

Командиром нового корабля стал капитан первого ранга Поклонский, командовавший прежде 120-пушечной «Россией». Уставший отстаиваться в порту офицер буквально вымолил у меня это назначение и теперь деятельно руководил перестройкой трофея. Основу экипажа, как и следовало ожидать, составили его бывшие подчиненные, и только машинную команду пришлось набирать с нуля.

Нельзя не отметить, что жители Великого княжества Финляндского с большим воодушевлением приняли весть о строительстве «финского» броненосца и, как могли, помогали в этом не слишком привычном для нас всех деле. Одни участвовали в строительстве, другие собирали пожертвования, третьи пожелали записаться в экипаж. В какой-то момент я даже подумывал назвать новый броненосец «Вяйнямёйненом» [2], но потом решил, что не стоит подпитывать местечковый национализм. К тому же, Бомарзунд тоже ведь местная история…

Не менее активно шли работы и в Петербурге. Решив не оставлять очередным трофеям прежние названия, ибо в противном случае скоро добрая половина Балтийского флота будет носить английские имена, мы с братом назвали их в честь побед нынешней войны. «Севастополь» и «Петропавловск». Так сказать, начали новую традицию.

«Петропавловск» прежде был фрегатом «Империус», а вот «Севастополь», можно сказать, вырос из «Дюка Веллингтона». Дело в том, что британский линейный корабль сильно пострадал, так что от его корпуса мало что осталось. Но вот машина точно с «Дюка», хотя котлы вроде бы с «Роял Джорджа». Если честно, я и сам немного запутался. Вообще, назвать их однотипными можно лишь с большой натяжкой. Уж слишком разные у них корпуса и механизмы. Но нам сейчас не до стандартизации. Артиллерия по большей части тоже трофейная, из числа поднятых вместе с кораблями британских 68-фунтовок. Только погонные и ретирадные орудия нарезные 60-фн системы Баумгарта.

Работы по переоборудованию «Севастополя» ведутся на казенных вервях под руководством Путилова. Впрочем, на его долю досталась в основном координация работ множества контрагентов. Одни ремонтировали побывавшие на дне соленого моря машины, другие перечеканивали котлы, третьи строили бруствер, четвертые, пятые и шестые занимались изготовлением из рельсов брони.

От флота, как водится, за ходом работ наблюдал его будущий командир – капитан второго ранга Платон Лисянский – сын известного мореплавателя и один из моих бывших адъютантов. Человек верный и, что называется, деятельный.

«Петропавловск» взял на себя известный подрядчик купец первой гильдии коммерц-советник Сергей Григорьевич Кудрявцев, руководивший в прошлом году постройкой нескольких канонерок и рекомендованный мне Путиловым, как исключительно достойный и надежный человек.

После пролившегося на Лихачева и Голенко дождя наград, очень многие заслуженные офицеры выразили непременное желание получить под свое начало эти, как они раньше говорили, «железные гробы». Однако, назначение на мостик «Петропавловска» моими стараниями досталось бывшему командиру «Бульдога» капитан-лейтенанту Василию Клокачеву.

Отдельной заботой стала подготовка экипажей для новых кораблей. Все же служба на броненосцах довольно сильно отличалась от таковой на парусниках, пусть даже оснащенных паровыми машинами. Посему, чтобы не задерживать ввод их в строй, еще вначале лета личный состав «Первенца» и «Не тронь меня» получил серьезное пополнение. Двойной штат унтер и обер-офицеров и полуторный нижних чинов.

Разместить такую прорву народа на тесных кораблях оказалось непросто, но, по крайней мере, большая часть новых экипажей сумела ознакомиться с непривычными для них условиями и подготовилась к эксплуатации новейшей техники. Во всяком случае, хотелось бы на это надеяться.

Народ, к слову, подобрался деятельный и инициативный. Дня не проходило, чтобы кто-то из господ офицеров, механиков, а иной раз и нижних чинов не обращался с предложением об улучшении тех или иных элементов конструкции. С одной стороны, это не могло не радовать, с другой, внедрение хотя бы части этих прожектов могло задержать строительство на неопределенный срок, что было, как вы сами понимаете, неприемлемо. Пришлось даже отдать не привычный для меня, но весьма характерный для времен прошлого царствования приказ – не умствовать!

Но представьте мое удивление, когда буквально на следующий день с подобным предложением ко мне явился новоиспеченный командир «Петропавловска».

– Василий, ты что, в карты проиграл? – не слишком любезно встретил я его инициативу. – Ведь русским по белому написано, все усовершенствования, могущие задержать строительство, отложить!

– Прошу прощения, ваше императорское высочество, – твердо ответил Клокачев, – но моими действиями руководят исключительно интересы службы, и направлены они на скорейшую победу над неприятелем!

– Ну да, конечно, все вы тут о победе думаете, один я держиморда! Хотя, нет. Вон еще Беклемишев… ну ладно тебе, излагай, зачем пожаловал?

– Извольте видеть, Константин Николаевич, – повеселел капитан-лейтенант и расстелил на столе принесенный с собой чертеж.

Чертежом этот набросок назвать было трудно, скорее эскиз. Все же инженерного образования в Морском корпусе не дают. Сама по себе идея была понятной. Убрать массивный и, как показал опыт Голенко, не слишком надежно прикрепленный к корпусу таран, а вместо него установить…

– Это что, шестовая мина?

– Так точно, на выдвижном шесте.

Первой мыслью было послать не в меру инициативного командира лесом! Дело в том, что я хорошо знал о попытках установить шестовые мины на больших кораблях, вплоть до первого в той нашей истории классического эскадренного броненосца «Петр Великий», а также о том, что ничего хорошего из этой затеи все равно не вышло.

Однако обижать смелого и, несмотря на молодость, довольно опытного офицера не хотелось. Так вот подрежешь в самом начале карьеры крылья, а потом удивляешься очередному Платеру…

– Изволь обосновать!

– Как хорошо известно вашему императорскому высочеству, – с готовностью начал Василий, – минные атаки в последнее время не приносят былого эффекта даже ночью. Днем же, принимая во внимание относительную тихоходность канонерских лодок, они и вовсе не могут увенчаться успехом и приведут только к бессмысленным потерям.

– Согласен. Дальше что?

– Опыт сражения в Рижском заливе со всей очевидностью показал, что защищенный броней корабль совершенно невосприимчив к вражескому огню. Во всяком случае, на больших и средних дистанциях. Таким образом, мы с нашими противниками волей неволей будем вынуждены сходиться в упор. Вследствие чего возникает возможность провести внезапную атаку.

– Ну возникает. Чем тебя таран не устраивает?

– Всем, Константин Николаевич. Во-первых, даже в случае успеха, есть риск получить повреждения, от которых собственный корабль затонет или, по меньшей мере, вынужден будет выйти из боя. А у противника и так значительное преимущество. Кроме того, таран может застрять, и тогда неприятельская команда получит шанс пойти на абордаж и, чего доброго, захватить наш броненосец!

Во-вторых, маневренность и скорость наших кораблей, сколько я успел с ними ознакомиться, оставляет желать лучшего. Поэтому вражеское судно, если конечно его рулевой не пьян и не слабоумен, способен с легкостью уклониться от такой атаки. Тут ведь на какой-нибудь фут промажешь, и таран вскользь пройдет.

– Голенко вот не промазал!

– Повезло!

– Везенье-везеньем, но, помилуй Бог, бывает же и умение! – немного перефразировал я знаменитую фразу Суворова.

– Отрицать не стану, Константин Петрович все сделал правильно. Да только англичане эдакого кунштюка от него ждать не могли. Теперь могут, а потому будут готовы. К тому же от него тогда «Эксмут» и «Колоссус» отвернули, и только «Гастинг» попался. А уж теперь они все настороже будут.

– Тоже верно. Но ведь мина может взорваться от любого осколка или даже ружейной пули.

– Вот поэтому ее и надо сохранять под броней в специальном ящике, а выдвигать только в последний момент, непосредственно перед ударом!

– Ну хорошо, положим, что так. Но ведь все, что ты говорил про возможность уклонения от тарана, справедливо и для вытянутого шеста. Немного промахнешься и считай, что не попал.

– Никак нет. Поскольку шест планируется сделать поворотным и управляемым с помощью тяг.

– Так это тяги на рисунке?

– Совершенно точно.

– Черт, даже не знаю. Вообще мысль, на самом деле, любопытная, но нужны расчеты, испытания, а самое главное, время и деньги, а у нас ни того ни другого…

– Вот как раз денег и не надо! – с победным видом улыбнулся Клокачев. – Да и модель мы построили и испытали. Надо только увеличить, но…

– Погоди-ка, друг ситный. Что значит, денег не надо? Есть что-то, чего я про своих офицеров не знаю? Дай угадаю, наследство получил?

– Нет.

– Женился?

– Чур меня! – шутливо перекрестился капитан лейтенант. – Покуда Бог миловал.

– Неужели взятки берешь? Ну ладно-ладно, шучу! Говори лучше, где деньги взял, а то я спать не смогу, пока твой секрет не узнаю.

– Да нет никакого секрета, Константин Николаевич. Просто есть еще люди в России, готовые отдать последнее ради изгнания неприятеля. В данном случае речь про моего двоюродного деда, отставного генерал-майора Ивана Васильевича Каменского. Человек он небедный, почти полторы тысячи душ имеет, но при этом бережлив до крайности, чтобы не сказать, скуповат. Я, грешным делом, его последний раз еще когда в корпусе учился, видел, ибо родни он сторонится. А тут вдруг сам пригласил погостить. По всей видимости после того, как в газетах обо мне прочитал. Ну а поскольку зимой все одно делать нечего, я и согласился.

– Вдруг дедушка имение отпишет? – ухмыльнулся я.

– Не без того, – не стал запираться Клокачев, живший, как и большинство морских офицеров, исключительно на жалованье и не имевший ровным счетом никакого иного состояния. – Так вот, оказалось, что помимо скупости дед мой отличается крайним патриотизмом, да еще и интересуется всяческими техническими новинками. Так что когда мне в голову пришла идея с минами, я ему сразу и отписал с просьбой оказать помощь.